Страсть и ненависть в... Выдропужске

- Юмора барин не понимает, - вздохнул Сладкий, потеснив плечом сжавшегося до размеров мыши Зайца, - говорил же – зовите по имени, меньше проблем будет. - А… Что ты здесь делаешь? – Собственный голос он не узнал бы даже под пытками, до того перехватило испугом горло. – Полночь! - Воду отключили. - Ы? – Единственная буква, протолкнувшаяся между онемевшими губами и получившаяся особенно хорошо. Эдакое руководящее «Ы», свидетельствующее о негодовании, прерванном сне, да и вообще – нужно же и о правилах приличия помнить, что он там о себе возомнил, этот Сладкий? - А, не, не переживайте, я еще не ложился. – Пшик от «Ы» раздался одновременно с проникшим в ванную Андреем мать его Степановичем, крутящим краны с горячей и холодной. – Странно, а у вас вода есть. На ручку слегка перекошенной от вечной сырости двери белым флагом был вывешен халат. Это что, он там мыться собирается?! Проблема стояка решилась за три секунды – возбуждение сошло на «нет», зато негодование от бесцеремонности водителя заняло верхние отметки по шкале Рихтера. Так, бормотало зайцево бешенство, разгорающееся ярким пламенем, не забыть спросить по приезде, кто его вообще порекомендовал? Но это завтра, а сегодня… Рванув на себя ручку, обнаружил ее, выдранную с мясом, в дрожащих от гнева руках. - Я быстро! – по-своему истолковав ходящую ходуном дверь, пробасил водитель сквозь шум льющейся воды. Помещение было заполнено жарким паром, сквозь который и рванул Заяц в одержимости выдернуть нахала, поставить на место и указать на двери – сперва ванной, а затем и входной. С размаху влепившись в пластиковую шторку, обтянувшую халат второй кожей, запутался, замахал руками, поскользнулся разовыми гостиничными тапками на мокром кафеле и въехал под фанфары туда, куда… Въезд был категорически запрещен. Слишком ярким было зрелище. Розовое от льющегося с гостиничных небес кипятка тело. Рельефные мышцы – везде, где жадный зайцев взгляд успел пошарить прежде, чем зажмуриться. А зажмурился он пусть и сразу, но не мгновенно, не в силах лишить себя крох жаркого удовольствия, словно наркоман в завязке – перед вожделенной «дозой». Дремлющий в густых завитках паховых волос член приличных размеров, вылепленные всеми праксителями мира бедра, кубики-кубики-кубики на животе с дорожкой уходящего вниз русого подшерстка, и словно мало было – Сладкий шагнул ему навстречу. Заяц охнул, поймал вырвавшийся вздох губами, запечатал глубоко в себе. И лишь затем зажмурился. - Сказали бы, что вам самому невтерпеж. – Посетовал голос, мокрые и горячие даже через халат руки распутали шторку, высвободили Зайца, щелкнули пальцами перед носом. – Не ушибся, а, барин? - Пошел. Вон. Из моей ванной. – Отчетливо, не открывая глаз, произнес Львович, разворачиваясь на тянущий из открытой двери холодный воздух, и шагнул вперед. Тапочки имели свой взгляд на происходящее, скользнув назад. - Да я уже почти. – Дыхание в ухо рухнувшего на мышечный массив Зайца опалило кожу. Пахло зубной пастой и… Самцом. Бежать отсюда, бежать! Двадцать лет Львович пытался стать таким, как все, – нормальным. Псу под хвост все старания! Совершивший все свои гигиенические процедуры водитель отбыл восвояси, оставив висеть в воздухе легкий смешок, а Заяц все стоял у окна, наблюдая звездное декабрьское небо, с каждым часом светлеющее от черного к серому, жемчужному с алыми полосами морозного рассвета. Уволить. Сразу же. Завтра. По профнепригодности. Найти тысячу причин, лишь бы не стонать от прикосновения собственных пальцев, вернуться к Люське и изображать примерного семьянина. *** В восемь утра у гостиничного крыльца стояло. Пыхтело, грело жаркой печкой, кожаный салон не морозил задницу, как это было при Баблойкине, подающем машину «холодной». Пилить до Берендеевки нужно было часа полтора-два - в зависимости от состояния выдропужских дорог, покрытых, согласно ежегодно вваливаемым в них деньгам, чистым золотом. «Ретро-ФМ» голосило о милом бухгалтере, родном и своем, напомнив Зайцу о Коньяковской, а заодно и отделе кадров, разнести который он грозился по приезде.. И чего взъелся на мужика? Рулит себе и рулит, от дороги глаз не отрывает, молчит, на разговоры не напрашивается. И задница твоя не скачет по кочкам, а нежится, словно в подушках. Морда суровая, никаких ямочек и мускулистых заигрываний. Померещилось. Как говорится – на каждого пуганого зайца свой куст найдется, и с чего он решил, что Сладкий – из «таких», и пришел вчера с определенной целью? Открыв ноутбук, Львович продолжил «вбивать» кур и помечать Реджинальдовичей – в маркетинговый отдел, создадим фирменную упаковку, не обеднеем, а Подложнюку нос утрем, куда они денутся, американцы хреновы, падкие на рекламу и халяву в одном флаконе? Поставщики из Берендеевки в «Золотом Петушке» значились номером три – как по поставкам, так и по надежности. Хозяйство у Снегуровичей не то, чтобы впечатляло – впечатляли яйца, получаемые от рекордно крупных несушек, в каждом по два оранжевых желтка, свидетельствующих о том, что владельцы не жалеют свежей травы для прикорма своих кур. Живьем Снегуровичей Заяц не видел ни разу. Воображение рисовало русские народные, заповедный лес, пастушка Леля с глиняной свистулькой, девок в венках и поставщиков, скачущих через весеннее кострище. - Выспались? – Бросил через плечо водитель, и Зайца тряхнуло – словно на приличных размеров… яме. Или, к примеру, на том, что он успел разглядеть вчера в кипяточном паре. Выспишься с такими мыслями, как же, тут только знай, отгоняй от запрятанной в глубокие недра постыдной части себя мысли о том, как мог бы водитель распорядиться испуганным Зайцем, скачущим по ванной и обрывающим шторки. Тьфу, сгинь, марево! - Как младенец. – Сухо буркнул Львович. Бес, тычущий в ребро, не удержался. – А ты? - Я? – Удивился Сладкий, на мгновение бросивший руль и обернувшийся всем корпусом, заставив Зайца испуганно втянуть шею. – Барину и впрямь интересно? Да что ж творится-то? Неужели сложно ответить «да» или «нет» на простой вопрос? - Здесь есть еще кто-то, у кого я спрашиваю? – Бес наращивал обороты, наплевав на субординацию. Одно Львович знал точно – его ни разу не интересовало, выспался ли Баблойкин после всех, порой растягивающихся на недели, поездок по краю. - Не извольте беспокоиться, холоп Андрей почивали отменнейше, перина пуховая, одеяло шелковое, ключница поутру кофий принесла – закачаешься! – Сладкий вернулся к рулю, Львович едва успел заметить проблески ямочек. Убил бы. Уволен, колотилось в висках, уволен не по третьему пункту первой части семьдесят первой статьи, а по… Перед глазами возник карающий по всей строгости УК РФ в красной обложке с тисненными золочеными буквами, подаренный Осей шесть лет назад ко дню нефтяника. Бендер приволок его с букетом астр, водрузил на стол и то, и другое, торжественно толкнул спич, из которого следовало, что «Сократ мне друг, но истина дороже». Намек Зайцем был понят, и хотя хищение бендеровских яиц не входило в его планы, он утроил бдение над хозяйским добром. - И как тебе ключница? – Распоясался бес. Львович уставился в окно, демонстрируя свою непричастность к идиотским вопросам. - Гарна дивчина! – Расплылся в улыбке водитель. – Пожалуй, слаще кофию своего! Бес заткнулся. Остаток пути ехали под «шизгара», «нажми на кнопку», «хэй, йо, кэптэн Блэк!» и «гранитный камушек в груди», ворочающий в Зайце булыжник размером с творчество Церетелли. Усадьба Снегуровичей впечатляла – и размерами, и архитектурой. Похоже, Дж. Р. Р. Толкин приходился нынешним владельцам не меньше, чем прабабкой. Круглые окна, дубовая дверь, земляная насыпь над крышей, заросшая вечнозеленой «Канадой грин» – умалишенные, одним словом. Берендеевцы. Приличных размеров парковка у парадного удивляла количеством машин – грузовики, пикапы, легковые, свободного места не найти. Сладкий выискал пространство между огромным «Маном» и потрепанным «рейндж-ровером», воткнулся, оставив зазор со стороны водительской двери – едва просочиться. Зажатый в пространстве заднего сидения, Заяц пару раз дернулся выйти, чуть не стесав краску с бока «ровера». Крабом выползший из салона машины, Андрей с любопытством наблюдал за метаниями начальника. - На переднее перелезьте. Здесь дверца шире открывается. – Подсказал, демонстрируя тридцать два белоснежных и ямочки, скрытые долгой дорогой. Чертовы ремни безопасности, убирающиеся в японском и европейском автопроме самостоятельно, а в отечественном – повисшие соплями на полу! Сопя и переступая коленями по сиденьям, Львович подцепил носком ботинка болтающуюся нейлоновую петлю, сделал попытку начальственно выйти из «Патриота» и рухнул в придерживаемую водителем дверь. - Черт! Сладкий, ты не мог взять меня… «За руку» замерло на губах под взглядом владельца «Мана» - громилы размером с трехстворчатый шифоньер. А может, все же стоило называть его по имени, подсказал здравый смысл. - Респект, братан! – Тяжелая ладонь впечаталась в чужую, сладкую, подставленную инстинктивно – хотелось бы надеяться! – и оттянулась со звонким шлепком назад. – Какого красавца завалил! Уткнувшись носом в джинсовую ширинку Сладкого, стреноженный ремнем безопасности, Заяц буркнул в пах: - Это – мой водитель! - Да я вижу, - ухмыльнулся громила, - кто из вас водитель, а кто пассажир. Самого дома такой же ждет! Наездничек! Ты это, возьми его – куда он там просит! Сделав характерное движение тазом, и сложив пальцы-сардельки в колечко, владелец «Мана» влез в кабину большегруза. Переступив с ноги на ногу, Сладкий притерся пахом к губам Зайца так, будто планировал воспользоваться советом громилы, а рука потянулась к обтянутому серыми брюками заду. Не был бы занят рот нахально трущейся о губы грубой джинсой – заячий визг услышали бы и в Выдропужске. Левую ногу, застрявшую в петле, освободили ловко и без усилий, Андрей-сволочь-Степанович отстранился, подал руку и помог бордовому по самые уши начальнику подняться и выползти из салона. – Простите, барин, не подумавши я, и впрямь, нужно было за локоток-то придержать! – Вытянулся в струнку, в глазах – веселые черти пляшут. – В следующий раз – всенепременно! Внутри заныло – словно от больного зуба, может, нужно как-то по-другому с ним? Видимо, указание на свой социальный статус водитель воспринял чересчур в штыки. - Сладкий… - Да? - А по-нормальному ты умеешь? - Что не так-то, барин? Нам, холопам безродным, и за локоток нельзя? Чертыхнувшись и плюнув на попытки найти золотую середину в общении, Львович отряхнул колени, поправил галстук и шагнул в берендеево царство, тьфу, офис Снегуровичей. Поставщики оказались братьями-погодками, похожими друг на друга как отражение в зеркале. Одинаково светловолосые, с прозрачными глазами цвета мартовского льда, высокие и тонкие – на их фоне Заяц показался самому себе толстяком – они говорили по очереди: начинал фразу старший, а завершал младший, словно и мысли у них были в унисон. - Да, мы ведем дела… - С господином Подложнюком. И нас все устраивает. - Но мы предлагали вам такие же условия! – Не сдержал негодования Львович. – В прошлом году нами было закуплено два миллиона яиц от вашего хозяйства, считаю это неплохим результатом, принесшим обоюдную выгоду! - Господин Подложнюк с начала этого года… - Выбрал уже пять миллионов и планирует увеличить обороты перед новогодними праздниками. - И что это значит? – Дернул плечом Заяц. – Я же не предлагаю вам отказаться от объемов, я хочу знать, почему вы не хотите сотрудничать с «Золотым петушком»? Братья переглянулись, что-то неуловимо мелькнуло в воздухе острой серебряной нитью, заставив Львовича напрячься в ожидании. - Ваш учредитель, Остап Тарасович Бендер… - Что вы можете сказать о нем? Ооо, об Осе Заяц мог не рассказывать – слагать «Калевалу», петь «Песнь о Вещем Олеге» и танцевать «Баядеру» в трех актах. Соло, так сказать. - Ответственный, надежный, с момента открытия «Золотого петушка» относится к нему, как собственному детищу, персонал льготами обеспечивает в полной мере, задержек с расчетами еще ни разу не было за все семь лет… Характер нордический, в связях, порочащих партию, замечен не был. – На автомате оттрубил Львович. Братья переглянулись. - Нас Остап Тарасович интересует… - Как человек. Каким человеком сейчас являлся Ося, Зайцу было неведомо, но он хорошо помнил Бендера двадцати-пятнадцатилетней давности. - А что именно интересует-то? – Осторожно спросил он, чувствуя похрустывание тонкого ледка под ногами – почва перестала быть твердой, но клиентов терять не хотелось до слез. - Посмотри на него, - обратился старший к младшему, - он не знает, он обычный директор, без темных вод и двойного дна. - Похоже на то. – С печалью в голосе откликнулся младший. – А жаль, жаль. Вы не могли бы передать господину Бендеру просьбу личного характера? – это уже адресовалось Зайцу. - Нет проблем! – Горячо заверил обоих Снегуровичей Львович, в глубине души недоумевая – что за обращения через третье лицо? Телефон Оси был у каждого поставщика, ибо годовые объемы закупок обычно обсуждались только с ним. - Мы хотели бы встретиться. - Когда? Снегуровичи синхронно взглянули на календарь, гласящий о том, что за окном – шестнадцатое декабря. - Скажем, двадцать пятого. - Двадцать пятого чего? – В голове Львовича мельтешили январь с февралем, а значит, никаких им продленных контрактов на следующий год. Никаких крупножелтковых яиц, пользующихся повышенным спросом по всему Выдропужску. - Как чего? – удивился младший, перекинув за спину льняные пряди длинных – до лопаток – волос. – Декабря, естественно! Или вашему «Петушку» яйца не нужны? Сутки, прожитые со Сладким, не прошли даром для Львовича – он вспыхнул, заалел светофором, независимо дернул подбородком вверх, и лишь затем сообразил, что речь шла не о личных яйцах Оси, обсуждать нужность которых он не стал бы под страхом расстрела, а о поставках тех самых, дефицитных, берендеевских. - Ося… Остап Тарасович сейчас в Москве, обещал прилететь после Нового года… - Двадцать пятого декабря. – Холод в голосе старшего Снегуровича промораживал до самых пяток, упрятанных, между прочим, в уютные шерстяные носки, связанные Люськой. – Передайте, что это в его личных интересах. И что господин Подложнюк передает ему привет. Аудиенция в норе, тьфу, офисе Снегуровичей была закончена. Подавив неизвестно откуда взявшееся желание отвесить поясной поклон, Заяц попятился спиной к выходу. Споткнувшись о порог, пришел к выводу, что привычный стиль ходьбы, глазами вперед, несет меньше риска для жизни, обернулся. Напоследок зацепив фрагмент картинки: старший склонился над младшим, замершим у стола, погладил белоснежные пряди, отвел их за ухо и поцеловал обнажившуюся шею. Черт. Черт! Черт-черт-черт-побери! Этого не могло быть, показалось, пригрезилось, бред в голове, со вчерашнего вечера затуманенной сладкими андреями и мучительным возвратом к тому, чего он боялся больше всего на свете! Вот уже и на приличных людей смотрит сквозь призму своих отвратительных наклонностей! Мало ли, что там было на самом деле, а ему видишь, что мерещится! С разбега воткнувшись вместо входной двери в железобетонную грудь, расплющив лицо по кожанке, поднял невидящие глаза. А вот и он, виновник во всех бедах! Ухватив водителя за ворот куртки, Львович приподнялся на цыпочки и со свистом выдохнул: - Какого хрена ты здесь стоишь?! Сфинксу Степановичу было глубоко наплевать на внутренние терзания Зайца, он вежливо отклеил чужие пальцы с кожаной поверхности, хлопнул ресницами – а они оказались немыслимой длины, черной хвоей оттеняя елочную зелень глаз - и отодвинулся в сторону, выпуская Львовича на свежий воздух. Воздух пах морозами и горьким ароматом кофе. Оглядевшись по сторонам, Заяц обнаружил источник запаха. В руке Андрей держал бумажный старбаксовский стаканчик с пластиковой крышечкой. И это в Берендеевке-то? - Где взял? – Жадно шевельнул ноздрями начальник, позабыв о странном поцелуе, то ли пригрезившемся, то ли всамделишном, какая разница? Сейчас за живительную бурду он готов был – так и быть – разок назвать своего Сладкого по имени. Водитель исчез из поля зрения на пару минут, вернулся, молча протянул второй стакан. Все, как он любил – латте, банановый сироп, без сахара. Нахмурившись, Заяц с подозрением уставился на Андрея. Откуда про сироп узнал? Следил? Выспросил в кадрах или бухгалтерии? Паранойя у тебя, батенька, начинается. Следил он, как же. Сперва кофе любимый принесет, затем спинку в душе потрет, а там и в душу залезет. Или в задницу. Или и то, и другое. Возьми себя в руки и прекращай витать в облаках! На место «Мана» не воткнулся никто, что позволило влезть в машину без балетных па и начальных познаний в тхэквондо. - Домой? – Нарушил тишину Сладкий. - Домой. Разговор с Бендером вышел короткий, но занимательный. Ося порадовался возвращению блудного «Михалыча», посетовал, что халява для Реджинальдовичей обойдется «Петушку» в приличную сумму, прикинул «за» и «против», озвучил ожидаемую прибыль и… Замер при упоминании о Снегуровичах. Пауза была секундной, но чуткое зайцево ухо уловило ее радаром, запеленговало и заинтриговано втянулось в телефонную трубку еще глубже. Он ожидал услышать от Оси все, что угодно, от посыла Снегуровичей в дали еще более дальние, чем Берендеевка, до презрительного «Потом разберемся», но Бендер совсем внезапно переспросил: - Что, так и сказали? От Подложнюка привет? - Да, а что? – Бывший замдир, превратившийся в конкурента, ни разу на памяти Львовича не пересекался с Осей, исключение составляли ежемесячные отчеты через интернет и телефонные звонки, поэтому тем непонятнее было волнение в голосе Главного. - Ничего. Я прилечу двадцать четвертого. Встретишь? - Конечно! – Заверил Бендера Заяц, услышал в трубке короткие гудки и понял, что ничего не понял. Бодрым ландышем высадивший среди ночи у подъезда элитной многоэтажки осоловевшего начальника, Андрей открыл багажник, нащупал сумку, всунул в дрожащие от холода руки, осветил фарами подъезд, заставив Зайца умилиться такой заботе, и скрылся за домом. Люська давно спала, вольготно забросив дебелую ляжку, обтянутую белой ночнушкой, на его половину кровати. Бесшумно прокравшись на кухню, Львович наскоро похлебал борща прямо из кастрюли, стоящей на плите, снял двухдневной свежести костюм, сделав в памяти «зарубку» - химчистка, осторожно скользнул в ванную. Горячая вода сняла усталость, погрузила в состояние сродни нирване. Строптивый водитель… Загадочный Ося… Нестабильность поставок… Поцелуй старшего Снегуровича… Теперь он был абсолютно уверен в том, что не показалось. И зачем, зачем чертов Сладкий напоследок посветил фарами? Служебное рвение, или по-человечески переживал?