Виски довоенного разлива

      Ей хотелось кричать: они убили твоего отца на глазах у твоей матери! Но она молчала, потому что доказывать что-то взрослому, убеждённому в своей правоте человеку, бессмысленно, равно как и его слова отлетели от сознания женщины, не попадая в сердце. Шон верил, что можно создать разумное существо и превратить его в раба, просто потому что так можно сделать. Маленькие, копошащиеся под землёй в чистом, хорошо освещённом муравейнике люди, вдруг возомнили себя божками и вершителями судеб мира. Его искренняя туповатая радость, что рано поседевшая мать преодолела смертельные опасности и пришла в Институт за ним, не крохой-младенцем или ребенком, а стареющим мужчиной, показалась Выжившей смешной. Анна смотрела на сына, годящегося ей в отцы, отмечала сходство с Нейтом (наверное, он состарился бы так же красиво), с папой (такая же сияющая седина в густых волосах) и понимала, что внешнее сходство с родными людьми никак не трогает её. Она не растила этого нелепого учёного, свихнувшегося на почве своей чистой крови, не воспитывала монстра, способного рассуждать о живом человеке, как об отработанном материале, сопутствующем ущербе или как он там выразился? Анна поморщилась. Даже Стронг ценил чужую жизнь больше, чем этот белоснежный чистенький мудак.       Шон даже не успел испугаться. Удивиться — успел. Анна вытащила револьвер и испачкала стерильные стены красным генетически чистым материалом. Прислушалась к себе. Сердце билось ровно, лишь мелко подрагивали пальцы и вспотели ладони. Она посмотрела на мальчика-синта, выставленного для эксперимента над ней за стеклом клетки, и впервые осознала, что между её добропорядочным прошлым и безумным настоящим лежит двести грёбаных лет. Старая жизнь лежала в руинах так давно, что новая успела дать свои гнилые плоды.       Выжившая обошла труп мужчины, добралась до компьютера в комнатах выше этажом. Запуская вирус Братства, она уже не сомневалась, чью сторону займет. Пока программа загружалась, Анна старалась поймать себя на желании поплакать, но нет, желания не возникло.       — Я убила собственного сына, — произнесла она, вслушиваясь в звуки. Снова ничего. Вспомнился только Шон-младенец в голубой распашонке, которого прижимал к груди муж. Он должен был вырасти другим. Конечно военным, как дед и отец. Строгим, смелым, любопытным сорванцом, которого надо было бы одёргивать прилюдно и ласкать тайком от мужчин. Тысячи вопросов остались незаданными, тысячи объятий и поцелуев на ночь не сбылись. Всё это разрушилось солнечным утром, двести лет назад, и даже Институт был лишь тенью того страшного дня.       Слёзы потекли по лицу Выжившей, когда она поднималась на лифте к порталу.       — Прощайте, милые, — произнесла она шёпотом, когда перед глазами встали опускающиеся створки криокамер, и Нейт с Шоном на руках пытался ободряюще улыбнуться сквозь мутнеющее стекло окна.