I'm preying on you.

Словно его собственная тень, Волк следует за Бэкхёном каждый раз, стоит тому выйти из дому. Незримо, подобно призраку, но до дрожи в коленях ощутимо. Голодный взгляд, прожигающий спину, парню кажется, он чувствует чужое дыхание на своем затылке, но стоит только обернуться, как… Позади никого нет, никогда, но плечо согревает метка у основания шеи. Ненавязчиво, еле ощутимо, но она греет, словно напоминая ему: «Я все еще жду тебя» низким волчьим рыком. Его можно увидеть только поздним вечером, когда все в доме ложатся спать, а улицы давно пусты, освещаемые слабым светом фонарей. Он сидит под одним из них, в легком ореоле света, послушно смотря в плотно зашторенное окно. Бэкхён знает, что он там, но предпочитает делать вид, что его это не касается. Волк знает, где его человек, но все еще покорно ждет. Бэкхён тоже ждет. Ждет хоть чего-нибудь, ведь прожить неделю в полном неведении, изо дня в день просыпаясь с мыслями, что он не знает чего ждать, оказалось даже хуже, чем просыпаться со страхом смерти. Это сводит с ума. Он все чаще теряется во времени бессонными ночами, когда взгляд желтых глаз давит даже сквозь стены, и метка… Она горит дьявольским огнем, разжигает кровь, заставляя течь по тонким сосудам лаву. Сердце сжимается, стуча в висках, и он словно дышит паром — настолько горячо в груди. Хотелось бы назвать это страхом, хотелось бы сказать, что это — ненависть, но нет, название всему этому другое, и оттого он ненавидит себя еще больше. Возбуждение. Оно сжигает его, заставляя тонкое тело тлеть долгими ночами, когда собственные руки скользят по нежной влажной коже, когда плотная ткань одежды заставляет его стонать, потому что все стало ощущаться по-другому под покровом ночи. Вот только это не помогает: сперма неприятно стекает по животу, пачкает простыни, но легче не становится ни на грамм, и хочется выть от отчаяния, потому что он знает, чего хочет его тело… Волка. И каждую ночь он рассыпается пеплом, догорая дотла, умирая, но возрождаясь с первыми лучами солнца. Прекрасный огненный феникс, вот только Бэкхёну почему-то совсем не прекрасно. А потом рассвет. Долгий, тягучий, налитый все еще теплым солнцем в переливе опавших желтых листьев. Рассвет на смятых простынях, которые он заливает слезами от отчаяния. Еще никогда Бэкхён не был так слаб, так беззащитен, но он все равно встает с постели, все равно выходит из комнаты и улыбается матери. Идет в университет, ощущая поблизости зверя, не видя его, но чувствуя, пусть и не так остро, как ночью. Он где-то рядом, и хочется отбросить рюкзак и взвыть во всю глотку это чертово: «Чего ты ждешь?», что как заезженная пластинка вертится в его мыслях, заполняя собою все его двадцать четыре часа уже даже не жизни. Он просто устал. А ведь, казалось бы, «неделя». Что такое неделя? Что меняется за неделю? А бабочки-однодневки познают жизнь за каких-то двадцать четыре часа. Бэкхён познал ад за семь дней. Он жил от ночи к ночи, со страхом предвкушая, что изменится в этот раз, потому что с каждым заходом солнца появлялось что-то новое. С каждой ночью он хотел все сильнее и сильнее, с каждым разом горел все дольше, а стоны было все сложнее сдерживать. Каждый раз его тело вспоминало чужие руки, тихий утробный рык и глубокие толчки внутри, жгучие, болезненные, но такие приятные. — Бэкхён-а, Бэк, эй, ты еще здесь вообще? — Кёнсу толкает друга в плечо, и тот распахивает глаза, в спешке оглядывая аудиторию. Он снова слишком задумался или вовсе уснул, потому что недосып стал его нормальным состоянием, когда глаза смыкаются даже в положении стоя, но только не ночью. Он почти не спит уже неделю, перебиваясь короткими дремами на парах, в автобусах, дома у Кёнсу — где угодно, только не в собственной постели. — Да, задремал немного. Они идут по пустеющим коридорам молча, пока мимо проплывают шумные толпы, веселые компании. Счастливые студенты, на фоне которых Бэкхён выглядит скорее как оживший труп. Сейчас его шею не сковывает увесистый шарф, хотя все еще прикрывает высокий ворот кофты. Почти все прошло, остались лишь уродливые желтоватые пятна на некогда белой коже, и один единственный след, который уже никогда не сойдет — так думает Бэкхён, хотя все еще открещивается от этой мысли. Просто его цвет все такой же лиловый, хотя ранки почти затянулись, образуя тонкие светлые рубцы — точно крошечные слепки зубов. Кожа стала еще более бледной, почти прозрачной, что могло бы выглядеть красиво, но почему-то кажется болезненным. Черты лица немного заострились, а глаза обрамляют серые тени — уже даже не синяки. И Бэкхён мог бы отшутиться, что «пришло мое время на тот свет кануть», вот только боится, что это окажется правдой, и обидно будет даже не это, а что умрет он от отсутствия сна и уж совсем не зверя. — Ты сегодня выглядишь чуть лучше, — Кёнсу как-то натянуто улыбается другу, пытаясь немного приободрить. Бэкхён знает, что он врет, и Кёнсу это знает, но все равно младший улыбается, потому что о нем волнуются. Возможно, старшему даже тяжелее, ведь на его глазах увядает его близкий человек, а он не то что не может помочь, он даже не знает причины. А Бэкхён до сих пор молчит. Он просто не придумал, что можно рассказать. — Знаешь, может, мы могли бы сходить в «el Espíritu Santo»? Сегодня пятница, и, может, тебе стоит развеяться? — на самом деле Кёнсу не в восторге от собственных слов, он ненавидит подобные места, просто обычно алкоголь пробуждал в младшем «второе дыхание» и азарт в крови. Бэкхён тоже не в восторге — прошлый его поход туда закончился не то чтобы очень, скорее, что-то среднее между «полное дерьмо» и «дерьмище», но… — Да, было бы здорово, — он кривит губы в улыбке, даже не надеясь, что получится прилично, но Кёнсу этого хватает. Они расходятся на перекрестке сразу за воротами университета, потому что у старшего дела, а у Бэкхёна… у него все, как обычно. Шелест позолоченных листьев под подошвой кед, прохладный ветер за шиворот, все тот же канцелярский ножик в кармане и взгляд, прожигающий спину. Почти его привычный учебный день, если не считать, что должно быть совсем по-другому. Просто он привык к тому, что больше не один. Есть Бён Бэкхён, есть Волк, который на самом деле человек, имени которого он не знает, и, если честно, знать совсем не хочет, и есть укус в основании шеи, что греет, словно вечный двигатель, и связывает его со зверем, вот только как? И опять же он не знает и знать не хочет, просто хочет, чтобы это все закончилось. Дом встречает его полной тишиной — отец все еще на работе, мать не иначе как ушла за продуктами. Счастливая домохозяйка, она может не покидать стены дома днями, вот только ей это все как золотая клетка, а Бэкхёну — островок в открытом море. Его комната уже давно не видела лучей солнца, высокое окно плотно зашторено темной тканью, а искусственное свечение оранжевой лампы стало почти родным. Шторы на деле ничего не меняют, просто ему так спокойнее, он хотя бы не видит того, кто изо дня в день выжидает его под окнами собственного дома, пусть и чувствует. Он собирается долго, тщательно подбирает одежду, укладывает волосы, ведь важно выглядеть таким, как обычно, важно быть похожим на человека, нормального человека. Бэкхён косится на часы, боясь пропустить нужный момент, заставить Кёнсу ждать себя в ненавистном тому баре, что по выходным больше походит на небольшой клуб. Непривычно громкая музыка, толпы людей, и только неприлично счастливый Тао — бармен от бога, который всегда рад новым клиентам. Рад мнимой свободе действий, что просачивается среди часто танцующих тел — пьяных, разморенных, но таких счастливых, что хочется влиться в это безумие, перед этим влив в себя пару рюмок чего покрепче. Никто не посмотрит на тебя косо, если ты пьян; если в крови бурлит наркотик; если весь мир потерял для тебя смысл; если чужое тело стало тебе важнее всего, что вокруг. С того «несчастного» случая это будет его первая вылазка куда-либо, оттого Бэкхён очень нервничает, выходя из дома. Сумрак не спеша растекается по улочкам, зажигает тусклые фонари, разгоняет людей по домам, и только юноша идет по узким аллеям, петляя между небольшими одноэтажными домиками. Это совсем другая дорога, нежели в прошлый раз — теперь он предпочитает держаться от парка как можно дальше, хотя и понимает, что бессмысленно, — Волк все равно будет следовать за ним, потому что дело тут совсем не в зеленном массиве. Дело в нем самом, в Бэкхёне. Он прячет нос в теплом шарфе, намотанном вокруг шеи, потому что к ночи ветер стал совсем обезумевшим, пробирающим до костей, заставляющим дрожать, пока такое привычное тепло не начинает растекаться по телу тонкими сосудами. Он пытается не обращать на это внимание, но как это можно сделать, если становится только жарче и жарче? Метка согревает даже от невзгод погоды, и руки парня нервно подрагивают, ведь он совсем не подумал, что будет с наступлением темноты. Что если все то, что он переживает из ночи в ночь провоцирует совсем не зверь за стенкой дома? Что если это в нем самом, внутри него, словно вирус, что заставляет его сходить с ума от возбуждения, тлеть в собственной постели от заката до самого рассвета? Тепло растекается по телу, сжимая легкие в обжигающие тиски, заставляя покрыться спину испариной. Сладкая истома поглощает, заполняет его, словно вода — утопленника, и он на самом деле тонет в трепетном тепле собственного тела, что уже и не его вовсе. Так привычно с каждым вечером в него все сильнее впитывается это безумное состояние, когда хочется идти против себя самого, лишь бы кости перестало ломить от вязкого желания чужого тела. Сердце взволнованно забилось в груди, и Бэкхён останавливается посреди дороги, испуганно озираясь по сторонам, пытаясь зацепиться взглядом за горящие огнем радужки, за шерсть, так красиво отливающую серебром в тусклом свете. Слезы сами собираются крупными каплями в уголках глаз, заставляя парня прикусить губу, чтобы не плакать, потому что это все так надоело. Надоело не контролировать себя, надоело быть самому себе чужим, надоело жить от ночи к ночи и не знать, что будет завтра. Надоело. Он вжимается спиной в очередной каменный забор, сжимая пальцами куртку в основания шеи, где жжется чертов укус, словно пытается выжечь чужое имя на нежной коже. Имя… Если бы только Бэкхён знал его, давно бы проклял. — Какого черта тебе нужно от меня, чего ты хочешь… почему это не прекращается? — слезы текут по покрасневшим щечкам, снова и снова оставляя за собой влажные дорожки, что быстро испаряются от тепла тела и холодного ветра. Бэкхён почти скулит от отчаяния в чернеющую пустоту, потому что никого рядом нет, потому что можно немного расслабиться. Руки тянутся к карману, чтобы написать Кёнсу и послать к черту этот поход в бар, потому что он просто не сможет. Этой ночью он так привычно сойдет с ума, сгорит до горстки пепла, чтобы утром вновь подняться с постели и ощутить себя еще более мертвым, чем вчера. Он не сможет. Еле различимый шелест листьев доносится до его слуха, немного не такой, как от порывов ветра, и Бэкхён поворачивается в сторону, пытаясь уловить источник шума. Листья переплетаются в танце от легкого покачивания белоснежного хвоста, хрустят под светлыми лапами, и глаза… такие же, как и всё вокруг, словно само воплощение осени, прожигают его до костей, заставляя гореть еще ярче, словно дикое пламя рвется наружу из хрупкой груди парня. Волк идет медленно, лениво переставляя лапы, в то время как его глаза горят безграничным любопытством. Он так долго ждал. Вся его жизнь прошла в ожидании, а последняя неделя и вовсе текла вечность. Его человек так сильно противится себе, своим желаниям. Он даже не замечает, как меняется его тело, что уже говорить о чувствах, что сменили страх на желание. Волк ждал покорности, принятия, но Бэкхён все еще сопротивляется, даже когда бежать стало некуда, он предпочитает стоять на месте. Неделя — более чем достаточно, чтобы метка возымела свою силу, и Волк чувствует, что победа за ним. Он ждал, ждал долгие семь дней, когда же его человек не выдержит, когда сдастся, и вот он — стоит, подпирая стену с таким желанным вопросом на устах. Осталось еще совсем чуть-чуть. Парень вжимается в забор, чувствуя острыми лопатками неровную кирпичную поверхность, и ждет, в то время как Волк медленно подходит к нему, останавливаясь напротив. Кажется, что злорадная ухмылка украшает волчью пасть, но Бэкхён понимает, что это вряд ли так, скорее, просто прищур желтых глаз создает это обманное впечатление. Волк в предвкушении настолько, что сдерживать себя становится все труднее, а сладкий аромат человека с тонкой ноткой чего-то глубокого, мускусного, немного волчьего, пропитывает его легкие. Все словно в первый день их «знакомства», только в этот раз вместо влажного дерева — стена, а вместо страха — желание, вместо сладкого человеческого аромата — их общий, один на двоих, пусть и слишком слабый. Тяжелое дыхание юноши нарушает тишину, что стучит в висках, даже ветер поутих, словно сам в ожидании того, что произойдет, и Волк, чувствуя это, подходит все ближе. Он скалится, показывая острые клыки, заставляя человека испустить жалобный вздох, но все равно не останавливается. Массивная лапа опирается на стену подле ноги парня, вторая — с другой стороны. Зверь опирается на забор, заключая человека в своего рода ловушку, заставляя того зажмуриться, потому что ноги дрожат, потому что жар уже готов прожечь его нутро, потому что внутри кипит это осточертевшее желание поддаться. Мягкие лапы мнутся вдоль рыжих кирпичей, продвигаясь все выше и выше, пока наконец уже человеческие руки не останавливаются по обе стороны от взъерошенной пшеничной макушки. Горячее дыхание вновь обжигает губы парня, заставляя его распахнуть глаза и окунуться в это странное дежавю. Всё точь в точь, как было тогда: тот же голодный взгляд уже таких человеческих глаз, та же опасность, что источает огромное жилистое тело, такое же обнаженное, вжимающее его в стену. Всё, как в их первую встречу. Только в этот раз совсем не страшно — сегодня его сковывает возбуждение, и Волк чувствует это. Зверь наклоняется ближе, он тянет длинными пальцами шарф, заставляя его соскользнуть с тонкой шеи. Бэкхёну не холодно уже давно, а теперь так совсем, когда метка словно сошла с ума, чувствуя Волка рядом, обжигая хрупкое тело парня. Его кожу опаляет горячее дыхание зверя, и влажный язык скользит вдоль отметины, заставляя сдавленно простонать. Терпеть оказывается намного труднее, когда перед тобой стоит причина такого состояния и творит такие непростительно приятные вещи. Это словно своеобразное приветствие — прикосновение пухлых губ к нежной коже, все еще лилового цвета. — Ты знаешь, чего я хочу, — низкий голос отдает болезненной пульсацией внизу живота, заставляя парня дрожать еще сильнее. — Мне нужен ты. Волк говорит совсем тихо, сладко шепчет в самое ушко, касаясь его кончиком носа, водя вдоль мягкого хрящика, по завиткам спускаясь к мочке, прихватывая ее губами. Человек дрожит, его тело горит, а воздух словно испаряется, так и не доходя до легких. Это так возбуждает — такое влияние на другое существо, такая власть над чужим телом. Если бы только Волк знал, что это так прекрасно, он бы уже давно одарил кого-нибудь своей меткой. Хотя имело бы это такой же смысл, если на месте его Бэкхёна был кто-нибудь другой? Вряд ли. — Зачем? — голос человека дрожит, срывается на нервный хрип, потому что широкие ладони уже соскользнули со стены, ложась на тонкую талию парня, вжимая в сильное тело перед ним. — Потому что ты мой, — Волк приглушенно рычит, шумно втягивая сладкий аромат, что так хорошо чувствуется за нежным ушком, — ты принадлежишь мне. Знаешь, как трудно ходить за тобой изо дня в день, не имея возможности прикоснуться? Такой тонкий, изящный, точно хрустальный, чуть тронь — и рассыплешься; но такой строптивый, непокорный. Волк глубоко вдыхает, словно дышит уже давно не воздухом, а самим человеком. Его руки плавно перебрались на поясницу, сжимая крепче в своих объятиях. Он так долго ждал, когда наконец сможет прикоснуться. А ведь Бэкхён все еще противится, боится отвечать на ласку, боится даже принять ее, отворачивая лицо в сторону, чтобы зверь не смел целовать. — Твой запах чувствуется все ярче — с тонкой примесью моего… ты ведь даже не представляешь, насколько сильно это возбуждает. Это наша с тобой связь, малыш, ты ведь еще не понял, что это, — Волк касается кончиками пальцев отметины на шее, заставляя человека судорожно вдохнуть холодный воздух. «… это то, что делает тебя моим, то, что приведет меня к тебе, где бы ты ни прятался, то, что рано или поздно сведет тебя с ума…» Бэкхён помнит эти слова, а больше ему ничего и не нужно, он понял, что это — его клеймо. А еще он понял, что уже сошел с ума. Всю эту неделю, ночь за ночью, он медленно терял рассудок, умирал и возрождался, чувствовал боль, желание, отчаяние, он уже все это пережил. — Ты мой, Бён Бэкхён, весь — от кончиков своих сладких пальцев до макушки, — Волк придерживает его подбородок, поворачивая лицом к себе, заставляя встретиться со своим взглядом ярких желтых глаз. — Ты тоже чувствуешь это, не обманывай себя, ты уже давно признал меня, — так хватит играть. Зверь тянется вниз, пытаясь прикоснуться к таким желанным губам, но человек отворачивается, когда остается всего несколько жалких сантиметров. Зверю это не нравится, ведь в чем смысл сопротивляться, когда еле стоишь на ногах, когда сердце вот-вот выскочит из груди, а узкие джинсы сжимают болезненное возбуждение. Люди слишком сложны для его понимания, особенно такие настырные и глупые люди, как его Бэкхён. — Прекрати противиться, я ведь нужен тебе. Чем дольше ты бежишь от себя, тем сложнее тебе вытерпеть долгие ночи в одиночестве, — Волк рычит на самое ушко человеку, угрожающе, заставляя того сжаться и вновь зажмурить глаза. Бэкхён ждет какого-нибудь болезненного выпада, укуса, чего угодно. Он не может вот так просто дать животному разрешение творить с собой все, что тому вздумается, хотя хочется. Как же хочется. Все внутри него дрожит в унисон с чужим сиплым голосом, и Бэкхён еле сдерживает нарастающее желание поддаться вперед, зарыться пальцами в светлые волосы, притянуть ближе к себе и впиться долгим поцелуем в его губы… Но чужое тепло исчезает, растворяется в очередном порыве холодного ветра, заставляя Бэкхёна открыть глаза. Волк медленно уходит дальше по улице, мягко ступая тяжелыми лапами на дорожку из опавших листьев. Такой красивый в свете фонарей: его шерсть отливает золотом, как и все вокруг, как дикие глаза животного. Вот так просто? Он ушел, оставив Бэкхёна одного, ничего ему не сделав, не утащив с тобой, не трахнув в очередной подворотне? — Чего же ты ждешь? — парень шепчет одними губами, съезжая по стене на холодный асфальт и тяжело дыша.

Я всего тебя раскроил…

Тело дрожит, ломит в болезненной истоме, наполненное тягучим желанием, что хочется выть, и уже не скажешь, от чего. Волк ждет, пока Бэкхён сам придет к нему? Наивный, он правда думает, что его можно сломать каким-то возбуждением и жаром, что разливается по телу? Он слишком недооценивает людей, особенно Бён Бэкхёна. Если он пережил одну неделю, он сможет жить и дальше. Телефон в кармане вибрирует, заставляя на секунду задержать дыхание от неожиданности, а еще вибрация в переднем кармане джинсов не способствует мыслительному процессу, когда тело ноет от возбуждения. Он даже не сразу вспоминает, что всего в паре кварталов его ждет Кёнсу, который наверняка готов оторвать голову нерадивому другу за опоздание. Бэкхён поднимается с земли, опираясь одной рукой о забор, и на ватных ногах плетется дальше, пытаясь идти как можно быстрее, что получается очень плохо, на ходу выуживает телефон из кармана. — Бён, мать твою, Бэкхён, какого черта я здесь, а ты еще нет? — голос старшего на самом деле звучит угрожающе, и Бэкхён понимает: либо сегодня платит он, либо идет домой избитый и с заложенными ушами. — Прости, немного задержался, я буду через три минуты, пойди пока закажи себе чего-нибудь, сегодня угощаю я, — Кёнсу что-то недовольно бурчит в ответ на своем, понятном только ему языке, и сбрасывает вызов. Ноги все еще ватные, а возбуждение немного мешает нормально идти, но это пустяки. Три минуты благополучно растягиваются в десять, а один бокальчик «чего-нибудь» — в четыре «да подороже», потому что Кёнсу любит, когда все по справедливости, вот только когда он пьян (а пьян он уже после второго), справедливость у него своя собственная. Бэкхён особо не против, скорее даже потому, что выпивший Кёнсу внезапно очень интересный и подвижный, настолько, что даже согласен немного потанцевать. Правда «немного», опять же, быстро перетекает в несколько часов, пока алкоголь в крови не отфильтруется, а потом еще пара рюмок уже «чего покрепче» и вновь танцпол. «Кёнсу странный», — так думает Бэкхён, сидя за стойкой, потому что в его состоянии танцевать — плохая идея. Люди в баре немного пьяные, горячие, раскованные, их движения не стеснены правилами и моралью, они свободные. А у Бэкхёна до сих пор возбуждение стучит в висках и будет стучать на протяжение всей ночи, оттого вливаться в трущуюся друг о друга толпу почему-то не хочется, в отличие от старшего. Тот уже который час подряд вьется среди таких же пьяных и возбужденных атмосферой людей, открытый, с легкой улыбкой на губах. Он все пытается «перетанцевать» какого-то парня, которому, если честно, и в подметки не годится, но алкоголь делает его уверенным в себе в отличие от парня, который кажется трезвым. Бэкхён просто любуется ими: другом, который больше не выглядит строгим надзирателем, и незнакомым парнем, который, кажется, знает толк в танце. Его тело прогибается в такт музыке так гармонично и красиво, словно она протекает сквозь смуглое тело, переливается в нем, течет в его венах вместо крови, и это безумно красиво. Это возбуждает, и Бэкхён предпочитает отвернуться, потому что ему и так нелегко, а эта «дэнс-машина» и вовсе заставляет его проронить раздосадованный стон. — Тоже нравится, как он танцует? — сбоку раздается немного шепелявый, но оттого не менее красивый голос, и Бэкхён поворачивается в сторону, окидывая незнакомого парня любопытным взглядом. — Я Сэхун, пришел вместе вон с тем, — парень указывает пальцем на смуглого танцовщика, что уже так по-свойски разместил свои руки на пояснице Кёнсу, попеременно соскальзывая на задницу. Бэкхён теряет дар речи, наблюдая, как его друг вовсе и не против такого поворота событий, даже наоборот — жмется к новому знакомому, если они, конечно, познакомились. Двигается в такт его движениям так развязно, красиво, что Бэкхён невольно краснеет, отворачиваясь, словно они занимаются сексом, а не танцуют, а он оказался случайным свидетелем. — Бэкхён, пришел с тем, кого только что облапал твой друг, — ему немного неловко говорить такое, еще более неловко снова наткнуться взглядом на старшего, поэтому он предпочитает бездумно таращиться на барную стойку и переливы разных бутылочек за ней. — Оу, неловко получилось, — Сэхун улыбается и кивает бармену, после чего перед ними появляются два бокала виски. — Чонин, вообще, хороший парень, так что не переживай. Почему-то от этого Бэкхён начал переживать только сильнее, но обернуться так и не решился, предпочитая получше разглядеть нового знакомого. Высокий, красивый, с уложенными назад темными волосами, что скорее всего цвета каштана, но в переливающемся всеми цветами радуги помещении сложно рассмотреть. Проблема только одна — он парень, а Бэкхён, вроде как, по девочкам, хотя, в свете последних событий, скорее по перевертышам и волкам. Сэхун тоже изучает сидящего перед собой парня, только его взгляд немного отличается, и Бэкхён его уже знает, правда, больше в интерпретации желтых глаз, но это сейчас не так важно. — За знакомство? — шатен улыбается и приподнимает низкий бокал в руке, Бэкхён следует чужому примеру, слабо улыбаясь, но его останавливают. — За знакомство на брудершафт. Он не успевает ответить, когда его предплечье обвивает чужое, и робкая улыбка на лице Сэхуна исчезает в плотном донышке бокала. Бэкхён его целовать совсем не собирается, топит в себе обжигающий виски, что совсем не греет, особенно если сравнивать с меткой на плече, и отворачивается в сторону. Его взгляд цепляется за Кёнсу, который уже вовсю лижется со смуглым парнем (кажется, Чонин), пока тот вжимает его в стену. Не добрались до уборной всего пары метров. Похоже, им придется о многом поговорить завтра, когда Кёнсу протрезвеет и расскажет о том, с каких пор он по мальчикам. Но мыслительный процесс Бэкхёна прерывают чужие мягкие пальцы на собственном подбородке, что заставляют его повернуться к новому знакомому. — Не увиливай, — звучит немного шуточно, словно не всерьез, с легкой улыбкой на чужих губах, что тут же прижимаются к его собственным. Такие мягкие, с легким привкусом алкоголя и чего-то вишневого. Вкусно. И Бэкхён порывается ответить, то ли потому что немного пьян, то ли потому что метка все так же горит, а тело ждет чужих прикосновений, но этот поцелуй кажется ему безумно необходимым. Правда, долго он не длится. Стоит чужой ладони скользнуть по коленке вверх, удобно ложась на бедро Бэкхёна, как все тут же исчезает. Он открывает глаза, цепляясь взглядом за желтые радужки, что смотрят на него с необузданной яростью. Это больше похоже на наваждение, ведь каждый раз, открывая веки, он натыкается на желтые омуты. Почему он всегда находит его? Из-за метки? Бэкхён гулко сглатывает, хотя это не заметно в шуме музыки, и боязливо косится на Волка. Хотя… Волка ли? Сейчас он человек. Все такой же высокий, широкоплечий, одетый в узкие джинсы и темную футболку с кожанкой поверх. Вот только глаза его выдают, залитые желтым пламенем, — праведная ярость. Рука крепко сжимает чужую кофту, в то время как Сэхун почти сидит на полу, придерживаемый чужой рукой за шкирку. Его так внезапно опрокинули со стула, что он даже не сразу сориентировался, особенно если учитывать уровень алкоголя в крови. Парень поднимается, становясь на ноги, и Бэкхён ведет бровью — те оказываются почти одного роста, но Сэхун все равно уступает в плечах и всего паре сантиметров, но это не мешает ему грозно кукситься и скрипеть зубами от злости. — Какого черта, чувак? — шатен пытается ухватиться за ворот чужой куртки, но его пальцы ловко перехватывают. Волк пристально следит за реакцией своего человека, за каждым мускулом на его лице, сжимая чужую руку в своей, считай, стальной хваткой, пока жалкое подобие парня пытается вырваться. Слабак. Он на самом деле плохо себя контролирует, и только страх в глазах Бэкхёна и как минимум сотня человек в помещении дают ему стимул не потерять контроль окончательно. Пылающий желтым взгляд приобретает оттенки красного, словно залитого кровью. Он скользит от «его» человека к незнакомцу, что все еще безрезультатно бьется в его хватке, и только сейчас Сэхун замечает неестественный цвет радужки, что заставляет его поумерить пыл. Чужие глаза кажутся безумно пугающими, жестокими, от этого парня словно веет жаждой крови, и это заставляет шатена нервно сглотнуть. Ему, конечно, понравился этот милый хрупкий мальчик, но, пожалуй, не настолько, чтобы наживать себе проблем, вот только Волка это мало интересует. В помещении раздается тихий хруст и крик шатена, который сливается с громкой музыкой, теряясь на задворках помещения. Всем плевать, никто даже не обращает внимания, а Бэкхён, кажется, уловил тот хруст среди всего шума. Почти красная радужка переливается, словно живое пламя, а ногти на руках становятся на пару сантиметров длиннее. «Когти», — мелькает мысль в сознании Бэкхёна, и он дергается чуть в сторону, испуганно вжимая шею в плечи. Сэхун вопит от боли. Ему только что сломали кисть и, может быть, пару пальцев, и это чертовски больно, но даже так в глаза бросаются странные, с длинными когтями пальцы, больше походящие на когти коршуна, или… Сэхун по-честному не знает, только таращится на руки парня и его прожигающий взгляд. — Что за… кто ты? — он шепчет одними губами, испуганно смотря в чужие глаза, уже даже не обращая внимания на боль. Что такое боль по сравнению с животным страхом. — Я дам тебе пять секунд, — Волк наклоняется ближе к напуганному парню, шепча ему на самое ухо, редко срываясь на рык, — иначе потом тебя найдут в лесу, но, увы, только наполовину. Зверь выпускает чужую руку из захвата, и Сэхун словно испаряется под его самодовольную ухмылку. Теперь пришло время бояться Бэкхёну, потому что он вряд ли отделается сломанным запястьем. Волк скалится, показывая острые клыки, и почти красные зрачки так и кричат о том, что он в бешенстве. Когти больно впиваются в хрупкое плечо, и парня буквально срывают с места, утаскивая к черному выходу, в темный проулочек за баром, где частенько любят позажиматься парочки. Бэкхён даже не знает, чего ожидать, потому что все внутри него дрожит, и тело объято невероятной силы страхом, не дающим даже вдохнуть полной грудью. Он чувствует всем своим нутром то, насколько взбешен Волк, насколько он зол. Будь его воля, он уже давно воткнул свои когти в брюхо нахального подростка, что посмел сорвать с губ его Бэкхёна поцелуй. Но нельзя — свидетелей слишком много. А Бэкхён боится даже вдохнуть, его сердце в груди уже и не бьется, скорее дрожит от страха, а метка жжется раскаленным металлом, заставляя морщиться и тихо скулить. Может быть, Волку надоело ждать, и он наконец решил выпустить кишки и Бэкхёну? Его толкают в сторону стены, заставляя больно удариться спиной о холодный бетон, тут же вжимаясь в него. Зверь снова опирается о стену ладонями по обе стороны от головы человека и злобно рычит тому в лицо. — Видит бог, я пытался быть к тебе терпеливым, — Волк скалится, смотря в напуганные глаза, но продолжает хриплым, дрожащим от злобы голосом. — Я пытался по-хорошему, но ты, Бён Бэкхён, такая сучка, — когтистые пальцы цепляются за ворот куртки, резко стягивая ее вниз, оставляя человека в одной футболке, — тебя нужно наказать. — Нет! — шепчет Бэкхён, понимая, к какому наказанию прибегнет зверь, а слезы скапливаются в уголках глаз, норовя скатиться по пухлым щечкам. — Да, малыш, еще как да, я напомню тебе, кому ты принадлежишь. Волк не заморачивается с расстегиванием штанов, хотя в этот раз ведет себя чуть приличнее, поддевая пуговицу и отрывая ее к чертям. Он тянет чужие джинсы вниз, когда чувствует слабые удары дрожащих рук на своих плечах, и ухмыляется тому, каким жалким выглядит его человек. Такой строптивый, уверенный в себе стервец, что бегал от него целую неделю и ставил свои условия, сейчас жалобно плачет, слабо трепыхаясь в чужих руках, вот только это не поможет.

Что ты пытаешься сделать мне?

— Я не твоя собственность, ты не имеешь права! — Бэкхён снова рыдает, так низко и так жалко, что тошнит от самого себя, но ему страшно, а еще метка горит так, что отдает жаром в глотку, делая его голос тихим и сиплым. — Да что ты… — Волк тихо смеется, хотя смех больше походит на рык, и, отодвигая носом ворот футболки, впивается зубами в лиловое пятнышко на шее. Кровь сочится из тонких ранок, впитываясь в темную ткань, и зверь довольно рычит, чувствуя на языке сладковатый привкус человека. Бэкхён кричит, впиваясь пальцами в чужую кожанку. Слезы застывают в широко распахнутых глазах, а болезненная горячая истома растекается по телу. Человек закусывает губу, пока не ощущает слабый привкус крови во рту, потому что хочется позвать на помощь, ведь это, черт возьми, не парк, не лес, не полночь, — здесь куча людей вокруг, но здравый смысл говорит ему: «Не нужно». Или, может быть, это не здравый смысл, может быть, это метка, которая не давала ему забыть зверя ни на день, а теперь жжёт сильнее, чем когда-либо, болезненно пульсирует, хотя длинные клыки уже покинули его плоть.

Мы враги друг другу, и, кажется, нас не остановить…

Он просто сошел с ума, был обречен еще тогда в лесу, когда его взгляд впервые зацепился за странного белого пса. Волк сдирает джинсы до колен, ведь терпения раздевать дальше просто не хватает. Он терял его и разум на протяжение всей недели, капля за каплей, а сегодня утратил окончательно. Он не позволит «своему» человеку жить столь беспечно и своевольно. Хватит игр, хватит ожидания. Ему надоело. Сильные руки подхватывают парня под колени, почти складывая его пополам, укладывая тонкие щиколотки на своих плечах. Бэкхён болезненно выдыхает от неудобной позы, но по-другому, видимо, не получится, потому что джинсы так и висящие на коленях, не дают даже развести ноги. Он судорожно опирается руками о холодный бетон, но это бессмысленно. Волк держит его одной рукой, крепко вжимая собственным телом в стену, пока второй — расстегивает свои штаны, доставая давно возбужденный член. Он совсем не думал, что так получится, но почему-то сейчас его не волнует, что будет чувствовать его человек. В конце концов, это наказание, оно должно быть болезненным настолько, чтобы тот запомнил: непослушание — плохо. Влажная от естественной смазки головка скользит вдоль ягодиц, заставляя Бэкхёна сильнее жмуриться. Он помнит, каково это, помнит все до последнего толчка, оттого заведомо пытается расслабиться, вдохнуть поглубже, цепляясь ноготками за ровную стену. Но этого оказывается так мало, он оказывается так не готов, даже морально, потому что в этот раз все намного больнее. Тугое колечко мышц растягивается под напором, когда чужой член проталкивается в него, рефлекторно сжимаясь, а Бэкхён скулит, кусая собственные губы. Волк все равно щадит его, входя медленно, сантиметр за сантиметром, чтобы не навредить больше положенного. Даже сейчас он волнуется об этом глупом создании, поэтому замирает на несколько секунд, войдя полностью, чтобы дать тому время привыкнуть хоть немного. Но Бэкхёну это не помогает — он жмурится и терпит из последних сил, чтобы не перейти на крик, когда чужой член выскальзывает из плотного колечка мышц, и Волк подается вперед, резко вбиваясь в дрожащее тело. Ему не жаль, почти не жаль. Но он так долго ждал, что прождать еще хоть одну секунду, когда вот он — его человек, полностью в его власти, в прямом смысле слова в его руках — просто издевательство. Бэкхён роняет жалобный всхлип в такт каждому глубокому толчку, что растягивает податливые мышцы. Ему все еще больно, хотя слез до сих пор и нет. Просто что-то меняется с каждым движением Волка внутри. Жар, что не давал ему спокойствия на протяжение долгих ночей, утихает, растворяется в хрупком теле, растекаясь наслаждением по венам. Тиски, что сжимали его легкие каждой ночью, наконец разжимаются, позволяя сделать глубокий вдох, что тут же переходит в громкий стон, стоит крупной головке задеть чувствительную простату внутри. Отчего-то становится так хорошо, не физически, нет, — на душе. Словно то, что беспокоило его все последнее время испарилось, исчезло, не оставив и следа. Приятное тепло сменило жгучее чувство жара, а возбуждение наконец стало приносить удовольствие. Волк приносит его, размашисто вбиваясь в хрупкое тело, жадно впиваясь в тонкую шею, усыпая все еще не посветлевшую кожу новыми отметинами. Становится так хорошо оттого, что зверь рядом. Его зверь.

Но мы ладим, когда я оказываюсь внутри тебя…

Бэкхён находит в себе силы открыть глаза, встречаясь взглядом со стенкой напротив, потому что Волк все так же увлечен мягкой кожей шеи, но даже так он чувствует изменения в чужом теле. Чувствует все то же, что и его человек, правда, в меньшей степени, но он ощущает, как меняется его восприятие, как кровь закипает от возбуждения, как всхлипы сменяются пока еще тихими, но уже стонами. Он готов, его человек наконец готов. Волк отрывается от шеи, в последний раз сжимая светлую кожу зубами, и встречается взглядом с опьяненными глазами юноши. Он пьян не от алкоголя, нет, — от желания, что течет в его теле, поглощая с головой, но не это сейчас так важно. — Бэкхён-а… — дверь клуба неприятно скрипит где-то за спиной, и на пороге показывается Кёнсу. Он не сразу понимает, что происходит, что он видит перед собой. Только спустя пару секунд, здраво различая Бэкхёна, — своего Бэкхёна, — прижатого к стене каким-то парнем. Огромным, выше него на голову, если и того не больше, что методично вколачивается в чужое хрупкое тело, а его друг еле слышно стонет в такт толчкам. Кёнсу заливается румянцем, даже не зная, куда себя деть, ведь, черт подери, это слишком. Ладно, он, — он просто не нашел в себе смелости признаться другу; но ведь Бэкхён — тот еще ловелас, что переспал с половиной девочек университета. В памяти мелькают обрывки недельной давности, и ведь… может, он не соврал, может, тогда и правда все получилось точно так же. Может быть, Бэкхёну и правда надоели вечные неудачи, а здесь он, кажется, поймал удачную рыбку. — Вон! — до слуха парня доносится низкий грубый голос, больше походящий на рык, но он решает все списать на возбуждение и, пятясь назад, исчезает за массивной дверью. Бэкхёну стыдно. Стыдно, пожалуй, впервые и так сильно, потому что Кёнсу видел то, чего не следовало бы, — теперь ему придется многое объяснить, а этого так не хочется делать. Очередной глубокий толчок, заставляющий парня прогнуться в спине, роняя уже второй громкий стон, выбивающий из головы все ненужные сейчас мысли. Он разберется со всем завтра. Его глаза на мгновение прикрываются, потому что все вокруг плывет и голова идет кругом, чтобы в следующую секунду распахнуться, смотря на мир ярко-желтыми радужками. Бэкхён не видит разницы, но ее видит Волк, внутренне ликуя, что наконец-то это случилось. Эта странная метаморфоза завершилась, объединяя в одно целое человека и Зверя. Руки парня сами тянутся к чужим плечам, ища опоры, потому что скользить спиной по твердой стене не так приятно, как хотелось бы, но его руки замирают так же, как замирает и Зверь, все еще находясь внутри. Взгляд Бэкхёна сосредоточен на собственных руках, которые теперь выглядят так же, как и у Волка тогда, в баре. Длинные пальцы украшают чуть серые когти, устрашающие, крепкие. Волчьи. Человек (человек ведь еще, правда?) переводит напуганный взгляд на Зверя и беззвучно шевелит губами. — Мы едины, малыш, ты и я — мы одно целое, — он склоняется ближе, скользя губами по розоватой щеке, вновь толкается в расслабленное тело. Голова идет кругом, и картинка плывет, заставляя Бэкхёна все же уцепиться пальцами за чужие плечи, впиваясь когтями в теплую кожу, с легкостью преодолевая преграды в виде куртки и ткани футболки. Они невероятно острые, и кажется, что Бэкхён мог бы вспороть ими чужую глотку, особенно сейчас, стоит только захотеть, но… он не хочет. Человек подается вперед, уже сам насаживаясь на крепкий член, хотя губы не перестают нашептывать всего одну фразу: — Я не хочу быть зверем… Он шепчет, словно в забытье, прикрывая глаза и откидывая голову назад, прерываясь на частые стоны. Ему хорошо, наконец-то, наконец-то то, что убивало его на протяжение недели отступило. Он сам тянется вперед, натыкаясь на чужие губы своими, скользит вдоль них кончиком языка, тут же получая ответ. Волк целует глубоко, жадно, сплетая вместе влажные языки, и даже почти не дергается, когда его губу прокусывают острые клыки его маленького волчонка. Он ждал чего-то подобного, и ждет еще много укусов и царапин на подобие тех, что сейчас старательно оставляют коготки его малыша на плечах, раздирая куртку в лоскуты. Он лишь резче вбивается в ответ, чувствуя, как Бэкхён теряется в его руках от резких выпадов и сладко стонет в такт толчкам внутри себя. Человек сам опускает свою руку, сжимая подрагивающий от подступающего оргазма член в ладони, кончая себе на живот, заливая белесой жидкостью футболку, сильнее сжимая в себе чужой член. Волк утробно рычит, утыкаясь влажным лбом в плечо своего человека, кончая глубоко внутрь, заливая раздраженные стенки прохода горячей спермой. Бэкхён довольно стонет, почти урчит. Его глаза точно напротив разодранного плеча, не прикрытого лоскутами куртки, и он не сдерживает порыва — то ли мести, то ли такого же волчьего голода. Острые клыки впиваются в плоть Волка, а челюсти сжимаются все сильнее. Бэкхён слышит чужой недовольный рык над своим ухом, но не отпускает, сжимая сильнее, словно норовя откусить кусочек, хотя надолго его не хватает и воздух в легких закачивается. Он отпускает, слизывая чужую кровь с тонких губ, удивляясь тому, что она кажется ужасно вкусной, и… — Такой дикий звереныш, тебя еще придется воспитывать, — Волк тянет, довольно улыбаясь, и порывисто целует чужие губы, все так же держа тонкое тело в своих руках. Бэкхён дышит тяжело, долго отходя от такого странного, совершенно не похожего на предыдущие, оргазма, прикрывая глаза и открывая их уже привычными, цвета темного шоколада. Он смотрит на свои руки, но видит вполне нормальные подпиленные ноготки, и все это кажется таким странным, словно ничего и не было, но в последнее время Бэкхён скорее поверит в любую небылицу, нежели в то, что ему привиделось. Только не в этой жизни. — Что со мной? — его голос дрожащий, с легкой хрипотцой, оттого такой сексуальный, что Волку хочется выть. — Я теперь такой же, как и ты? Животное выходит из чужого тела, аккуратно опуская на асфальт, заставляя встать на ноги, которые ни черта не хотят стоять, и Бэкхён съезжает вниз по стенке, садясь на свою куртку, что последние минут сорок валяется на земле. Волк поправляет одежду и становится напротив, опираясь на колени. Сейчас его глаза такие же темные, как у Бэкхёна, и это выглядит немного непривычно, ведь человек почти всегда видел нечто другое. Он легко улыбается и тянется широкой ладонью к пшеничным волосам парня, осторожно приглаживая их, заправляя непослушные прядки за ушко, касаясь мягкой щечки, потому что Бэкхён, наконец, перестал противиться и отворачиваться. — Я тоже волк? Перевертыш, как и ты? — человек шепчет совсем тихо подрагивающим от подступающей истерики голосом. Сладкая нега растворилась в теле, уступая место реальности и здравому рассудку, вот только Бэкхён не рад этому. — Нет, малыш, совсем нет, — Волк садится рядом, опираясь спиной о стену, и притягивает парня к себе, заключая в теплые объятия, зарываясь носом во взъерошенные волосы. — Так работает метка — сближает нас, делит наши сильные стороны на двоих. Теперь у тебя есть клыки и острые когти, а еще недюжинная смелость — ты всегда сможешь постоять за себя, если меня не будет рядом. — Я навсегда останусь таким? А ведь тогда он мог бы остаться дома, пойти к Кёнсу, в конце концов, надраться в хламище и уснуть в баре, но почему все получилось именно так, почему он становится таким же… животным? Почему ему даже не дали права выбора, не спросили, нужен ли ему Волк рядом с собой и внутри себя. Это несправедливо. — Это можно контролировать, научиться управлять, а пока что, пока ты не привыкнешь к новому себе, когти и клыки будут появляться в моменты наибольшего эмоционального напряжения, — Волк мягко гладит чужое подрагивающее плечо, когда человек поднимает голову, вопросительно смотря на зверя, не совсем понимая смысла его слов. — Скорее всего, сейчас ты будешь принимать такое обличье только во время нашего с тобой секса, ну, или если на тебя нападут. Бэкхён испускает короткий смешок, скорее нервный, почти истеричный, чем заставляет Волка напрячься. Они впервые говорят, вот так просто говорят о том, что с ними происходит. Точнее, что происходит с Бэкхёном, ведь зверь выглядит совершенно нормальным. Насколько можно быть нормальным, будучи перевертышем. Что вообще для них нормально, что теперь есть норма для Бэкхёна, не сожрет ли он случайно своих родителей в ближайшее полнолуние, не обратит ли Кёнсу от большой любви? Как ему, черт возьми, теперь жить? Почему с каждым разом все становится только сложнее? Почему каждый его поход в «el Espíritu Santo» заканчивает чем-то столь безумным, совершенно ненормальным? — Я хочу домой. — Бэкхён сдавленно хрипит. Он не хочет плакать, слезы не норовят скатиться по бледным щекам непрекращающимся потоком, ему почти не хочется биться головой о стену, хочется просто уснуть, закрыть глаза и открыть совершенно нормальным, обычным парнем, который никогда в своей жизни не видел перевертышей. Или не открыть больше никогда. Он поднимается с асфальта, натягивает джинсы и испачканную кожанку на дрожащие плечи, хотя ему совсем не холодно, скорее так, просто для галочки. В его голове нет ни одной мысли, больше ни одной, он даже не помнит, что пришел сюда к Кёнсу, хотя в памяти отчетливо всплывает образ друга, его испуганные, широко открытые глаза, когда он не вовремя выглянул из клуба. Бедный Кёнсу-я, что он только мог подумать. Бэкхён не спеша идет к тротуару, выходя из темного переулка, что за баром. Ноги болят, болит вообще все тело, особенно поясница и шея, все точно как и в прошлый раз, только теперь смысла в происходящем стало больше, если закрыть глаза на то, что он чертов… кто он вообще? Волк послушно идет следом, совсем рядом, лишь на один шаг позади. Бэкхёну плевать. Какая теперь разница? Какой смысл бежать, если Волк все равно придет, если он уже и так в нем, внутри, просочился вместе с лиловой меткой, засел глубоко между ребрами. Какой смысл, если Бэкхён теперь тоже волк, только облегченная версия без хвоста и ушей. Ему всего лишь нужно немного времени, чтобы просто смириться, попрощаться с нормальной жизнью, забыть о мечте жениться, завести маленькую семью, чтобы жена родила ему прекрасного сына или милую дочурку. Забыть все к чертям. Теперь у него есть Волк — ручной зверь, что под настроение немного человек, ну, или наоборот. В этом еще предстоит разобраться, но только не сегодня. Они доходят до дома Бэкхёна, когда на часах уже начало второго. Все давно спят, и теперь нужно быть как можно тише, зато есть плюс — его никто не увидит. Он останавливается на крыльце, когда Волк замирает за его спиной. Очень не хочется расходиться вот так просто, оставляя все в таком же подвешенном состоянии, что и неделю назад, хотя, казалось бы, все уже и так предельно понятно. Но человеку снова нужно время, чтобы привыкнуть к тому, чего он по-честному не понимает. — Как твое имя… у тебя же есть имя? — Бэкхён спрашивает, не оборачиваясь, потому что «Волк» уже даже в мыслях звучит неправильно. Они теперь связаны, «одно целое», звучит в мыслях отголосок низкого голоса, и Бэкхён думает, что самое время узнать, как же зовут того… человека, волка… существа, частью которого он теперь является. — Пак Чанёль. Меня зовут Пак Чанёль, — он отвечает тихо, почти неслышно, наблюдая за реакцией человека, но тот лишь кивает и кладет руку на дверной замок. — Понятно. — Дверь открывается, и Бэкхён переступает порог дома, на секунду замирая. — До встречи, Пак Чанёль. Юноша исчезает за дверью, и еще какое-то время Волк слышит тихое шуршание в доме, пока человек не отходит достаточно далеко. — До встречи, Бэкки, — его губ касается легкая улыбка, и он уходит, давая возможность человеку отдохнуть от своего присутствия.

Ты словно наркотик, убивающий меня…