RUN BOY RUN

Вот и подошла к концу работа, которой без малого четыре (боги!) года. И хотя главы выкладывались редко, о ее героях я думала едва ли не каждую ночь. История Loveless красной нитью прошла через добрую часть моей жизни. В юности я общалась с Рицкой — милой девушкой, которая в жизни носила одежду, пошитую по анимешному Рицке и даже имела похожий телефон. А я «была» ее Соби. Тогда же косплеила Йоджи и познакомилась с Нацуо. Этим летом встретила «Нацуо» в кофейне рядом с офисом и мы здорово поболтали. Мы не виделись… лет восемь? Много позже благодаря фандому я познакомилась с Ayna Lede и Verotchka. С Айной мы несколько раз виделись, и я даже отмечала свой день рождения у нее — и это несмотря на то, что мы живем в Москве и Питере. В первую встречу в разрывающем светом и музыкой клубе мы увидели в барной карте коктейль «Бабочка» и выпили его. Тост был за Соби. А этим летом в залах Национального музея искусств XXI века в Риме я увидела бабочку. Настоящую живую бабочку, которая летала под потолком. И тогда я чуть не заплакала — так это напомнило описываемую мною же сцену в 11 главе. Даже видео есть: https://drive.google.com/file/d/1DBqJFJV30mB-33CBcGvH2nOrtO7YsY5u/view Благодарю всех, кто читал. Шлю океаны добра всем, кто оставлял отзывы. И спасибо, что вместе со мной прошли этот путь. Большое спасибо вам всем! --------------------------------------------------------------------------------------------- Рицка, стоя неподвижно в нескольких шагах от больничной койки, неотрывно смотрел на лежащую на ней Азуми. Та держала на руках новорожденного мальчика, их сына, что-то шептала ему, успокаивая. Оглаживала маленький лоб, целовала малюсенькие ладошки. Рицка поражался, как такая кроха может так громко кричать. То было единственное, о чем он в те минуты думал. Принял, наконец, собственную смерть, и теперь, все что ему оставалось, так это плыть по течению. Был уверен в том, что выбрал правильный путь, но принимал и то, что будущее ему неподвластно. Стоящая позади Хранительница, такая же невидимая для людей, как и он сам, в знак поддержки положила руку на плечо Аояги. А в ее хрупких с виду, но на деле столь могущественных руках, было много больше, нежели у него, сил. — Благодаря Силе он вырастет совсем быстро, но все же не привязывайся к этому существу. Привязанность породит чувства. Чувствам потребуется хранилище — душа. А у этого мальчика не должно быть души, ведь он — будущий сосуд для души твоей. Рицка закусил губу. Спросил негромко, словно боясь, что его услышат. — А что будет после того, как ты переселишь мою душу? Что будет с моим телом? — Это тело останется в Системе и станет Хранителем. Но это произойдет не раньше, чем через три года. Этот ребенок и сейчас, и по твоему возвращению в подлунный мир, будет расти в три раза быстрее, пока не достигнет твоего реального возраста. Трех лет хватит, чтобы обучиться, и натренировать тело так, чтобы действия в Системе были доведены до автоматизма. Если я оставлю тебя, с душой, Хранителем, в Системе рано или поздно вновь будут хаос и смерти. Потому что душа делает Хранителя слабым, податливым. Способным на сочувствие и компромиссы. Я ведь прошла через все это и не хочу больше ни тебе, ни будущим поколениям, такой участи. — А зачем вообще нужен новый Хранитель? Просто чтобы заменить тебя? Да и вообще… Неужели нельзя Систему просто-напросто уничтожить? Совсем? Для всех и навсегда? Система вздохнула за его плечом. Чуть помедлила с ответом: — Во вселенной существует такая сила, которая должна находиться в четко обозначенном ей измерении. И властны над ней лишь избранные богами. Той самой Силой управляешь ты, Соби, все те девочки и мальчики, с которыми вы сегодня сражались. Если выпустить ее в подлунный мир, то человечество погибнет. Потому для нее было создано вместилище, во главе которого поставлен Хранитель — ее верный страж, источник и проводник. Если Хранителя не будет, если он слишком долго будет находиться в реальном мире, Система начнет погибать. Природа в ней — увядать, жизнь — замирать, ход энергии остановится. И вскоре Система исчезнет, а Сила без сопротивления проникнет в мир людей. Этого… Нельзя допустить. Никогда и ни в коем случае. Да и знаешь… устала я. С вами, людьми, чертовски устала. Рицка молчал долго. Обдумывал сказанное. Размышлял. Наслаждался столь непривычными, но однозначно приятными, звуками: малыш угукал и тихо посапывал, наконец, успокоившись. Аояги спросил осторожно: — А что станет с ней… После? Хранительница молчала некоторое время, столь же внимательно наблюдая за Такаги-тян и ее младенцем. Наконец, ответила: — Отныне ее судьба — в ее же руках. Ее будущее мне неведомо. Рицка хмыкнул, явно неудовлетворенный ответом. Он пытался представить себе, каково же будет горе Азуми, когда она не увидит на своих руках новорожденного сына? Чудовищная жестокость. Но Хранительница, словно прочитав его мысли, прошептала еле слышно. — Если ты хочешь, то она может все забыть… Что родила ребенка, что была беременна. Она может забыть и тебя, и все чувства, что к тебе испытывала. Рицка резко обернулся, смотря на Хранительницу огромными глазами. — Да как ты… Как я могу… Какое право я имею решать такие вещи? — Такое же, какое позволяет тебе забрать ребенка, — ответила нисколько не смутившись. Рицка сжал зубы, наморщил нос, стиснул пальцы в кулаки, пытаясь успокоить рвущиеся эмоции. Спустя с полминуты судорожно выдохнул, отпуская напряжение. — Да. Ты права. Если она узнает правду, то меньшее — сойдет с ума. Будет искать ребенка и умрет от горя, не найдя его. То, что ты… мы сделали с ней — абсолютно бесчеловечно, — легкие нотки злобы, обрамленные твердостью намерений, проскальзывали в его голосе. — Сделай так, чтобы она забыла… Все это. Ты сможешь создать ей новую память? Новую жизнь? Она ведь ни в чем не виновата. Хранительница ничего не ответила, лишь осторожно кивнула, не сводя взгляда с Рицки. Тот долго подбирал слова: хмурился, прикусывал губы, переводил взгляд на Систему и вновь отводил его. Внутри него шла невидимая борьба, и было видно, с каким трудом ему даются слова: — А еще пообещай, что моя мать забудет обо мне. Если она узнает, что еще и меня потеряла… Боюсь, она просто не выдержит… — произнес Рицка через силу, громко сглатывая. — Хорошо, Рицка. Я сделаю все возможное. Спустя несколько секунд, дождавшись его осторожного кивка, она взмахнула ладонью. Такаги-тян закрыла глаза и уснула глубоким сном, все также держа руки на животе перед собой. В палате мигом воцарилась тишина. Но в руках ее больше никого не было. Младенец и двое духов исчезли совершенно беззвучно. А еще спустя несколько секунд исчезла и она сама. — Да где носит этого придурня… Сэймей, сделав неизвестно какой круг по комнате, раскрыл створки шкафа. Раз в седьмой за сегодняшний вечер. Впрочем, полки давно уже были пусты, а их содержимое — в дорожной сумке. Вечер этот неумолимо приближался к полуночи. На сообщение, которое он отправил Нисею часа три назад, ответа так и не последовало. А у них самолет через несколько часов — они, наконец, покидали, Индию, (которая Сэю не понравилась от слова совсем), и отправлялись на Шри-Ланку… Они расписали свои поездки на девять месяцев вперед, на два десятка мертвых, которых потенциально можно было вернуть… И все, вроде, получалось: они вершили человеческие судьбы, оживляли мертвецов или предавали их земле, но в какой-то момент Аояги словил себя на мысли, что Нисей отстраняется. Нет, то была не лень, ему будто просто стало наплевать. Не было тех горящих глаз, того энтузиазма, с которым он нырял в измерение Системы, ночей без сна, что он проводил за бумагами. Он все чаще исчезал с поля зрения, пропадал неизвестно где и неизвестно с кем, часто не ночевал дома. Приходил либо сильно нетрезвым, либо от него несло женщинами. Бывало и то и другое вместе. Первое Сэя, впрочем, раздражало меньше: будучи пьяным, Акаме тихонько возвращался в их съемные апартаменты, и бесшумно уходил в свою комнату. Но вот в других случаях он терся на кухне, принимал душ — частенько распевал во весь голос, — и ходил по квартире довольный, сытый, словно объевшийся сметаны кот. Это нервировало и раздражало, ведь все заботы — домашние ли, «рабочие» ли, — ложились на Сэя целиком и полностью. А ведь они оба были обязаны Системе и должны были в равной степени участвовать в расследованиях. В последний раз Акаме и вовсе опоздал на рейс, и прилетел лишь следующим вечером. Сэймей не дал ему даже подняться в квартиру, и, не ожидая такого от себя, устроил сцену прямо на улице: отчитывал во всеуслышание взрослого мужика, словно провинившегося мальчишку. Тот, на удивление Жертвы, слушать долго не стал: закатил глаза, цыкнул языком, и, пихнув Сэя плечом, двинулся в сторону их дома. Аояги тогда возмутился настолько, что хлопал глазами не в состоянии возразить, да покраснел до корней волос. И вот опять — от Акаме ни слуху, ни духу, вещи его даже не начали перекочевывать в сумку, а Сэймей не имеет понятия, что с ним и где он. Терпение, железное, надежное и прочное терпение, которому обыкновенно можно было воздвигать памятники, в эти минуты начало трещать по швам. Несмотря на все вопли гордости и разума, Аояги отправил еще одно сообщение. Впрочем, предыдущее даже не было прочитано. «Я шмотки твои за тебя собирать не буду. И если ты опоздаешь на рейс, то деньги на новый билет сам искать будешь. Не мои проблемы. Я тебе и бакса не дам больше.» Отправил смс-ку не раздумывая, чтобы не успеть пожалеть и не стереть ее. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, буравя взглядом переведенный в ночной режим экран. Закусил губу, очертил глазами комнату, высматривая, что он еще мог забыть, тем самым пытаясь загасить неумолимо вскипающее раздражение. «И почему я вообще парюсь, черт возьми. Это его дело. Я и без него могу со всем справиться… Он помогает мне только потому, что Система обещала ему здоровые ноги». Кинув мобильный в постель, он разделся и направился в ванную комнату. В душе он, обыкновенно, думал, и мысли, которые ему приходили во время водных процедур, были максимально рациональны и полезны. Детали, мелкие, но важные, вроде курса валют, мобильной связи, закончившихся солнцезащитных кремов и таблеток от бессонницы, вспоминались, когда локальный теплый дождь обрушивался на темноволосую голову. Поднял лицо под струи воды, прихватил их губами, тут же выпуская изо рта, провел ладонями по бокам. Тело, как и обычно в последние месяцы, было зажато, напряжено. После изнасилования у него начались проблемы с эрекцией. Раньше он снимал гнев и стресс мастурбацией, но было это столь редко, что потеря этого способа разрядки была не велика. Повышенным либидо он никогда не отличался. Невольно вспомнил ночи, проведенные с Нисеем. Утра, когда, просыпаясь, обнаруживал себя полностью распластавшимся по Акаме. Чуть ли не вросшим в него. Словно каждая клеточка его, Сэеева, тела, хотела соприкоснуться с телом Нисея. А Боец, кажется, против не был. Впрочем, не выказывал особой радости от близости — тоже. Сэймей недоумевал этому: раньше, когда их было трое, Нисей чуть ли от счастья не ссался под себя, стоило ему хоть ненадолго коснуться Сэя, а теперь, деля с ним постель, был совершенно спокоен. Не проявлял инициативу, не лапал, не шутил пошло. Словно остыл. Потерял интерес. И в конце концов их целомудренные сны в одной постели, под одним одеялом, рука в руке, голова на плече, дыхание по коже — прекратились. Сошли на нет, постепенно, но неумолимо, как снега сходят по весне. Сэй не сразу понял, что произошло. Что что-то не так. Чего-то недостает. Поняв, не особо расстроился. Но лишь поначалу. Чем больше времени проходило, тем явственнее осознавал, что кошмары без Ниса вернулись, лишали сна, делали нервным, рассеянным. Сэймей наклонил голову, вылил на затылок шампунь, втер его в корни волос. Быстро взбил пену, распределил ее по лобной части, всей длине волос. Тщательно смыл под тугими струями, и выключил воду. Обвел взглядом ванную комнату, и до него дошло, что в забытьи он не взял ни белья, ни халата. «Этот придурок меня с ума сведет» — подумал обреченно, срывая с крючка полотенце. Спешно вытерев им волосы, обтер тело, и, обернув его вокруг бедер, выскочил наружу из заполненной паром ванной комнаты. Освежающий ветерок, врывающийся в распахнутые окна с кухни, прошелся по еще влажной коже, вызвав мурашки. Несколько шагов, вот он взялся за ручку двери, ведущей в свою спальню, нажал на нее, как услышал скрип подошв. Ощутил потяжелевший вмиг воздух. Воздух, который быстро наполняли уже чуть ли не привычные запахи женских духов и возбуждения. Нисей вернулся. Телепортом. — Ты ведь знаешь, что телепорт только для крайних случаев — начал, было, Сэймей, медленно разворачиваясь. Раздражение, нетерпение, крик — все то, что он сдерживал весь вечер, несколько недель, месяцев, — задрожало, готовое вот-вот сорваться и выплеснуться на Нисея в виде потока неконтролируемой энергии. Почти что гнева. Все эти чувства, в предвкушении взрыва, пика, заставляли Аояги трепетать от предстоящего удовольствия. Это ощущение пьянило… Но встретившись с презрительным взглядом Акаме, Аояги опешил. — Ты мне, черт побери, весь секс обломал. Эта девка начала вопить, что за сучка мне написывает. Выставила меня за дверь. А я, блин, ее весь вечер… — замолк, словно смутился продолжать фразу. — Ненавижу тебя. Аояги от возмущения аж поперхнулся. Брови от недоумения поползли вверх, изогнулись вопросительно, руки защитным перекрестьем легли на груди. Нисей никогда не позволял себе таких громких слов. Это он, Сэй, имел право говорить, как ненавидит Ниса, и делал это часто и с удовольствием. Но вот услышать «ненавижу» по отношению к себе… Было неприятно и даже больно. Он поспешил скрыть, что уязвлен, и нацепил маску удивленного негодования. — То есть у нас через четыре часа вылет, у тебя в комнате словно ядерный взрыв произошел, а это я говнюк, что не дал тебе переспать с девчонкой? Ты смеешься что ли? Нисей, сбросив со ступней мокасины, сделал пару шагов к Аояги, не сводя с него напряженного взгляда. Выставив указательный палец, ткнул им Сэю в грудь, и процедил сквозь зубы: — Хватит носиться со мной, как с сосунком. Без тебя обойдусь. Я вообще, если ты не знал, и инвалидом научился обходиться без тебя. Даже бабки зашибал. Без тебя и твоих медвежьих услуг. Так что не пошел бы ты к черту, а? «Возлюбленный». Последнее слово он произнес с таким отвращением, что Сэю вновь стало не по себе. Ведь Акаме никогда не произносил их Имя с такой эмоцией. Напротив, он обожал его. Он всегда говорил, что их Имя — это судьба на двоих. Имя, что связывало, причем не чем-чем, а самой любовью. До самой смерти. — Раз так, то мы можем разделиться. Я сейчас собираюсь и еду в аэропорт. Ты можешь поехать на Бали. Дальше уже спишемся по итогу. Главное не отходи от списка… Акаме презрительно усмехнулся, кривя губы. — Нахрен. Нахрен и тебя, и Систему, — произнес он, скрипя зубами. Развернулся на пятках и только сделал шаг от Жертвы, как в спину ему прилетело: — Что же это ты, кидаешь Систему? Тебе не противно бросать обещания на ветер? Или ты настолько осмелел, что не боишься вновь без ног остаться? Акаме, покачав головой, сухо засмеялся. Не оборачиваясь, произнес: — Единственное, что я не мог себе позволить, будучи инвалидом, так это трахаться. Но, как оказалось, все с моим членом в порядке. С головой тоже… Так что ты не бойся за меня. Тебе этого не понять, конечно, но впредь лучше уж буду без ног, чем с тобой буду. Я ведь человек, и не железный. Устал я от этого. От тебя устал… Понимаешь? Сэй даже не шевельнулся; ошеломленно взирал на Акаме и молчаливо требовал объяснений. А они не заставили себя ждать: так долго ожидали своего часа, что хотели быть обнаруженными. Медленно развернувшись, Акаме с неимоверной тяжестью, усталостью во взгляде, с опущенными уголками губ, заговорил: — Ничего ведь не изменилось, Сэй. Даже после того, как тебя пятеро по кругу пустили. Да, я видел, как ты ночами мечешься, но и всего-то. Ты как был безразличен ко мне, так и остался. Как избегал смотреть мне в глаза, так и не смотришь. Относишься ко мне, как к вещи, приказываешь… Да тебе вообще похрен, что у меня могут быть какие-то интересы. Или, там, личная жизнь… Взбрело тебе в голову, что завтра мы должны быть на Шри-Ланке, и все, обосраться теперь. — Но ведь мы с тобой все расписали еще три месяца назад, билеты купили… — Да плевал я на эти билеты! — всплеснул руками. — Я устал! Устал носиться по всей планете. И ради чего? Ради твоего скотского отношения! Ты вообще меня ни во что не ставишь. Не видишь. Я для тебя как этот шкаф. Только вот на колесиках, чтобы передвигать было удобнее. Но в остальном всего лишь вещь. К себе не подпускаешь, рожу кривишь свою каждый раз, как я на тебя смотрю… Достало. — Но мы ведь… Спали… — Ой, да что ты! Вспомнил! Сколько месяцев назад это было? Не трахались, а всего лишь спали в одной постели. Что мне, жениться на тебе после этого? Святая невинность… Но знаешь что? Я ложился в твою постель потому что ты среди ночи ужом вертелся, бормотал, и у тебя панические атаки начинались. Вот ты и тянулся ко мне. А я не мог смотреть, как тебе больно. Я когда представлял, что эти твари с тобой сделали… Ты не представляешь, каких усилий мне стоило не перебить их там всех. Поэтому ложился к тебе и Силой успокаивал каждую ночь. Ты просто не догадывался… — Силой… — невольно прошептал Сэй, слепо смотря перед собой. — А ты как думал? — громко фыркнул Акаме, задирая подбородок. — Что я одной лишь любовью — он пожал пальцами на манер кавычек, — тебя вылечил?! Аояги прикрыл глаза, призывая все свое спокойствие. Выдохнул через нос, опустил руки, выпрямил спину. Но растерянность, неуверенность, иррациональный страх лишь росли. Он знал, что вот она — минута Х, от которой зависит, будут ли они вместе. Ошибиться сейчас — значит совершить что-то непоправимое в своей жизни… То, от чего все словно в карточном домике сломается, рассыплется, потеряет целостность. — Даже если так… Даже если Силой, неважно. Я просто прошу тебя не уходить. Мне ведь с тобой и правда… Легче. Мне кажется… Я думаю… Я думаю, что полюбил тебя. — Что ты сказал? — Мне кажется, я тебя люблю, — тихо, но уже уверенней. — Ему кажется! Боже, как ты жесток… Ты себя слышишь вообще? Тебе не противно? Думаешь, что достаточно признаться мне в любви, и я за тобой побегу, как тот наивный подросток, который только что увидел Имя на ладони? Нет, Сэймей, так уже не работает. Фальшивые признания в любви не работают больше. Я давно не сопляк, у которого ты был первой любовью. Ты облажался. Аояги стоял безмолвно, нелепо раскрыв рот от удивления. Смотрел в глаза Акаме, знакомые такие, почти родные, но с недавних пор будто выцветшие. Прошло несколько томительных секунд молчания, а после подбородок и нижняя губа Сэя начали дрожать. Это было видно невооруженным глазом. Разозлившись на выпростанные эмоции, он издал какой-то странный звук: то ли сип, то ли разочарованный стон, прикусил губу, продолжая смотреть перед собой уже упрямо, с вызовом. Но его хватило ненадолго. Глаза наливались еле сдерживаемыми слезами, а в горле образовался плотный кислый ком, из-за которого было трудно дышать. Аояги мотнул головой, занавешивая лицо волнистой влажной челкой, сделал несколько неуверенных шагов, и ткнулся лбом в плечо Нисея. — Если ты… Если я тебе мешаю, то давай и правда разойдемся. Последние слова он произнес еле слышно, но так болезненно-отчаянно, что Нисей невольно сглотнул. — Я правда думал, что нам обоим будет лучше, если мы сделаем обещанное. Я исправлю свои прошлые грехи, а ты — встанешь на ноги. Я даже и не подозревал, что тебе это может быть… не нужным. Голос Жертвы гнусавил так, словно он уже ревел, но нет — ни единой слезинки не проронил. Сэй продолжил:  — Ты и на коляске со всем справишься. В этом я уверен. Ты ведь такой… Самый лучший. Прости, что так поздно тебе это говорю. — Неужели даже лучше, чем Агацума? — спросил Нис мертвым голосом. — Лучше, конечно, лучше, — забормотал Аояги, вскидывая голову и заглядывая в глаза Бойца. — Взять хотя бы последний случай… Если бы ты не приехал в Алжир, не забрал меня, я даже не представляю, что могло со мной произойти. И ты сделал это сам, я не приказывал и не звал. А он… Как бы то ни было, но я хочу для тебя самого лучшего, и мне жаль, что я только сейчас это понял. Понял, что должен… Если я хочу, чтобы ты был счастлив, мне стоит тебя отпустить. — Сэй… — Ты только перетерпи первое время, хорошо? Поначалу будет трудно, это все чертова привязанность, мы ведь с тобой столько лет… — Аояги запнулся, не в силах произнести слово «вместе». Потому что понимал, что последние годы ни черта они не были вместе. — Однако обретя свободу ты обретешь и счастье. Не сразу, не без трудностей, но оно придет к тебе. Ты ведь… Достоин его, как никто другой. Поверь мне, пожалуйста… От Сэева «пожалуйста» — отчаянного, звонкого, насыщенного эмоцией, — Нисею стало дурно: слишком сильно сжалось сердце. Поверить в то, что Сэймей его отпускает, и, — о боги! — любит, он не мог: не потому что, собственно, Сэймей ему мог врать, а потому что сказанное слишком долго было лишь мечтой, чем-то немыслимым. Невозможным. Волшебным. А потому греховным. А потому — спрятанным ото всех. Нис беззлобно засмеялся, порывисто и крепко обнимая возлюбленного за плечи. Помедлил, ожидая, что тот начнет вырываться или кричать, и тот и правда на несколько секунд застыл и словно окаменел. Однако достаточно быстро расслабился и даже притерся плотнее. Сердце Аояги стучало сильно, с надрывом. — Допустим, я тебе поверю… Но ты ведь догадываешься, чего я захочу от тебя? — чуть отпрянув произнес еле слышно. Сэймей выдохнул, казалось бы, с облегчением. Посмотрел нагло, изогнул губы, копируя фирменную ухмылку Нисея, и, приблизившись, обвил руками шею. — Чужих прикосновений я больше не боюсь. Точнее, твоих. Акаме прикрыл глаза, которые, он едва ли не чувствовал, заискрились радостью. Перевел дыхание. Посмотрел в любимые глаза, и, обхватив ладонями лицо Сэя, мягко коснулся его губ своими. Но глаз не закрыл. Наблюдал, как брови Аояги дернулись, как тот спустя несколько секунд расслабился, раскрыл губы и прикрыл веки. Нисею стоило всему имеющемуся у него терпению не наброситься на Сэймея. Он лишь смял нижнюю губу возлюбленного, лизнул ее, и скользнул меж ними языком. Сэймей выгнулся в пояснице, прижимаясь как можно плотнее, запустил пальцы в темные длинные волосы и издал столь сладкий стон, что Нисею только и оставалось, что хватать съезжающую крышу. Оторвался от долгожданного поцелуя нехотя, а в штанах уже стояло как у подростка. — Но ты уехал из Лондона из-за меня… — Акаме попытался, было, вернуться к разговору. — В том числе из-за тебя. Конечно я был в шоке, подумал, что ты с ума сошел… Но потом я догадался о твоих мотивах. Да, метод установки Связи ты выбрал радикальный. Как и ее характер. Но может мы потом об этом поговорим? У нас не так много времени на… Ну, ты понял. А тебе еще сумку собирать… Нисей хохотнул, удивляясь Сэевым желаниям и их откровенности, и ткнулся губами в его шею. — У нас есть полчаса? На сегодня хватит. Но потом я из тебя весь дух выбью. Ну или ты из меня… Как договоримся. Ты к этому готов? — Подожди… Готов к чему? Ты опять о пошлостях?! — Аояги вспылил на мгновение, но мигом стушевался. — Не знаю. Скорее нет, чем да. Есть одна проблема… Нисей почесал подбородок, дожидаясь ответа, но Сэймей не спешил. — А, я понял, кажется! Ну, знаешь, это не беда. Сходим ко врачу… Таблеточки там. Или к психологу. Сексологу… Кому там надо в этом случае… — Нисей… — в голосе Сэя начали проскальзывать металлические нотки как в старые добрые времена. Акаме сделал два осторожных шага назад. — Хотя знаешь, это все фигня! Ты как меня в женском белье увидишь, так сразу поправишься! — Какого черта?.. Перед кем ты красовался? И вообще, когда успел? Еще в коляске, что ли? Аояги сделал осторожный шаг к Нисею, протянул руку, намереваясь схватить его за предплечье, но тот резво отскочил назад. — Подожди, Сэюшка, я все объясню! — расхохотавшись прокричал Нис и рванул в свою комнату. — А ну иди сюда! — взревел Сэймей, срываясь следом. — Догони меня сначала! Догони! Ой, а у тебя полотенце упало… — У тебя сейчас кое-что другое упадет раз и навсегда!!! За свою жизнь Агацума Соби успел познать совсем скудный спектр эмоций. От воспоминаний юности остались разве что слабые вспышки, размытые силой времени. И вспышки эти были связаны ни с кем иным, как с Аояги Рицкой. Он и дарил, и вызывал — иначе просто не мог — в Соби ответные чувства. Все с Рицкой связанное было для Соби впервые. Он впервые робел. Впервые был не уверен в себе. Впервые опасался причинить боль. Впервые чувствовал — сам — ответственность за чужую жизнь. Впервые оберегал и защищал. И все это — по велению сердца. С ним же вспомнил и о том, что такое страх: то самое чувство, что отличало человека от машины. Инстинкт самосохранения. Последний раз Соби боялся еще мальчиком, когда учитель грозил закопать его вместе с погибшими родителями в одной могиле. Он не запаниковал, не испытал ужаса и тогда, когда узнал о смерти Сэймея, хотя прекрасно знал, что наверняка умрет вслед за ним. В следующий раз страх настиг Агацуму лишь на пустынном кладбище, когда восставший из мертвых старший Аояги отдал приказ пойти за ним. Последующие пять лет в душе Соби господствовала чернота. В мыслях — пустота. Он ни к чему не стремился, ничего не хотел. Писать картины он просто не мог. Еще недавно он хотел получить от Сэймея одобрение — отныне не нужно было и это. Он словно провалился в небытие, в котором все было просто, понятно: Сэймей отдает приказ, а он действует. Только и всего. С возвращением Рицки мир вернул свой цвет, а душа избавилась от черноты. И когда в пункте управления в Монтрей-Белле Агацума заметил, что Рицка исчез, осознал, что страх вскипает в нем кровь лишь тогда, когда Рицка находится в опасности. Когда он, Соби, грозится Рицку потерять. А без него он не хотел ничего. Ни жизни, ни смерти. И Рицка не отпустил, не дал смерти его забрать, боролся, и можно было только догадываться, как тяжела была эта битва. Битва с самой могущественной силой во вселенной. За три года Рицка многое успел увидеть. Узнать. Ощутить. Встречал рассветы на безлюдных островах в океанах, провожал закаты на самых вершинах снежных гор, ходил по молодой траве, орошенной свежевыпавшей росой, умывался в ледяных родниках горных ручьев. Бежал вслед за стадами бизонов, кормил жирафов с рук и катался на морщинистых спинах спокойных вальяжных слонов. Точнее, в его воображении все было именно так. Потому как в реальном мире у него не было тела, да и вернуться в него было не так-то просто. В Системе все это разнообразие — реки, моря и океаны, прерии, поля и саванны, животные, насекомые и растения — сформировать стоило огромных затрат Силы. И не меньше — терпения и времени. В его Системе уже были, доставшиеся ему по наследству от Хранительницы, горы и поля, дожди и солнце, поле пшеницы и раскидистые дубы, и время от времени он творил что-то новое, вроде радуги или небесной лестницы, но всему этому было далеко до красоты реального мира. Первые месяцы Рицка так интенсивно погружался в изучение строения Системы, что у него совсем не было времени вернуться на землю и проверить, как там поживает Соби. Понимал, что помочь ему все равно не сможет, а увидев, в каком тот состоянии, чего боже натворит неблагоразумностей и не видать ему возвращения. Система была хорошим строгим учителем, не давала лишний раз расслабиться, и разрешала отдохнуть лишь тогда, когда Рицка валился от усталости. Когда черепная коробка грозилась вот-вот треснуть. Он хорошо, быстро схватывал, задавал интересные вопросы, научился играючи управлять силовыми потоками, латать энергетические дыры и поддерживать ровное течение Силы внутри Системы. Делал пребывание в Системе Истинных максимально комфортным. Хранительница появлялась все реже, а потому Рицке самому приходилось управлять энергетическими потоками, поддерживать баланс Системы, следить за заходящими в Систему Истинными, и время от времени «расширять» Системные территории. Однажды он чуть не наткнулся на Возлюбленных, которые были в так называемой усыпальнице: Система рассказала, что те выполняют ее поручение и встречаться им совсем нежелательно. И если первое время Рицка думал расспросить Нисея с Сэймеем о Соби, то с каждым днем все яснее осознавал, что своим появлением сделает только хуже. Породит у Агацумы лишнюю надежду. Заставит того ждать. А этого Рицка не хотел. Он, правда сказать, сомневался, что спустя три года Соби все еще будет ждать его. И если в прошлое их расставание они оба знали, что живы, то теперь Соби видел, как Рицка на его руках умер. И правда, зачем ждать мертвецов? К тому же он не был уверен, что Хранительнице удастся переселить его душу в растущее не по дням, а по часам, тело. Тело его ребенка, что было инкубировано в кокон из Силы. А когда Система, наконец, впервые позволила попасть Рицке в человеческий мир, он несколько дней провел в поисках Соби. Начал с Академии. Поняв, что Соби там нет, наведался в его старую квартиру, к Кио, заглянул к братьям Саган, а после и к их матери… Но того не было нигде. Каких-либо следов или зацепок — тоже. И тогда на Рицку напало отчаяние. Он не мог найти своего возлюбленного, а потому считал, что смысла возвращаться не было. Полагал, что не имеет права отнимать жизнь у своего сына. Тот заслужил ее. Не здесь, в Системе, где тишина и одиночество, а на земле. Достоин любить и быть любимым. Достоин стать таким человеком, каким бы он сам хотел, а не оболочкой для чужой души. Что он, Рицка, должен остаться в Системе и хранить ее покой. Из года в год, из века в век. Проходя в очередной раз мимо сжавшегося в позе эмбриона сына, вложил ладонь в сплетение энергетических нитей. Прикрыл глаза, направляя тонкий щуп Силы к сознанию находящегося внутри ребенка. Важно было не потревожить его: Система предупреждала, что у ребенка не должно зародиться самосознания, иначе при переселении в него сознания Рицки тот будет сопротивляться и не допустит этого. Но сознание было пусто. Чисто, как белый лист. И это успокаивало Аояги. Убеждало, что он не делает ничего аморального. Рицка путешествовал по подлунному миру, но редко — это было нежелательно. Когда ты бесплотный дух мотаться по всей планете совсем необременительно. Возможность в любой миг оказаться в любой точке земного шара воодушевляла. Тогда он и начал подключать воображение, и представлять, что песок под его ногами проминается, что снежинки на его ладонях тают, что тело его отбрасывает тень. Что он не один в этом мире… Собственное одиночество первое время не давало о себе знать, но вот прошли месяцы, и он понял, что сходит с ума. Система ревела дождями и разрывалась бурями, покрывалась трещинами, уменьшалась, теряла краски, а Рицка ничего не мог поделать. У него опускались руки. У него не было ни сил, ни желания все это продолжать. Надежда вернуться таяла с каждой попыткой найти Агацуму Соби, ведь все они были тщетны. Спустя земной год после смерти Рицки Хранительница вернулась в Систему, и вместо полей, озер и гор она увидела пустоту, абсолютное ничто. Все то, над чем так трудилась она и новый Хранитель, кануло в небытие. Потоки Силы иссякли. Живое превратилось в мертвое. — Мальчишка, что ты натворил? — взревела Хранительница. Но тот не появлялся. Впрочем, найти его не составляло труда. Он сидел напротив прохудившегося, едва светящегося кокона Силы с ребенком внутри, и смотрел на него не моргая. Выглядел он ужасно: немытые нечесаные отросшие волосы, грязная рваная одежда, лицо с заросшими щетиной впалыми щеками и безжизненными глазами. — Ты объяснишь мне что происходит? — сквозь зубы произнесла Хранительница. Рицка шально улыбнулся и странно хохотнул, но голову не повернул и взгляда не перевел. — Так… Понятно. Это не галлюцинации, Рицка. Поднимайся. Немедленно. — О… — издал он удивленно, но на ноги поднялся, осторожно и не спеша. — Живо приведи себя в порядок и объяснись. А я пока займусь… Твоими обязанностями, черт возьми! Сила из Рицки выпросталась искрами, зашипела, наполняя воздух озоном. Хранительница покачала головой, понимая, что это плохой знак: Рицка давно не использовал Силу и теперь даже элементарные вещи будут даваться ему с трудом. А это означало то, что они вернулись к самому началу. Если не хуже. В таком состоянии он не сможет не то что расширять границы Системы и создавать все более сложные организмы и погодные явления, а просто поддерживать ее существование. — Не думал… Что ты… Так с-с-скоро вернешься, — Рицка произносил каждое слово с трудом, медленно, заплетающимся языком. — Я исчезну сразу же, как твоя душа покинет Систему. Не переживай. Но что ты сделал с ребенком? Ты не давал ему Силу? Он же так погибнет! — Хах… В том… В том-то и дело. Зачем он теперь… нужен. Ты не дала ему души. Он всего лишь оболочка… И мне она не нужна больше. Не… Не за чем. Женщина скрестила руки на груди, и, фыркнув, в одно движение указательного пальца привела Рицку в приличный вид. — Ты представляешь, сколько ты будешь восстанавливать Систему после такого? — невозмутимо спросила она. Рицка сжал пальцы в кулаки и порывисто выкрикнул. — Да ты вообще меня не слушаешь! Хранительница склонила голову набок, мол, продолжай. — Целый г-год прошел… Год, как я один… тут… занимаюсь… черти чем. Ищу Истинных, которых тут почти нет, наблюдаю за ними… жду непонятно чего. Да я с-с-свихнулся тут один. Без общения… Без книг. Без д-дела. Как вообще поверил тебе, после того, как ты мне память стерла? Да ты только рада скинуть на меня всю ответственность за Систему и раствориться «в бесконечно вечном!» Ты хоть сама на минуту задумывалась, что у меня крыша может поехать? Ах, да… Откуда тебе вообще знать… — Да жив твой Агацума, господи боже ты мой! — выкрикнула она, прерывая бубнеж Рицки. Тот засмеялся лающим смехом, раскинул в сторону руки, и Сила разгорелась, обхватывая все его тело гранатово-рыжими языками пламени. — Куда ты его спрятала от меня? Где мой Соби?! Отвечай! Хранительница вздохнула, прикрыла глаза, как в следующую секунду на голову Рицки обрушился водный поток. Колени, не выдержав, подогнулись, и он упал, упираясь ладонями о землю. — Успокойся же наконец! Он сейчас на Хоккайдо, под домашним арестом. Вода стекала по плечам, затылку, затекала в уши, глаза и рот. Рицка отфыркивался, отплевывался от нее, жмурил глаза, но та была неумолима. — Я думал его больше нет… Я… Я везде искал. Неужели он сам пошел в полицию? Он же обещал… Я… просил… — Это его решение. Взрослое, взвешенное решение. Ты сам хотел, чтобы он научился их принимать. Представляешь, сколько смелости ему понадобилось, чтобы сознаться полиции? Тебе и не снилось. Возлюбленные сделали все, чтобы сократить ему срок заключения, и есть шанс, что с него и вовсе снимут подозрения из-за нехватки доказательств… А потому прекрати жевать сопли и жалеть себя. Докажи, что ты достоин быть с Соби. Пройди это испытание, и будешь вознагражден по заслугам. Рицка сел на корточки, смотря на Хранительницу детскими наивными глазами. Та, отвернувшись, задушила водяной поток, и продолжила строго: — Возлюбленные разбираются со всеми, кто был убит в Системе. Кого-то оживляют… Пробуждают от сна, кого-то хоронят… Кремируют. Двух из тех, кого Соби убил по приказу, они уже оживили. Те люди официально считались пропавшими без вести. Еще одна девушка покончила с собой и Агацума… Считается, что он довел ее до самоубийства. Сейчас идет следствие. Рицка задрожал всем телом, роняя голову на грудь. Он всхлипывал и шумно дышал, плечи тряслись. Не мог поверить, что все это время Соби был жив. Он ведь смирился с его утратой и столько раз оплакивал, что осушил все реки и озера Системы. А теперь… неужели у него вновь появилась надежда? Он не мог в это поверить. Поднялся на ноги, чуть пошатываясь, отвернулся, не желая, а, скорее, боясь встречаться с Системой взглядом. Проделал привычные пасы руками, разминаясь. Сила пошла пульсирующими волнами, неуклюже, с трудом. Рицку это не устроило, и он, хмыкнув, взмахнул рукой. Вслед за движением сухая потрескавшаяся земля лихо начала наполняться влагой — жизнью — травой — насекомыми. — Пойдет? — сипло прошипел он, не поворачиваясь. Слез в голосе больше не было. Лишь решимость и нетерпение. — Вполне… — пространно отозвалась Хранительница. Обернулся. Посмотрел — не с вызовом. Спокойно. Уверенно. Так, словно на щеках не оставалось застывших кристаллов слез. — А… а что с Азуми? Система тяжело вздохнула, поджимая губы. Ответила лишь спустя минуту. — Я с нуля переписала ее память, и не допустила ни единой промашки… Но она каким-то образом узнала о том, что была Системной. Эта информация послужила ниточкой к восстановлению памяти. Достаточно скоро она вспомнила все. И… после того, как узнала, что ее использовали, не захотела… Не смогла оставаться живой. Возлюбленные отпустили ее душу и кремировали тело. Рицка завел мокрую челку назад, переводя взгляд куда-то в бескрайние дали Системы. Горечь сжала трахею, не давая дышать. В глазах все еще пекло. — Я знаю, что к Соби ты не пустишь… Но может хотя бы скажешь, где находится могила Азуми? Допрос Агацумы Соби был долгим, но вполне человечным. Можно даже сказать доброжелательным. Нечасто преступники приходят в полицию и сами, отказавшись от бесплатного адвоката, сознаются в своих деяниях. И этот молодой мужчина, со стороны кажущийся абсолютно адекватным типичным гражданином Японии плохо походил на преступника. Он был спокоен, вежлив, терпелив. После первого допроса его проводили в одиночную камеру. На следующее утро повезли на следственный эксперимент… Началось расследование — муторное, запутанное, безрезультатное. Всего жертв было трое: две девушки и парень. Официально девушка и парень считались пропавшими без вести, еще одна девушка была давно кремирована — самоубийство. Соби, из-за недостатка доказательств, был отправлен на психиатрическое освидетельствование. Единственное вестимое доказательство, что имелось у Агацумы — он учился с ними со всеми в ныне закрытой академии Семь Голосов. Однако этого было недостаточно для того, чтобы посадить его в тюрьму: по опросам свидетелей Соби не был замечен в общении с этими тремя, и, более того — не имел мотивов для убийства. Десятки тестов, просторная палата на шесть коек, но минимум буйных и — лекарств. А потом один за одни в карточке появлялись диагнозы — посттравматическое стрессовое расстройство, депрессия, социофобия… Спустя полгода лечения в психиатрической клинике ему сообщили, что одна из девушек найдена. Лечение показывало положительную динамику, а потому было принято решение отпустить Агацуму под домашний арест. Но вернувшись на волю долго он в Токио не пробыл: каким-то непостижимым образом нашелся и потерянный юноша. Соби разрешили уехать на Хоккайдо. Там у него имелся дом, доставшийся ему от родителей. И было плевать, что тот находится в лесной глуши, и наверняка разрушен. Соби нужны были покой, тишина, и чтобы никаких людей в округе. Особенно Кио, который частенько его навещал в психушке, и, по возвращению, стал его любовником. Впрочем, это он сам так решил. Соби от этого было ни горячо, ни холодно. Уже потом, несколько месяцев спустя, Агацума осознал, что уехать, ничего не сказав, было довольно жестоко по отношению к Кио. На следующий день позвонил ему и от всего сердца извинился. Как оказалось, Кио не особо обиделся. Старый дом родителей был снесен, на его месте поставлен новый, из бруса. Не очень большой, но уютный, светлый и теплый. Он стоял прямо посреди опушки, что была скрыта лесным массивом на добрый десяток километров вокруг. На самом холодном острове Японии было не так много желающих жить в глуши. На участке появились цветы, и — бабочки, давние вдохновительницы Соби. Половина второго этажа дома была оборудована под студию, в которой он с удовольствием писал картины. Жизнь текла размеренно, но свободно и порой — счастливо. Именно так, как завещал ему Рицка. Первое что он ощутил, спустя три с лишним года вернувшись в человеческий мир — холод. Тот без промедления набросился на него, но не трогал, а несколько секунд изучал доступное ему обнаженное тельце. Глотнув стылого воздуха, Рицка спешно сделал несколько шагов вперед по рыхлому, но едва покрывающему землю, снегу. Ветер качал ветви где-то далеко наверху, и до слуха едва-едва доходил их слабый шорох. Система перенесла его куда-то в лес, бездыханный и недвижимый. Сказала, что координат точнее у нее нет. Сказала, что над миром под луной она не властна, и ему самому, Рицке, заточенному в тело девятилетнего мальчика, предстоит найти Соби. «Как бы я не хотела тебе помочь, но я не могу дать ни единой подсказки. У меня их просто-напросто нет. Я не могу дать тебе Силы, а потому — тепла, не могу дать и одежды. Все что могу я — дать направление. Тебе и ему».

Run Boy Run! This ride is a journey to Run Boy Run! The secret inside of you.

Ноги слушались слабо, тело отзывалось на команды мозга с трудом. Он не мог понять, почему — он целых полгода тренировал это тело, прошел не один десяток миль, и оно беспрекословно слушалось его. Было выносливым, гибким, ловким, для столь юного возраста необычайно сильным. Он без труда пролезал в узкие щели горных пещер, с легкостью взбирался на деревья, бегал много и с удовольствием. А тут, на Земле, он словно заново учился ходить. Это пугало. Вдобавок холод, наконец, изучив добычу, начал больно кусаться, заставляя кожу покрываться мурашками, а тело — дрожать. — Ну же… — промычал себе под нос, в очередной раз еле удерживая равновесие. Его заносило — и это несмотря на то, что под ногами был сухой нескользкий снег. Не лед. Не наст. Впрочем, босые ступни практически сразу были испещрены царапинами: сколько бы он ни бегал босым по траве, а снег, ветви и листва — совсем другое дело. — Беги, ну! Давай! — прикрикнул мальчик, и, наконец, побежал. Побежал, не обращая внимания на холод, что оставлял алые пятна на коже, — горящие, а из-за встречных потоков воздуха — едва ли не зудящие. Побежал несмотря на сводящие мышцы, на выскакивающее из груди сердце, на обдирающее ледяным воздухом горло. Понимал, что его крохотному телу потребуется много больше усилий, чтобы добежать, найти, вернуться… … вернуться не в родной дом, но туда, где ждут. К тому, кто верит и помнит. Кто все так же любит. Он вспомнил лабиринт памяти Соби, и воспоминания эти, те эмоции, что он тогда переживал вместе с Соби, подогрели сердце, и заставили бежать еще быстрее. Выровняли дыхание, заставляя сердце стучать скоро, но ровно, без перебоев. «Я найду тебя. Я обязательно найду тебя, Соби. Я вернусь к тебе!»

Run Boy Run! This race is a prophecy. Run Boy Run! And disappear in the trees.

Впереди — поваленные деревья — не оббежать. Словно первое препятствие, оставленное могущественной стихией ли — чьей-то рукой. Рицка шумно выдохнул, приближаясь к припорошенному снегом стволу, ухватился за него, забираясь сверху — под не проползти — спрыгнул на землю, и побежал дальше. Уклонялся от лезущих в лицо ветвей, отодвигая их руками, а те, как живые, тянули свои промерзшие лапы, стонали — останься с нами, Рицка… Рицка рыкнул, выдыхая разгоряченный воздух. Совсем скоро холод доберется до его сердца, до его мозга, и тогда… Он рванул вперед всем телом, перескакивая через пеньки и кустарник, через ухабы и ямы, и едва ли не покатился вниз по склону. Впереди внизу бежала река. Широкая настолько, что не перепрыгнуть. И неизвестно насколько глубокая. Рицка пробежался вдоль, намереваясь увидеть посреди воды камни, кочки — хоть что-то, что поможет ему добраться до другого берега, но поверхность реки была словно бесконечное, быстро струящееся шелковое полотно без единого огреха.

Tomorrow is another day And you won't have to hide away. You'll be a man, boy! But for now it's time to run, it's time to run!

— Черт… Плавать «новый» Рицка не умел: в Системе негде было, да и необходимости, казалось, не было. Потер едва теплые ладони друг о друга, и начал осторожно спускаться вниз к реке. Поначалу уклон был недостаточно крутым, и казалось, что все пройдет спокойно, но в какой-то момент он споткнулся о выступающий корень дерева, и кубарем покатился вниз. Боль глухими яркими вспышками отдавалась по телу — грудная клетка, ребра, бок, бедро, плечо… Перед глазами все кружилось, мельтешило — коричневая листва, красно-черные стволы сосен, серо-зеленая хвоя елей, серебристая водная гладь… Попытался выставить руки, зацепиться за землю или корни, но пальцы безуспешно вспарывали снег и мерзлую землю. Тело несло вниз все с большей скоростью. И едва он только сгруппировался, как тело захлестнуло ярким пламенем. «Вода». Он мигом закрыл рот и зажал пальцами нос, жмурясь. «Терпи. Две секунды. Три. Десять. Терпи!» — приказывал себе. В следующую секунду бурный поток впечатал его в скрытый водой камень так, что он под водой вскрикнул. Воздух вырвался из легких. Боль зашлась истерикой в голове, заставляя тело паниковать. Выбросив вверх руки, он нащупал ногами камни и, сделав мощный мах руками, оттолкнулся от дна, взмывая к поверхности. Тело послушно направилось в заданной траектории, но ледяная вода и мощное течение не желали оставлять свою жертву так быстро. Обхватили тело и потянули со всей силой вниз, ко дну. Рицка начал терять контроль над собой — барахтался в воде, от которой костенели конечности, от которой стыли последние крупицы тепла. От которой голова из-за недостатка кислорода становилась легкой, и закрывались глаза… «Я хочу написать твой портрет» — слабо раздался в голове голос Соби. С нечеловеческим усилием, преодолевая агонизирующую, разрывающую на куски боль, он сделал рывок, раздвигая воду над головой… И, наконец, вынырнул, раскрывая губы и жадно глотая морозный воздух. Легкие саднили болью, тело обжигало и терпеть было невозможно. Но боль была не так страшна, как недостаток кислорода. Совершил несколько неуверенных гребков руками — те тряслись крупной дрожью, — и вода послушно вынесла его на берег, хотя еще несколько мгновений назад едва ли не похоронила в своих темных водах. Выбравшись из воды, Рицка откашливал попавшую в легкие воду, и пытался переждать боль, которая едва ли не парализовала все тело. Понимал, однако, что если медлить, холод убьет его быстро и безжалостно. — Я обещал… — глухо прошептал сквозь надсадный кашель, — Я обещал Соби быть рядом! Сколько еще испытаний нам нужно пройти? Сколько боли нам еще надо пережить, чтобы быть вместе? А? Смешавшиеся с водой слезы обжигали бледные щеки, срывались на посиневшие от холода губы. Если бы у него была Сила, он бы давно согрел себя ею, он бы позвал Соби — пускай без Связи… Но ни крупицы, ни искорки ее не было в этом теле. Зло зарычав, Рицка поднялся на четвереньки и рванул наверх: забрался по склону, поднялся на ноги и побежал дальше. Сил не было совсем, и вскоре его начало вести из стороны в сторону. Ноги ходили ходуном, а холод уже сжимал своими костлявыми ладонями крохотное сердечко. И… ему показалось, что то была Смерть, там, на востоке? Петляла меж деревьев чуть позади, но неизменно следовала за ним. — Нет… Нет, это просто галлюцинации… — прохрипел едва слышно.

Run Boy Run! This world is not made for you. Run Boy Run! They're trying to catch you.

Не видя ничего перед собой, врезался в мощные стволы, сдирая в кровь ладони, предплечья. Белая, почти голубоватая кожа, была сплошь покрыта красными и сероватыми пятнами — кровью, ссадинами, да гематомами. Ребра вспыхивали острой болью при каждом шаге, рука безвольно висела вдоль тела — сломал ли, вывихнул — не понять. И холод… Неистовый холод пожирал клеточку за клеточкой, ломая, подчиняя себе волю — не мальчика, а мужчины. И, наконец, маленькое сердце остановилось в его, холода, руках.

Run Boy Run! Running is a victory. Run Boy Run! Beauty lies behind the hills.*

— Соби… — выдохнул Рицка последнее, прежде чем свалиться с ног прямо на границе лесной полосы и пустой полянки, посреди которой стоял деревянный дом. Дом из его сна. «Найди его» — раздалось в голове Агацумы Соби четкое, словно приказ, послание. Голос незнакомый. Женский. Он никогда не слышал в своей голове голоса, а тем более — женские. Это насторожило. Заинтересовало. Породило в груди яркую искорку надежды. Соби сорвал с крючка куртку, сунул ноги в ботинки и выскочил на улицу возбужденный, готовый. Но к чему? К кому? Голос в голове замолчал, а потому он внимательно огляделся вокруг. Обошел деревянный, из сруба, дом, всматриваясь во все доступное глазам пространство. Поле и лес. Лес и поле. Кое-где покосившаяся ограда, распахнутая калитка, едва протоптанная дорожка к ней. Все как обычно. Или же… В воздухе разлилось беспокойство — едкое, на грани ультразвука. Инстинкты Бойца мигом дали о себе знать, так что аж волоски на предплечьях встали дыбом. Но не было ни координат, ни какой-либо зацепки, одно лишь чутье. «Нет. Это не чутье. Это определенно Связь». Он не чувствовал ее больше трех лет, с тех пор, как потерял Силу и доступ к Системе. Он знал, что лишь Истинные Бойцы и Жертвы сохранили ее. И эта Связь не была похожа ни на какую иную, что раньше овладевала им. Тяжелая окровавленная цепь с колючим ошейником — Связь Сэймея — или же шелковая красная нить Рицки, кою ни разорвать, ни сжечь… Нет, это ощущение было совсем иным. «Неужели это Истинная Жертва!? Моя Жертва…» И Соби последовал зову. Он бежал, и ноги его зарывались в снегу, он бежал, но Связь путала, растворялась, хихикала, издеваясь. — Да где же ты! Он чувствовал всем своим существом — он близко. Он. Тот самый — единственно нужный. Рицка. Иначе и быть не могло. Но Связь обманывала его — посылала то в одно, то в другое место, а он никого не находил. Запыхавшись, выбившись из сил, Соби пытался восстановить дыхание, опираясь о широкий ствол ели. Как в следующую секунду его сердце забилось неистово, отдаваясь в ушах, заглушая стук крови, мельтешение мыслей. Он увидел упавшего в снег на противоположном конце поляны человека. Темноволосого мальчика.