Страсть и ненависть в... Выдропужске

Подпрыгнувший Заяц замотался в простыню до ушей. Бывший водитель, он же Сладкий, он же брат Оси, был наг, аки Адам. И чего ты там не видел, напомнил зверь, ты уже вламывался к нему в ванную, так что смотри, не смущайся! И он смотрел. Под его взглядом и без того внушительных размеров член Сладкого рос, увеличиваясь в размерах, пружинисто подрагивал, нацеливаясь на замершее в оцепенении тело, наливался кровью, Андрей и не думал смущаться, наоборот, он подошел к полоку, на котором скрюченный Львович хватался за простыню как за последнюю защиту. - Я не знаю… - горячие пальцы трогают ткань, сдвигая в сторону, - не знаю, что чувствуешь ты… Но день, когда я увидел тебя… Колени, прижатые к подбородку, слабеют, поддаются на мягкие, но настойчивые рывки, распрямляются, Зайца трясет, как осиновый лист. - Я верил, что ты будешь именно таким. Нарочито медленные прикосновения, поглаживания под остатками ткани. - Может, я еще не нравлюсь тебе… - Он вычерчивает спирали на бедрах, пробираясь выше, туда, где у Зайца все торчит Останкинской башней, готовое «спустить» только от этих движений, трогает поджавшиеся яички, убирает руку, словно удостоверившись в правильной реакции на себя. – Но я сделаю тебя счастливым, сколько бы времени мне ни понадобилось. Уверенно берет Львовича за руку, повисшую плетью. Тянет вниз. - Потрогай. Ну же! Смеется, увидев испуг в глазах Зайца. - И как родителей угораздило назвать тебя Львом? Ты же боишься… Лев внутри Зайца обиженно взрыкивает, трогает бархатную плоть, проводя осторожно по вздутым венам, заяц внутри льва взвизгивает, крепкие руки подтягивают каменные от страха ягодицы на самый край деревянного настила. - Ты слишком высоко, - шепчет сладкий дурман, - позволь мне… На нижнюю полку его опускают бережно и мягко, не позволяя бедрам сомкнуться, разведя их в стороны нажатием колена, раскрыв Льва до самых непристойных пошлостей – взбудораженное происходящим воображение заставляет тугую «дырочку» пульсировать, а мозг – уйти в ребут, пятки балансируют на струганных досках перед носом соблазнителя. Сладкий опрокидывает Зайца, упирает спиной в бревна стены, присаживается перед ним на корточки, ненужная простыня отброшена куда-то вниз, на пол, а значит, выход Нероном уже не получится… Горячие губы шепчут, обволакивая алкогольно-малиновым запахом впадинку пупка: - Я приехал, чтобы ты стал моим. Дорожка из мелких поцелуев ведет сперва снизу вверх – отчего Заяц не знал до сих пор о чувствительности отдельных мест своего тела, соски, втянутые в чужой жадный рот, покрываются пупырышками и предательски подаются навстречу языку, по очереди играющему то с правым, то с левым, затем – сверху вниз, минуя втянувшийся и прилипший к позвоночнику живот. Конечной остановкой оказывается оголившаяся от притока крови и напряженного возбуждения головка, на поверхности которой язык Андрея начинает свой финальный танец. Упершись пятками в разворот широких плеч, Лев пытается отодвинуться, ерзая ягодицами по доскам, ибо наслаждение слишком велико… Сладкий протестующее мычит, не выпуская изо рта пульсирующую плоть, удерживает за бедра, раз за разом все глубже погружая Зайца в пучину давно забытых ощущений… Распахнув глаза, он видит затылок, покрытый ежиком черных волос, опускающийся и поднимающийся, слышит влажное причмокивание, чувствует, как сокращаются мышцы, сглатывающие набежавшую слюну, и это зрелище окончательно рвет в клочья остатки самоконтроля. Удовлетворенно слизав с губ липкие потеки, опустившись на колени, Андрей заглянул в глаза кусающему губы Льву. - Это было на «первое». - А что, еще и «второе» предстоит? – Заяц приходил в себя, зверь внутри ликующе катался по зеленой лужайке, задрав лапы, сознание возвращалось, надвигаясь неумолимой реальностью. - И «десерт». – Андрей поднялся, навис глыбой с покачивающимся маятником членом, мягко ткнулся между дрожащих спадающим напряжением бедер. – Не бойся. Шальной адреналин сквозняком пронесся по венам. - А если кто-нибудь придет? – Но Заяц и сам уже слышал шум крови в ушах. Блеющее сомнение в голосе было таким же напускным, как и его робкие попытки избежать внезапно вездесущих рук Андрея, словно ставшего сто первым воплощением Будды. – Если… - Там Ося с Женькой и Снегуровичи на страже, - впиваясь в нежную мякоть губ, Андрей сжимал, тискал, ощупывал каждый доступный сантиметр, малиновое дыхание врывалось короткими выдохами, вдыхая которые, Лев хмелел без всякого самогона, - развлекают «старую гвардию», посвящая в секреты ведения бизнеса. Господи, какой же ты… - Какой? – Бес, о котором Заяц и думать забыл, подпустил флиртующих ноток в голос. Андрей задышал чаще, словно ответив на вопрос, пальцы старательно массировали узкий вход между ягодиц, проникая сперва на пол-фаланги, затем - еще, а после особо затяжного поцелуя Лев ощутил в себе целых два пальца, смазанных чем-то прохладным и ментоловым, свободно скользящих взад-вперед. Да Андрей-нахал-Степанович и тени сомнений не имел, однако! Треск рвущегося пакетика, секундная заминка, комочек фольги летит на пол, к простыне. Если бы не пальцы, если бы не губы, если бы не яростный голод, полыхающий двумя прожекторами в елочных глазах, бес обязательно бы высказался на тему банных заготовок. Вряд ли в свежевыстроенной баньке Игнатьича на полочках повсеместно лежали смазки и презервативы. - Какой? – Сладкий глухо застонал. – А вот такой! Внутри опустело ровно на миг, а затем Лев выгнулся, одним движением насаженный вплотную на бедра, до коротких колющихся волосков, чувствуя, как заполнен по края горячим, подрагивающим, мощным и пришпилившим к лавке, словно мотылька. Лопатки коснулись бревенчатой стены, горло издало протестующий вскрик, Андрей замер, стиснув зубы, на щеках – желваки, крупные капли пота срываются с висков и соединяются с зайцевыми, болезненными и… Счастливыми. - Все в порядке… Андрей. Сказал и сам удивился – до того привычно легло его имя на язык, банный халат, омлет на завтрак, пятнадцать лет совместной жизни и дети, которые вот-вот придут из школы… - Сладкий! – Ревом огласилось пространство парилки, вихрем подхватило и рвануло на себя, стянуло с полока и заставило судорожно обхватить ногами бедра. Лев непроизвольно впился в плечи, болтаясь на весу, натянутый по самое «хочу» на член бывшего водителя. – Если бы я хотел, чтобы ты звал меня по имени… Он трахал Зайца, придерживая одной ручищей под мягкие полукружия ягодиц, второй нажимая на поясницу, подстраивая под нарастающий темп движений, Лев обессилено сцепил пальцы на массивной шее, член – будто и не было «первого»! – упирался в андреев живот, терся, жил своей жизнью и заставлял вжиматься сильнее… Сильнее… Тряхнуло так, что пальцы разъехались, что-то внутри устроило короткое замыкание, а русый подшерсток в паху встал дыбом. Андрей успел подхватить съезжающее тело, длинным последним рывком вбился в глубины, недра, пещеры зайцева сознания, мышцы конвульсивно сжались, и Лев повис на плече отличной заменой простыням Игнатьича. «Десертом» его вернули на верхнюю полку, веник угрожающе свистнул где-то над ухом, прогнал липовый дух по коже, докрасна исходил спину, едва касаясь размокшими листьями, выбил из Зайца остатки стыда и смущения, Сладкий не усердствовал с ударами, налегая на покусывания, чередуя с мягкими касаниями губ то тут, то там, и когда поверху потянуло холодным воздухом, мысль о простыне лениво шевельнулась где-то там… Далеко… На двадцать лет в «назад». - Если вы уже закончили, - все тем же бодрым сибирским маралом взгоготнул Остап Тарасович, напомнив Льву поквитаться с начальством в ближайшее рабочее время, - то остальным тоже хотелось бы в баньку. А то, знаете ли… Потолок ледяной, дверь скрипучая… - Сгинь. – Андрей заслонил собой просверки обнаженного тела, мелькающие в душистом пару. – Если бы не ты… - Если бы не я – ты вообще свое счастье и за семью морями не нашел бы! – Бендер обиженно исчез за дверью. Аккуратно собрав себя из растекшихся по полоку составляющих, Лев приготовился юркнуть в зазор между спиной Сладкого и выходом, но был перехвачен еще в прыжке. - А куда это барин собрались? Вроде бы шутливо, но смотрит – как тогда, у подъезда. Серьезно, холодно, одни губы улыбаются заморожено, словно Заяц сейчас присягу нарушил и вероломно границу пересек. - Ну… Там остальные… Ждут. Выкрутился, ага. - Значит, то, что в этой парилке до нас разом четыре мужика парились – это ничего, это нормально, все ждали, а теперь и получаса не прошло – а ты за остальных переживаешь? Ох, лукавить барин изволят… Он терзал и без того ободранные губы рваными, засасывающими, до меди во рту, поцелуями, не прекращая трогать, и в какой-то момент Льву показалось, что еще немного – и ничего не останется, он весь растворится в этой жадной чувственной воронке… - Андрей… - Шепот, срывающийся куда-то мимо, в наполненную хриплыми постанываниями хмарь. – Андрей, ну же… Пожалуйста… Сладкий… - Уже лучше. Он так и не дал ему выйти из парной на своих двоих. Он так и не дал ему вернуться в дом, словно ни в чем ни бывало. Внес на руках, замотанного в три простыни, на восемь удивленных взглядов рявкнул «перегрелся, бедолажный, где комната его?», Игнатьич белкой взлетел на второй этаж, Андрей торжественно шагал следом, прижимая к груди спеленатого Нерона, и где-то между восьмой и пятнадцатой ступеньками Заяц начал хихикать в грудь «спасателя». Отлично придумано, что тут скажешь? - Он у нас натура нежная… - Было слышно, как внизу Ося объясняет шуринам и ветеринарам, что это абсолютно нормально, что Львович баню любит, а она взаимностью не отвечает, и что сейчас Андрей Степанович его реанимирует по методике тибетских монахов – нефритовым стержнем, совершенно случайно прихваченным с собой… Эстафетную палочку перехватили Снегуровичи, по очереди рассказывающие о целебных свойствах нефрита, Сладкий разворачивал, слой за слоем, льняные полотнища, Лев зажимал рот рукой, чтобы не рассмеяться в голос, – Борисыч требовал рассказывать медленнее, он не успевает записывать, и что там про положительное влияние на потенцию? – а в груди росло беспричинное счастье… Огладив по контуру лежащего тела мягкое невесомое одеяло, Андрей чмокнул целомудренно в лоб: - Почивай, барин. - А..? - Пошел создавать нам с тобой репутацию агнцев божьих. – Улыбнулся, и Заяц потянулся за этой улыбкой, зажмурив глаза – вдруг нет, и не было ничего, мираж, приснилось? – Спи, Львенок, я тебя разбужу, когда время придет. Яровит деловито «охаживал» зад Борисыча, читая лекцию про несушек, простату и важность прикорма весной, Подложнюк вальсировал с ветеринаром, Ося играл в карты на раздевание с шурином Игнатьича, а стаи кур пролетали на фоне полной луны над заснеженным садом, окутывая фантасмагориями сны Льва Львовича Зайца… Андрей тронул за плечо, освобождая от видения, в котором Игнатьич предлагал руку и сердце Руевиту Снегуровичу. - Без пятнадцати. Не знаю, как ты, а я сентиментален и верю в приметы. - В какие? – Заяц зевнул, отгоняя кошмары. - Как новый год встретишь, так и проведешь. Сердце стукнуло невпопад. Хмель, выветрившийся из головы еще в баньке, словно вернулся, окутав теплом – может..? Может, не все это - сон? Из трезвых за столом оставался один Яровит, сменивший идеальной белизны халат на смокинг. Руевит прикорнул на плече брата, длинные пальцы перебирали платиновые пряди, лаская открытый кусочек шеи, Заяц испуганно осмотрелся – нет, никто не видит… А кому видеть-то? Игнатьич шуршит на кухне фольгой, споря с Борисычем, подавать ли поросенка целым, или порционно, Юрьич нашел родную душу в Подложнюке и доказывает, что виандотов с весны нужно разделять, Ося с Петровичем подпевают Софии Михайловне, вещающей с голубого экрана: «Я ж тебя любила, а ты меня не простил!» Губернатор Выдропужского края Д. А. Миклухо-Маклаевич вещал под городской искусственной елью, смахивающей на маскхалат эстонских диверсантов, о том, как сложно было в уходящем, и каким радужным будет наступающий, призывал набраться терпения, за спиной в пиджаке с накладными плечами мерзли супруга в белоснежной «норке» и выдыхающие облака пара розовощекие дети Д.А., ель кренилась под порывами ветра, угрожая катастрофами предыдущих годов… - Не упала. – Обращаясь в неизвестность, сообщил Яровит, когда на экране появилась заставка с курантами. - Не упала! – Гордо подтвердил Игнатьич, будто самолично крепил елку в этом году. - Не упала! Урааа! – Руевит очнулся, подхватил бокал, наполненный неуемным Подложнюком, снующим вокруг стола с бутылкой шампанского. - Не упала? – Удивился Борисыч, нахмурясь. - А что, кадастровой палате предписание было – уронить? – Ося рассмеялся, громко, от души, схватив своего «Женьку» за руку и остановив круговерть шампанского в природе. – Не упала! - Не упала… И не упадет… - Шепнул на ухо Зайцу Андрей, незаметно прикусив зарозовевшую мочку. - Я тебе говорю – не упала! – Ввалились с мороза Юрьич с Петровичем, благоухая табачным дымом. Стрелки курантов сомкнулись на XII, и уходящий год остался за последней, секундной, медленно шагнувшей вперед на одно деление.