***
— Катон, помни, вечером моя очередь делить твой спальный мешок, очередь Мирты была еще вчера, — скулила Диадема, когда на другой день мы шли через лес в поисках Китнисс. — Да, да, успокойся, как только мы прикончим эту суку, вернемся в лагерь, дабы отпраздновать, — заверил он ее. — Я подумал, мы могли попробовать втроем… Эй, вот она! — неожиданно завопил он, указывая вперед, где я надеялся, что они не заметили бы Китнисс, пробегающую деревья. Но опять же я потерпел неудачу. Мой желудок скручивался в многочисленные узлы, в то время как они улюлюкали и воодушевлялись, пока гнались за ней. Глаза Китнисс расширились в ужасе: как лань, преследуемая охотником, она была теперь жертвой. Я сглотнул, когда Катону практически удалось поймать ее, но не раньше, чем она вскарабкалась на дерево, и тогда я облегченно вздохнул. — Прикончи ее, Катон! — подбадривала его Диадема, когда он вслед пытался подняться с копьем в руке. Марвел и Мирта присоединились к ней в азарте, добавляя пугающие одобрения. «Пожалуйста, умоляю, не достань ее», — взмолился я, как вдруг Катон поскользнулся, не в силах одновременно взбираться вверх по коре и держать свое копье. — Тьфу, забудь об этом, я сейчас сама ее! — раздраженно застонала Диадема, нацеливая на нее стрелу, но следом промахивается. Китнисс хмыкнула, и ее улыбка озарила мой мир. — Почему бы тебе не бросить копье? — передразнивала она, и мне пришлось сдерживать себя от смеха. Катон кипятился и ходил вокруг ствола дерева как дикий лев, ища выход. — Почему бы нам не выждать ее? Рано или поздно она спуститься, — предложил я, надеясь, что мой голос прозвучал очень убедительно. Катон обернулся ко мне, и я на секунду испугался, что он схватится за мою шею, но потом он смягчился и приказал разбить здесь лагерь. Я бы вздохнул с облегчением, если бы не обвиняющий взгляд Китнисс. «Я буду охранять тебя», — своим взглядом пообещал я ей, но знал, ни один из нас не был так уверен в этом.***
Ночь была непривычно холодной, и это заставило меня задаться вопросом, что если это происходило только со мной, дрожа под деревом Китнисс. Я лежал под углом, что позволяло мне хорошо видеть ее и фальшивые звезды наверху. Время от времени она мельком подглядывала вниз, чтобы удостоить меня одним из своих хмурых взглядов, и я ощущал неприятную боль в паху. Несомненно, эта одержимость её свирепым взглядом не была здоровой. Но у меня не было никаких оснований чувствовать себя виноватым; не было никакого способа доказать ей, что я всего лишь пытался защитить ее. Так было даже лучше, каким бы то ни было образом. Часть меня беспокоилась, что я был влюблен только в ее агрессивность и был чертовым мазохистом, но тогда я вспоминаю ее голос, когда она пела, и ее улыбку, и я знал, не было ни одной из ее сторон, которую я не любил. Тот факт, что я не знал ее так хорошо, как хотел, не остановил меня от жажды большего. Постоянной жажды. Я вздохнул, когда стал дрейфовать вместе с остальными, пока не погрузился в беспокойный сон. Проснулся я от узнаваемого звука испуганных воплей, и мои глаза распахнулись, поскольку почувствовал, как пресмыкались и жужжали поблизости осы-убийцы. У меня произошел выброс адреналин, как тотчас бросился бежать за профи, и мы направились в сторону реки от пчел, жалящих нас повсюду, пока мы бежали в страхе. Только когда я был в нескольких ярдах, я вспомнил — Китнисс!. Недолго думая, я развернулся и кинулся бежать обратно, откуда прибыл, пока не наткнулся на нее, крадущую стрелы у Диадемы. Ее веки обвисли, а сама она колыхалась, ошеломленная от жал. — Китнисс! Что ты здесь делаешь, уходи! Беги, скорее! — я настоятельно орал на нее. Она, казалось, была сбита с толку, но в конце концов уловила мои слова, нагнулась, хватая лук со стрелами, и рванула так быстро, как только могла. Как всегда, мой вздох облегчения продлился недолго. — Где она? — потребовал Катон, когда он и остальная часть профи вернулись. — Я-я не знаю, полагаю, она сбежала, — заикался я. — Идиот, ты позволил ей уйти, и теперь Диадема мертва! — взревел он и толкнул меня на землю, где пару минут назад лежал труп Диадемы, прежде чем его убрали. — Я-я сожалею, — лгал я, прекрасно осознавая, что это был мой конец. — Я сделал все возможное, — добавил к слову, когда отступал назад, но Марвел удержал меня так, чтобы я не смог сбежать, а Мирта находилась рядом с ним, тыкая в меня одним из своих ножей. — Черт, как же я устал от твоего дерьма, ты знал об этом? Ты бесполезен для нас! — рычал он, как тут он поднял свой меч, и я дернулся, прежде чем он проткнул им мою ногу. Я издал сдавленный вопль: боль была настолько невыносимой, что почти вызывала оцепенение. Я чувствовал, что горел. Последнее, что я увидел еще до моего отключения — зловещая самодовольная усмешка Мирты.***
Я провалялся еще в течении нескольких дней, но все же нашел в себе силы отползти к реке и замаскировать себя между камнями. С тех пор я дрейфовал без еды и воды, ожидая прихода смерти. Я никогда не желал столь сильно умереть, как сейчас; я просто хотел, чтобы все закончилось. Но так было раньше, пока не услышал объявление. Некоторое время я думал, что всего-навсего мне показалось или я выдумал все это; они, конечно, не позволили бы двум трибутам выиграть. «Должно быть, все подстроено», — подумал я. Возможно, они хотели, чтобы я и Китнисс были этими двумя последними трибутами, и мы могли бы поубивать друг друга, но этому я никогда бы не позволил случиться. Так или иначе я скоро умру. И вот она пришла. Я открыл глаза, и безусловно она была там, оглядываясь по сторонам, хотя я находился прямо под ее ногами. Я позволил себе улыбнуться, а потом вцепился в ее лодыжку. — Пришла добить меня, солнышко? — прохрипел я; мой голос не использовался какое-то время. Она подскочила. — Пит! — воскликнула она, когда увидела меня, и я заморгал. Тогда она попросила меня: — Сделай так еще раз. И я еще раз моргнул, она уставилась на меня в изумлении, перед этим быстро нагнувшись, чтобы соскрести мох и горные камни над моей грудью. — Боже мой, Пит, — выдохнула она, когда опустилась на колени рядом со мной и прижала к своей груди, крепко держа, в то время как поглаживала мои волосы. Именно тогда я понял, что мое лицо утопало в ее груди, и в течении блаженной минуты я был уверен, что наконец умер и попал в рай, я хотел бы провести остаток вечности так — лицом зарывшись между ее удивительно мягких холмиков. Кто знал, что смерть оказалась столь сладкой? К сожалению, я еще был жив, а понял это тогда, когда она вытащила осмотреть меня. Она сразу же обнаружила рану на ноге и съежилась. Она начала лить на меня воду из своей картечи, чтобы очистить, а после начала раздевать, дабы искупать меня. Ее мозолистые руки были слишком маленькими и нежными на моей воспаленной коже. Я охотно позволил ей самой стянуть с меня штаны, лелея, что она также снимет мои трусы, но нет, она их оставила. Всегда такая чистая и непорочная. Чуточку я жалел, что Катон не нанес мне удар выше, где-то в районе бедра, чтобы ее ручки оказались ближе к паху. Хорошо, что я был болен, ибо в противном случае прямо сейчас у меня бы бушевала эрекция. Я был готов потерять обе ноги в обмен на ее руки на всем протяжении этого времени. — Чем это? — спросила она после того, как приступила осматривать мою рану. — Мечом, — через боль ответил я. — Все плохо, да? — я состроил мучительную гримасу. — Все будет хорошо, — соврала она. Прозвучало это позитивно, но она не дурачила меня; я знал, что не выдержу этого. — Китнисс, — начал я протестовать, как тут она вылила воду на рану, и мне пришлось стиснуть зубы от боли. — Нет, — отрезала она. — Китнисс, — настаивал я, в то время как она продолжила: — Я тебя не брошу. И не собираюсь, — с твердостью заявила она. — Почему? — задал я вопрос, но она не стала отвечать, вот и все. После того, как она закончила помывку раны, она перевязала мою рану обрывком ткани так хорошо, как только могла, и потом начала стирать мою одежду в реке. Я молча наблюдал за тем, как она стирала, будучи не в состоянии заметить, как покачивалось ее тело над берегом речушки, как отсюда выглядели упругими ее ягодицы. Я закусил губу, когда бешеное движение ее рук заставило слегка подпрыгивать маленькие дерзкие груди, и жалел, что моя голова больше не находилась на них. Наконец, она встала и положила мою одежду сушиться, а потом вернулась ко мне и заметила, что трусы на мне оставались грязными. Конечно, я мог бы снять их прямо сейчас? — Я собираюсь их тоже постирать, — смущенно проговорила она, а щеки покрылись предательским румянцем. Я не медля пальцами подцепил за боковые стороны, но она остановила меня. — Нет! — воскликнула она, и я поднял изумленные глаза на нее. — Вот, прикройся, — велела она, бросая свой оранжевый рюкзак. Я изогнул бровь. — Зачем? Я не против, если ты увидишь меня голым, — между прочим отметил я. «Я хочу, чтобы ты увидела», — подумал я, но не осмелился высказать вслух. Мне не составляло никакого труда так поступить. Но как она могла узнать о моем желании принадлежать ей настолько, сколько я хотел, чтобы она была моей? Она, пожалуй, смеялась бы надо мной, если бы я осмелился сказать это; веселый аргумент с учетом того, что мы были в прямом эфире, и каждый мог видеть нас. — Ты прям как моя мать и Прим, — размышляла она, по-прежнему избегая моего взгляда. Значит она и раньше видела голых мужчин. А в чем дело тогда? Я был при смерти, и мне просто хотелось, чтобы она была моей медсестрой и подругой, я знал, что большего не могло быть, чем это. На данный момент я не мог, даже если бы она этого хотела. Но она повернулась и вежливо ждала, пока я стягивал трусы и не бросил их на берег реки, и тогда поместил оранжевый рюкзак между ног. Я тяжело вздохнул. Не мог же я винить ее. К тому же я не хотел бы видеть себя, не сейчас. Однако я полагал, что Китнисс просто чиста и невинна, именно за это я любил ее. В моих глазах она ничего не могла сделать плохого; все в ней было милое, и трогало меня за душу. Но опять же мои мысли вернулись к тому, как она стирала двухнедельное нижнее белье, которое, естественно, я за все это время не снимал. Я не был уверен, что оно вообще имеет цвет. То, чем она занималась никак не могло быть приятным, тем не менее, она не моргнула глазом или не сморщила нос, что несомненно сделала бы моя мама. Чёрт, моя мать выкинула бы его и завизжала бы на меня. Она скорее бы дала мне пощечину и заставила самому отстирывать свое белье до конца года. Почему я только не мог жениться на Китнисс Эвердин? Я вздохнул, неуверенный, значал ли это вздох, что я умираю счастливым или нет. Китнисс закончила и положила трусы вместе с остальной частью моей одежды, и она пыталась заставить меня поесть, пока мы ждали, когда все высохнет, но без особого успеха. Мой желудок негативно отозвался при мысли о еде; я не смог даже вспомнить, каков был последний прием пищи, но я определенно был не голоден. Максимум, на что я был способен проглотить, — воду и несколько кусочков сухофруктов, но даже этого мне было более, чем достаточно. — Тебе хуже, чем я предполагала, — встревоженно сказала она, когда коснулась моего лба. — Потерпи, нам нужно найти какое-нибудь укрытие, — спустя некоторое время добавила она, и, как только я был одет, помогла мне подняться. Я сдерживал гортанный крик агонии, когда в полный вес навалился на больную ногу, и она обняла меня за талию одной рукой, а другой — взяла мою ладонь, переплетая свои пальцы с моими. Я держался за нее изо всех сил, ковыляя подле неё, мои выдохи походили на тяжелое пыхтение, пока, наконец, мы не настигли пещеру.