I'm preying on you.

Ночь казалась бесконечно длинной. Или само время замедлило свой ход, лишь бы дать Бэкхёну возможность совладать с собой. Удары секундной стрелки на настенных часах сводили с ума, заставляя подсознательно считать минуту за минутой, словно в ожидании, когда его найдет Волк. Проберется в дом, накажет непослушного мальчишку, снова утащит в свою «пещеру» или же убьет прямо здесь, на этой самой кровати, чтобы с утра его нашли родители, и уже ничего не было как раньше. Он ведь найдет его, найдет в любом случае, он — животное, словно пес-ищейка, только куда круче, куда опаснее. Он — дикий зверь, и в этом его преимущество — человеку не понять ход его мыслей, не просчитать его действий. Бэкхён просто ждал, сотрясаясь от собственного страха, сжимаясь в дрожащий комочек под одеялом; ждал, считая удары собственного сердца, а потом ждать надоело. Он шел к этому всю ночь, до самого рассвета меряя потолок комнаты взглядом, прокручивая в памяти слова Волка: «… ты важен для меня, я не могу тебя убить и отпустить тоже не могу…» «… я не смогу без тебя, как и ты — без меня. В конечном итоге ты все равно вернешься ко мне…» Если это на самом деле так, если он не соврал, говоря все это… Бэкхёну больше нечего терять, — здесь или пан, или пропал, — оттого он должен попытаться спасти себя. Он должен обыграть Волка по его же правилам, не дать запугать себя, не дать похитить. Если он на самом деле нужен зверю, тот не посмеет убить его, значит, единственный шанс для парня держать свою жизнь под контролем — это возможность просто прервать ее в любой момент. Волку ведь не нужна мертвая жертва? По крайней мере, в это хочется верить. И Бэкхён верит настолько, что, в случае неудачи, пожалуй, действительно готов покончить со всем этим, потому что возвращаться в объятия животного не хочется. Он больше не смог уснуть, даже когда решил все для себя. Когда сердце перестало дрожать, он не мог больше спать. Стоило векам сомкнуться, как в памяти всплывали пугающе-желтые глаза, звериный рык на ухо и влажный язык, скользящий вдоль кровоподтеков. Шея начинала неприятно зудеть в тех местах, где красовались следы чужих зубов, а поясницу вновь ломило — все словно кричало: «Ты должен помнить». И он помнил: не мог выбросить это из головы, не мог уснуть, потому что во снах он вновь оказывался в том парке, у того дерева, его бедра снова сжимали чужие руки, а тело содрогалось от фантомных толчков. И он измерял темный потолок потухшим взглядом, считал осточертевшие синие ромбики, пока перед глазами не начало плыть, пока не зазвенел будильник. Зеркало, казалось, вот-вот расползется уродливыми трещинами, потому что то, что смотрело в него, совсем не походило на человека. Круги под глазами оттенка среднего между насыщенным фиолетовым и бледно-синим, а привычная бледность кожи почти дошла до черты «посмертная». Возможно, трупы в могилах выглядят живее — но это не то, что волнует его на самом деле. Россыпь засосов на теле так и кричит: «Тебя использовали как тупую шлюшку», — и только один единственный след заставляет сердце сжиматься от предчувствия продолжения. «… это то, что делает тебя моим; то, что приведет меня к тебе, где бы ты не прятался; то, что рано или поздно сведет тебя с ума…» Он видит в отражении, как его собственная рука тянется к плечу и тонкие пальцы касаются глубокого следа на шее, который тут же отдает легким жжением, растекаясь теплом по телу. Кожа в том месте кажется опухшей и совсем немного красной, но это, должно быть, пройдет, когда рана покроется рубцами. Даже если это какой-то особый волчий знак, клеймо, метка принадлежности — это не имеет значения. Он не сучка, чтобы тянуться к тому, кто чуть не убил его… хотя лучше бы убил. Волк словно высосал все желание жить, всю силу воли — порой даже вдохнуть кажется невероятно трудным. Может, это просто депрессия? Кажется, да. — Прости, но я все еще не настолько мертв, чтобы делать то, чего ты хочешь, — говорит Бекхён своему отражению и тянет саркастическую ухмылку. Просто сейчас проще озвучивать мысли вслух, чтобы убедить самого себя в том, что так нужно. Он смог уйти, смог сбежать и вернуться домой, но отделаться от мысли, что это только начало, не получается. Ведь зверь может его найти, прийти за ним, попытаться вернуть, заточить в своей «берлоге». Вот только Бэкхён этого не допустит. Он сильный парень, а значит, он сможет с этим справиться. Мать, как всегда, возится на кухне: варит свой фирменный крепкий кофе, который отец пьет перед работой и который приводит Бэкхёна в себя после жутких попоек, которым по-честному можно поднять взвод мертвецов из могил. Вот только аппетита нет, нет и желания видеть родителей. Было бы просто идеально остаться в своей постели — в надежном теплом коконе из одеяла — и никуда не выходить. Никогда. Потому что за дверью его дома огромный мир, который на деле оказался чертовски пугающим и который не хочется видеть до тошноты, но он не один из тех слабаков — героев манги или фильмов. Он не забьется в угол, не будет ныть и постарается сделать все, чтобы оставить свой рассудок при себе. Бэкхён тихо проскальзывает к входной двери, замотанный в шарф по самые уши, словно идет в экспедицию на Север, а не в универ на пары; но лучше так, чем светить своей искусанной шеей, как макетом далекой галактики. Пальцы отчего-то не слушаются, и шнурки постоянно выскальзывают, напрочь отказываясь завязываться хотя бы подобием узла — и это бесит. Он наконец выравнивается, готовый идти, вот только… только замирает у двери, положив руку на резную ручку, и чего-то ждет, глубоко вдыхая. У него не развилась никакая мания, нет. Внешний мир не пугает его своими необъятными просторами, и он совсем не ждет, что из открытой двери на него прыгнет Волк — просто ему нужно пару минут, чтобы собраться с мыслями. Пара минут, чтобы вдохнуть поглубже и снова стать таким, как раньше: больше самовлюбленной стервы, меньше шизанутого параноика, улыбка пошире и надпись «у меня нет тормозов» на лице. Это снова он, такой привычный, вот только сам себе чужой настолько, что блевать хочется. — Бэкхённи, с тобой все в порядке? Может, позавтракаешь? — голос матери раздается за спиной, заставляя парня неприятно поежиться, ведь попадаться ей на глаза отчего-то совсем не хотелось. — Все хорошо, я позавтракаю в университете, — он поворачивается к женщине лицом, улыбается, как делал это и раньше, и выскальзывает за дверь, тихо прикрывая ее, в последний раз прижимаясь спиной к гладкой металлической поверхности. Он готов. Кажется, он готов. Первый шаг вперед к «неизведанному» — и под мягкой подошвой кед что-то неприятно хрустит, а Бэкхён ежится, представляя себе чуть ли не кости черных кошек, — хотя с чего бы? — он же нарвался на перевертыша, а не мага на метле. Да и бывают ли вообще маги? Хотя… почему бы и нет. Если в мире нашлось место оборотням и перевертышам, должно было найтись и другой нечисти. Он медленно опускает взгляд в пол, натыкаясь на корпус любимого телефона. Волк был здесь. Он приходил. Ему потребовалось меньше суток, чтобы найти Бэкхёна, и, честно говоря, тот не удивлен. За эту ночь он обо многом подумал, со многим смирился. И не трудно было догадаться, что зверь со столь тонким чутьем отыщет его даже быстрее, чем юноша придет в себя. Остается только уповать на то, что Он не сильно разозлился из-за побега парня из своей «норы» и не перегрызет ему глотку по дороге в университет. Но Он ведь говорил, что Бэкхён нужен ему. Подбирая аппарат, зажимая кнопку питания, юноша удивляется тому, что тот даже заряжен. Неужели этот хитрец додумался выключить его. Парень уходит из дома привычным размеренным шагом, с легкой улыбкой на губах и крепко сжатым мобильником в руках. Он точно такой же, как обычно, а то, что его сердце сейчас выпрыгнет от переживаний с примесью страха, никому знать не обязательно. Правда, он не знает, что напускное спокойствие совсем не убедит Волка. Тому достаточно лишь втянуть сладковатый запах своей «любимой» жертвы, и он будет знать все до мелочей. Дорога к университету петляет между невысокими домишками, огороженными забором. Все еще теплый ветер в лицо и золотистые листья под ногами — даже не скажешь, что уже почти октябрь. И Бэкхён рад, — на самом деле рад, — что у него есть возможность еще раз вкусить своей привычной жизни, ведь еще вчера он прощался с ней в слезах и объятиях зверя, а сейчас спокойно идет по улице, правда, не озираясь. Смотреть назад всегда было страшно, а сейчас особенно. Проще сделать вид, что он не видит ничего дальше своего носа, чем обнаружить за своей спиной залитые желтым огнем глаза. Но мерзкое чувство все равно забирается в закоулки сознания. Поступь мягких лап слишком ярко слышится где-то позади, а нутро дрожит словно под высокомерным взглядом звериных глаз. Бэкхён чувствует его, и от этого что-то внутри сжимается, но он все равно продолжает уверенно идти вперед, не останавливаясь, не поворачиваясь, лишь легко улыбаясь, потому что он знал: сейчас, в лучах дневного солнца, на оживленных улицах он в безопасности. — Бэкхён-а! — где-то за спиной раздается звонкий голос друга, и парень замирает, когда его сердце пропускает пару ударов. Рука в кармане куртки судорожно сжимает телефон. Глубокий вдох. Бэкхён оборачивается, лучезарно улыбаясь лучшему другу, что вяло семенит ножками в его сторону, глубоко дыша: не иначе бежал следом, пытаясь догнать. Несколько секунд — и маленькая ладошка ложится на его плечо, и друг тут же хмурит густые брови, смотря с долей осуждения, строго, словно мамочка. Но это, скорее, в силу привычки и небольшой разницы в возрасте, которая словно обязывает того приглядывать за нерадивым товарищем, в задницу которого не иначе как вшит магнит для приключений. — Боже, Кёнсу-я, к чему этот вид надзирателя концлагеря, что случилось? — он отшучивается, скидывая с плеча чужую руку и идет дальше по аллее, слыша, как друг идет следом. — Ты в моей жизни случился! Куда ты исчез прошлой ночью? Твоя мать из меня душу вытрясла, думая, что я тебя покрываю! — Кёнсу снова хмурится, но все равно выглядит до чертиков милым, дуя пухлые губки, сжимая их в форму милого сердечка. — А ты как думаешь? — Бэкхён кривит губы в легкой ухмылке и щурит глаза-щелочки, пытаясь придать себе загадочности, но выходит откровенно не очень. — Первые три часа я думал, что ты налакался в «el Espíritu Santo*», потому что Тэён тебя кинула, — друг говорит так, словно рейды в бар за выпивкой — привычное дело, точно так же, как и вечные проблемы с девушками, хотя так оно на самом деле и есть, и напоминание об этом заставляет младшего недовольно морщиться. — На четвертом часу я не поленился сходить в ту конуру, а это, прошу заметить, перевалило за час ночи, где Тао мне радушно объяснил, что твою задницу унесло в неизвестном направлении еще около десяти. Я жду объяснений, Бён Бэкхён! Кёнсу напоминал насупившегося хомяка, что искренне пытался выглядеть сурово, хотя получалось, скорее, мило. Или просто у Бэкхёна иммунитет к его дьявольскому взгляду, что расчленяет на месте, выпуская кишки без помощи рук. Все это всегда заставляло его улыбаться: такой родной и привычный Кёнсу, с которым они, как и обычно, идут к университету, где сядут за одну парту, а дождавшись перерыва, пойдут вместе в буфет, где придется выстоять очередь из пары десятков оголодавших студентов, в жуткой духоте и давке, как в час пик в метро. Бэкхён счастлив, ведь когда еще он узнал бы, как ценны такие мелочи в жизни, на которые никто не обращает внимания, но которые всегда запоминаются потому, что они хранят в себе тепло. — Надеюсь, это у тебя нерв защемило, потому что если ты тупо улыбаешься какой-то херне, которую только что придумал, — я вкачу тебе с ноги! — Кёнсу недовольно пыхтит и выглядит на самом деле угрожающе, но от этого только сильнее хочется прижать его к себе и сжать пухлые щечки пальцами, но Бэкхён терпит. — Где тебя носило, ошибка эволюции? — Что, если я скажу, что подцепил тем вечером красотку, она нуждалась в любви и ласке и так слезно просила ей помочь; мы пошли к ней, но опьяненные страстью не сдержались и трахнулись в парке по дороге? — Бэкхён недвусмысленно изгибает брови, игриво подмигивая Кёнсу, на что тот только недовольно цокает языком и закатывает глаза. — Ты не веришь мне? Он тянет как-то жалобно, вздымая вверх внутренние края бровей, делая свой взгляд поистине щенячьим, но это не действует на старшего, который обзавелся иммунитетом к «милым» выпадам Бэкхёна. — Ты, конечно, прости, но девушка, которая сама на тебя вешается, а потом еще и соглашается на секс в парке, при этом не заламывая заоблачную цену — немножко плод твоего воображения, — Кёнсу говорит с ноткой издевки, но продолжает улыбаться, наблюдая, как младший морщится, высовывая кончик языка и передразнивая друга. — Ты на что намекаешь, завистливый коротышка? — Бэкхён несильно ударяет раскрытой ладошкой по плечу старшего и обиженно дуется. — На то, что ты заврался, — Кёнсу фыркает и отмахивается от слишком эмоционального младшего, когда тот закипает с каждым словом все больше. — Хорошо. А если я скажу, что на самом деле это был парень, а не девушка, но я так надрался, что мне было совершенно плевать, и мы пошли к нему, но он был так пьян, что трахнул меня, вжимая в долбаное дерево все в том же парке, а потом мы дошли до его квартиры, где оставшиеся полночи он втрахивал меня в свою кровать, и уйти я смог только после обеда?! Бэкхён откровенно вспылил, слишком серьезно проговаривая «почти правдивую историю», но думать было уже поздно. Воображение и длинный язык объединились, выбросив из этой цепочки мозг, и когда он понял, какой бред несет, было слишком поздно менять сценарий. Кёнсу остановился, ошарашено смотря на друга, не решаясь даже моргнуть. Горе-любовничек всея универа, которого девчонки бросают чаще, чем меняют лак на ногтях, внезапно решил перейти на мальчиков. Казалось бы, смешно, а с другой стороны… может, ему просто надоело терпеть неудачи от недели к неделе? — Бэкхён, ты сейчас серьезно? — старший говорит неуверенно, боясь спугнуть неожиданное признание, которое вполне может оказаться правдивым, но… — Ты совсем головой тронулся, или да? — Бэкхён нервно хихикает, пытаясь за этим скрыть дрожь собственного голоса, и тут же отворачивается, продолжая идти вперед. — Пошли, а то опоздаем на пару. Его немного трусит, даже несмотря на то, что вся эта история притянута за уши и до смешного глупа. Такой скептик, как Кёнсу, ни за что не поверит в такую чушь, но даже само понимание того, что, хоть и малая, но все же правда, в этом есть, выбивает Бэкхёна из колеи. А Кёнсу, пожалуй, впервые в жизни воспринимает бред друга отчасти серьезно, ведь даже если все это чистой воды выдумка, сам факт наличия у младшего подобных мыслей уже говорит о чем-то. Может быть, он сам еще не понял, но что-то в нем начало меняться, и возможно в скором эти изменения выльются именно в подобную историю. И это на самом деле беспокоит Кёнсу.

***

Занятия тянутся слишком медленно, но сегодня это его даже не напрягает, наоборот — Бэкхён счастлив сидеть в душной аудитории, в компании тридцати семи таких же олухов, как и он, и одного умнички До Кёнсу, слушать старого маразматика и восхищаться красотой повседневной жизни. Он уже долгое время смотрит в окно с легкой улыбкой на губах и таким ценным спокойствием в душе под монотонный голос лектора и тихое чирканье ручек по тетрадным страницам. Так тихо и размеренно, словно это не его жизнь сейчас катится к черту в самый ад, а просто сюжет очередного хоррор-фильма, и все на самом деле хорошо. Из окна видно вход в университет, скудную лужайку с парой кустиков и несколько лавочек под раскидистыми деревьями — мелочи, по сравнению со внутренним двором, но все равно красиво. За высоким забором из тонких металлических прутьев узкая алея и проезжая часть, где очень редко встречаются машины, — и то местных студентов и преподавателей. На одной из скамеек расположилась парочка, видимо, искавшая укромное местечко для поцелуев, и ее совсем не волнует, что на эту сторону выходит большая часть аудиторий, в каждой из которых как минимум десять таких же Бён Бэкхёнов, что сейчас таращится на них в окно. Хотя, кому до них есть дело? Его взгляд плавно скользит к открытым нараспашку воротам, цепляясь за редких прохожих, маленьких детей в форме из школы, что здесь неподалеку, за белого пса… Сердце в который раз ухает в пятки, отдавая тупыми ударами где-то в глотке. Белый пес… белый Волк. Он снова пришел за ним, в этот раз к порогу университета, послушно сидя у металлических ворот, пронзительно смотря точно в окно, словно знает, где именно находится Бэкхён, и выжидает, душит своим тяжелым взглядом желтых омутов. Бэкхёна тошнит: от волнения, от страха, от самого себя, от Волка. Тот, словно уловив на себе чужой взгляд, жадно проводит языком по острым клыкам и будто ухмыляется, смотря в окно. Бэкхён понимает, что волки ухмыляться не могут, по крайней мере, не должны, но чувство того, что над ним насмехаются, не отпускает его, заставляя нервно сжимать ручку, комкая пальцами края тетради. — Эй, Бэкхён, ты в норме? — в последнее время этот вопрос звучит все чаще, вот только отвечать на него все труднее. Бэкхён не в порядке, и с каждой минутой, как на него смотрят те бездонные голодные глаза, ему становится все хуже. Он крепко сжимает зубы, натягивает такую привычную улыбку и поворачивается к другу, что выглядит на самом деле обеспокоенным. — Отлично, просто задумался, — он отмахивается и вновь поворачивается к окну, вот только Волка там больше нет. Словно и не было вовсе, только опавшие листья, кружащие на ветру, редкие прохожие и все та же парочка, а Волк… Волк — только плод воображения, его больная фантазия и оживший страх. Но Бэкхён знает, что это не так, потому что шею жжет, а оставленный зверем знак неприятно пульсирует, разгоняя жар вперемешку с кровью по организму. Это немножко пугает, словно само его тело бунтует против своего хозяина, и вопреки разумным доводам стремится к животному. Это странное ощущение, предчувствие, что должно что-то произойти, душит, но Бэкхён послушно ждет, переходит из кабинета в кабинет, переговаривается с одногруппниками и весело смеется. Все еще пытается жить привычной жизнью, хотя его взгляд теряется далеко за стеклами окон, хотя его мысли заняты белоснежным зверем. И он не может этого объяснить, не может заставить себя отвернуться, в то же время боясь столкнуться с желтыми глазами. Он противоречит сам себе, а потом звонок, окончание пары, последней за сегодня, и бесконечный поток студентов, что выливается наружу, растекаясь тонкими струйками во всевозможные направления. Они идут вместе с Кёнсу к выходу, и только подходя к почти опустевшему холлу, Бэкхён застывает, не решаясь выйти за пределы здания. — Эй, Бэкхён-а, — старший делает еще несколько шагов и оборачивается, окликая друга, — ты в порядке, что-то случилось? Ты такой потерянный весь день… Кёнсу беспокоится, потому что привычно веселый и активный друг сегодня слишком тихий, словно находится где-то далеко за пределами своего собственного тела. Неестественно бледный, закутанный в шарф даже в душных кабинетах, он выглядит еще более странным, чем обычно, и Кёнсу не может не связать это с его недавней пропажей, словно произошло что-то ужасное, что Бэкхён не может никому рассказать. Сложно даже представить, как близко это к реальности. — Все в порядке, я, кажется… знаешь, — он запинается, не зная, что бы ему придумать, но рука в кармане сильнее сжимает телефон, и… — я забыл мобильник в кабинете, ты иди домой без меня. Бэкхён неловко улыбается и, махнув рукой, уходит за поворот, как можно скорее скрываясь в длинном коридоре. Кёнсу даже не собирается идти за ним или ждать. Сегодня тот ведет себя странно, и если ему нужно побыть одному — это вовсе не проблема. Он выходит из университета, не спеша направляясь в аллею, а в голове все еще не утихает тысяча и один вопрос о Бэкхёне. Что с ним происходит и почему он не может поделиться с лучшим другом, как делал это всегда. Его взгляд натыкается на большого белого пса, что послушно сидит у ворот, и Кёнсу невольно застывает, любуясь густой чистой шерстью с еле заметным серебряным отливом. — Красивый… — он шепчет одними губами, подходя ближе к животному, и присаживается подле него на корточки, осторожно ведя рукой к морде. Животное совсем не противится, послушно принимая столь редкую для себя ласку, когда небольшая ладошка скользит по мягкой шерсти от макушки к лопаткам. Это не его Бэкхён, но этот человек хранит в себе частичку его сладкого аромата, и Волк прикрывает глаза от удовольствия. А Бэкхён прислоняется к холодной стене, забегая за очередной поворот, он не привык так глупо врать Кёнсу, но подвергать того опасности не хочется еще больше. Бэкхён справится со всем сам, он не глупый мальчик, просто страшно выйти на улицу и вновь столкнуться с Волком, ведь нельзя узнать, что тот может сделать. Он опускается на пол, взъерошивая пшеничные волосы, и, отсчитав короткие пять минут, идет к выходу, теперь уже сам. Рука задерживается на ручке двери на каких-то жалких три секунды, пока он, не собрав всю свою решимость воедино, не выходит на улицу. Взгляд тут же цепляется за сгорбившуюся у ворот спину в красном свитере, и Бэкхён ни минуты не сомневается, что это его Кёнсу либо снова упал, либо зацепился за какую-нибудь «невероятно интересную» чушь, как обычно это бывает. И он, вздыхая, идет к другу, раз он все еще здесь — сама судьба велит Бэкхёну идти домой вместе со старшим, но он замирает, не дойдя каких-то два метра. Из-за хрупкой спины друга показывается пушистый белоснежный хвост, что сбивает желтые листья в небольшую кучку, заставляя их чуть подлетать над серым асфальтом. Кёнсу увлеченно зарывается тонкими пальцами в шерсть Волка, пока тот полуприкрытыми глазами цепляется за силуэт позади. Толпы мурашек разбегаются по телу, а шея горит так, словно вот-вот прожжет кофту, заставляя Бэкхёна морщиться, встречаясь отчасти напуганным взглядом с насмешливым, немного самодовольным. Волк, должно быть, не может выразить всех тех эмоций, которые он испытывает, глядя на свою жертву, но Бэкхён чувствует его, чувствует, как самого себя, и, подходя еще чуть ближе, ощущает лишь сильнее. Тонкое плетение чужих эмоций, что вьется вокруг его собственных, смешиваясь в причудливый коктейль из человеческого страха и животного нетерпения. Это пугает, заставляет поджилки дрожать, бояться и уже даже не столько за себя, сколько за друга, словно со странным чувством наслаждения он перенял долю безрассудной смелости от зверя. — Какого черта ты делаешь? — Бэкхён говорит спокойно, выделяя каждое слово, правда, сложно сказать, кому именно адресован вопрос. Кёнсу испуганно дергается в сторону, подрываясь на ноги, но, видя перед собой младшего, облегченно выдыхает. — Бэк, это ты, не пугай так, глянь, какой красивый… — старший улыбается, опуская взгляд на животное, но его перебивают, так и не давая договорить. — Кёнсу, иди домой, — голос Бэкхёна кажется немного угрожающим, но все еще спокойным, в то время, как твердый взгляд направлен на Волка. До удивляется поведению друга, непонимающе выгибая бровь, но тот почти не реагирует, смотря на животное даже не моргая. Кёнсу прослеживает ту тонкую зрительную связь между младшим и псом и откровенно не понимает, какого черта происходит с другом. И собака, что так сосредоточенно смотрит в глаза Бэкхёна, выглядит такой… человечной, ее взгляд выглядит таким, и это немного жутко, отчего старший шумно сглатывает, но все так же стоит в стороне, словно его и нет вовсе, а друг и собака полностью увлечены друг другом. — Что? Но ведь… — Иди домой, сейчас же! — Бэкхён не дает тому сказать и слова, все внутри него кипит, и он не может объяснить это даже самому себе, послушно следуя своему чутью. Кёнсу еще какое-то время неуверенно мнется на месте, но в итоге разворачивается и скрывается за забором, утопая в тонких улочках и редких прохожих, наконец исчезая из поля зрения. Но даже с его уходом ничего не меняется, Бэкхён все так же уверенно смотрит в желтые глаза зверя, а тот не отводит взгляда от такого испуганного и в то же время такого отчаянного человека. Волк чувствует его так тонко, словно делит с ним одно тело на двоих, и даже для него такое впервые. Он никогда и никому не оставлял свою метку, зная, что такая возможность может быть лишь одна на всю жизнь, но он знал рассказы отца о том, каково это — чувствовать другого человека как себя. А для Бэкхёна это кажется чем-то ненормальным, он не понимает того, что происходит, просто тело горит, и легкие сводит от жара, ему страшно, но куда сильнее хочется оттаскать чертову тварь за уши, сделать что угодно, чтобы зверь ощутил ту же боль, что и он тогда. Страх растворился в нем, и Бэкхён не хочет даже знать причины того, почему чем ближе к нему зверь, тем решительнее он себя ощущает. — Ты все же пришел, — человек говорит тихо, боясь нарушить это хрупкое бездействие зверя своими словами, ведь как бы смел он ни был, это все бессмысленно, если тот решил его убить для сохранения своего секрета. Волк лишь фыркает в ответ, словно намекая тому, что пытаться говорить, пока он в таком обличье — пустая трата времени, ведь животные не разговаривают, даже такие сказочные, как он. Зверь делает шаг вперед, пристально наблюдая за реакцией парня, и Бэкхён чуть отшатывается, сохраняя такую спасительную для себя дистанцию, что хоть и не сможет спасти его в случае очередного нападения, но создает иллюзию мнимой защищенности. — Даже не смей подходить ко мне, слышишь?! — он выставляет руки вперед, останавливая зверя, но тот снова фыркает, чуть ведя мордой в сторону, и вновь возвращает надменный взгляд на человека. «Насмехаешься, думаешь, я ни на что не годен, тварь» — Бэкхён усмехается сам своим мыслям, и кажется, он все же начал терять свой рассудок, хоть и обещал себе же сделать все, чтобы не сойти с ума. Но кто сказал, что он уже не сошел, когда встретил перевертыша в центре города, когда решил поставить дикое животное на место и сберечь собственную жизнь вопреки всему. — Ты говорил, что я тебе нужен, говорил, что не убьешь меня… — он начинает издалека, но видя, как любопытно щурятся желтые глаза, а зверь делает еще один шаг навстречу, решает перейти к сути. — Еще один шаг твоей долбаной лапы, и я сделаю все, чтобы ты никогда больше не увидел меня… Зверь недовольно ведет хвостом, смахивая золотистые листья в сторону, и уверенно переставляет переднюю лапу в направлении парня, но тут же замирает, когда рука того утопает в кармане куртки и показывается уже с небольшим канцелярским ножиком. Это кажется смешным и наивным — что может сделать человек животному этой зубочисткой, но когда Бэкхён приставляет ее к собственному запястью, Волк разом понимает все слова, сказанные выше: «…никогда больше не увидел меня». Это заставляет его сделать неуверенный шаг назад, с недоверием смотря на человека. Тот ведь не сделает этого? — Значит, ты не соврал, — я так тебе нужен, — Бэкхён самодовольно усмехается, глядя в желтые омуты, — тогда будь хорошей псинкой, и запомни: если ты подойдешь ко мне ближе пяти метров, я сделаю, что угодно, лишь бы не попасть в твои лапы еще раз, и даже если это случится снова, знай, просто знай, что я готов сам себе глотку перегрызть, лишь бы снова не оказаться загнанным в угол. Бэкхёну хочется смеяться, громко, с надрывом, потому что его идиотская идея оказалась верна, а еще ему хочется плакать, потому что он на самом деле оказался нужен зверю, а значит, тот придет еще раз. Будет приходить снова и снова, пока… пока что? Чего он собрался ждать, что должно измениться? Он не понимает. Волк смотрит на парня любопытным взглядом и по-своему усмехается, ведь «его» Бэкхён оказался не так глуп, он нашел в себе силы идти против, и более того — ставить свои условия, идти против которых не решится даже зверь. Он поймал себе горячую штучку, но разве это плохо? Зверь чувствует все то отчаяние, что скопилось в парне, ужас и боль, что роятся в нем. Он просто еще не готов. Прошло только чуть больше суток с того момента, как метка украсила тонкую шею. Бэкхён слишком сильно противится ее действию. Волчья метка способна пробудить в простом человеке необычайную силу и еще более необычные чувства, она связывает два существа воедино, заставляя делить их одну жизнь на двоих, одну радость и печаль, одну боль и одно счастье. Метка способна подарить дикому животному человечность чувств и эмоций, и в то же время она дарит людям волчью храбрость и долю силы. Она делит их преимущества на двоих и умаляет недостатки. Это сродни брачной клятвы «любить в болезни и в здравии, в богатстве и бедности», быть одним целым и в то же время хранить в себе частичку другого. Но все это «волшебство» случается лишь если один из пары — человек, словно сама природа пытается сгладить этим такое разительное отличие; с волками все это сводится лишь к знаку принадлежности кому-либо. Но люди — это другое, люди слишком сложны. Волк покорно опускает голову, отходя в сторону, открывая «своему» человеку дорогу. Он подождет, он даст ему больше времени, чтобы метка завершила эту странную метаморфозу, чтобы подчинила себе чужую волю, и Бэкхён наконец стал принадлежать только ему. Несколько секунд на раздумья, и парень делает первые неуверенные шаги, проходя мимо зверя и направляясь к выходу. Он не оборачивается и лишь сжимает тонкий ножик в кармане. Ему страшно увидеть хищный оскал на звериной пасти, хотя он знает, что Волк принял правила его игры, ему не обязательно это говорить, он чувствует его чем-то внутри себя. Все тело дрожит, и он жутко вспотел от нервов, но у него получилось, теперь у него есть время хотя бы для того, чтобы придумать, как быть дальше. Зверь покорно следует за человеком, держа что-то на подобии оговоренной дистанции, он не собирается идти против правил — пусть Бэкхён думает, что все под его контролем, пока метка не покроется светлыми рубцами. Тогда он сам придет в лапы зверя, сам нарушит свое правило, потому что это будет сильнее его глупых предрассудков, его страха и убеждений.