RUN BOY RUN

Климат летних месяцев в Японии, а если точнее, Токио, существенно отличался от климата лета Венеции. Тандем из высокой температуры и удушающей влажности, совсем редкие ветра, жгучее солнце, от которого приходилось прятаться в тени, асфальт, тепло от высотных зданий из стекла, людские толпы, безмолвно беспокойные, электрички-поезда — и в противовес им соленый, почти сухой воздух, каналы, малоэтажные дома, резвый ветер, расслабленные, никуда не спешащие туристы, из транспорта — лодки, катера, да грузные вапоретто, и никаких такси на островной части. Днем, пускай и было жарко, но не так душно, как на родине: в Японии воздух был настолько влажным, особенно в сезон дождей, что частенько было тяжело дышать. Бесконечная суета и движение в центральных районах, толчея и отсутствие всяческого личного пространства — к последнему, правда, японцы привыкают с детства. В Венеции же все было иначе. Рицка быстро привык к итальянскому климату, да и сам город ему понравился. Пускай и шумный, но шум тот не был похож на непрекращающийся городской гул, скорее в нем звучали смех и восхищенные восклицания. Венеция — город маленький и тесный: человек и вода в нем не прекращали борьбу за первенство. Человек, покоряя воду, пытался отхватить еще немного пространства, возвышая дома на деревянных сваях прямо над ней. Та, в свою очередь, медленно, но верно, разрушала опоры домов, оплетая дерево водорослями и прогрызая дорогу к свободе. Однако вода, вынужденная существовать в строго определенном человеком месте, была практически полностью приручена населяющими город людьми. Рицка был в восторге от узких улочек, в которых порой с трудом расходились два человека, от того чувства спокойствия, что дарила его атмосфера. Расслабленность, покой и гармония. В Венеции было столько тепла, безграничного уюта, любви и красоты, что Аояги совсем не хотелось уезжать. Даже несмотря на толпы туристов, что чуть не растоптали его на площади Санкт-Марко, он чувствовал себя в безопасности. Он знал, что эти люди не причинят ему вреда, даже не подумают о таком. Сидеть на открытой летней веранде в тени навеса, который то и дело хлопает от резких порывов ветра. Невольно подставлять чуть влажные лицо и шею потокам воздуха, что гоняли массивные вентиляторы, крутившиеся на тонких ножках. Пить содовую со льдом и мятой из покрывшегося конденсатом стакана, стирать пальцами крохотные капельки, обжигаясь холодом. Бежать за ней по этим узким улочкам вдоль каналов, поперек каналов, в противовес туристическим группкам, где гид с красным флажком в поднятой руке на неизвестном языке громко рассказывает историю — города ли, улицы ли, известной личности, — стараясь не споткнуться о брусчатку или ступени очередного мостика. Плыть в открытой лодке, где кроме гондольера только они трое, протягивая руки к солнцу и вытягивая гудящие от усталости ноги. Ужинать в самом центре города пастой с морепродуктами, и не разговаривать, а, напротив, слушать — совсем невольно — чужие разговоры. Какофония голосов на разных языках, шумно, гулко, много, но все же — всеобъемлюще счастливо. Смеяться, но не потому что смешно, а просто от радости, мимолетного, легкого, бризового счастья. Смотреть в его глаза напротив и… нет, не гореть. Тлеть. Рицка не переставал восторгаться городом. И он наслаждался теми крупицами свободы, что пока были в его руках. Что ждет его, их — троих — впереди? Непроходимая, смердящая топь, в которой он увяз, пугающее будущее, по сравнению с которым пробные экзамены и предстоящее поступление казались детским лепетом. И была лишь единственная надежда, единственный верный и преданный Соби. Преданный… Если так, то кому он предан? Нет, сам он не предан никому, даже самому себе. А вот Боец Агацума Соби — принадлежит своему хозяину. Которым был его брат. Был. И наверняка будет. Ведь все повторялось, и от этого хотелось кричать. Ведь все возвращалось на круги своя: история делала очередной виток, неизбежно стремясь к точке, которую они уже проходили. Уроборос… Система в награду за нахождение Соби показала Рицке сон. Не просто сон, а обрывок из далекого прошлого, который маленькой деталькой пазла встал в разрозненную картину его маленького мира. Сэймей был мертв, — Соби знал это, Соби был уверен в этом на протяжении нескольких недель до первой и роковой встречи с Нисеем. Система решила, что Рицка должен об этом знать. Но даже несмотря на смерть своей Жертвы Боец не ослушался приказа, напротив, он сделал его своей целью. Жизненной целью — служить Рицке. Потому что так приказал Хозяин. Непреложный обет. Все эти месяцы Соби не прекращая служил навязанной ему Жертве, сомневаясь, разрываясь от невозможности прекратить это, служил. Даже после того, как узнал, что Возлюбленный не погиб. А теперь, вновь, у него нет Жертвы и Связи нет. И Рицка был напуган и растерян. Он боялся, что Соби, так внезапно и легко согласившийся помочь, изменит свое решение, если их найдет Сэймей и отдаст новый приказ. Что Соби вновь последует за братом. Рицку страшила мысль о том, что даже сейчас Соби возможно все еще верен брату, но в глубине своего существа понимал, что скорее всего так оно и есть. Он хмурится, буравит Соби взглядом, внимательно изучает тонкую вязь Имени на его шее, но все это пустое: Рицка не залезет к нему в голову, не узнает, что же он чувствует к Сэймею, что вообще между ними двоими было и что происходит сейчас. А может ничего не было и не будет…? Есть ли у него причины бояться и есть ли вообще смысл верить Соби? А вдруг его слова о разрыве Связи, о невозможности войти в Систему — ложь? Но какой в ней смысл, если совсем скоро они предстанут перед очами Минами-сана, у которого не будет проблем доказать наличие Силы и общую дееспособность Бойца Beloved? И лицо Рицки разглаживается, и улыбка возвращается на губы. От того, что Соби за несколько недель до роковой встречи с Сэймеем в стенах Семи Лун, знал, что тот жив, мало что меняется. Ведь он все это время безмолвно просил о помощи, тянулся к своей новой юной Жертве, тянулся, но все же ей не верил. Рицка же, напротив, верил Соби, но раз за разом разбивался о прочные стены крепости, за которой молодой мужчина хранил свои скелеты, старые страхи, похороненные надежды, давно уже высохшие озерца слез. Соби просил лишь одного — чтобы Рицка не отпускал, не бросал, как это ранее с ним сделали и отец с матерью, и Минами, и Сэймей… Подчинил, привязал, так, чтобы воспоминания и мысли не тревожили воспаленный разум. Но Рицка не понимал, не осознавал, не предполагал, что именно этого желает Боец. Не задумывался он и о том, что их ждет впереди. Уверяя Соби, что не отпустит его, Рицка не до конца понимал смысл сказанных слов, вновь по-детски злясь на недоверие взрослого. «Рицка ведь меня не оставит? Они все меня бросили». Тишина могил. Знакомая фигура брата в знакомом пальто. Он не просил, он повелевал. Наплевав на желание Соби. Не смотря в глаза Рицке, забирая у младшего самого близкого в тот момент человека. Самого ценного, самого нужного… Сэймея убили, сожгли заживо, но он, боясь за брата, оставил ему своего Бойца — так думал младший из братьев. Теперь же Сэймей жив, и он не только не стремится возвращаться домой, к семье, к Рицке, но и забирает Агацуму назад. Тишина могил. Тихие удаляющиеся шаги двух молодых людей. Горькие слезы на раскрасневшихся щеках. «Мама…. Сэймей… И теперь Соби… Они все меня бросили». То была долгая, бессонная ночь, которую Сэймею, сам того не подозревая, подарил Нисей. После пережитого насилия он на несколько часов заперся в ванной, пытаясь очистить мочалкой кожу, неистово, будто хотел содрать ее саму. Сама же озабоченная, довольно улыбающаяся псина мерно спала, сыто улыбаясь. Хотелось растормошить, прервать сладкий сон, поиздеваться, сделав больно… Но он прекрасно знал, что подбрасывать гранату в собственные ноги — затея, мягко говоря, рисковая. Черные волосы разметались по подушке, резко контрастируя и с наволочкой, и с бледной, почти синеватой, ровной кожей. Пухлые губы алым — от бордовых корочек — пятном выделялись на лице. Угольно-черные длинные ресницы то и дело подрагивали. Нисей был счастлив в своем сне: вон как улыбался, неприкрыто, уродливо растянув губы во всю ширь. Как же хотелось стереть его абсурдную, наглую, неуместную, особенно в эти минуты, улыбку! Вмазать по ней кулаком, а лучше подошвой ботинка, вдавить, уничтожить, распотрошить… «Не смеешь ты так улыбаться сейчас! Ты представляешь, что происходит наяву, когда ты так сладко, будто ангел, спишь? Какую мне приходится прикладывать силу для того чтобы не вспороть тебе прямо в постели брюхо? Предатель, ничтожество, слабак, вшивая псина…» Было ли ему страшно уходить? Было ли ему тяжело уходить? О, нет, разумеется, нет. Однако мысль о том, что он не знает, когда сможет вновь увидеть его, вызывала неприятное тянущее чувство под ложечкой. Но Нисей ошибся, и ошибся круто, потому как мало того, что предал Хозяина, так еще и унизил его. Он нарушил все приказы, нагло вторгся в личное пространство, он дотрагивался до него, чего Сэймей никому, кроме брата, не позволял, он… изнасиловал его. Терпение Сэя ожидаемо лопнуло. Тихие шаги прочь от дверного проема и приоткрытой двери, где спал Акаме. Аояги замер на минуту, то сжимая, то разжимая кулаки, после чего развернулся, бесшумно вернулся назад. Пальцы легли на дверной косяк, сжались на нем, так что под пальцами закрошилась старая краска, зубы стиснулись до скрипа, до сведенной челюсти, «Уйти. Развернуться и уйти. Это ведь просто. Это легко. Агацума же ушел, да? А ведь он был на цепи. Моей цепи. А у меня цепей нет. Свободен, как ветер. Даже деньги есть. Что еще-то нужно…?» Телефон послал легкую вибрацию, на дисплее всплыло извещение о прибывшей машине. Такси ждало там, внизу, на углу дома. Но ждало только такси: больше никто не ждал. Даже Рицка, милый, светлый братик, не ждал. Машина отвезет его в другую жизнь, в жизнь, где нет Агацумы и Акаме, где придется самому-одному-как-то-существовать-без-Бойца, где возможно и самой Системы не будет… А ведь в мире, в котором нет Системы, правит новая для него, малопонятная логика, где люди борются за кусок хлеба для себя и близких, за крышу над головой… Разве этот мир был нужен ему? Нет, нет, и нет. Что же теперь тебе нужно, Аояги Сэймей? Кепку на голову, заправив уши, мазнуть взглядом в-последний-раз по голому плечу, на котором застыл одинокий, вырвавшийся из полотна штор, нежный солнечный луч, по обнажившемуся, невероятно худому из-за атрофированных мышц, бедру, по расслабленному лицу. И выскользнуть в холод утра, не забыв после себя без всякого сожаления взорвать все мосты. Суть звонка, раздавшегося ближе к рассвету, накручивалась нитью на невидимую прялку, и крутилась, крутилась, то растягиваясь, то наматываясь плотнее. Он длился всего минуту с небольшим, но в нем смысла было больше, чем во всех десяти днях ожидания результата бессмысленных поисков сбежавшего Агацумы. Безлицым необходимо было сделать вид, что они выполняют данное Сэймею обещание, а потому они смогли, и довольно быстро, взломать базу Наны. В частности, брат с сестрой узнали из документов истинную причину, по которой Рицу прикипел к Аояги Рицке. Тому предстояло уничтожить Семь Лун. «Мне кажется, или это что-то напоминает?» — В его личном деле говорится о том, что он… Универсальный Боец. Я не уверен, что понимаю… — Это значит, что Рицка в равной степени обладает силой Бойца и Жертвы, Сигемори, — спокойно разъяснил Сэй. На той стороне провода застыла вязкая тишина. — Разве это возможно…? — Не знаю. Но что я точно знаю, так это то, что Минами превратился в старого параноика и ему мерещится всякое. Конечно, отсутствие глаз и уха оправдывают его паранойю, но все же выдумывать небылицы… — Сэймей широко, но холодно улыбнулся, прижимая плечом мобильник к уху, и поднялся с кровати, в которой ему так и не удалось поспать. — Ты не боишься, что Минами-сенсей может навредить твоему брату? Мысль была стремительна и резка, словно выпущенная стрела, ведь эта мысль содержала в себе надежду. В ней была цель, и смысл, и далеко-далеко на ее острие виднелось будущее. Сэймей презирал тех, кто попусту или нет, но надеется, потому что знал, как жестоки и неоправданны надежды бывают. Но раз сейчас у него не осталось ничего, кроме этой свежерожденной, кричащей первым криком-вдохом, надежды, почему бы и нет…? Почему бы не поверить? Почему бы не попробовать? — Я что-нибудь придумаю, — медленно проговорил он, впервые за многие годы сомневаясь в своих словах. Кейджи отключился, а в голове Возлюбленного формировался, наслаиваясь слой за слоем, будто мясной пирог, план. На заднем плане всплывали воспоминания, которые подтверждали его внезапную догадку, и от этого хотелось со злым облегчением засмеяться. Острые катаны-вопросы вонзались в черепную коробку с разных сторон, а разящие, мощные, глухие удары невидимого синая обрушивались на спину, заставляя сгибаться пополам. Почему Сэймей с самого начала не догадался, что Минами для своего проекта будет выгодно стравить меж собой Совет и Возлюбленного? Почему мужчине требовался именно Сэймей, ведь Возлюбленный был одним из Совета, а значит все остальные доверяли ему, как никому другому? Почему бы директору не прибрать к рукам Рицку еще пять лет назад? Одинокого, брошенного даже любимым братом, мальчика? И почему он интересуется им именно сейчас? Потому что уязвленная гордость Сэймея не давала ему времени оглядеться и узреть первопричины, заставляя юношу целиком сконцентрироваться на решение одной задачи. Потому, что еще семь лет назад Минами Рицу знал не только то, что Аояги Сэймей сильнейшая Жертва среди студентов, но и то, что он обладает не присущей Жертвам Силой. Если на такую Жертву хорошо надавить… нет, если ее поставить в безвыходную ситуацию, тогда не останется иного пути, как выполнять приказы директора. Зная, насколько Сэймей тщеславен, Минами-сенсей был уверен, что его получится завербовать, тем более если угрожать Советом, судом и тюрьмой. Потому что Рицка тогда был слишком мал, его невозможно было бы заставить слушаться, и у него так и не появился Боец… Спустя пять лет Рицка достиг приемлемого возраста, у него появилась девчонка-Боец (которая — какая досада! — вовсе и не Боец), а это значит, что у Минами Рицу появляется возможность сделать вторую попытку. Вот уже с младшим Аояги. И все же старик прикипел к семейству Аояги не сколько потому, что они оба являлись талантливыми Жертвами (а старший смог доказать это не единожды), сколько то, что они являлись Универсалами, ведь, вероятно, именно Универсал был необходим для его разработок. Универсальный Боец-Жертва Аояги Рицка понадобился Минами затем, чтобы тот продолжил дело своего брата. Несколько лет назад Рицу подставил пару Beloved, повесив на них убийство Пары Пустые, которую он сам же похитил и спрятал. Пустых несколько недель не могли найти даже с помощью Силы и новомодной техники. После чего взгляды Совета были обращены к Жертве Beloved, которая нередко фигурировала в скандалах и многочисленных жалобах Пар. Предложение исключить Аояги Сэймея из Совета Семи, а также обвинение в преступлении было выдвинуто на собрании Совета с легкой руки Минами. Но даже перспективы суда и следствия (многие инциденты действительно имели основания: многочисленные нарушения правил проведения Боев фиксировались, были искалеченные, были и — не доказано, что Возлюбленными — убитые) не вынудили Аояги Сэймея работать на Минами-сенсея: Жертва Возлюбленных не принял предложение директора стать завоевателем мира, а после и вовсе покончил с собой. Рицу до последнего сомневался, что Сэймей, талантливый хитрый Сэймей, мог сломаться под давлением Семи Лун, но печальные глаза его пары, Агацумы Соби, невольно подтверждали это. — Ублюдок! — в сердцах воскликнул Аояги, подрываясь к шкафу и вынимая из него дорожную сумку. Ведь это он был источником всех его бед. Минами Рицу, старик, которого он рано сбросил со счетов, извращенец, который не избавился от влечения к Соби, предатель и лицемер, который играл роль заботливого дядюшки, обеспокоенного его судьбой, а на деле претворивший жизнь Сэймея в маленькое, но подобие Ада… Сэй остановился посреди комнаты, откидывая сумку на постель, и слепо уставился в ладони. Знай он тогда, что во всем виноват Минами, он бы точно не отпустил его живым… Глаза, ухо — детский лепет по сравнению с тем, что Сэй пережил за последние шесть лет. Он уничтожил все… Как же директору, вероятно, было смешно, когда Сэймей кромсал его тело, причинял увечья, ведь он причинял боль совсем не за то… Старые обиды, месть за использованный мусор, который ему вместо Бойца подсунул Минами, правда, которую он никак не хотел выдавать, ложь, которой он его пичкал… Все это было пустяком, сущей мелочью, в сравнении с тем вероломством Рицу, которое вынудило Сэймея отказаться от семьи, любимого брата, Бойца, влияния в Токио, совершить первое убийство ради своего спасения, прятаться по подвалам и норам, а после и вовсе покинуть страну… Молодой мужчина устало упал на постель, стирая с лица разом навалившуюся усталость, что пришла от осознания той чудовищной правды, от которой он столько лет бежал. Проклиная себя за глупость, недальновидность, наивность, он зарывался пальцами в густые кудрявые волосы, тихо рыча. А ведь Сэй и вовсе не почувствовал, как почти одномоментно у него оборвались сразу две Связи, хотя еще недавно Соби, его Боец вот уже на протяжении без малого десятилетие, сражался и просил Силу… И потом в один момент Связь исчезает, что дает Агацуме возможность ослушаться приказа, а сам он покидает пределы страны… Почему этот факт не навел его на размышления? Ведь он, после разрыва даже одной Связи — почти мертвой Связи с Нисеем — должен был как минимум почувствовать недомогание. Аояги знал нескольких Жертв, которые переживали потерю Связи, и это было похоже на героиновую ломку — по крайней мере в том представлении, которое закладывали в фильмах. Выживали многие, но колбасило их знатно в течение нескольких дней: они выли, кричали, испытывали непередаваемые муки, сродни тем, что испытывают люди, теряя все конечности за раз, причиняли себе увечья, звали Бойцов и рвались к ним. Их приходилось связывать, фиксировать, запирать… Некоторые умудрялись в адской агонии покончить с собой… Но Сэймей ничего не почувствовал — пролетевшего мимо Агацумы приказа, истерики, в которой тонул Нисей. Лишь тот последний зов, на который Аояги сорвался, выдергивая из постели Чистого… И вот стоит он, Жертва, лишенная обоих Бойцов. Нет, не Жертва. Даже самая сильная Жертва не сможет безболезненно пережить потерю Бойца. Аояги Сэймей является Универсальной Жертвой, Жертвой-Бойцом. Так просто и легко одновременно… На выходе из аэропорта Азуми встретилась с матерью, и та, скептичным взглядом окинув незнакомых совсем еще мальчишку и молодого мужчину, холодно поздоровалась, тут же утаскивая дочь в сторону машины. Девушка помахала на прощание, следуя за своей родительницей, и Соби с Рицкой остались одни. Площадь перед аэропортом тонула в многочисленных фонарных огнях, света от фар машин, смело прогоняя ночную мглу. Рицка понимал, что надо наладить контакт после неожиданного откровения в уборной, но не решался подать голос. Казалось, что Соби превратился в глыбу льда, холодную, твердую и неприступную. Рицка, так и не осмелившись взглянуть на мужчину, поднялся на мысочки, озираясь по сторонам в поисках рейсового автобуса. — Он у терминала А. Пойдем, — подал голос Агацума, закидывая свою сумку на плечо и поднимая с асфальта тубус со свернутыми холстами. Рицка неуверенно кивнул и ринулся за спутником, поудобнее перехватывая лямки рюкзака, чтобы тот не бил по пятой точке. Прямая спина в светло-голубой рубашке с закатанными рукавами была отличным ориентиром даже в темное время суток. Соби не оборачивался, дабы убедиться, что Рицка идет за ним, а последний до дрожи ощущал, что нужно разбавить возникшее между ними напряжение. — Соби… Со… би… Слишком быстро! И почему мы не поедем на поезде…? Рицка ни разу так и не назвал Соби его «европейским именем», хотя мужчина не раз просил его называть именно им. Юноша за все эти дни почти ничего не узнал о том, что произошло за те пять лет, в течение которых они не виделись. Мужчина и о брате особо не рассказывал, потому Рицке, до тремора в конечностях, хотелось узнать все. Ну или то, что Соби решит рассказать. Он наверняка начнет опускать неприятные детали, которые так или иначе были связаны с братом, но за эти годы столь многое произошло, что даже тех часов разговоров в Венеции ему вовсе не хватило… Писал ли Соби в Лондоне картины? Выставлял ли их? Как ему жилось в Лондоне? Катался ли он на Лондонском глазу? С Сэймеем? Какую последнюю книгу он прочитал? А какой фильм посмотрел? Почему вдруг решил сменить имидж — отрезать волосы, да еще настолько коротко? Они ведь ему так шли… Что случилось с той, оставшейся, бабочкой-сережкой? Ведь сейчас его уши ничего не украшало. Неужели он бросил курить? За все дни Рицка не увидел ни сигарет, ни зажигалки, ни, тем более, чтобы Соби курил… Чем он занимался в Венеции? Кто был тот юноша, с которым они сели в гондолу у клуба?.. Но Соби упрямо шел вперед, ловко огибая людские толпы, пока, наконец, не остановился у автобуса, который уже заполняли люди с сумками, пакетами, чемоданами и рюкзаками. Толпа была огромной, и Рицка сомневался, что они двое влезут, но Соби, кажется, намеревался попасть именно в этот автобус, а потому юноше пришлось идти следом. Из-за того что спереди и сзади их двоих забаррикадировало чужими чемоданами, Соби пришлось вплотную прижаться к Рицке сзади, а все вещи положить на пол между ног. Автобус, полный людьми и их вещами, грузно, будто нехотя, тронулся, спеша к сердцу города. Рицка еще некоторое время возился, насколько это было возможно, дабы устроиться удобнее, но существующий вариант оставался наиболее комфортным. Тело Соби, вжимающееся в его, было горячим, словно печка, что в прохладном салоне автобуса было только на руку, но и смущало до безумия. — Соби, я… Я хотел… — неуверенно пробормотал Рицка, склоняя голову к левому плечу. Губы мужчины приблизились к правому уху юноши, щекоча его дыханием на выдохе, опаляя жаром щеку. Голос его был низок, тих, так, что в гудящем салоне его слышал только Аояги. — Минами даст нам несколько дней передышки. Проведи их с пользой. Например, попрощайся с близкими. Рицка застыл, как от удара. «Соби…». Трахею будто процарапало тупым гвоздем, грудную клетку сдавило тисками, на пояснице вмиг проступил пот. «Почему он произносит такие ужасающие, чудовищные слова? Почему он говорит о таких жестоких вещах…». Заклинатель слов, он как никто знал их ценность, их мощь, их силу. Он знал, что его слова ранят Рицку, но все равно произносил их. Он не был уверен в том, что их ожидает, но предлагал Рицке проститься с родными… Или же это был своеобразный акт сострадания? — Думаю, ты преувеличиваешь… — с вызовом в голосе отозвался Аояги, вскинув голову. Тепло от Соби вмиг стало невыносимым. Его голос был пронизан льдом, тогда как тело пылало, и Рицка понимал, что сам он полностью растерян и не контролирует не то, что ситуацию — себя. Не контролирует, не понимает, не осознает. К горлу подмывал теперь уже кислый комок, мешая дышать, глаза жгло, будто от попавшего в них песка. — Минами Рицу угрожал тебе, твоей семье. Он причинил тебе чудовищную боль. Он держал тебя взаперти. Он шантажировал тебя. Заставил найти меня и забрать. Думаешь, твоя жизнь ценна для него? Лишь до определенного момента… — Я это и так прекрасно понима… Рукой Соби обхватил Рицку за плечо, невольно прижимая к себе, ладонь мягко прижалась к шею, кадыку, чуть вдавливая. — Сейчас тебе немного неприятно, я прав? Разумеется, ведь я лишаю тебя кислорода, возможности вдохнуть полной грудью. Но пройдет время, и ты привыкнешь. Ты будешь думать, что всегда жил так, — пальцы Агацумы были обжигающе ледяными, они неприятно сдавливали кадык, а короткие ногти вонзались в кожу, оставляя после яркие следы, — Так действует и учитель. Перекрывает доступ кислороду, а потом, наигравшись, дожимает до конца… Не стоит надеяться на счастливый исход. Этот человек несет за собой лишь страдания, боль и пустоту. Пальцы теперь уже сжались на шее, отчего Рицка в ужасе, рефлекторно, замахнулся локтем, пытаясь ударить Соби под ребра. Тот же, выдохнув куда-то в макушку юноши, убрал руку назад, напоследок проведя подушечками пальцев по белым лункам от ногтей, будто смазывая, сбрасывая болезненное ощущение. Всю оставшуюся дорогу оба молчали. Также безмолвно Соби сел на поезд вместе с Рицкой, дошел до дома его родителей — юноша не хотел ехать в квартиру, о существовании которой Агацума не знал, потому решил перестраховаться и отправиться в родительский дом. На часах перевалило за полночь, невысокие дома утопали в тишине, улицы были безлюдны. Все те минуты молчания держали в напряжении, от которого было утомительно неприятно. Рицка невольно ускорил шаг, понимая, что буквально через несколько минут будет дома, а Соби, не говоря ни слова, спешил за ним. — Спасибо, что проводил. Рицка развернулся, направляя прямой взгляд в глаза Соби. Что он хотел увидеть и что смог рассмотреть в его глазах? Соби молчал. Но Рицка не хотел молчать. Он чувствовал, как лавина эмоций несется на него, захлестывает со всех сторон, погребая под собой. Он стиснул пальцы в кулаки, поджимая губы. — Ты правда думаешь, что мы не останемся в живых? — твердо спросил он, и даже голос не дрожал. И плевать, что на поясе чертов ремень, благодаря которому их слышит Минами. Соби чуть склонил голову набок, взгляд его потеплел. — Я защищу тебя. Я защищу твоих близких. От него, от кого бы то ни было. Я уберегу тебя. Сердце пропустило удар, другой, и вновь запустило свой ход, ускоряясь, но то и дело выбиваясь из ритма. «И сейчас ты говоришь это, потому что он услышит. Ты говоришь это для него. Ты бросаешь ему вызов». — Ты говорил мне это уже тысячу раз, и ты не сдержал своих слов. Ты соврал. Ты был мне нужен, но ты ушел. Ты ушел, а ведь я просил тебя остаться! — Отныне я твой Боец. Только твой. Рицка с остервенением сбросил с плеч рюкзак, громко хмыкнув. — Ты лжешь! Я и пять лет назад был твоей Жертвой, а ты моим Бойцом, но ты все равно ушел за Сэймеем. То, что сейчас между вами нет Связи — лишь жалкое оправдание! Ты пойдешь не за Возлюбленным, ты пойдешь за братом. Потому что ты всегда хотел служить именно ему! Признайся уже в этом наконец! Голос разорвал теплую тишину, так что даже цикады смолкли. Встревоженная птица сорвалась с дерева, тяжело и громко хлопая крыльями. Соби в ответ тихо засмеялся, вытирая тыльной стороной ладони губы. — Ты полагаешь, что я любил его? Прямой вопрос, который Рицка никогда бы не осмелился задать, точным ударом выбил из его груди весь воздух. — Ты ошибаешься, Рицка. Я никогда не любил его… В том смысле, в котором обычно используют это слово. Мне не хватит сил и времени, чтобы подобрать слова, которые смогли бы описать это чувство. Даже мне, заклинателю слов, это не под силу, — мужчина осторожно опустил сумку на асфальт, отводя взгляд, — Я был привязан тысячью оков, но ни в одной из них не было и грамма любви. Той любви, того чувства, тех эмоций, что дарил мне ты. Да, я служил ему, подчинялся ему, поклонялся ему… Все это было, и я не стыжусь этого. Он был моим смыслом и моими мыслями, моим воздухом, моей болью и страхом, моим милосердием и адом, моим грехом и раем… Он бросал меня в жерло вулкана, пропускал через дробильные машины, а потом дарил очередной приказ, который был для меня живой водой… И смотрел… Смотрел, когда я заслуживал награды, так… мне казалось, он смотрел с нежностью. За эти короткие мгновения я готов был перевернуть весь мир, Рицка. И все же в моих поступках не было любви. И даже тогда, когда он впервые приказал… Рицка в ужасе подорвался, с разбега закрывая Соби рот. Все Соби сказанное казалось слишком откровенными даже для него самого, и мгновения спустя юноша поймет, что этот порыв — чистой воды детский эгоизм, глупая ревность… Но он боялся и не желал, чтобы откровения Соби слышал кто-то еще… тот, кто не заслужил их, кто мог воспользоваться ими. Соби покорно прикрыл глаза — так, будто он ожидал удара или приказа. Он делал так пять лет назад — этот привычный жест настолько отпечатался в рицкином сознании, что Рицка даже помнил, как дрожат в такие моменты его ресницы, или опускаются уголки губ, или бьется на шее жилка… И эта покорность трансформирует рицкино искреннее и светлое, что вырвалось наружу, в липкое, тошнотворное, мерзкое. Юноша буквально уронил руку, невольно качая головой. — Неужели ничего не изменилось, Соби…? Неужели ты не изменился? Неужели между нами… доверия… Ты думаешь, что моя просьба помочь была приказом…? — голос с каждым вопросом становился все тише, под конец стихая до шелестящего шепота. Вмиг стало зябко, неуютно, и он невольно сделал пару шагов назад, подсознательно стараясь быть ближе к дому. Соби поднял взгляд, качнул головой. — Я не знаю, Рицка. Я… не знаю. Мерный писк приборов, — в унисон, одним удлиненным, высоким звуком, — их лица с закрытыми глазами были скрыты масками. Две капельницы, две постели в полуметре друг от друга, двое — но с одним Именем. С Именем на двоих. Были с Именем… — Им сейчас поможет только Сила, Нагиса, — тихий мужской голос в полумраке. Женщина хмуро поджимает губы, толкая плечом директора и проходя к аппарату жизнеобеспечения. Она… нет, она не злилась больше. Она устала злиться. Она устала злиться на него — так, как она умела — еще много лет назад. — Ты лишил их Имени. И у них больше нет Силы. Почему ты не посоветовался со мной…? Мужчина усмехнулся, выбивая из пачки сигарет одну и медленно закуривая. — Тебе нет резона помогать мне с Бесшумными. Поэтому я не мог тебе доверять в этом деле. Мне нужен был Ритуал. Мне нужно было, чтобы у меня были две полноценные единицы… Нагиса тихо, глухо засмеялась, отходя к окну. Юноши спали благодаря лошадиным дозам обезболивающего и снотворного. Но они были слабы: Ритуал буквально выжег им не только Имена, но и внутренние органы. Саган хотела верить, что они выкарабкаются, но шансов на это, особенно без Силы, у них было мало. — Твоя жадность поразительна, Рицу. И ты сам поразителен. Так раскидываться людскими жизнями… Они ведь еще дети! Не перестаю удивляться тому, насколько ты омерзительный человек. Сигаретный дым сизыми лентами к потолку, яркий огонек в углу палаты, в самой ее темноте. Улыбка уголком губ, легкая усмешка. — Рад стараться, дорогая. Рад стараться.