I'm preying on you.

Казалось, мало что изменилось в его жизни, но изменился он сам. Изменился настолько сильно, что весь мир вокруг внезапно стал восприниматься совершенно по-другому, с другой точки зрения. Он задавал себе вопросы, которые никогда не должны были быть заданы. Что делать теперь? Все так же ходить в университет, общаться со сверстниками, пока никто из них даже не догадывается, что рядом с ними, за соседней партой, сидит кто-то… что-то такое, как Бэкхён, и как объяснить это привычными ему словами он не знал. Внешне человек, но внутри больше нет. В нем, так же как и в Волке, в Чанёле, есть маленькая частичка чего-то, крошечная, почти неощутимая, намного меньше, чем его, но она есть. Замерла где-то между четвертым и пятым ребром, словно в ожидании момента, когда сможет проявиться, выбраться наружу вместе с когтями и острыми клыками. Это пугает, хоть и не так сильно, как должно было. Он смирился? Пожалуй, да. Если ничего не вернуть, зачем напрасно бежать, сбивать ноги в кровь, если то, от чего хочется спрятаться, уже засело внутри тебя? Бэкхён теперь такой — не человек, не волк, не перевертыш. Он просто… кто он, черт возьми? Хотелось спросить. Теперь у него есть много вопросов о самом Чанёле, о перевертышах, в конце концов о себе. Бэкхён не знает ничего, и пока что единственное, что волнует его на самом деле, — так это не съест ли он свою семью случайно на досуге, если вдруг психанет, а учитывая его буйную натуру, это будет весьма масштабное событие. Не закончится ли это все слезами и кровью? Теперь он должен знакомиться сам с собой как с чужим человеком, просить помощи у другого, чтобы уже тот рассказал Бэкхёну про Бэкхёна. Он снова закрыл себя в своем доме, в собственной комнате, выходя только на обед или ужин, чтобы мама не волновалась больше положенного. Отсчитал себе времени до понедельника, чтобы перевести дух и выйти на улицу новым человеком. Именно человеком, а не животным. Просто привыкнуть к себе новому — ничего сложного, попытаться говорить «Я» с расчетом на то, что внутри него крошечная частичка зверя. Он пережил слишком много, смирился со многим, и теперь это не кажется таким уж невыполнимым. Просто два коротких дня, чтобы не сойти с ума. Чанёль все так же приходил к нему по вечерам, сидел на излюбленном месте у фонарного столба, сминал массивными лапами хрупкие листья, разгоняя золотые крошки пушистым хвостом, и ждал. В последнее время он ждет слишком много, но, пожалуй, оно того стоит. Бэкхён того стоит. Волк послушно ждет, когда его человек будет готов. Метка сделала «свое грязное дело»: его приняли, перестали слепо бежать и угрожать расправой над самим собой, но его все еще не впустили в свою жизнь, и Чанёль ждет. Вглядывается в такое уже успевшее полюбиться личико в те короткие моменты, когда плотная штора спальни отодвигается в сторону, а в крошечной щелочке виднеется уставший взгляд человека. Всего на пару минут Бэкхён позволяет себе выглянуть из окна поздними вечерами, когда город накрывает ночь. Так ему кажется, что он останется непойманным, незамеченным за своей небольшой шалостью, но Волк всегда цепко смотрит точно в его окно, словно знает, что он там. Хотя, к чему это, он точно знает, он чувствует. А для Бэкхёна это просто еще одно напоминание самому себе, что как бы хорошо все ни было, все уже совсем не так, как раньше. Теперь все по-другому.

***

— Кёнсу, как давно ты понял… когда ты стал… Это была первая пара понедельника, один из тех редких дней, когда они не встретились по дороге в университет, не удосужились поздороваться, когда столкнулись у двери аудитории. Бэкхён был все еще «на своей волне». Кёнсу было слишком стыдно. Скорее по привычке они сели за одну парту, просто потому, что сидят так уже не первый год, еще со старшей школы. Не разлей вода: ворчливая «мамочка» До Кёнсу и безмозглый «сынишка» Бён Бэкхён. Лектор монотонно начитывал очередную лекцию, которая несомненно пригодится им в жизни как интегралы и количество жгутиков у какой-нибудь бактерии. Бэкхён не писал, потому что таращиться в окно было куда интереснее, а разобраться в собственных мыслях — важнее. Кёнсу не писал… да он и сам не знает, почему, просто сидящий рядом друг вызывал больше беспокойства, чем даже зачет у все того же ворчливого старика. Шепотом заданный вопрос и пронзительный взгляд темных глаз заставил старшего вздрогнуть, выходя из состояния своеобразного стазиса, когда время протекает мимо, а сердце, кажется, и не бьется. Он удивленно смотрит на Бэкхёна, хотя точно знает, о чем тот спрашивает, только отвечать, если честно, не хочется. — Давно, еще в школе, — Кёнсу так же шепчет, чуть отворачиваясь и потупляя взгляд в парту. Это, пожалуй, не самое лучшее место для подобных тем. Вокруг них целый ворох учащихся, у которых вместо ушей — локаторы, а вместо мозга — овсянка, если повезет — с орехами. Говорить здесь о том, кто гей, а кто — нет, — то же самое, что кричать об этом в рупор. — Почему ты никогда не говорил об этом? — голос младшего сочится мелкой обидой, почти неощутимой, ведь они друзья, самые близкие, еще со старшей школы. — А как ты себе это представляешь? — До усмехается, крепче сжимая шариковую ручку пальцами. — Просто подойти и сказать: «Хэй, Бэк, знаешь, а я…», — он запинается, оглядываясь по сторонам, и переводит взгляд на друга. — У тебя в голове были одни девчонки, а здесь я, думаешь, ты смог бы нормально воспринять это? Кёнсу скептически выгибает бровь, наблюдая, как лицо друга становится виноватым, ведь он прав, и Бэкхён понимает это. Еще неделю назад он был натуралом до мозга костей, и никогда бы не подумал, что на парней можно смотреть под другим углом. Нет, он прекрасно знал о всякого рода нетрадиционной ориентации: мальчики и мальчики, девочки и девочки, пусть делают, что хотят, пока это не касается его. Но теперь коснулось, причем очень неожиданно и со всех возможных сторон. Кёнсу прав. Тогда Бэкхён мог с легкостью его осудить. Еще молодой, глупый, он бы совершил ошибку и мог бы потерять друга, сейчас же все не так. Какое право он имеет судить других, если его самого, по-хорошему, можно отдать в лабораторию для исследований? — Кто был тот парень? — они продолжают свой небольшой допрос, хотя, скорее, знакомство друг друга с собою настоящими, уже на перемене, покинув пыльные помещения. На улице все еще на удивление тепло, и многие студенты предпочитают обедать на лоне природы, занимая узкие скамеечки во внутреннем дворе университета. Так же и Бэкхён с Кёнсу, но, скорее потому, что здесь меньше лишних ушей, чем в аудитории. — Он… — младший на минутку замирает, пытаясь найти в памяти хоть что-нибудь, что он знает о Чанёле, и это… — не знаю, он просто парень. — Случайный секс на заднем дворе бара? Мне казалось, это не про тебя, — Кёнсу легко улыбается, пытаясь сделать свои слова не такими обидными, ведь кто знает, в какой момент он может ударить по больному, сам того не понимая. — Нет. Просто я все еще не знаю его, — Бэкхён, кажется, прочно засел в собственных мыслях, отвечая скорее по привычке, даже не вникая в суть вопроса, все еще пытаясь определить для себя саму эту ситуацию. Ему нечего ответить Кёнсу на такие, казалось бы, элементарные вопросы. Он не знает, кто на самом деле тот парень, кроме того, что его зовут Пак Чанёль, и он почти человек и совсем немного волк. Но это не то, о чем стоит говорить даже Кёнсу. — Вы встречались раньше? — До разворачивает небольшой бутерброд, принесенный с собой из дому, потому что домашняя еда вкуснее, чем в буфете. — Вроде того, с неделю назад в этом же баре, — Бэкхён не врет, скорее, немного не договаривает, потому что знакомство ночью в парке — не лучшее, что случалось в его жизни. Так он хотя бы сделает вид, что Чанёль вполне нормальный. — Так это правда, то, что ты в тот раз говорил… — Кёнсу немного неловко, он до последнего считал это плохой шуткой, ведь Бэкхён… его Бэкхён не такой. Но тот лишь утвердительно кивает, отпивая остывший кофе из бумажного стаканчика. — И у вас все серьезно? Отношения, прогулочки за ручку, поцелуи в подворотнях? Младший ведет плечами, словно и сам не зная. Он и правда не знает, их отношения сейчас правильнее будет характеризовать как «отсутствующие». Чанёль почти всегда рядом, в пределе досягаемости, но что их может связывать? Бэкхён невзначай проводит рукой по шее, зарываясь пальцами в теплый шарф, точно там, где находится все еще болезненная метка. Да, пожалуй, их связывает слишком много. Они теперь две разные части одного цельного организма. — Вроде того, — тонкие пальцы сжимают ткань в основании шеи, — он настроен весьма решительно. — А сам ты хочешь этого? Бэкхён усмехается, потому что понимает — у него и выбора нет. Никто не спросил, чего хочет он, ни разу. Его изнасиловали, пометили, а потом просто поставили перед фактом, что он чья-то сучка. Романтика так и пышет, а любовью веет за версту. Как же. — Вроде того, — он пожимает плечами, натягивая улыбку, — нас с ним многое связывает. Кёнсу только кивает, продолжая трапезу, и младший следует его примеру. Они пытаются больше не говорить, просто оставить друг за другом некоторую недосказанность на время, чтобы было не так тяжело излить весь свой крошечный океан внутри. Чтобы не утопить друг друга в своем море, ведь оно у них оказалось слишком глубоким. Бесконечным. Занятия протекают медленно, лениво, под сопровождение нудных лекций, недовольных стонов студентов и задумчивое молчание Кёнсу. Бэкхён все понимает, ему тоже не хочется говорить, затрагивать одну из тех не самых приятных тем, но говорить о другом еще сложнее. Они полностью увязли в своих секретах, в откровениях друг друга, что ни одна другая мысль просто не лезет в голову. Им нужно время. Время, время, время — казалось бы, какая длинная жизнь у них впереди: годы, десятилетия, а на деле этого так мало. Бесценные часы уходят на обдумывание каких-то глупостей, когда нужно жить, что-то менять, что-то делать. Зачем беспокоиться о том, что ты не в силах изменить, зачем закапывать себя в ворохе сомнений, жить наполовину, если жизнь и без того оказалась такой короткой. Зачем ограничивать себя предрассудками, глупыми рамками? Не проще ли все отбросить? Кажется, проще. Конец занятий казался чем-то несбыточным, безумно далеким, минуты протекали словно мимо, а пары длились бесконечность. Но вот он — спасительный звонок, последняя пара, долгожданный кусочек свободы до завтрашнего утра. И течение времени вновь становится привычным, а не замедленным, словно в камере пыток. Они выходят из здания университета в шумном потоке студентов, что как муравьи разбегаются во все стороны. Так забавно наблюдать за ними со стороны. Бекхёну люди чем-то напоминают лес — такой же огромный единый организм, где каждая веточка связана с другой. Такой же опасный. — Бэкхён-а, смотри, — Кёнсу внезапно оживает, неожиданно даже для себя самого. Тонкая ручонка тянется к выходу, указывая пальчиком на огромного белого пса, сидящего у ворот. В глазах старшего читается неподдельный восторг от столь прекрасного гордого животного, а Бэкхён наконец в состоянии воспринять это спокойно. Он ведь знает, что Чанёль ему не навредит, не тронет Кёнсу или кого-либо другого, теперь знает. Волк ведет хвостом в сторону, раскидывая листья вокруг себя, и забавно дергает ушами, словно рад видеть своего человека. Так оно, собственно, и есть, и Бэкхён смутно об этом догадывается хотя бы потому, что внутри него не разрастается привычный страх и беспокойство, метка не горит, а скорее приятно согревает. Словно так и должно быть. — Наверное, он живет где-то рядом, — старший несется к животному через всю толпу, прихватив друга за запястье, — только глянь, какой красивый. Все неловкости и недосказанности тут же вылетают из чужой головы, а их место занимает детский восторг и неподдельная радость. Кёнсу даже не вспоминает о странной реакции друга, что была в прошлый раз, и этому Бэкхён рад особенно. Юркие пальчики зарываются в светлую шерсть, и Волк довольно прикрывает глаза, виляя хвостом из стороны в сторону, прижимая острые уши к макушке, заставляя старшего чуть ли не пищать от радости. «Надо же, какой нежный» — сам себе фыркает Бэкхён и улыбается, наблюдая за этой по-своему очаровательной картиной. — Бэкхён, — старший говорит достаточно тихо, с ощутимой улыбкой в голосе, легкой, но оттого не менее доброй, — познакомишь как-нибудь с ним? — А? С кем? — Бэкхён задает вопрос раньше, чем успевает догадаться сам, оттого чувствуя небольшую неловкость. Он знает, о ком говорит Кёнсу, и тот факт, что этот самый «он» сидит здесь и тоже все слышит, заставляет его немного смутиться. Это не укрывается от Волка, и он любопытно оттопыривает одно ушко, чем вызывает еще больший восторг у старшего, чьи пальчики тут же цепляются за острый краешек, оттягивая его чуть в сторону, заставляя зверя отвести морду, забавно шевеля ушами. — С тем парнем, который смог приручить твою строптивую гетеросексуальную натуру, — Кёнсу смеется легко, по-доброму, и Бэкхён улыбается ему в ответ. Волк забавно фыркает, словно поддерживает чужие слова, и младший ставит себе на заметку по возможности пнуть животинку, чтоб не ржал, так сказать. Но ему стало легче, как и Кёнсу, должно быть. Старший легко улыбается, поглаживая гладкую шерстку животного, пока тот тихо урчит, принимая чужую ласку, вот только… — Ну все, хватит нежностей, — Бэкхён отдергивает друга, заставляя того выровняться, — пошли по домам. Он подталкивает старшего в спину, слыша, как Волк недовольно фыркает, но вьется белесым хвостиком следом за людьми. Не сказать, чтобы это было ревность, нет, и совсем не зависть, просто стало немного… несправедливо, пожалуй, именно несправедливо. В прошлый раз Чанёль сломал какому-то парню запястье, а теперь сам ластится к чужому человеку. Бэкхён любит, когда все по-честному. — Ты спешишь? — старший немного удивлен, но все же выходит за университетские ворота, поправляя сумку на плече. — Немного, обещал маме прийти пораньше, — он врет без зазрения совести, легко улыбаясь. — До завтра Кёнсу-я, — Бэкхён машет рукой и уходит в противоположную от друга сторону. До лишь неловко пожимает плечами, смотря в спину младшего и переводя взгляд на белого пса, что стоит совсем рядом, с таким же интересом смотря вслед уходящему. Он хочет снова подойти к животному, склониться, зарыться пальцами в ухоженную шерстку, что так приятно гладить, но животное лишь взмахивает хвостом и бежит вслед за Бэкхёном. — Странные вы, знаете… — Он обижено фыркает и разворачивается, направляясь в сторону дома — его и так уже заждались. Бэкхён на самом деле ждал, что Чанёль пойдет следом, и лишь довольно улыбнулся, замечая боковым зрением пушистый комок, шествующий подле него. Очень большой, но все же комок. Волк на удивление шерстистый, и парня подмывает спросить, не жарко ли ему, задать еще тысячу и один нелепый вопрос, на который, казалось бы, можно и самому найти ответ, вот только была одна неувязочка. — И снова ты пришел, — парень косится на Волка, что так же любопытно поворачивает голову в его сторону, — заняться тебе больше нечем. Ходишь за мной по пятам, сидишь под окнами, ты спишь вообще? — еще один короткий взгляд на привычного провожатого, и слуха Бэкхёна касается тихий недовольный скулёж. — Ты, наверное, не можешь говорить, когда… ну, когда вот так. Волк снова тихо скулит, чудно фыркая в конце, заставляя парня улыбнуться. Это выглядит забавным. Настолько, что сидящая у калитки собственного дома пожилая женщина удивленно вытаращилась на них. Видимо, не каждый день встретишь парня, что с умным видом разговаривает с собаками. Хотя это и разговором-то назвать сложно, но Бэкхён словно само собою разумеющееся понимает, что хочет сказать ему зверь. Эта тонкая связь, налаженная между ними, становится все крепче. Он все отчетливее ощущает чужое настроение, словно пропускает его сквозь себя, и даже не обязательно видеть его или находиться рядом. Бэкхён чувствует Чанёля как часть себя, еще небольшую, затаившуюся где-то под грудиной, но она растет с каждым днем, становится все больше, и ощущать ее все проще. Но даже так этого слишком мало, чтобы найти ответы на свои вопросы. — И зачем ты приходишь, если мы все равно не можем поговорить, мне, знаешь ли, твое присутствие жизнь легче не делает, — парень бурчит себе под нос совсем недовольно, но волчий слух все равно цепляется за тихую речь. Бэкхён чуть не спотыкается, когда влажный нос с силой тычется ему в ногу где-то под коленную впадинку. Он удивленно смотрит на зверя, что, кажется, немного раздражен, и невольно рычит на человека, хоть и так же тихо. — И это ты мне сейчас? — парень пытается говорить шепотом, так как они не одни на улице, но его голос больше походит на сдавленный возмущением писк. — Недоволен он, — Бэкхён фыркает, поправляя лямку рюкзака на плече. — Я, знаешь ли, недоволен больше. У меня жизнь по пизде пошла, а он тут шубой меховой таскается. Затаенная обида разыгралась не на шутку, и парень уже готов разойтись во всю, высказав накипевшее перевертышу, и плевать, что он ничего не ответит. Сам факт: душу излил — легче стать должно. Зверь опять скулит, совсем виновато, забитым волчонком, вот только поздно уже извиняться. Механизм под названием «истерика» запущен. — Как насиловать меня, так вот он — махина двухметровая, — Бэкхён переходит на злобное шипение сквозь стиснутые зубы, потому что середина улицы —место и правда не лучшее для таких бесед, но нет. Уже поздно. — Как угрожать и ломать людям руки — пожалуйста, даже оделся помоднее, в баре-то щеголять, а как объяснить мне, как жить — четырёхлапый капкан для кроликов. Кажется впервые Волку стало стыдно, но совсем не за бесчестный поступок по отношению к другому. Да — он, считай, насильно принудил человека, поступил с ним подло, низко и совершенно без взаимного согласия. Но так было нужно, такова его культура, если хотите. Ведь спрашивай перевертыши каждый раз разрешения, подготавливай человека заранее, постепенно — они бы и вовсе вымерли давно, ведь какой человек в здравом уме на такое согласится. Все скорее закончится каретой с мигалками и палатой с мягкими стенами. Да — это жестоко; да — больно, обидно, плохо; они животные, и нет смысла открещиваться от этого. Они часто доводят людей до скверного, часто сводят их с ума и уж совсем не от любви. Но так должно быть. Так было на протяжение многих столетий. — Как же я ненавижу тебя, Пак Чанёль! — Волк вздрагивает от внезапно громкого возгласа человека и даже прижимает уши. Больно много отчаяния в его голосе. Бэкхёну уже откровенно плевать и на прохожих и на того самого Пак Чанёля, на все в принципе. Он зол, но куда больше расстроен, а еще больше хочется плакать. Опять. Хотя он обещал себе, что больше не будет. Просто плюет на все с большой горы и почти добегает жалкие два дома до собственного, с грохотом хлопая металлической калиткой и залетая в прихожую. Волк лишь растеряно провожает его взглядом и вновь жалобно скулит. Да — ему правда стыдно, и он снова бредет к своему любимому месту у фонарного столба, ложась среди желтых листьев, печально опуская морду на скрещенные лапы. Может быть, это и правда было слишком? Бэкхён влетает в свою комнату маленьким вихрем, даже не обращая внимания на обеспокоенную поведением сына мать. Ему нужно хотя бы пару минут, еще пару минут. И как же это уже достало — постоянно успокаивать себя, прятаться в комнате, не знать, что делать. Он подходит к окну, но даже не решается отодвинуть штору, и так ведь знает, что Чанёль все равно там, как и всегда, как и обычно. Изо дня в день. Сколько он так сидит? Уже больше недели ведь, приходит по вечерам, а порой проводит там целые дни, если не сутки. А ведь он тоже человек, почти… по большей части. У него есть свое имя, есть свой дом, так почему он торчит здесь, неужели ему не нужно ходить на работу или на учебу. Бэкхён ведь даже не знает, сколько ему лет, не знает, чем тот занимается, он ничего не знает, и спросить нет возможности. В чем смысл тогда приходить, если не может и слова сказать. Зачем он сидит здесь изо дня в день? Тонкие пальцы тянутся к краю шторы, но замирают в паре сантиметров. С первого этажа слышно голос его матери, что зовет к ужину, и Бэкхён на самом деле проголодался. За последнюю неделю его аппетит заметно вырос, что не может не радовать мать, которая последние два года только и делала, что говорила о том, как ее любимый Бэкхённи исхудал и не растет совсем. Вот только Бэкхёна это что-то не радует. Голод мучает его все чаще и утолить его труднее, и казалось бы, самое время появиться Чанёлю и все объяснить, вот только… Взгляд опять цепляется за штору, и Бэкхён впервые задумывается над тем, чем питается Волк и, главное, когда. Он почти сутки напролет сидит здесь, а если такой голод мучает парня, что происходит с животным? Как он не сошел с ума, не сожрал кого-нибудь из прохожих? Хотя, с другой стороны, откуда Бэкхёну знать, может, и сожрал. Он выходит из комнаты, оставив дверь приоткрытой, и спускается вниз. Отец уже давно на кухне о чем-то беседует с матерью, пока та задорно смеется. Наверняка он снова травит свои сугубо рабочие шутки, которые она не понимает, но все равно улыбается в ответ. От входной двери до кухни целый холл и один поворот, Бэкхён не видит, чем заняты родители, но и они ведь его не увидят, верно? Ключ в замочной скважине проворачивается на удивление тихо, и, затаив дыхание, парень выходит на улицу, ловя на себе любопытный взгляд желтых зрачков. Всего несколько секунд он просто смотрит в чужие глаза, в то время как Волк боится лишний раз вдохнуть. Он уже давно понял, что его человек очень непредсказуем, даже чувствуя его настроение сложно сказать, чего ждать. Так же и сейчас — Волк любопытно наблюдает за парнем, стараясь не моргать, чтобы не пропустить и малейшего движения, и на самом деле удивляется, когда его подзывают легким жестом руки. Мягкие лапы неуверенно ступают по асфальту, пока зверь не заходит в маленький дворик, проходя через приоткрытые ворота калитки. Он любопытно смотрит на человека, чуть склонив голову, но тот только шикает, словно предупреждая любой звук, который только может издать Волк. — Хватит на меня таращиться, — Бэкхён шепчет совсем тихо, но только не для острого слуха зверя, все так же подзывая того рукой. — По лестнице наверх, там дверь приоткрыта, и только попадись кому-нибудь — с тебя три шкуры спустят, не разбираясь, что ты такое, понял? Волк только склоняет голову, с опаской переступая порог дома. На кухне во всю кипит жизнь, а в комнатах гуляет тонкий аромат курочки и чего-то еще, но ему, честно говоря, плевать, потому что запах мяса сбивает почти все остальные, за исключением разве что запаха его человека. Бэкхён успевает только прикрыть дверь, когда пушистый хвост исчезает в его комнате и легко улыбается, потому что Волк слушается его не хуже дрессированной псинки. Рука снова тянется к основанию шеи, прикрытой высоким воротом, и Бэкхён фыркает сам себе. Неужели эта метка дает ему право общаться с перевертышем на равных? Плюс еще один вопрос в его копилку. Волк слегка растеряно вьется по комнате, не зная, куда себя приткнуть. Здесь все пропахло его человеком, заставляя сходить с ума и сердце бешено стучать в груди. Подходить к кровати даже страшнее, чем идти ночью в лес, будучи волчонком, ведь это место хранит в себе многим больше, и Волк тонко чувствует все сплетения любимого запаха, прижимая уши к затылку от удовольствия. Бэкхён тоже чувствует это, стоя на кухне и накладывая себе двойную порцию мяса под предлогом «буду делать доклад до поздней ночи, чтобы вас потом не будить». Мать счастлива, что ребенок хорошо питается, отец рад, что наконец добросовестно учится, Бэкхён нервничает. И, казалось бы, даже без причины. Хотя причина во всю шастает в его комнате и сует нос куда не следовало бы. Он чувствует напряжение Волка и поневоле напрягается сам. Даже тонкий отпечаток возбуждения передается ему, заставляя руки дрожать, и собственная комната внезапно становится безумно пугающей. Но он сам впустил Волка в свой дом и должен нести за это ответственность. Он находит зверя, сидящего у письменного стола, так легко и не заметишь, если случайно пройдешь мимо комнаты. Видимо, все правильно понял. Дверь плотно закрывается, и поднос ставится на угол стола. — Ну… — Бэкхён немного нервничает, словно это контакт с инопланетными цивилизациями, хотя, по сути, почти то же самое. — Ты голодный, наверное, — он присаживается на край кровати, ловя заинтересованный взгляд Волка, — может, ты мог бы… ну… Бэкхён честно не знает, как это правильно назвать, а зверь лишь ведет мордой в сторону, словно отказываясь. Это кажется немного рисковым, вот так просто обращаться в чужом доме, еще и не будучи наедине. Хотя Бэкхёну, наверное, спокойнее, когда он не в одиночку, и есть, кого позвать на помощь. — Нет, значит, — он неловко мнет длинные пальцы и смотрит в горящие желтые глаза. — Я правда думал накормить тебя, ты сидишь там сутками, ты вообще ешь? Бэкхён понимает, что ему не ответят, теперь даже не проскулят, а жалобный взгляд говорит о малом. Волк делает лишь пару шагов вперед, стараясь не обращать внимания на такой притягательный аромат своего человека, который уже почти душит, пропитывая его до костей. Бэкхён этого не понимает, он не чувствует все так остро, а зверь еще ни разу не был в месте, принадлежащем парню, и теперь просто сходит с ума от этого. Он подходит совсем близко к Бэкхёну, утыкаясь влажным носом в его руку и прикрывая глаза. Влажный язык касается теплой ладошки, заставляя человека вздрогнуть. Это непривычно и неловко, но уже не так страшно, как раньше. Тонкие пальцы зарываются в светлую шерсть, и Волк сам прижимается к чужой ладони, прикрывая глаза, он бы с удовольствием заурчал, показывая, как ему хорошо, но все-таки опасается, ведь это не такое надежное место, пожалуй, даже самое опасное для него. — Ты ведь голодный, да? — Бэкхён все не отстает от своего, получая вместо ответа еще одно робкое прикосновение языка к ладони. — И зачем торчать здесь, спрашивается, — он фыркает сам себе, пока Волк недовольно щурится. — А так ты можешь есть? Зверь на минуту задумывается, пристально рассматривая человека. В последнее время он слишком часто находится в этом обличье и не удивится, если давно провонял псиной, но передвигаться, а тем более чувствовать Бэкхёна в виде человека пока еще трудно. Но все равно он куда больше человек, нежели зверь, хотя Бэкхён мог и подзабыть об этом — все же они почти не общались по-другому. Перевертыши зачастую слишком гордые, чтобы питаться в волчьей форме. Охотится — да, но есть — это низко, они же не животные, не одичавшие звери. Взгляд желтых глаз скользит по взволнованному лицу человека, и Волк вновь прикасается языком к его ладони. Он ведь доверяет Бэкхёну, и, возможно, в этом нет ничего ужасного, тот ведь на самом деле беспокоится. Впервые за все то время, что они знакомы, что они связаны. Это первое проявление заботы по отношению к Волку, и он не может себе позволить его упустить. — Иди сюда, — поднос быстро перемещается на кровать, куда забирается и сам парень, подзывая к себе Волка. Тот, хоть и с неохотой, но все же запрыгивает на мягкий матрац, удобнее усаживаясь напротив, с любопытством смотря то на тарелку, то на лицо Бэкхёна, покрытое легким румянцем. — Знаешь, тебе стоит как-нибудь прийти в виде человека, — парень говорит совсем тихо, аккуратными пальчиками разделяя мясо на небольшие кусочки. — Мне нужно столько спросить, столько узнать. Во мне все время что-то меняется и я не знаю, что с этим делать, как быть, а ты бросил меня вот так просто. Волк не сдерживает возмущенный вздох, ведь он совсем не бросал, его самого не подпускали. Он учтиво давал время принять и привыкнуть, да и что толку было​ бы все рассказывать, если человек яро противился своему существу. Это было бы бесполезно, но теперь и впрямь пришло время. Бэкхён готов, он принял себя и принял Волка. Все возмущение как ветром сдувает, когда небольшой кусочек курочки, лежащий на светлой ладошке, оказывается под самым носом. Зверь переводит взгляд с руки на самого человека и встречается с таким же любопытным взглядом темных глаз. Бэкхён с большим аппетитом жует мясо, облизывая чуть испачканные пальцы, а Волку выть хочется, ведь это выглядит слишком соблазнительно — тонкие пальчики, исчезающие меж пухлых губ. — Не смотри так, я тоже голодный, — Бэкхён бурчит и берет с тарелки еще один небольшой кусочек для себя, когда шершавый язык снова проезжает по его ладони, поддевая угощение. — Все не так плохо, как могло бы быть. Волк ведет хвостом в сторону, чуть ударяя по покрывалу. Пожалуй, все и правда довольно неплохо. Его человек беспокоится о нем, кормит со своих прекрасных рук, делит с ним одну еду на двоих. Чанёль и в самом деле не ошибся, когда увязался за этим парнем, и еще больше он рад, что и впрямь не загрыз его, как думалось изначально. Перевертыши не звери, но им тоже нужна пища, подходящая только их организму. Они не чудовища, хотя что-то ужасное в них все же есть, и с этим еще предстоит познакомиться Бэкхёну. А ведь так хотелось бы уберечь его от ненужных, пугающих знаний, но разве честно это будет. Они расправляются с ужином на двоих и все так же прячутся за закрытой дверью комнаты, только теперь уже вдвоем. Бэкхён по-честному пытается готовиться к занятиям, потому что разгар недели, рабочий вторник, и у него на самом деле есть доклад, который нужно подготовить, вот только сосредоточиться не получается. Волк сидит подле его ног, положив пушистую морду на колени и лениво наблюдая за человеком снизу вверх, пока тот восседает за письменным столом. Он ведет себя тихо, совсем послушно, даже не пытается отвлекать парня, но тот и сам не может собрать мысли в кучу, постоянно соскальзывая взглядом с учебника на острую мордочку, прикрытые от удовольствия желтые глаза, оттопыренные в разные стороны ушки. Пожалуй, впервые тот выглядит таким беззлобным, даже ласковым. Ладошка сама тянется к Волку, аккуратно ложась на загривок и зарываясь пальцами в длинную шерсть. Зверь вздрагивает скорее от неожиданности и подается вперед, плотнее прижимаясь к чужой руке. Ему наконец дарят такую желанную ласку, не боятся находиться рядом и прикасаться. Это на самом деле удивительное ощущение. — Бэкхён-а! — голос матери раздается где-то в коридоре, и парень подскакивает с места, в панике осматривая комнату. Если она зайдет и увидит Волка — беды не миновать, но куда спрятать такую тушку, он ума не приложит. Зверь же, чуть не ударяясь мордой о крышку стола, решает проблему сам, просто присаживаясь за кроватью. Если не входить в комнату — его и не заметишь, хотя, с учетом всеобщего бардака, даже так придется порыскать, чтобы понять, что здесь лишнее. Дверка скромно приоткрывается, и в щелочку заглядывает женщина. Еще совсем молодая, безумно красивая, в точности как и Бэкхён. Невысокая, стройная, со светлыми длинными волосами, не иначе как крашеными. Она ласково улыбается, окидывая взглядом комнату, но так и не заходит. У парня сердце стучит в области левой пятки, а улыбка, которую он пытается натянуть в ответ, больше походит на нервный тик, особенно вкупе с хриплым неуверенным смешком. — Не засиживайся допоздна, малыш, сладких снов, — ее голос такой же приятный и нежный, как у парня, хотя и более мелодичный, и Волк невольно прикрывает глаза. Его человек так безумно похож на свою мать, что было бы логичнее, родись он девушкой. Для зверя это ничего не меняет, но Бэкхён, должно быть, будучи девушкой был бы на самом деле бесподобен. Парень кивает головой как заведенный, хрипит что-то в ответ, и дверь комнаты вновь закрывается, давая всем облегченно выдохнуть. «Пронесло» — единственная мысль, что крутится в голове юноши, и он подбегает к двери, закрывая ее на щеколду. Волк выходит к середине комнаты и с любопытством смотрит на всполошившегося человека, у того нервишки во всю расшалились. Он тоже чувствует это — неконтролируемое волнение, но ему многим проще. — Родительская комната на первом этаже, — Бэкхён говорит тихо, прислоняясь спиной к гладкой поверхности двери. — Это почти в другом конце дома. Он не умеет намекать тонко, но от волнения уже сводит поджилки. Просто поговорить кажется жизненно необходимым, особенно сейчас, когда нахождение рядом Волка стало таким привычным. Таким правильным. Бэкхён готов идти дальше. Пушистый хвост плавно скользит по темному ковру, и он все же решается. Взгляд желтых глаз невольно падает на кровать, и Волк вновь запрыгивает на матрац, поддевая край одеяла и забираясь под него. Бэкхён теряется, не зная, что ему делать: визжать от радости, что наконец он во всем разберется, или падать в обморок от того, что тело тонкой лентой обвивает страх. Это скорее по привычке, ведь с человеческим его обличьем связаны не самые приятные воспоминания, и теперь в его комнате не пушистый зверь, а другой человек — высокий, крепкий, широкоплечий и… голый. — Черт, это всегда так происходит? — Бэкхён покрывается красными от смущения пятнами и отворачивается в сторону. Чанёль хрипло смеется от такой забавной реакции, но решает остаться в кровати, скрывая наготу под теплым одеялом. Его человек такой милый, когда смущен, и это не может не радовать. — А чего, ты думаешь, я так редко менял обличье? Не хочется, знаешь ли, щеголять в чем мать родила по улицам. — Вы ужасны, — парень скулит под задорный смех своего гостя, но все же решается повернуться к нему. Зрачки того снова непривычного темного цвета, а светлые волосы взъерошены. Он выглядит забавным и почти домашним, сидя в постели, до пояса укрытый одеялом. Бэкхён видит его таким только в третий раз, а кажется, что знает уже долгие месяцы, если не годы. Он привык к нахождению рядом Волка, теперь стоит привыкать и к человеку. — Ты хотел поговорить со мной? — Чанёль улыбается почти дружелюбно, но это все равно походит на оскал, хотя голос его мягкий и даже нежный. — Да, — на пару шагов ближе к постели, но он все еще держит дистанцию, цепляясь пальцами за ворот кофты и оттягивая в сторону, — ты назвал это меткой, сказал, что из-за нее я меняюсь, что она связывается нас, что я принадлежу тебе. — Это так, — перевертыш кивает в подтверждение своих слов. — Что это значит, какого черта я внезапно оказался твоим? — парень говорит решительно, он уже давно определился со своими вопросами, осталось только услышать чужие ответы. — Иди ко мне, — Чанёль хлопает широкой ладонью по кровати рядом с собой и ждет. Бэкхён смеряет его подозрительным взглядом, взвешивая все за и против, но все же забирается на матрац. Если тот и захочет что-нибудь сделать с ним, его вряд ли остановят полтора метра расстояния и одеяло. — Только безо всякого там! — он говорит строго, с подозрением смотря в чужие глаза, ловя там редкие огоньки-смешинки. — Больше ни пальцем без твоего согласия, — его забавляет такое отношение, и он говорит правду, поднимая руки вверх в обезоруживающем жесте, но тут же становится серьезным. — Перевертыши очень семейные существа — когда мы находим свою пару, считай, вторую половинку, мы остаемся верны ей до последнего вздоха, но взамен тоже кое-что просим. — Узловатые пальцы касаются мальчишеского плеча, плавно скользя выше, к почти зажившей метке, что тут же отзывается теплом и приятной пульсацией на прикосновения Волка. — Метка — своеобразный знак твоей принадлежности мне, он никуда не исчезнет, но ты быстро к нему привыкнешь, так встретишь другого перевертыша, и он точно будет знать что ты — чья-то пара. Хотя людям привычнее говорить супруг, — Чанёль словно на минутку задумывается, но все же кивает в подтверждении своих слов. Брови удивленно вздымаются вверх, а челюсть отвисает. Бэкхён перестает дышать, переваривая услышанное. Сколько бы он ни готовил себя к ужасающим подробностям — все к черту. Эта животина с каждым своим появлением делает только хуже, и Бэкхён всерьез задумывается над тем, что общаться с Волком было гораздо лучше, чем с человеком. Тот хотя бы не выносил его мозг с одного предложения. — Но я же парень! — он выдыхает чуть пискляво, с ощутимым возмущением, и Чанёль тоже чувствует это — весь тот безумный фонтан, что плещется сейчас в его человеке. — Мы не такие гомофобы, как люди, у нас свои правила, — перевертыш пожимает плечами, словно это обычное дело. Для него, да — это нормально, а вот для Бэкхёна, кажется, не очень. Он подскакивает с кровати, мечась из угла в угол. Это уже ни в какие ворота. Ему всю жизнь прикажете жить с парнем, с Волком, с этим… с этим существом. Он останавливается у края кровати, зло смотря на Чанёля. — А меня спросить? — он хочет закричать, но вовремя одергивает себя, переходя на достаточно громкий шепот. — А мое мнение тебе до задницы? Он не на шутку расходится, и Чанёль чувствует это — приближающуюся истерику, что совсем не есть хорошо. Он подается вперед, хватая Бэкхёна за руку, и тянет на себя, когда тот сдавленно пищит. Начинается возня, но и та совершенно бесполезна, ведь перевертыш многим сильнее. Он усаживает парня себе на колени, придерживая за талию и пытаясь схватить его руки, но не успевает. Увесистая пощечина прилетает в его щеку, и Чанёль на секунду замирает, чувствуя, как кожа жжется, а тонкие капельки крови струятся к подбородку. Бэкхён смотрит на него залитыми солнцем глазами, такими же яркими, как и его обычно, а тонкие пальчики теперь украшают чуть сероватые когти. Он, кажется, погорячился и создал все условия, чтобы его малыш изменился, и нужно скорее успокоить его, чтобы клыки и когти пропали. И он рассчитывал, что его кровь на мальчишеских пальцах отрезвит того, но это стало его наибольшей ошибкой. Он слишком недооценивал Бён Бэкхёна, ведь кто он такой? Просто человек с волчьей меткой на шее, с мизерной крупицей волчьей силы в крови. Чанёля просто не учили, что люди сами по себе безумно сильны, только ограничены собственным разумом. А сейчас Бэкхён совершенно перестал думать, поглощенный безграничной обидой и болью, что рвется наружу из груди, всецело отдавая себя инстинктам. Волчьим инстинктам, что зародились в нем крошечными крупицами вместе с цветущей на шее меткой. Юноша потерял себя, не смог найти выход из собственных мыслей, и сознание померкло, когда бледные веки сомкнулись, скрывая тонкой кожицей радужку цвета шоколада, чтобы в следующий миг посмотреть на Волка ярким, желтым огнем в зрачках. Это уже не Бэкхён — тот запуганный и потерянный мальчишка сейчас где-то глубоко в хрупком теле, сокрытый как можно дальше, в самый темный угол сознания. Это похоже на инстинкт самосохранения. Его собственный Волк, хотя, скорее еще Волчонок, спасает своего хозяина, ведь тому сейчас очень страшно и очень больно. Именно поэтому Бэкхён засыпает, а на его место приходит его собственный, еще маленький, но растущий с каждой минутой зверь, и этого Чанёль ожидать уже не мог. Хрупкая ладошка ложится на шею Волка, и изящные пальчики с острыми коготками впиваются в нежную кожу, с легкостью разрывая ее. Чанёль сдавленно стонет и пытается отцепить от себя чужую руку, но его взгляд встречается с бездонными, совершенно пустыми зрачками человека, обрамленными налитой кровью радужкой. Он переборщил, сказал непозволительно много или Бэкхён оказался все еще неготовым, но, как бы там ни было, сейчас перед ним человек, его человек, одержимый зверем внутри себя. Его необходимо привести в сознание, иначе могут быть большие последствия. — Бэкхён, слышишь меня, ты же там, Бэкки, — Чанёль пытается завалить парня на кровать, но тот упирается, сжимая чужие плечи и вжимая перевертыша спиной в постель. — Черт, малыш, ответь мне. Но ответом ему был только низкий утробный рык Волчонка и острые клыки, что норовили вцепиться в шею и завершить начатое. Незнакомая человеку сила сейчас струилась в жилах парня, и это на самом деле было плохо, потому что о таком Волку никто не рассказывал. — Дерьмо, — радужка Чанёля так же быстро желтеет, и он с новой силой наваливается на Бэкхёна. Тот потерял контроль над собой, и оно не мудрено, Бэкхён еще просто не знает как, не умеет — прошло слишком мало времени, но ведь и его зверь не должен быть так силен, чтобы самостоятельно взять контроль над телом человека. Разве что это эмоциональное потрясение не оказалось слишком сильным. А так оно, похоже, и есть. Бэкхён вырывается из захвата крепких рук, откидывая Волка в сторону, заставляя его свалиться с кровати. Волчонок рычит, злобно скалится, медленно наступая на Чанёля, и тот понимает, что целесообразнее будет обратиться, но это ведь не такой быстрый процесс, нужно хотя бы несколько секунд, но у него их нет, ведь в любой момент Бэкхён — его маленький Бэкки — может вцепиться в него. Совсем крошечный, еще слабый, он слишком человек, но сейчас это не играет роли, потому что его зверь внутри обезумел, пытаясь защитить того, в чьем теле он живет. Неужели Чанёль на самом деле довел его до грани и заставил выпустить Волчонка наружу? Еще два небольших шага, и Волк сам начинает рычать, совершенно без угрозы, просто предупреждая, прося остановиться, и его на самом деле слушаются, отступают к двери, и Чанёль хочет вздохнуть с облегчением, но дверной замок еле слышно щелкает. Он слишком поздно понимает, что случилось. Но когда Бэкхён выбегает из комнаты, Чанёль испытывает настоящий ужас. Он обращается почти на бегу, что совершенно непривычно для него, и только массивные лапы касаются пола, его сердце пропускает удар. Чувствовать свою пару будучи волком намного легче, особенно когда пара еще не полностью сформировалась, как Бэкхён сейчас, но то, что чувствует Чанёль, обратившись в волка, пугает больше всего, что было в жизни. Голод. Безумный, неутолимый голод маленького, еще не прирученного Волчонка. Чанёль почти слетает с лестницы на первый этаж, ориентируясь даже не по запаху, а скорее по растущему внутри него волнению. Если он сейчас же не найдет Бэкхёна, это может обернуться ужасными, просто невыносимыми для обычного человека последствиями, но входная дверь закрыта. Так же как и целы все окна, что ведут наружу, и Волк откровенно не понимает, куда делся его Бэкхён, пока не слышит громкий женский крик. Лапы ужасно скользят по паркету, оставляя за собой уродливые царапины от когтей. Его заносит на поворотах, но он молит всех богов, лишь бы только не оказалось слишком поздно, но… Темная комната погружена в пугающую тишину, нарушаемую только рыком, тяжелым дыханием и, пожалуй, слишком громким для волчьего слуха сердцебиением, вот только он не может понять, сколько сердец бьется, все равно влетая в комнату с одной только мыслью: «Хоть бы успеть».