Ученица Порождения Тьмы

      Хочу поблагодарить двух великолепных людей, которые помогали мне идеями, консультациями и критикой, благодаря им возникло вдохновение написать эту главу и появились силы и возможность исправить ошибки. Громаднейшее, размером с весь Тедас, спасибо Mamoru Saito и Крау! Вы мой кладезь воодушевления :3       Теперь по поводу новой главы. В шапке фанфа добавлен Жанр «Слэш» и пейринг Архитектор/Корифей. Ув. Читатели, если не приемлете данный жанр, просто не читайте, на дальнейший сюжет эта глава оказывает минимальное влияние. Благодарю за понимание. Плейлист для любителей читать под музыку: Three Days Grace – Life Starts Now Within Temptation – Murder Lindsey Stirling and Pentatonix – Radioactive (Imagine Dragons cover) imax – Kingdom of welcome addiction Sick Puppies – You're Going Down Starset – Down with the Fallen Starset – Point of No Return 30 Seconds To Mars – Hurricane       И по традиции. Приятного чтения.       Часть 1. Сетий и Художник

I hate to see you fall down, I'll pick you up off of the ground… I've watched the weight of your world come down… And now it's your chance to move on, Change the way you've lived for so long, You find the strength you've had inside all along. Cause life starts now. Three Days Grace – Life Starts Now

Империя Тевинтер. Задолго до Первого Мора.

      Зеленая лужайка во внутреннем дворе школы магии была наполнена новоиспеченными юными учениками разного возраста, что ровными рядами на удалении нескольких шагов друг от друга стояли перед мольбертами и старались выполнить данное им задание. Кто-то из детей нервничал, некоторые, наоборот, увлеченно водили кистью по бумаге, но только двое заметно выбивались из общей массы детей. Стоя по соседству, они казались противоположностями, но вовсе не в силу внешнего вида, а из-за манеры поведения. Один был старше и выше ростом, но, тем не менее, другой вел себя увереннее и взрослее. Оба тонкого телосложения и облачены в идентичные темно-синие, почти черные, мантии, как и у всех учеников.       Сетий, мальчик постарше, недобро взирал чуть ли не на каждого присутствующего. У кого-то тряслись руки, кто-то задумчиво рассматривал предметы, данные ему для задания, но многие рисовали, пусть некрасиво, но всё же. А он не умел, и до этого момента разве что от скуки изображал какие-то каракули чернилами. Никто не пытался его научить, не показывал, как нужно держать кисть и работать с красками, ибо родители считали любое творчество пустой тратой времени, и это мнение плотно укрепилось в сознании их сына.       Он терпеть не мог рисование, но в данный момент еще сильнее Сетий ненавидел стоящего неподалеку мальчика, что своими длинными, ниже плеч, черными волосами и лицом с аккуратными женственными чертами напоминал девчонку. Заведя левую руку за идеально ровную спину, расправив плечи, высоко подняв голову, он с чувством собственного достоинства изображал у себя на листе бумаги пирамиду из четырех яблок. Абсолютное спокойствие, идеальная осанка, кисть, зажатая в длинных тонких пальцах, уверенно скользит по мольберту. Какое-то время Сетий осторожно наблюдал, восторгаясь, потом начал завидовать, а заметив, как тот мальчик, едва заметно повернув голову, скользнул по нему пренебрежительным взглядом, почувствовал, что вне себя от ярости.       – Сетий Амладарис, единственное, что должно сейчас двигаться с такой настойчивостью, это ваша рука и художественная кисть в ней. Повороты головой не помогут вам удачно завершить натюрморт, – послышался сухой голос учителя откуда-то позади.       Недовольно скривившись, он устремил взгляд на стоящую перед ним вазу с цветком. Ему жутко хотелось разбить её, опрокинуть стол, на котором она стояла, порвать еще толком не начатый рисунок и пнуть ногой ненавистный мольберт. Но Сетий только скрипнул зубами, запирая в себе гнев, и, злобно прищурившись, начал с остервенением водить кистью в баночке с краской, которая на поверку оказалась сухой, поэтому, щедро обмакнув щетину в стакане с водой, он начал смягчать ею краску. Посчитав, что таким образом будет размачивать её слишком долго, плеснул жидкости прямо в баночку.       Как же его это раздражало! Чем рисование поможет в обучении магии? Будет создавать заклинания этой жалкой мохнатой палочкой? Он хотел учиться, а не заниматься ерундой! Нужно показать отцу, что его сын вовсе не слабак, как тот считает.       Когда родители сообщили Сетию, что направляют его в школу магии, он сразу же распланировал своё ближайшее будущее, воображая, как будет усердно заниматься, научится управлять своей силой и создавать всевозможные заклинания, так размечтался, что представил похвалу учителей, видел восторги сверстников и даже замыслил стать лучшим учеником! Мальчик отчаянно хотел этого, потому что тогда отец больше не будет смотреть на него с такой холодностью во взгляде, будто не на сына, а на пустое место.        «Я разочарован в тебе, Сетий», – едкий, сочащийся недовольством, голос снова вынырнул из воспоминаний, настолько отчетливо прозвучав в голове, что по спине мальчика прошел холод, и руки покрылись марашками. Неосознанно левая ладонь поднялось к лицу, коснувшись пальцами шрама, покрытого свежей тонкой рубцовой тканью.       Сжав кисть, которую облепили размокшие куски краски, Сетий грубо ткнул ею в бумагу, обозначая центр цветка, по листу потекли струйки напитавшейся в щетину воды, будто перечеркивая ужасный рисунок, давая мальчику понять, что среди искусства ему нет места.       Сбоку послышался неодобрительный вздох: «девчонка», скосив на Сетия укоризненный взгляд, отрицательно покачала головой.       Что за школа такая? Он здесь третий день, а их еще ничему не обучали. Заставляют выполнять какие-то странные бессмысленные задания и наблюдают. Может, стоит испепелить мольберт? Показать, что он вовсе не маленький и готов приступать к занятиям? Эта мысль привлекла Сетия и, возможно, отчаявшись, он так и поступил бы, но мальчик, которому он послал яростный взгляд в ответ на упрекающий вздох, медленно повернул голову и, бегло изучив обстановку позади, оценивающе поглядел на мольберт Сетия, затем на него самого и, гордо подняв подбородок, величественно устремился к незадачливому художнику. Цепкие золотые глаза какое-то мгновение изучали удивленные серые, а затем изящная, хрупкая на вид рука схватила ладонь Сетия с зажатой в ней кистью, заставив того замереть от ошеломления. Юный Амладарис уже собирался освободиться от неожиданно крепкой хватки и изречь что-то колкое, как спокойный размеренный голос заставил его закрыть рот, так ничего и не произнеся.       – Слишком много краски.       Как завороженный, Сетий наблюдал, как его ладонь, ведомая рукой этого странного мальчика, что единственный из всех учеников решился заговорить с ним, ловко стирает со щетины о край бутылочки лишнюю краску и выжимает воду.       – Расслабь кисть, – бесстрастным тоном скомандовал тот, подняв руку Сетия к мольберту и виртуозно рисуя лепестки цветка. – Делай мазки легко. Вот так. Не нужно напрягаться. Сейчас способности в рисовании не важны, оценивается твоя выдержка, мышление и воображение.       Наконец, выпустив ладонь Сетия, мальчик снова устремил на него взгляд, полный важного превосходства, и со знанием дела произнес:       – Это отбор, и нужно показать себя с лучшей стороны, – а затем направился к своему рабочему месту.       В следующее мгновение во двор вернулся учитель.       Еще чувствуя прикосновение прохладных пальцев к своей ладони, Амладарис глядел на цветок, красивые лепестки которого слишком контрастировали с неуклюже размазанной сердцевиной и перевел взгляд на соседа, понимая, что они оба, словно части этого рисунка.

***

      Спеша по коридору на следующие занятие, краем глаза Сетий заметил знакомый горделивый силуэт во дворе и резко затормозил, поворачиваясь к окну. Так и есть. Этот странный мальчишка-художник, похожий на девочку, который ко всему прочему, скорее всего, даже младше первокурсников, сидел на лавке, уткнувшись взглядом в толстенный фолиант. Видимо, его рано отдали учиться, а вот самого Сетия отправили в школу значительно позже, чем положено.       Несколько лет с ним занимались приглашенные наставники, даже отец иногда давал ему уроки, но у того были чересчур высокие требования к ребенку. Слишком большим было давление на психику мальчика, единственной семьей которого, пока родители бесконечно занимались имперскими делами, были слуги и рабы, к которым не надлежало привязываться, ибо во время одного из занятий тебе могут дать нож, и приказать убить…       Тряхнув головой, чтобы отогнать от себя непрошенные мысли, Сетий всё-таки посчитал, что несколько минут у него есть, поэтому направился во двор. Он хотел поблагодарить мальчика за совет, который тот ему дал в один из первых дней пребывания в школе. Тогда Амладарис не понимал, что происходит, но, как оказалось, около недели они выполняли задания, по результатам которых происходило начальное распределение. Если бы он не сдержал себя и натворил необдуманных поступков, то, возможно, был бы сейчас на первом курсе с малявками. А так его определили сразу на третий. Но даже там мальчик все равно оказался старше всех, но, тем не менее, был невероятно горд собой.       Все было ново и невероятно интересно. Сетий погрузился в учебу с головой, засыпал в окружении книг, просыпался и какое-то время уделял чтению, завтракал и читал, на перерывах, после занятий, целый день. Читал, практиковался, выполнял задания, пропадал в библиотеке, поглощая информацию с невероятной жаждой. Часто бывало, что даже в Тени продолжал тренировки. Ему некогда было отвлечься, приходилось в скором порядке изучать предметы, которых ему не преподавали дома, но что были обязательны в школьной программе тех курсов, которые он перескочил.       Месяц пролетел немыслимо быстро. Несколько раз Амладарис замечал маленького художника где-то в конце коридора или из окна аудиторий, но подойти не было возможности. Странно, но этот мальчик почти всегда был один, хотя, судя по его превознесенному взгляду, ему, собственно, никто и не нужен. Ну и ладно, Сетий всего лишь поблагодарит и пойдет на занятия. Он не любил оставаться в долгу.       Присев рядом с художником, мальчик как можно дружелюбнее поздоровался:       – Привет.       Тот, даже не повернув головы в его сторону, мельком скользнул взглядом и вернулся к чтению, бесстрастно произнеся:       – Здравствуй.       Ну а, собственно, чего можно было ожидать?       Хотя бы прямого взгляда. Может, он забыл его, тут же столько новых учеников.       – Ты помнишь меня? Мы стояли рядом на задании…       – Помню, – прервал его пояснения всё такой же холодный голос, – у меня идеальная зрительная память, – и повернул голову, сталкиваясь с ним взглядом.       Какие же у него все-таки яркие глаза! Как золото или сияющее солнце.       – Я так полагаю, заговорив со мной, ты собирался что-то сказать, – произнес мальчик, вырывая Сетия из внезапного оцепенения. – Надеюсь, ты отвлекаешь меня не из-за какой-нибудь глупости.       Понятно, почему он всегда один. С таким обращением к сверстникам с ним просто никто не сможет общаться. Амладарис сглотнул, внезапно почувствовав себя младше сидящего рядом мальчика.       – Я хотел поблагодарить за совет, что ты дал мне тогда.       – Не стоит. Я беспокоился о своем натюрморте.       Сетий в недоумении приподнял брови.       – Ты был настолько растерян и зол, что я чувствовал, как ты вот-вот что-нибудь подпалишь. А так как в основном ты смотрел на меня, моя работа была под угрозой.       Эти слова заставили Амладариса засмеяться, но он не мог определить, почему: из-за своей глупости в ситуации, что была месяц назад, или из-за того, что художник помог ему не из добродетели, а с силу собственной выгоды, а, может, потому что сейчас он, как дурак, благодарит за то, что не стоит этого. Мальчик хохотал, а художник смотрел на него, не понимая причины такого веселья.       – Не вижу ничего смешного.       Опустив руку ему на плечо, Сетий закрыл рот ладонью, пытаясь прервать смех. Это прикосновение заставило художника измениться в лице, вмиг исчезла чопорность и хладнокровность, глаза удивленно расширились. Он слегка наклонился вбок, пытаясь отстраниться, и оторопело глядел на касающуюся его руку, порываясь что-то сказать.       – Это что, книга об энтропии? – случайно заглянув в фолиант, лежащий у мальчика на коленях, воскликнул Амладарис. – На первом курсе, насколько я знаю, еще не учат этому.       Художник опустил взгляд на раскрытые страницы, мгновенно возвращая себе привычное состояние, и с чувством собственного достоинства пояснил:       – Я должен был оказаться на втором году обучения, но я и так младше большинства первокурсников, поэтому мне приходится находиться в окружении этих детей. Я знаю, на чем буду специализироваться, поэтому изучаю как можно больше информации по этому направлению, чтобы быть готовым к практике, а не тратить время на занятия теорией.       А, может, он не общается со сверстниками не вовсе из-за своей гордости, а в силу того, что просто не о чем с ними говорить? В некоторой степени, то же самое Сетий чувствует и среди своих однокурсников. Интересно…       – Сколько тебе лет?       Художник вздернул подбородок:       – Пять.       О Боги, малявка, а не подступишься!       – Мне десять.       – На какой курс тебя определили? – поинтересовался мальчик, никак не отреагировав на разницу в возрасте. – Ни разу не видел тебя на нашем потоке.       – Третий.       Во взгляде художника появилась заинтересованность, он слегка склонил голову набок и оценивающе прищурился, поглядев на Сетия как-то по-иному, не с высока, а будто к равному.       Сигнал окончания перерыва прозвучал внезапно, словно гром среди ясного неба. Как он мог забыть?!       – Вот демоны! Мне же в восточное крыло бежать на историю! Опоздаю, и назначат отработку в наказание! – вскочив с лавки, с ужасом воскликнул Амладарис, порываясь бежать в здание.       – Подожди, – окликнул его сзади художник и, подойдя вплотную, схватил за предплечья. – Я помогу. Расслабься.       Сетий ничего не понял, даже удивиться не успел, не то, чтобы спросить, но после мгновенного рывка оказался прямо у аудитории, где преподавали историю магии. И тут его желудок скрутил спазм, стремительно возникла тошнота. Пока Амладарис, опершись рукой о стену, выблевывал свой обед, новый друг, стоя в стороне, беззлобно посмеивался.       Как оказалось, он действительно помог, ибо отработку за опоздание Сетию всё же не назначили.

***

Спустя 11 лет

      Обнаженная смуглая девушка полулежала на подушках, согнув ногу в колене и оперев о него локоть. Её взгляд был устремлен куда-то в сторону, губы соблазнительно приоткрыты, подбородок приподнят. Густые каштановые волосы в беспорядке разметались по изящным плечам, несколько прядей касались полной груди с аккуратными светло-коричневыми сосками.       Она наклонила голову к спине, потом осторожно перевела взгляд перед собой.       – Талила! – ледяной строгий голос, казалось, даже воздух охладил в душной комнате спального корпуса Элитной магической Академии. – Если еще хоть раз пошевелишься, я тебя парализую.       – Художник, ты такой зануда, когда рисуешь, – девушка обиженно надула губы, но всё же приняла исходную позицию.       – Рисуют дети мелом на камнях, а я пишу, – тон, которым ответили натурщице, ни на толику не изменился, но, судя по её недоверчивому взгляду, она абсолютно не понимала разницы. К сожалению, красотой обладают в основном дурочки.       Ему вспомнились слова еще одной своей бывшей натурщицы:       – Когда перед рождением раздавали таланты, я стояла в очереди за красотой. А такие, как Тэя, – за занудством. И, судя по всему, ей насыпали его сполна, – говоря это, она была довольна своим смазливым личиком и большой грудью, вот только магии в ней, как и мозгов – что наг наплакал. Вспоминая это, Художник брезгливо поморщился. Абсолютно глупая теория, хотя, кто знает, как оно на самом деле происходит? Но то, что в две очереди попасть успевают далеко не многие – это печальный факт.       Жаль, что из-за своего увлечения, ему приходилось общаться с этими пустышками, хотя, признаться, кое-какими способностями они всё-таки обладали. Он окинул цепким взглядом янтарно-золотых глаз стройное смуглое тело Талилы и едва заметно улыбнулся своим мыслям. Неправильно трактовав его выражение лица, она оживилась и сильнее выставила грудь вперед.       – Я еще не окончил.       Натурщица провела кончиком ногтя по шее:       – Тебе помочь? – её глаза при этом были настолько добрыми и печальными, будто она собралась приютить десяток бездомных котиков.       – Буду весьма признателен, если ты не будешь болтать, – бесстрастно ответил Художник на попытки девушки занять его внимание.       По сути, услуги натурщицы скоро будут не нужны, но если сказать ей об этом сейчас, то портрет он вряд ли закончит. А так Художник заставлял её находиться подальше, при этом не отвлекать его бессмысленными беседами и дать закончить то, ради чего он, собственно, сюда её и привел. Такие девушки прекрасны только когда молчат.       Просторная комната мага Элитной Академии была наполовину пуста, но в ней присутствовало всё необходимое. Кроме того, Художник не любил тесноту, ибо она давила на разум. Из предметов интерьера только большая кровать, на которой он восседал, у окна дорогой деревянный стол с выдвижными ящиками, сундук, куда Художник складывал абсолютно разные и не связанные друг с другом вещи, пара шкафов, забитых книгами, свитками, бумагой, письменными принадлежностями. Всюду лежали листы с эскизами, рисунками, портретами, непонятными заметками. Единственное, чего было больше, так это книг, что стояли у стен стопками, находились под кроватью, на сундуке, на подоконнике. Кажется, они занимали больше пространства, чем вся мебель, но не смотря на это, в комнате не чувствовалось беспорядка и захламленности. Листы и книги аккуратно сложены, а в их местоположении и отборе существовала одному только Художнику известная логика и структура.        Это был последний этаж башни, в углу помещения стояла деревянная лестница, которая вела на чердак. С высоты открывался прекрасный вид на территорию Академии и кажущееся бескрайним море Нокен за её стенами.       Длинные пальцы держали тонкий черный стержень, а кисть безостановочно скользила над мольбертом. Он окунулся в работу и уже вовсе не поднимал на натурщицу глаз. Кажется, Талила что-то сказала, но теперь ему было плевать. В такие моменты всё вокруг исчезало, будто его проглатывала Тень, и Художник оставался наедине со своим образом, пытаясь воплотить его на бумаге.       Вернувшись в реальность, он посмотрел на своё творение, потом перевел взгляд на натурщицу, уже в нетерпении ёрзающую на разбросанных по полу подушках, и вздохнул. Беда не в том, что портрет не удался, он оказался как всегда весьма хорошим, проблема в девушке. Несмотря на её красоту, он видел в лице Талилы изъяны: слегка несимметричные глаза, коротковатые, недостаточно изогнутые брови, размер ноздрей был вполне обычным, но они смотрелись неорганично в сочетании со столь миниатюрным носом, родинка на левой щеке казалась совершенно лишней… А вот девушка, что улыбалась на портрете, была идеальной, чересчур идеальной.       С некоторых пор он стал видеть, что именно нужно исправить в лицах людей, чтобы достичь совершенства. Само по себе это ерунда, вот только бывали случаи, когда воображаемые картины настолько крепко зацеплялись за его разум, что он потихоньку начинал сходить с ума, перестал спать, не мог концентрироваться ни на чем другом. Когда он попробовал изобразить терзающие его лица на бумаге, и ему стало легче. После этого хобби стало еще и его спасением. Он всюду носил с собой бумагу и чертежный стержень, мог ни с того ни с сего начать рисовать, даже сидя на занятиях. За глаза его стали называть Художником, но это прозвище так быстро приелось, что почти заменило ему имя.       Способность видеть то, чего никак не достигнуть, была словно проклятием, но со временем он стал получать удовольствие от создания чего-то по-настоящему прекрасного, пусть лишь на бумаге. Художник перестал ждать, когда возникнет необходимость рисовать, он находил натурщицу, и при написании портретов его странное проклятие насыщалось, получало то, что нужно, а потом некоторое время переставало о себе напоминать.       Но если раньше он просто изображал образы на бумаге, то дальше стало хуже. Во время этого процесса наступал миг, когда Художник терял сознание, продолжая при этом работу, а когда приходил в себя, портрет оказывался готов. Судя по всему, это длится совсем не долго, раз натурщицы ничего не замечают, а он научился чувствовать приближение этого момента и, собственно, старался держать девушек на расстоянии.       Обычно всё начинается самым обычным образом: он детально изучает объект, делает набросок, приступает к писанию портрета и в какой-то момент теряет себя. У него в воображении возникает образ, и он ощущает почти болезненную необходимость воплотить его в реальность. Становится абсолютно не важно, что идеальной красоты в реальности не существует, что в любом человеке есть хоть мелкие, но недостатки внешности. Если бы Художник не знал, что ему поможет рисование, то был бы абсолютно уверен, что нужно что-то поджечь, взорвать, уничтожить, настолько внутри него бурлила магия. Раньше он пробовал, разрушение не приносило облегчения. Та магия, которую нужно было освободить, была какой-то странной, о которой он ни слова не нашел ни в одной книге, и, демон побери, какое она имеет отношение к написанию портретов? Может, он делает что-то не правильно?       – Похоже. Но я всё-таки выгляжу не так, – недовольно произнесла Талила, разглядывая картину и выводя его из задумчивого состояния.       Он откинулся на подушку, подложив руки под голову:       – Потому что ты не идеальна.       Её глаза расширились от удивления, кажется, совсем не это она ожидала услышать.       – Что? Ты хочешь сказать, что я не красива?!       – Говоря, что ты не идеальна, я имею в виду, что ты не идеальна, – спокойно ответил Художник, глядя в потолок. Сейчас он был доволен, что напряжение, которое усиливалось в нем последние несколько дней, наконец-то, исчезло, поэтому ему было абсолютно все равно, что девчонке не нравилась правда. К счастью, не все натурщицы такие самолюбивые. Попадаются те, кто вполне осознает свои недостатки и восторгается его работами.       – Ты…ты…, – пытаясь придумать что-то обидное в ответ, Талила быстро поднимала разбросанные по полу вещи и надевала, скрывая наготу. – Правду говорят девочки, ты подонок!       Он перевел на нее безразличный взгляд: можно подумать, он не знал, какая у него слава среди магичек. И всё равно приходят, а портрет – это всего лишь повод.       Талила, осознав, что вовсе его не задела, обиженно фыркнула и хлопнула за собой дверью, оставляя Художника наедине со своим творением.       До вечерних занятий оставалось еще несколько часов. За день жаркое осеннее солнце разогрело крышу, и в комнате было довольно душно, поэтому, немного полежав на кровати и насладившись возникшей внутри себя идиллией, Художник решил направиться в парк и в прохладной тени деревьев освежить знания перед учебой.       Собрав длинные черные волосы лентой, он оделся, накинул на плечи мантию, взял нужные книги, и, усевшись на подоконник, свесил ноги с наружной стороны здания. Две небольших круглых серьги в левом ухе и три золотых браслета на левом запястье ярко сверкали в лучах послеполуденного солнца, так же, как и его глаза, устремленные на безмятежную лазурную гладь.       Ему нравилось, что окна выходили к морю, а не в сторону необъятного Минратоса. Монолитные здания, постоянно снующие жители, круглосуточный гам – этот город не умолкает ни на минуту и, как бы это странно не звучало, до скуки однообразен в своем многообразии.       Художник опёрся затылком об оконную раму и мечтательно улыбнулся.       А вот море великолепно в любое время суток, не зависимо от погоды, когда бы он на него ни посмотрел, оно всегда захватывало дух, приковывало взгляд, заставляло сердце биться чаще, чувствовать, что всё в мире скоротечно и бренно. Ибо даже, если через столетия Минратос падет, океан все так же будет существовать, а сам Художник давно истлеет. Но такие мысли вовсе не угнетали его, а грусть, что при этом возникала, не отягощала душу, наоборот побуждая к действиям и творчеству. О да, ему нравилось это ощущение.       Находясь в задумчивости, Художник спрыгнул с верхнего этажа башни, и, не долетев до земли, исчез во внезапно поглотившей его дымке. Материализовавшись в отдаленном уголке парка Академии, он уселся на теплой земле под раскидистым деревом, судя по всему таким же старым, как само учебное заведение, и, расслабившись, поглядел на чистое небо, что далеко на востоке затянуто белыми пушистыми облаками. Замечательный день, если бы еще солнце не пекло так нещадно. Говорят, далеко на юге Тедаса земля покрыта снегом почти круглый год, а в горах он вовсе не сходит. Интересно, каково это? Испытывать постоянный холод, скорее всего, еще хуже, чем изнуряющую жару.

Within Temptation – Murder

      Раскрыв книгу, Художник погрузился в чтение. В этой части парка было необычайно тихо, и все, кто сюда забредал, либо хотели побыть вдали от всех, либо желали что-то скрыть. Второй вариант касается вечернего времени, днем же тут обычно бывали одиночки. Поэтому, когда он ощутил приближение группы магов, моментально закрыл книгу и, поднявшись на ноги, окружил себя защитным барьером. Интуиция подсказывала, что те здесь не с целью прогулки.       Поверх щита, созданного Художником, возник другой: обширный, крепкий, покрывший не только его, но и несколько метров пространства по кругу. Его заклинание развеялось, поглощенное более мощным. Переместиться не получилось, магия не отзывалась. Вот демоны! Оглянувшись, Художник заметил, как по сторонам от него в тени стоят как минимум трое магов, и антимагический барьер – их рук дело. Интересная вариация заклинания: вместо защиты от воздействия магических способностей, не дает их использовать. Как ни странно, в Художнике возникло любопытство. Намечалось что-то интересное. Судя по мантиям, эти трое уже чародеи, а не маги вроде него, и лишь подготовили сцену для главных актеров. Он даже догадывался, для кого. Впервые его удостоили таким вниманием.       Скрестив руки на груди, Художник со скептическим выражением лица наблюдал, как из-за поворота, скрытого зарослями неостриженного кустарника один за другим выходит еще троица гостей, а следом, самодовольно виляя бедрами, с торжествующей улыбкой на неидеальном лице, шествует, как он и предполагал, Талила. Недооценил её, весьма обидчивая, самолюбивая и мстительная особа оказалась, а, ко всему прочему, изобретательная.       Двое, скрывающие лица в тени глубоких капюшонов темно-фиолетовых мантий учащихся Академии, остались стоять в стороне, а бывшая натурщица и коренастый парень, который, как припоминал Художник, специализируется на стихийной магии, остановились недалеко от границы барьера. Он не контактировал с этим защитником добродетели ранее, но у их учебных потоков бывают объединенные лекции по общим для разных ветвей магии темам. Этот субъект оказался смышленее остальных, кто приходил к Художнику с разборками по поводу, якобы, оскорблений девушек, и попросил помощи своих дружков, дабы не получить неожиданный удар в спину.       Несмотря на общественное мнение, дуэль магов не настолько зрелищна, как сопорати представляют себе, во всяком случае, не поединок в стенах учебного заведения между его воспитанниками. Бои вне образовательной программы и без надзора преподавателей запрещены, но, де-факто, тайком практикуются постоянно. Барьер, что охватывает всю территорию Академии, вмиг определяет любую магию, наносящую вред организму или непосредственно влияющую на его магическую и жизненную энергии. Поэтому остается только один способ выяснения отношений, не отличающийся никакой оригинальностью, – на кулаках. Довольно низкое занятие для магов-потомков знаменитых семей, но, к сожалению, варварские эмоции, вроде мести и ярости, не обходят стороной даже элиту тевинтерского общества, в особенности подростков.       Все-таки некое отличие обычной драки от поединка между магами-учащимися существует – заклинания, которые напрямую не влияют на противника, вроде барьеров и чар, усиливающих физическую защиту или атаку, можно использовать, не опасаясь быть замеченным охранной системой Академии. И маги, умеющие успешно использовать в бою имеющиеся у них преимущества, обычно выходят из него победителями. По сути, не обязательно даже уметь драться при наличии определенных способностей и изобретательности.       Почитатель обиженной дамы, видимо, решил сравнять шансы на победу, лишив противника возможности перемещаться в пространстве. Художнику это даже польстило, стольких магов привел ради него одного! Что ж, поединок обещает быть непростым. Только вряд ли, в случае проигрыша рыцаря, к нему на помощь не придут остальные присутствующие.       С идеальной осанкой и презрительным взглядом с высоты своего роста Художник выглядел настолько спокойно и уверенно, что создавалось впечатление, будто какие-то мелкие, ничего не значащие падальщики собрались вокруг величественного хищника. Словно не его сейчас загнали в ловушку, а он сам собирается поймать жертв в капкан. Уверенность в собственных силах и отсутствие страха – немаловажный фактор, влияющий на исход боя, который, впрочем, начинается еще до нанесения первого удара. И начальная атака – психологическая. А если показал страх – считай, проиграл, даже еще не вступил в схватку.       Встретившись со взглядом оппонента, Художник, вцепился в него, словно пытаясь выцарапать его глаза на расстоянии. Тот, как и ожидалось, с непоколебимостью ответил на вызов, естественно, в случае бойни перевес сил на его стороне, да и не известно, какие у него способности наготове. Этот экземпляр, Художник был уверен, не полез бы в драку, не рассчитав сил. Тем не менее, он еще выше приподнял подбородок и криво улыбнулся, не прерывая зрительного контакта.       – Ты обидел девушку. Извиняйся! – наконец, изъявил свое требование защитник добродетели. Видя, что его старания напугать соперника таким количеством помощников, не возымели никакого успеха, он решил показать свое превосходство, похабно обвив рукой талию подопечной. Можно подумать, это как-то могло расстроить Художника.       Ведал бы рыцарь, что Талила делала час назад, показывал бы тогда свое благородство? Или знает, но не прочь получить свою долю? Сейчас всё это показалось Художнику до жути противным, но, тем не менее, он смог сдержать гримасу отвращения и будничным тоном поинтересовался:       – Как я могу обидеть то, что не понимает, о чем я говорю?       Возникла пауза, в течение которой гости усиленно размышляли над услышанной фразой. А в это время Художник стянул с себя мантию, оставаясь в черной рубашке и коротких кожаных бриджах, зная, что так намного удобнее двигаться во время драки, легче маневрировать и меньше вероятность, что противник уцепится за одежду. Закинув мантию за спину и придерживая её рукой, он уже придумал, как она ему послужит.       В итоге девушка воскликнула:       – Что?! Дами, он снова меня оскорбляет! – с истеричной ноткой в голосе, расстроено скривив лицо, пожаловалась девушка своему защитнику.       Дами? Какое бездарное сокращение имени! Боги, что за глупец этот парень? Им помыкают, а он ничего не видит дальше своего носа.       Возможно, сначала стоило поговорить, но за правду Художник извиняться не собирался, да и с таким количеством народу не приходят, чтобы вести беседу. Уже давно никто не пытался с ним драться, потому как поймать его, даже барьером в поединке один на один было сложно. Поэтому некоторые учащиеся смотрели на него со злобой и завистью: одни в желании отомстить, другие – прославиться среди женской аудитории.       Но теперь придется полагаться только на грубую силу, которой Художнику все-таки не хватает для открытого боя с противником более плотной комплекции. Он вовсе не был расхлябанным, ибо при обучении магии, тело тренировали наряду с духом, поэтому физически развит, телосложение жилистое, худощавое, но кисти творческого человека изящные, тонкие, вовсе не предназначенные для битвы. В связи с этим, он старался по возможности избегать ударов кулаками, но, как правило, после драки они всегда были разбиты. Его боевые навыки в основном были на уровне защиты и уворотов, прямых атак никогда не использовал, только лишь контрудары, но в основном – внезапные атаки после перемещения.       Сейчас же нельзя было подпускать оппонента слишком близко, иначе, существовала вероятность, что, пропусти Художник один правильно поставленный удар, считай, бой проигран. Но, будучи выше противника почти на голову, выпадала возможность, наносить удары, пока тот еще не дотянулся. Придется проявлять инициативу, которой в бою он постоянно избегал.       Убрав руку с талии девушки, Дамиан направился в сторону пленника, и, войдя внутрь барьера, остановился в отдалении.       – На этот раз будет честный бой, а без своих перемещений ты не сможешь выиграть.       Художник ставил на скорость своей реакции, ловкость и подвижность, поэтому решил вывести противника из себя и использовать вспышку слепой ярости в своих целях. Он напряг тело, концентрируясь, приводя себя в готовность, и, отвечая с насмешкой, уже ожидал атаку:       – Продолжай тешить себя иллюзиями, Дами, – имя было озвучено с такой брезгливостью, будто он говорил о таракане в своем обеденном блюде.       Скрипнув зубами, защитник добродетели метнулся к пленнику, теперь намереваясь, судя по всему, отомстить не только за честь Талилы, но и за свою. Мгновенно оценив ситуацию, Художник вовремя увернулся в противоположную от руки сторону, накидывая на голову соперника мантию, и, оказавшись сбоку от него, нанес одной рукой удар в бок.       Слабый, девчоночий. Позор.       Когда противник повернулся, стягивая с себя ткань, его лицо встретилось со вторым кулаком Художника. Золотые браслеты на запястье с мелодичным перестуком скользнули по инерции вдоль предплечья.       Что ж, на этот раз лучше, но всё равно не достаточно сильно.       Тем не менее, неожиданный удар в голову заставил Дамиана схватиться за нос и, удивленно распахнув глаза, сделать шаг назад.       Отходя на безопасное расстояние, Художник сжал кулаки. Пульсируют, ноют, уже забыл каково это. Острые ногти, вероятно, порезали ладонь. Похоже, еще потянул связки на левом запястье. Хотелось поглядеть, появились ли раны, но этим занимаются после боя, а не по время него.       – Что ты говорил о перемещениях, Дами? – он продолжил поддразнивать оппонента, усиливая приступ гнева, заставляя того забыть об осторожности.       Обнаружив кровь на ладони, с яростным рыком противник снова бросился к Художнику, но, так и не приблизившись на достаточное расстояние для атаки, получил удар ногой в голень.       Такой прием обычно сбивал противника с ног, но этот экземпляр оказался крепким и лишь пошатнулся. Попытавшись воспользоваться секундным замешательством врага, Художник решился провести, как ему показалось, решающий удар в челюсть, но противник успел сориентироваться: опустив голову и, подныривая под выпущенную вперед руку, ушел от атаки. Схватившись за рубашку Художника в районе талии, другой рукой Дамиан с остервенением начал наносить удары в грудь.       Художник охнул, сгибаясь, и, вцепившись в волосы противника, рванул его от себя, одновременно от души ударив того коленом в живот. Не единожды. Заставляя оппонента опустить туловище почти параллельно земле и оставить в покое одежду Художника. Удар локтем по затылку. Противник, наконец, падает.       Неподалеку раздался расстроенный женский вздох. Поединок можно считать завершенным, но компания расходиться не собиралась. Никто даже не сдвинулся с места. Что они задумали? Набросятся все вместе?       Дамиан со стонами поднялся на ноги, слегка пошатываясь и держась за живот. Глаза наполнены невероятной ненавистью, лицо исказила гримаса злости. Не ожидал, видимо, такого исхода событий и позора перед девушкой и друзьями.       За долю секунды энергетика пространства изменилась: барьер стремительно уменьшился, заключая в себя только Художника, приковывая к месту, не давая возможности выйти за его пределы либо воспользоваться магией. Честный бой значит?       Бойня.       Только что едва стоящий на ногах противник уверенным шагом преодолел разделяющее их расстояние. Наверняка, не находясь под влиянием антимагического барьера, использовал какое-то восстанавливающее заклинание. Но изнутри было невозможно определить.       Сделав ловкий маневр, насколько возможно в тесном колпаке, Художник схватил противника за предплечье, блокируя его атаку и одновременно ощутив возникшую рядом магию, но, не имея возможности отдалиться, пропустил резкий удар в лицо, внезапно оказавшийся довольно сильным. Кулак рассек кожу на щеке и задел край губ, толкнув Художника на границу барьера, ударяя об него спиной.       Дезориентированный, он медленно сполз по невидимой, но ощущаемой стене. В один миг шум заглушил все звуки, разум отключился, уступив в голове место искрящейся перед глазами всепоглощающей боли, во рту возник знакомый противный металлический привкус, из раны на щеке по шее потекла кровь. Когда через несколько мгновений умение соображать вернулось к Художнику, краем сознания он понял, что голый кулак не мог произвести такой удар. Защитник добродетели, проигрывая, не побрезговал воспользоваться аурой силы. Вот какое нынче благородство.       Границы расширились, и Художник упал на спину. Бок обожгло, заставляя воздух с приглушенным стоном разом выйти из легких, сильный толчок перевернул его на живот. Следующий удар ногой пришелся в плечо, но, сквозь боль Художник смог почувствовать, как давящий купол барьера рассеялся, давая ему возможность использовать магию. Секунда – и он уже на другом конце лужайки, превозмогая ломоту в теле, пытается подняться на колени. Художник мог бы оказаться у себя в комнате, но бой еще не окончен, тем более теперь он знал, что не один, и шансы относительно сравнялись.       – Друг мой, на этот раз почитателей твоего творчества собралось больше, чем обычно, – потирая кулак, из тени дерева, где стоял один из магов, поддерживающих барьер, вышел Сетий. В длинной черной чародейской мантии он, похожий на мрачную высокую тень средь бела дня, не спеша, направился в сторону товарища, не обращая ни на кого внимания, будто вокруг вовсе ничего не происходит, и это не он прервал только что разборки магов. Видимо, отражающий барьер не дал никому из присутствующих почувствовать его приближение. – Вижу, ты уже не можешь сдерживать их натиск. Твоя популярность рано или поздно тебя погубит.       Амладарис говорил с ноткой юмора, но во взгляде, рассматривающем разбитое лицо друга, читалось беспокойство. На его шутливый пренебрежительный тон Художник попытался усмехнуться, но жгучая боль охватила половину головы, превратив улыбку в кровавую гримасу.       Противники замерли в нерешительности. Появление еще одного оппонента, тем более чародея-выпускника, в их планы не входило. И проблема даже не в том, что у обидчика девушек появился боевой союзник, а из-за того, что теперь стало бесполезно использовать защитные и усиливающие чары, ибо новый участник драки умел рассеивать творимую магию, при чем не используя никаких барьеров и заклинаний: он мог создавать антимагическую ауру и поддерживать её перманентно.       Амладарис подал другу руку, помогая встать на ноги, и хохотнул:       – Твои и без того полные губы теперь стали еще больше.       Художник никак не отреагировал на эти слова, исследуя обстановку вокруг и вливая магию в ноющие от ударов мышцы. Оставшиеся двое магов, что поддерживали барьер, незаметно удалились, видимо, не готовые к ближнему бою. По сути, остались трое: рыцарь-защитник и его группа поддержки. Девчонку он в расчет не брал.       – Собственно, я не собирался вмешиваться, пока бой был честным.       – Ты наблюдал? – изумился Художник.       – Хм... Я оказался случайным свидетелем, как обиженная дама собирает армию мести. Подумал, в случае чего моя помощь не будет лишней. Ты ведь один.       Маг, с которым он дрался начал пятиться к своим дружкам, те тоже больше не выглядели уверенными в своих силах. Талила, растерянно переводя взгляд со своего защитника на стоящего в отдалении обидчика, не понимала, почему трое не нападают на двоих, тем более один из которых едва поднялся на ноги.       – Вы что ли собираетесь уйти? Этот карикатурщик так и не признал вину! – возмутилась девушка, нагло схватив одного из приведенных ею парней за рукав мантии.       – Действительно, – сплюнув кровь на землю, въедливо бросил Художник, улыбнувшись одной стороной губ. – Решили сбежать, не завершив бой?        Слегка прищурившись, он направил на соперника испытывающий взгляд. Сложно было сказать, что именно заставило противников передумать: нежелание прослыть трусами среди магесс Академии, что, они были уверены, обязательно произойдет, ибо Талила поспособствует, либо то, что избитый оппонент над ними насмехается. Тем не менее, переглянувшись, решили продолжить схватку.       – Я полагаю, ты желаешь отомстить, – рассудительно произнес Сетий. – Тогда те двое – мои. А вы продолжайте.       – Справишься? – Художник перевел взгляд на друга, тот лишь сжал губы и уверенно кивнул.       Амладарис умел рассчитывать силы, значит, оценив ситуацию, он уже выработал план действий. И если сказал, что берет на себя остальных, значит, так и будет, поэтому Художник мог заняться своей целью, уже догадавшись, каким образом друг выведет из боя лишнего соперника. Они, будучи напарниками, не раз участвовали в учебных магических соревнованиях, поэтому доверяли друг другу, чувствовали в бою и понимали без слов. Роль Художника заключалась в ослаблении врагов и влиянии на их разум, Сетий же был ударной силой и владел защитной магией. Будь перед ними настоящие противники, они бы уже давно оказались мертвы.       Ощутив, как по телу пролилась знакомая магия, заставляя грубеть кожу, Художник, мельком взглянув на друга, небрежно бросил:       – Не стоит, Сетий.       Тот приподнял брови, но, тем не менее, развеял каменный доспех.       – Уверен?       Не ответив, Художник переместился за спину приближающегося к нему с кулаками наготове, но уже без бывшего запала, рыцаря и пнул его ногой под колено. Тот, падая, получил еще один сильный удар в спину и распластался лицом на траве. О да, запястья у Художника были тонкие, но вот ноги крепкие и длинные.       Обходя пытающееся подняться тело, он, не глядя, ощутил, как Сетий окружил одного из противников силовым полем, не позволяя двигаться. Не то, чтобы друг умел драться в ближнем бою, ибо это не удел магов, но отведение ударов противника путем создания в нужный момент барьера и контрудары, пусть кривые и не поставленные, позволяли измотать врага, не способного творить магию в силу способности Амладариса рассеивать её. Даже если какие-то атаки врага и попадали в цель, то мастерски созданные защитные чары заметно уменьшали получаемый урон.       Художник не собирался опуститься настолько низко, чтобы бить лежачего, как поступили с ним, но честного боя не будет. На пути к победе все средства приемлемы, в бою нет места благородству, собственно, как и в мире в целом.       Противник, наконец, встал на ноги. В его глазах читался страх. Видимо, его уверенность в собственных силах испарилась в тот момент, когда барьер, блокирующий способности Художника, рассеялся, и появился его друг. Приняв защитную стойку, он начал пятиться назад. Лицо Художника не выражало никаких эмоций, лишь глаза холодно сверкали, выдавая его гнев. Кажется, все-таки скоро кто-то будет извиняться, но уж точно не от сам.       Разгоряченный, тяжело дыша, с раной на щеке, окровавленной шеей и распухшими губами, Художник в два широких шага преодолел расстояние до противника. Отвлекая его ударом в голову, который, тем не менее, прошел вскользь, потому как оппонент сумел частично его отвести, Художник ударил его коленом в пах. Тот согнулся, падая, но подхватившая за ворот мантии ладонь придержала его в полустоячем состоянии. Удар, удар, еще удар. Голова, плечи, спина, без разбора. И с каждым разом движения становились увереннее и сильнее. Ногти врезались в ладонь, кулак горел, но, демон побери, ему это нравилось. А еще неимоверно хотелось магического боя. Затянуть рыцаря в Тень? Сновидец с легкостью мог это совершить, а там они продолжат битву. Эта идея понравилась Художнику.       Толкнув дезориентированного противника на траву, он уселся на него, положил ладонь на его окровавленный лоб, погружая в сон и опускаясь вслед за его душой. Секундное падение, и вот они посреди той же лужайки в парке гимназии, только вокруг никого, кроме них, и краски не настолько яркие, как в реальном мире.       Рыцарь не сразу понял, что происходит, а Художник, резко вскочив на ноги, уже начал воздействовать на него магией, заставляя того метаться на теневой земле с криками ужаса, а сам тем временем поглощал его жизненную энергию, исцеляя свои раны. К щеке, губам, ладоням и туловищу устремилось приятное тепло, ноющая боль начала утихать.       Рассеяв чары страха, чтобы вернуть противнику способность говорить и соображать, склонившись над Дамианом, Художник схватил его, распластавшегося на спине, за мантию и, приподняв туловище над землей, ударил в челюсть. Голова, словно мешок с опилками, безвольно опрокинулась набок.       – Теперь я требую извинений, – удивительно спокойным, до жути безразличным, тоном произнес Сновидец, заглядывая в ничего не понимающие глаза оппонента, зрачки которых, к слову, стали закатываться под веки. Ох демоны! Жив, но в беспамятстве.       – Друг мой, – голос Сетия заставил его обернуться. Тот, судя по всему, спустился за ним в Тень, – нам пора удаляться, учителя на подходе.       Пренебрежительно оттолкнув от себя противника, Художник кивнул на слова напарника, и они вместе устремились за Завесу в материальный мир. Придя в себя, он обнаружил друга рядом, и, не мешкая, схватил его за руку, перемещая их обоих в свою комнату.       Оказавшись на месте, Художник, не произнеся ни слова, упал на кровать, пораженно глядя в потолок. То, что он сейчас совершил, было чистым безумием, но, подняв над головой разбитую в кровь ладонь, почему-то едва заметно улыбнулся. Тот рыцарь так и остался лежать в парке, а его дружки, с которыми дрался Сетий, сбежали. Учителя определенно узнают, что произошло и, конечно же, обвинят во всем именно его с другом. Хотя, Художнику было всё равно: прочитают очередную лекцию, почему нельзя драться и назначат отработки. По каким-то причинам будучи фаворитом у наставников, проблем ему всегда удавалось избегать, чего нельзя было сказать о Амладарисе, которому часто доставалось из-за его вспыльчивого характера, но, тем не менее, даже руководство Академии не решалось строго наказывать наследника одного из самых богатых и влиятельных родов Империи.       Пространство комнаты наполнилось неудержимым хохотом, и Художник повернул голову к его источнику. Усевшийся прямо на столе друг, схватившись рукой за живот и запрокинув голову назад, громко смеялся.       – Ты бы себя видел! – уже успокоившись, сквозь улыбку произнес Сетий. – Столько холодной ненависти! Бррр. Даже в запале затащил несчастного в Тень и за счет него восстановился. Гениально!       – Войти в Тень было спонтанным решением. Я увлекся, – произнес Художник, направляясь к сундуку с вещами.       – Увлекаться чем-то тебе свойственно. Но впервые я видел, как ты абсолютно не контролируешь свои эмоции, – ответил на слова друга Амладарис, а потом со внезапной серьезностью добавил: – И мне это понравилось, – чем заслужил взгляд друга, намекающий на то, что тот несет чушь.       Художник рылся в поисках целебных зелий, замазывая разнообразное содержимое сундука кровью. Раны затянулись, но не окончательно, а ему не нужны были шрамы, да и в теле еще ощущалась боль. Он мог поглотить больше жизненной энергии, но был риск убить противника.       Достав из вещей последний пузырек, Художник обернулся к Сетию, что, продолжая восседать на столе, задумчиво следил за ним. Его губа рассечена: все-таки пропустил удар, но крови почти нет, к сожалению, защитные чары лишь смягчают урон, а не полностью его предотвращают. Еще костяшки пальцев были красными, в остальном же Амладарис выглядел целым и невредимым. Еще бы, в него не прилетал усиленный магией кулак, и ни с чем не сравнимое чувство от пинков ногами он не испытал.       Художник опустошил склянку и бросил её обратно в сундук, захлопнув крышку. Тело внутри начала обволакивать целебная магия, постепенно восстанавливая жизненную энергию, проникая в органы, ткани, концентрируясь в ранах, убирая остатки неприятных ощущений и слабости в мышцах. На завершение этого процесса нужно время, но облегчение пришло почти мгновенно.

Lindsey Stirling and Pentatonix – Radioactive (Imagine Dragons cover)

      Стерев кровь со щеки и шеи рукавом, Художник подошел к Амладарису и, находясь под пристальным взглядом серо-голубых глаз, критически осмотрел лицо друга, затем руки. Целителем он не был, но, наряду с поглощением жизненной энергии, мог её отдавать. Конечно, такого эффекта, как у духовных целителей, это не производило, но мелкие локальные раны поддавались лечению.       Ничего не сказав, он протянул к лицу Сетия руку и аккуратно, практически невесомо, коснулся большим пальцем раны на его нижней губе. Тот не отодвинулся, лишь глаза слегка расширились, выдавая удивление от столь неожиданного поступка. Повреждение, по его мнению, не стоило внимания, но, видимо, Художник по каким-то своим соображениям решил иначе.       Энергия, проникающая в тело Амладариса, заставила его расслабиться и прикрыть глаза, хотя, по сути, друг уже не впервые его лечит, и это было не в новинку.       Исцелив рану, Художник не убрал руку, а зачем-то провел большим пальцем по нижней губе Сетия, затем указательным по верхней. Что-то заставляло его неотрывно смотреть на них. Красивые, идеальные, такие близкие…Его рот неосознанно приоткрылся, будто в удивлении. Ну что может быть необычного в том, что видишь постоянно? Но касался он их едва ли не пару раз за всю жизнь. Эти губы часто улыбались, злились, негодовали. Художник знал все их эмоции, но сейчас, дотрагиваясь до них, он понимал, что его знания не полны. Сейчас будучи приоткрытыми, пропуская частое жаркое дыхание, ему казалось, что они ожидают от него чего-то. Чего? Глупый вопрос, ибо ответ уже несколько невероятно долгих секунд режет мозг, заставляя отстранять его подальше, пытаться загнать в угол. Но бесполезно. Поздно. Образ уже перед глазами, от него не отмахнуться, его не скрыть, не спрятать, не избавиться. Это ужасно! Что он делает?       Ладони обхватили лицо Сетия, и Художник, словно загипнотизированный, полуприкрыв глаза, будто не осознавая того, что совершает, целомудренно поцеловал своего друга в губы, даже не раскрывая рта, лишь касаясь.       Как тот поступит?       Амладарис застыл, не двигаясь, сбит с толку, но Художник не видит его лица. Не отстраняясь, он вдыхает его аромат, вовсе не планируя продолжать целовать, но губы Сетия не сжаты, как он предполагал, и настолько мягкие, что Художник просто не может не продолжить начатое, не пожелать впиться в них в полную силу, испить, смять своими. Со стоном вцепившись в его волосы, Художник притягивает Амладариса ближе к себе, совершая то, что хочет в данный момент, но чего не может понять. А, собственно, как можно это понять? Вокруг него всегда вилось множество девушек. А сейчас... Почему сейчас ему нужен именно он?       Губы Художника захватывают его верхнюю, чувствуя, как Сетий, наконец, медленно словно обреченно, выдыхает, подаваясь ему навстречу, приоткрывая рот, позволяя вцепляться в его губы поцелуем, посасывать, покусывая, словно невинно играясь. Запустив ладонь за шиворот рубашки друга, заставляя его от этого прикосновения устремиться еще ближе, Художник безрассудно позволяет себе совершать что-то без влияния здравого смысла. Второй раз за день. Что с ним происходит? Боги, это же Сетий! Почему он его не остановит?       Эти мысли вынудили Художника отстраниться, отрываясь от уже припухших из-за неудержимых ласк губ, убирая руки от влекущего к себе тела, наконец, поднимая взгляд и сталкиваясь с глазами цвета дождливого неба. И они приковывают его к месту, не давая отойти на безопасное расстояние, разорвать эти непонятные чары, сводящую с ума связь. Сетий глядит на его задумчиво, оценивающе и с нежностью, что заставляет остановиться, стоять на месте, ожидая. Зачем? Потому что этого желает, кажется, все его естество, за исключением всегда чопорного консервативного разума.       Этот зрительный контакт длится, будто целую вечность, лишь два глубоких дыхания нарушают тишину комнаты. Они позабыли, что вечерние занятия уже давно начались. Никто из присутствующих о них даже не вспоминал. Собственно, в данный момент не существовало ни Академии, ни Минратоса, да что там Тевинтера, Тедас улетел к демонам в Тень! Два абсолютно разных взгляда ласкали друг друга, будто влюбленные, что находятся по разные стороны ущелья, и у которых нет возможности выразить нежность другим способом. Но они ведь рядом. Хотя, все равно, словно на разных берегах: отчаянно далеко и невообразимо близко.       Сетий сосредоточенно сводит брови к переносице, видимо, напряженно что-то решая, борясь с собственным «Я». Да, сейчас он остановит это, ибо у всегда уравновешенного Художника снесло крышу. Один из них всегда мог трезво оценить ситуацию.       Боги, ему хотелось, чтобы Амладарис отшутился, как он всегда делает, снимая напряжение и смягчая, казалось бы, безвыходную ситуацию своим заразительным легким юмором. Но вдруг Художник осознал, что смех над его глупым поцелуем просто разорвет ему сердце.       За долю секунды мозг обработал, казалось, миллион вариантов вероятного завершения данного безрассудства, но Сетий, уверенно положив ладонь на его плечо, провел ею по ткани рубашки и вверх по молочно-белой шее, запуская пальцы в волосы на затылке. Художник, опуская голову к ласкающей его ладони, понял, что последний возможный маяк рациональности погас. Непроглядная тьма поглотила его и больше не на что надеяться. Он коснулся руки, что простым прикосновением распространяла жаркие волны по его телу, и скользнул ногтями от запястья к плечу, давая негласное разрешение, согласие, руководство к действию.       Я жду, продолжай…       Возможно, Художник произнес это вслух, помня, что его рот открылся, то ли пропуская сбивчивое дыхание, то ли невнятные слова. Но какая разница, раз Сетий и так всё понял?       Стремительно сдвинувшись на край стола, тот обхватил коленями его бедра, запуская руки под рубашку на гибкой талии, притягивая к себе, страстно впиваясь в полные чувственные губы. Видимо, барьер, защищающий здравый смысл Амладариса, в конце концов, к треклятым демонам разлетелся на сгустки угасающей энергии, заражая его страстью, желанием, похотью. Боги, это же Художник!       Да, он невообразимо красив, утончен, превосходен, невероятно близок, да где там, он был его семьей все годы обучения! Но по какой-то причине, с томительной болезненной необходимостью его желало тело Сетия, хотя часть разума сопротивлялась, но, наперекор ей, другая, наоборот, подгоняла.       Ну же! В твоих руках он стал возбуждающе податлив, а вовсе не холоден и безразличен, как сутки напролет. Очевидно, что ваши стремления совпадают, просто утоли свою внезапно возникшую жажду!       Но как? Сетий не представлял. Нет, представлял. Еще как! Но это казалось абсурдным помешательством. Он никогда не пойдет на это!       Конечно, он так думал, а сам царапал спину Художника, вызывая жалостливые стоны, приглушаемые его поцелуями, бесстыдно вторгался в его послушный рот, исследуя влажным языком. Притянул друга еще ближе, обвив его ногами и упираясь в его бедра возбужденным членом.       Браслеты Художника постукивали, пока его руки скользили по спине Сетия, шее, плечам, рукам. В исступлении до крови царапая ногтями белую кожу, принося боль и наслаждение, а потом чрезвычайно нежно поглаживали, вызывая неконтролируемые спазмы мышц, лихорадочное дрожание, неуправляемые полустоны, тихие вздохи, быстрое дыхание. Пространство наполнилось симфонией пылкого двухголосия, где не было главного исполнителя: они гармонично перекликались, взаимодополняя, вторя друг другу. Сердца работали в сумасшедшем ритме, кровь в жилах пылала, магическая энергия в них обоих двигалась беспорядочными потоками, расточительно излучаясь в пространство.       Художник вжимался в разгоряченный пах, чувствуя ответное возбуждение. Намеренно он слегка присел и резко поднялся, а потом воскликнул от того, что зубы Сетия чересчур крепко сомкнулись на его губе, приглушая восторженный крик.       Ладони схватили его предплечья, грубо отодвигая. Амладарис спрыгнул со стола, не выпуская Художника из хватки, и, протащив несколько шагов, бесцеремонно толкнул на кровать. И он позволил это, преисполненный жажды прикосновений. Ему хотелось почувствовать их, насытиться до потери сознания. По какой-то причине нехватка ласки именно со стороны Сетия стала просто мучительной необходимостью.       В серо-голубых глазах испуг смешался с нетерпением. Совсем немного, еще чуть-чуть, и он остановится. Лишь утолит это странную потребность почувствовать кожу Художника под своими ладонями. И всё. Он прекратит это. Несмотря на то, как призывно смотрят на него сияющие солнечные глаза. Демоны! Это всё происки демонов, определенно. Думат, отрезви его разум! Но Бог Тишины молчал, очередной раз подтверждая свой титул. Поэтому, окинув взглядом лежащего на кровати друга, сжав челюсти до скипа зубов, Сетий сел сверху.       Художник, прикрыв глаза, натужно вздохнул, ощутив, как его болезненно пульсирующего члена коснулся такой же твердый и разгоряченный. Неосознанно он приподнял бедра, выгибаясь, намереваясь усилить давление. После треска, с которым руки Амладариса разрывали черную окровавленную рубашку, отрывая от ткани пуговицы, Художник ощутил, как горячие и до беспамятства желанные ладони с нажимом скользнули от талии вверх по груди. На этот раз он, не сдерживаясь, издал громкий отчаянный стон наслаждения, притянул желанное тело к себе, в страстном безумии поднимая рубаху Сетия, чтобы соприкоснуться телами, оказаться ближе, насколько это в данный момент возможно.       Жаркий упругий язык скользнул по шее Художника, его и без того дрожащее тело дернулось, вырывая из хаотично работающих легких очередной хриплый вздох. О Боги, что он творит? Это ведь…божественно.       Влажный след прошел вдоль плеча, опускаясь по груди, и внезапно губы сомкнулись на возбужденном до твердой горошины соске. Гибкое тело изогнулось навстречу поцелую, и Амладарис, обняв спину Художника руками, приподнял над кроватью, не давая ей обратно опуститься на простыни, продолжая пылкую пытку, покусывая следующий сосок, опускаясь поцелуями к низу живота, одновременно с этим проводя ногтями по чувствительной спине.       Художник потерял рассудок, точь-в-точь как девчонки от его прикосновений, только сейчас он находился в руках Сетия, и это могло быть до ужаса пугающим, если бы не страсть, напрочь отбившая здравый смысл.       Движение энергии в его теле ускорилось и перестало иметь хаотичный характер, обретая направленность, усиливаясь. И в какой-то момент Художник осознал, что именно с ним происходит, какое чувство возникло в нем наряду с возбуждением и стремительно заменяло его.       Боги! Неужели сейчас?!       Взяв Сетия за плечи, он мягко отстранил его и сел. Глядя в его растерянное озадаченное лицо, нашел взглядом шрам над губой и каким-то монотонным завороженным голосом проговорил:       – Мне нужно написать твой портрет, – и метнулся к шкафу в поисках бумаги и чертежного стержня.       – Часто ты таким способом сбегаешь? – отшутился в своей манере Сетий, тем не менее, не сумев скрыть обеспокоенность поведением друга.       Усевшись на кровать, тот положил на колени книгу, а сверху чистый лист, даже не удосужившись воспользоваться мольбертом. Его руки тряслись, глядя на них, Амладарис не мог понять, как тот собирается рисовать. Дыхание Художника становилось прерывистым, словно в панике.       – Не понимаю, – прошептал он, поднимая на друга взгляд, в котором действительно читался страх, – только пару часов назад я рисовал, и следующий приступ не должен был проявиться еще несколько дней, – Художник глубоко вздохнул, успокаивая нервную дрожь. От позвоночника к рукам и в голову прошла знакомая волна магии, ладони покалывало, и это ощущение усиливалось, вызывая нетерпение.       Ему не нужно было изучать натурщика, он знал лицо друга до мелких деталей, поэтому сразу начал изображать его на бумаге. Художник видел конечный результат, понимал, что именно нужно изменить. Это знание причиняло какую-то непонятную боль, тягостную, но, тем не менее, приятную, заставляющую его скорее излить свои терзания на бумаге. Стержень скользил по листу с невероятной скоростью.       Быстрее! Нужно быстрее! Но почему? Что происходит? Такого невероятного форсирования этапов его странной способности еще никогда не было. Обычно всё происходило размеренно, без спешки, а сейчас сошедшая с ума магия подстегивала его, словно штормовой ветер корабль с поднятыми парусами.       Художник сжал челюсть и скрипнул зубами, ощущая, как стремительно растущая концентрация магической энергии в его мозгу вот-вот окунет его в долгожданное забытье, и в следующий момент сознательные мыслительные процессы приостановились.       Сетий наблюдал за происходящим с настороженностью и волнением. Вот, значит, что происходит с его другом в последний год. Он упоминал об этом, но Амладарис никогда не был свидетелем непосредственно самого, как Художник выражается, «приступа». Сейчас же он отчетливо видел, что в нем пульсировали потоки мощной магии, сосредотачивающейся в ладонях и мозгу, пытаясь найти воплощение, и, как полагал его друг, то, что необходимо, – это рисование. Когда энергии в жизненном центре стало слишком много, его душа начала балансировать между мирами, грозясь погрузиться в Тень, а сознание отключилось, что обычно происходило с человеком, что находится в полудреме, между сном и явью. В этом состоянии неконтролируемо возникают невероятные образы и фантазии. Выходит, его друг умел находиться в этом полусне и будто изображал увиденное в Тени, находясь в материальном мире. А, может, что-то из-за Завесы направляло или воплощало его энергию? Любопытно.       Спрыгнув со стола, Сетий подошел к Художнику и, присев перед ним, заглянул в широко раскрытые, смотрящие перед собой, а вовсе не на рисунок, необычайно яркие глаза. Одна рука уверенно двигалась над бумагой, делая четкие линии, создающие портрет, другая же, едва заметно подрагивая, лежала на краю листа, придерживая его. Амладарис не знал, можно ли его будить, но ему хотелось прощупать удивительную магию более детально, поэтому, немного помедлив, он все-таки протянул руку и осторожно сомкнул длинные тонкие пальцы на горячей ладони Художника.       В этот момент стержень над бумагой застыл, и пустой отстраненный взгляд опустился к лицу Сетия, постепенно в нем начала появляться осмысленность. Чертежный инструмент, скользнув по бумаге, со стуком приземлился на деревянный пол.       Приоткрыв рот, Художник тяжело дышал, продолжая рассматривать и без того идеально изученное лицо, а затем, медленно подняв руки, накрыл его ладонями. Ощутив почему-то такое неимоверно желанное касание, он со стоном выдохнул, расслабляя напряженное, как струна, тело, и блаженно закрыв глаза. Под веками с готовностью возник образ, невероятно терзающий его последние несколько минут, и магия неконтролируемым потоком полилась сквозь ладони. Художник не осознавал своих действий, но что-то подсказывало ему, что так должно быть, именно к этому он стремился всё время.       Сетий не мог отвести взгляда от взирающих на него с необыкновенным воодушевлением, что почти граничило с безумием, золотых глаз, но все-таки заметил, как изящные руки тянутся к его лицу. Уже определив, что эта магия не опасна, он решил понаблюдать, что же произойдет, ибо друг, судя по всему, никак не может разобраться, что с ним происходит. Значит, ему нужно помочь.       Тонкие длинные ладони накрыли лицо Амладариса, закрывая глаза, в комнате раздался приглушенный стон облегчения, и в то же мгновение его голову окутала легкая, словно теплый бриз, энергия, проникая под кожу, вызывая на ней легкое приятное покалывание, словно при умывании студеной водой, но холодно вовсе не было. Магия опустилась вниз по шее, и возникло ощущение, будто по ней скользнули теплые пальцы. Тело Сетия слегка вздрогнуло, он подался навстречу касающимся его ладоням, перестав осторожничать. Он тоже понятия не имел, что это такое, но чувство было невероятным.       В какой-то момент поток энергии прекратился, а руки, к которым он прильнул, резко отстранились, и Амладарис столкнулся с озадаченным взглядом друга, что стремительно становился удивленным, а затем ошеломленным. Цепкие пальцы Художника схватила его за подбородок, повернув лицо сначала в одну сторону, затем в другую.       – О Боги, – прошептал он.       Тут Сетий не выдержал и, подскочив на ноги, помчался к зеркалу.       – Демон меня раздери! – ощупывая лицо, воскликнул Амладарис.       Пропали уже обозначившиеся небольшие морщины, веки над глазами слегка приподнялись, нос стал более эстетичным, но вовсе не это поразило Сетия: его ненавистный шрам над губой исчез. Хотя в целом почти ничего не изменилось. Он повернулся к другу, восторженно сделав вывод:       – Это же магия иллюзии!       Художник уже сам это понял, но данное открытие почему-то не обрадовало его. Пожав плечами, он задумчиво перевел взгляд в окно и апатично произнес:       – Иллюзия долго не существует, особенно без обновления, а портреты живут, пока бумага не истлеет.       Сетий с энтузиазмом, которого ни капли сейчас не было в его друге, уселся рядом с ним на край кровати.       – Впервые вижу, чтобы магия такого рода имела столь интересную специфику. Я так понимаю, то, что ты изливал на бумаге, должно было изображаться на лицах. Следовательно, все те девушки стали бы на какое-то время идеально прекрасными. Вдобавок при пике твоего творения, тебя почти забросило в Тень, душа находилась на грани перехода, но, каким-то образом ты удерживал это состояние. Довольно занимательно. Это нужно исследовать, – Сетий потер подбородок. – Очень похоже на силу, данную Богом Красоты, – после этих слов Художник резко повернулся к другу, перестав созерцать ясное небо за окном, и удивленно приподнял бровь. Тем временем Амладарис продолжал размышлять: – Будто касаясь Завесы, ты получаешь из Тени волю Уртемиэля, а тем временем твое тело исполняет её.       – Звучит совсем уж неправдоподобно.       – Сам подумай, каким образом главные служители Богов получают свою особую силу?       Художник ничего не ответил, ибо его идеи были одна противоречивее другой.       Сетий мечтательно вздохнул:       – Помнишь, как мы, еще обучаясь в школе магии, грезили Верховными Жрецами и фантазировали, как станем ими, когда вырастем, – он хохотнул. – Даже сценки отыгрывали, вот забавно было! Ты, кстати, всегда был служителем Уртемиэля.       Вспоминая уже ушедшее и кажущееся таким далеким детство, Художник улыбнулся, а потом опустил взгляд на свои руки.       – Я помню, Сетий, помню.

***

imax – Kingdom of welcome addiction

      Спустя два месяца Сетий бросил обучение и ушел из Академии на полгода раньше, вернее, его забрали. Всё произошло настолько быстро, что они даже обсудить ничего не успели. Потомки Сновидцев знали, что нужно делать и куда обращаться, если возникают видения, в которых является Бог. И Амладарис знал. Художника разрывала досада, что друг первым делом не пришел поделиться новостью к нему, а теперь нет времени даже на разговор. Несмотря на это, он понимал, что тот всё правильно сделал, ибо сам поступил бы так же.       А сейчас Художник стоит и смотрит на крытый многоместный паланкин, возле которого Сетий беседует с двумя магами в одеяниях последователей Думата. На их лицах нетерпение, а бывший воспитанник Академии говорит без умолка, убеждая.       Кивок. Плечи парня расслабленно опускаются, и он быстрым шагом направляется в сторону стоящего в отдалении Художника.       – Ну что же, друг мой, этот час настал несколько раньше, чем мы планировали, – улыбаясь, промолвил без двух минут послушник Думата. Лицо счастливое, а вот взгляд…       Интересно, как он сам сейчас выглядит? Его глаза такие же печальные, как эти невероятно родные цвета дождливого неба?       Художник недвижим, лицо бесстрастно, на душе пустота, молчит. А что говорить? Хотелось так много сказать, но, когда времени совсем нет, все мысли смешиваются и, кажется, даже язык немеет. Столько всего нужно произнести, но и нечего вовсе.       Какое-то время они просто стоят и смотрят друг на друга. Художник отчаянно старается отпечатать в памяти и без того изученное за десяток лет лицо, все его мельчайшие детали. О Боги, он ведь знал о нем всё! Каким оно станет еще через столько же лет? За два месяца шрам так и не проявился, но чары не будут держаться годы.       Ну же, скажи что-нибудь, демон побери!       Вместо этого Художник протягивает к Сетию руки и укладывает ладони на его лицо. Теперь, после длительных тренировок этой странной способности, сознание с готовностью стремится к Завесе, а магия преображения проникает в тело друга. Он и до этого был прекрасен, идеален, Художник лишь исправил незначительную мелочь, а сейчас нужно закрепить эффект. Сетий ненавидит этот шрам, пусть он не беспокоит его как можно дольше. Это всё, что Художник мог сказать на прощание, и то без слов. Они ни к чему, когда из хаотичного потока мыслей не можешь выбрать ни одной.       Сознание вернулось через несколько мгновений, и, продолжая излучать энергию, тонкие ладони какое-то время нежно поглаживают лицо, но потом, скользнув к подбородку, отстраняются. Руки бессильно опускаются.       Художник тяжело дышит, сжимая зубы и кулаки. В груди поднялась буря, хотелось кричать. Но ему это не свойственно.       Сетий открывает глаза, что были прикрыты, пока он наслаждался проникающей в него теплой магией и заботливыми прикосновениями, и они странно блестят, как морская гладь под лучами золотистого солнца.       Его окликают, торопя.       – Мы еще встретимся и наговоримся вдоволь, – тихо произносит он, сжав плечо Художника. Чересчур крепко, буквально впиваясь пальцами. Но эта боль ничтожна по сравнению с тем, что творится внутри. – Развивай свою Силу. Я уверен, Уртемиэль явится тебе, – напоследок улыбнувшись, но как-то вымученно и натянуто, он поворачивается к нему спиной и уверенно устремляется навстречу своему будущему. Такому, о котором мечтал с детства.       Когда встретимся? Наговоримся ли? Сколько лет ему придется следовать обету молчания в Храме Тишины? Куда забросит их жизнь, как изменит, пока наступит это время? Им обоим уготовлено место в Магистериуме, но когда это произойдет?       Слишком много вопросов, на которые никто не может дать ответ.       Художник был рад за него, но почему-то сердце разрывалось от боли. Это ведь событие, счастье, важный этап в жизни! Но всё должно было быть не так.       Не так внезапно. Не так скоро. Не так малословно. Не так.       Когда экипаж скрылся за воротами Академии, Художник, крепко зажмурив глаза, исчез.

***

      Часть 2. Тишина и Красота       Архитектор шел по длинному, освещенному лишь пламенем редких факелов, коридору. О местоположении зала, в который он направлялся, знали только посвященные, поэтому, несмотря на верхний этаж здания, на пути туда не было даже окон. Представив, каким окажется помещение для собраний Звёздного Синода, новоиспеченный Верховный Жрец Красоты сморщил нос, но вовсе не это его сейчас беспокоило. Во-первых, он не мог непосредственно перенестись туда, ибо не ощущал присутствие этой комнаты в здании вовсе. Довольно сильные чары скрывали её от посторонних глаз и магии. Конечно, слуга должен был сопроводить его, но Архитектор отказался, считав всю необходимую информацию из его памяти.       Во-вторых, ему было любопытно, каким окажется, собственно, собрание элиты Магистериума? Знает ли он этих людей, ибо они скрывают свои личности от остальных членов Сената, да что там, от всех жителей Империи. И ему теперь тоже придется быть инкогнито. Только вот интересно то, что вместе с саном Верховного Жреца и местом в Звёздном Синоде ему было необходимо участвовать в собраниях Магистериума, где должны присутствовать все Верховные Жрецы, выдавая себя за обычных магистров. Таким образом, Архитектор получил пропуск сразу в две сильнейшие правящие организации. Хотя, место в Сенате у него было по праву наследования, только отец, будучи довольно энергичной личностью, всё это время не хотел уходить на покой и отдавать сыну путь в сборище власти, интриг и противостояний, да и ему, на самом деле, некогда было думать о политике, хотя, сейчас она ему тоже чужда. Но, когда Архитектор достиг своей цели, получив титул главного последователя Уртемиэля, его отцу ничего не оставалось, как покорно, хотя и с гордостью за сына, сложить свои полномочия и, наконец, спокойно доживать старость, ибо двоих представителей одной семьи быть в правительстве не может.       Вопросы так и бурлили в голове, пока он уверенным шагом направлялся к двери, которая, наконец, обозначилась в конце длинного коридора. Как они отнесутся к нему? Стоило ли надевать маску, если Жрецы, заседая также в Магистериуме, наверняка знают друг друга? Но этого требовал этикет главных служителей культа, кроме того, так он все-таки чувствовал себя увереннее, поэтому лицо Архитектор скрыл, а использовать ритуальное облачение для собраний посчитал нецелесообразным. В самом деле, не проводят же они ритуалы на заседаниях?       Как только после предстоящего празднования Сатиналии начнется новая сессия Сената, он сможет определить кто есть кто. А пока что так сложилось, что его знакомство с законодательной властью начинается не с заседания самого Магистериума, а его элиты.       Чем ближе он подходил к залу, тем сильнее ощущал блокирующие магию чары. Остановившись перед высокой двустворчатой дверью, он глубоко вдохнул, успокаивая дыхание после быстрой ходьбы, гордо поднял подбородок, а затем, решительно толкнув створки, вошел внутрь.       В просторной круглой комнате, только что наполненной голосами, воцарилась тишина, и шесть пар глаз сквозь прорези масок устремились на новоприбывшего. Судя по всему, ожидая его прихода, Жрецы беседовали. Женщина сидела в кресле, возле нее прямо на столе расположился странного вида мужчина, а рядом с ними стояли еще трое. На другой стороне стола, прямо напротив двери сидел еще один мужчина в черной маске. Оперев руки локтями о стол и переплетя длинные пальцы, он прислонился к ним губами и взирал на Архитектора, как все остальные. Возникло смутное чувство, что он знает этого человека, хотя не видит даже лица, лишь руки. Определенно, где-то уже видел и запомнил. Хотя, похоже, дело даже не в них, энергия вокруг…       – А мы уже думали, что наш новый Жрец Красоты заплутал по дороге, – насмешливый громкий голос заставил Архитектора перевести взгляд на его обладателя. – Хотя я всё же поставил на то, что ты передумал быть участником наших посиделок, – мужчина, бесстыдно восседающий на столе, захохотал.       Что за ахинею он несет?       Двое Жрецов, видимо, посчитав его слова смешными, улыбнулись, один скривился, единственная среди них женщина хмыкнула, а Жрец в черном всё так же задумчиво взирал на него, никак не отреагировав на слова коллеги.       – Не стоит обращать внимания, – поджав губы, чопорно произнесла Хранительница Таин. – Жрец Зазикеля просто очередной раз подтверждает правильность своего титула.       Безумец Хаоса, значит.       А он-то думал, что войдет и поздоровается со всеми. Ничем не выдав своего удивления, Архитектор, высокомерно взирая на присутствующих, холодно произнес, отвечая на издевку Жреца Зазикеля:       – Ожидание – вещь полезная. Оно усиливает эффект удовлетворения при достижении желаемого. Надеюсь, вас достаточно порадовало моё прибытие. Или стоило еще немного задержаться?       Безумец снова разразился смехом, на этот раз запрокинув голову и хохоча в куполообразный потолок. Несколько Жрецов тоже оценили шутку, но позволили себе лишь ухмылки.       – Мне определенно нравится новый коллега! – спрыгнув со стола, Безумец направился к своему месту, по пути добавив: – Добро пожаловать в нашу скромную семью, – и снова хохотнул.       Единственное пустующее место было как раз спиной к двери и напротив мужчины, что до сих пор даже не шелохнулся. Может, он спит вообще? В тени прорезей маски глаз не увидеть. После юморного Безумца, который, к слову, даже в некоторой степени понравился Архитектору, он уже не удивится, если кто-то начнет вышивать крестиком во время собрания, писать стихи или дремать.       Но едва Архитектор уселся в свободное кресло, произошло то, что заставило его даже не изумиться, а на несколько секунд ошеломило.       – Раз все в сборе, предлагаю начать собрание, – наконец, заговорил мужчина в черной маске и выровнялся в кресле, отводя руки от лица.       Этот голос.       Архитектор вздрогнул от неожиданности, напрягся, сердце подпрыгнуло прямо к горлу, мозг сжал спазм от мгновенно хлынувшего в кровь адреналина, а взгляд уперся в шрам над губой человека напротив.       Голос, который он не забыл спустя десять лет. Не смог, даже когда хотел. Всё тот же, но другой. Голос взрослого мужчины, а не двадцатилетнего парня. Сейчас Архитектор понял, что аура, наполняющая пространство исходит от Сетия. Обучаясь в Академии, они не раз были напарниками в соревнованиях и драках, поэтому энергия была ему знакома, хотя с тех пор всё-таки изменилась. Выходит, это Сетий пару лет назад сменил Верховного Жреца Думата.       В этот момент он был несказанно рад, что находится в маске, скрывающей его глаза, но жалел, что не видел ЕГО глаз. Хотя, определенно, он глядел на него, всё время наблюдал, не двигаясь, не отводя взгляда. Рассматривал? Тайком, не выдавая себя? Зачем?       Первый эффект схлынул, и Архитектор чувствовал, как его охватывает злость. Десять лет! И Сетий даже не пытался с ним связаться, даже скупой записки не соизволил написать. Художник всё ждал, когда окончится обет молчания, и Амладарис выполнит свое обещание, найдет его, и они наговорятся вдоволь, расскажут друг другу обо всём, что случилось с ними за всё время, пока они были порознь. Но Сетий не явил себя ни через месяц, ни через год, ни через пять или десять лет.       Несмотря на внешнюю холодность и спокойствие, в Архитекторе кипел гнев. Он даже представил, как хватает Сетия за плечи и от души трясет, заставляя признать свои ошибки. Когда пришла мысль ударить его кулаком, он перевел взгляд на отвратительного цвета стену и стал её рассматривать. Боги, ему же не шестнадцать лет, а драки – удел спесивых подростков.        – Темой нашей встречи, как вы уже знаете, является подготовка к предстоящему празднеству Сатиналии, – начал заседание Жрец Думата. Видимо, являясь последователем Бога, главенствующего над пантеоном, в его обязанности входило руководить собраниями. – Я полагаю, никто не против сначала выслушать предложения представителя божества, которому посвящено это событие.       – Сегодня определенно мой день! – с запалом воскликнул Безумец Хаоса, а потом заговорщическим тоном проговорил, подаваясь вперед к столу и окидывая всех взглядом: – У меня есть несколько невероятно интересных идей!       Архитектор не слушал, уйдя в себя. Ему нужно было отвлечься от мыслей, занять себя чем-нибудь, поэтому он оценивающе взирал на рельефные стены из бело-серого мрамора, высокий куполообразный бежевый потолок, украшенный незатейливой лепкой, на консервативный деревянный стол, у него даже шея заболела от того, что он глядел куда угодно, только не перед собой.       Чем только занимался предыдущий Жрец Красоты? Помещение было невероятно скучным и буквально давило на творческий разум. И вот уже перед глазами Архитектора обстановка изменяется, стремительно превращая большую комнату в зал для заседаний, а не для засыпаний. Желание преобразить пространство мгновенно заняло мысли Архитектора, как это часто с ним происходило, в душе возникло нетерпение, он был готов вскочить с места и воплощать заполонившие его воображение образы, вот только магию блокировало умение Жреца Думата.       Поглядев на Сетия. что наблюдал за произносящей речь Жрицей Разикаль, Архитектор, перебив её, уверенно произнес:       – Развей магическую тишину.       Присутствующие второй раз за последние полчаса, все, как один, устремили на Архитектора взгляды, Хранительница Тайн даже рот не закрыла.       – Прошу прощения, – с неким опозданием извинился Жрец Красоты. – Если ранее вы проводили заседания в столь унылом месте, то теперь такого не будет, я изменю его, – он самоуверенно вздернул подбородок, обращаясь ко всем, но продолжая глядеть на Жреца Думата, будто слова адресованы именно ему. – Нужно всё исправить.

Sick Puppies – You're Going Down

      Чары рассеялись и Архитектор, с достоинством поднявшись с кресла, под пристальным взглядом присутствующих отошел на несколько шагов от стола, сделал глубокий вдох и медленный выдох, отпуская сознание к Завесе, но при этом сохраняя способность мыслить, откинул голову назад и прикрыл глаза. Черные волосы опустились почти до талии, контрастируя с цветом длинной белой робы Архитектора, расшитой золотыми нитями.       Материала для создания задуманного здесь практически нет, поэтому в большинстве своем придется создавать иллюзии, а не работать с физической материей. Не беда, позже он распорядится, чтобы сюда доставили всё необходимое, и тогда Архитектор придаст залу окончательный облик.       Коричневый пол, начиная от его ног, менял цвет, расходясь к границам зала, словно лепестки белого цветка, ближе к краю комнаты плавно переходя в золотой. В самом центре на блестящем полу полыхнули очертания символа Империи. Если смотреть сверху, то было похоже, что Дракон держит в лапах стол и сидящих вокруг него людей.       Тонкие изящные руки медленно скользнули вверх, перестук золотых браслетов на левой руке на мгновение нарушил тишину, с которой Жрецы наблюдали за его действиями. Одновременно с этим движением стены начал преображаться, от пола вверх к сводам потолка по серому мрамору поднималась белизна, рельеф менялся, окружность комнаты разделилась на семь одинаковых по размеру секций. По их границам вырастали живописные золотые пилястры, под самым потолком обозначился карниз, обрамивший верх стен по кругу.       Пространство комнаты кардинально изменилось, она стала заметно шире, больше не угнетала разум и не давила на мозг, кажется, даже дышать стало легче и свободнее.       Архитектор взмахнул руками, словно отстраняя что-то от себя, и в разделенных секциях одновременно возникли семь ниш с арочным обрамлением. По белизне стен между пилястр проступал алый узор, оплетающий ниши, словно лоза, что по цвету очень напоминает кровь. Открыв глаза, Архитектор направился к одной из них.       На его лице читалось умиротворение, отсутствовала привычная надменность и высокомерность, в глазах не было холодности, а на губах играла легкая улыбка. Боги, как же он любил своё дело! Создавать прекрасное было его призванием, и он получал от этого неимоверную радость и наслаждение. Ему казалось, будто во время этого процесса он обретает невероятную легкость, а за спиной вырастают крылья, душа выходит из своего ледяного убежища и готова объять весь мир, преобразить, усовершенствовать, желая нести Красоту везде и всюду. Если бы только это было возможно! Но сил Архитектора не хватит на Тедас, даже в Минратосе создание прекрасного основано на использовании крови. Такова цена Красоты. И среди девственно белых стен, обрамленных сияющим золотом, красный орнамент оказался как нельзя кстати, ибо отображает место жертвоприношений в жизни Империи.       Следующий этап требовал большей концентрации и детализации объекта. Семь экземпляров, далеко же он решил зайти! Архитектор улыбнулся еще шире. Ему всегда нравились трудности, но его собственного запаса энергии должно хватить. Он не будет создавать устойчивую иллюзию, всего на пару дней. По его планам уже завтра он явится сюда с материалами и рабами и декорирует зал по-настоящему. А сейчас лишь баловство для собственного удовольствия. Хотя, возможно, дело даже не в этом, а в ком-то, кто сейчас смотрит на него?       Конечно же, Сетий наблюдал, причем затаив дыхание, с каким-то непонятным трепетом в душе. Да он с первого дня их знакомства восторгался его талантом! Но тогда, он точно помнил, Художник изображал яблоки, сейчас же его холстом была комната, а красками магия. Архитектор слишком отличается от остальных Жрецов, слишком удивительный, выделяющийся своей исключительностью, вызывающий восхищение.       Сетий ожидал его появления, глядя на дверь, пока остальные члены Звездного Синода промывали кости еще не прибывшему новому коллеге. Ему казалось, что он был готов к его приходу, он ведь не раз видел его, уже посвященного в жрецы, на праздниках в честь Уртемиэля, да и совместных с другими божествами. Но не решался подойти, да что там, избегал встречи. С момента, когда Амладариса подняли из ранга послушника, он был в курсе всего, что происходило с другом. Сам он редко мог отлучиться из Храма Тишины, что находился за городом, поэтому нужные люди просто поставляли ему информацию. От шпионов Сетий узнал, что Художник претендует на место главного последователя Уртемиэля, и ни капли не сомневался, что он его займет. Поэтому, когда неделю назад сан Верховного Жреца Красоты принял другой человек, Сетий был уверен, что на заседании Звёздного Синода, он, наконец, встретится с Художником.       Будучи младшим служителем, не имел ни времени и ни возможности с ним связаться, а потом умер отец, и на его плечи одним махом свалилось управление необъятными землями и поместьями рода Амладарис, а в довершение ко всему – место в Магистериуме. Причем ему нужно было не просто отсиживаться на собраниях, от него, как от предыдущего представителя его семьи, ожидали мудрости, взвешенных решений и хорошей хватки. Ибо Амладарисы – элита, их слово в законодательном органе огромной Империи всегда имело вес, к нему прислушивались, никогда не обходя стороной. Поэтому Сетию пришлось, не покидая служения в храме, будучи уже приближенным к предыдущему Верховному Жрецу Думата, окунуться с головой в политику, погрузиться в это болото и, задыхаясь в топях, наглотавшись гниющей воды, учиться держаться на плаву. Да что там, ему нужно было сделать так, чтобы болото ему подчинялось, а не хотело проглотить и переработать! И, демон побери, Сетию это удалось и уже спустя год непосильного труда среди сенатского кодла он чувствовал себя, словно рыба в воде, причем хищная. Но, кажется, это стоило ему нескольких лет жизни, ибо из-за постоянного напряжения и ответственности он начал седеть, да и лоб испещрен морщинами.       Интересно, как на изменения в его внешности отреагирует Художник? Хм, Архитектор. Лицо которого после Академии стало еще более привлекательным, если такое вообще возможно. О Боги, когда тот распахнул створки, ворвавшись в зал, Сетию на мгновение показалось, что он смотрит на Солнце. Вот только окон здесь не было, да и небом сейчас повелевала Луна. Но после открытия двери из-за возникшего движения воздуха широкие рукава, полы накидки и робы несколько мгновений развивались, а золотые нити в слепящей белой ткани сверкали в свете магического огня, спускающегося к полу с многоярусной люстры. Ярче, наверное, могли сиять только его глаза, скрытые сейчас за золотой маской. И, судя по всему, сейчас они устремлены на него. Интересно, узнает?       Пока Безумец Хаоса отвлек его внимание и в своей манере глупо подшучивал, Сетий, продолжая взирать на Архитектора, пытался привести в порядок свои смешанные чувства, что обрушились на него, словно поток ледяной воды. Как руководитель собрания он должен был поздороваться и представить нового Верховного Жреца всем, но сейчас даже был благодарен Безумцу за несдержанность и болтливость. Кроме того, тот сказал: «Добро пожаловать», что ж, Сетий посчитал, что этого вполне достаточно.       Когда же он начал говорить, то Архитектор внешне никак не выразил своего удивления, лишь резко перевел на него взгляд, внешне оставаясь по обыкновению бесстрастным и невозмутимым, но Амладарис чувствовал, как сердце Жреца Красоты резко ускорило ритм, разгорячая кровь. Конечно же, узнал, вот только на лице ни капли радости, а на щеках проступили желваки, затем Архитектор вовсе перестал смотреть на него, предпочтя рассматривать стены.       Сетий должен поговорить с ним, нужно объясниться, хотя, всё это больше будет похоже на трусливое оправдание.        «Нужно всё исправить».       Верховный Жрец Думата был уверен, что эти слова предназначались именно ему, и он их услышал. Они поговорят, обязательно.       Нужно всё исправить.       Эти слова бились в голове, словно пульс в артериях, пока он наблюдал за действиями Архитектора. Нет, за ним самим, за движением его изящных рук, пальцев, плеч, за скольжением браслетов по его запястьям.       А когда тот повернулся к нему лицом, Сетий увидел его улыбку, и из глубин памяти сами собой один за другим вынырнули десятки моментов, когда они смелись вместе, и он был причиной улыбки Художника. Но только одно воспоминание среди всей этой вереницы было не похожим на остальные, хотя тоже связанно с губами.       В нишах по кругу комнаты Архитектор создавал семь Драконов, работал над одним, а остальные зеркально возникали вслед за основным. Сейчас его руки двигались так, что создавалось впечатление, будто он рисует или лепит из глины, причем обеими сразу, придавая деталей и четкости величественным статуям. И в завершение, подняв руки к потолку, Архитектор сотворил там иллюзию стеклянного купола и звездного неба над ним. Теперь зал действительно достоин быть местом проведения заседаний Звёздного Синода.       Расслаблено опустив руки, он повернулся к присутствующим и устремил взгляд на Верховного Жреца Думата.       – Недурно, – ответил за всех всё тот же раскрепощенный Жрец Зазикеля, а потом подшутил, намекая на цветовую гамму помещения и его одежд: – Если бы не твои волосы, мы бы тебя потеряли здесь.       Направившись в сторону Сетия, Архитектор усмехнулся:       – Не стоит беспокоиться, я никуда не денусь.       И снова вроде бы парировал шутку, но при этом смотрел на Амладариса. Жрец Думата сидел горделиво и недвижимо, но Архитектор видел, как тот изнутри покусывает щеку, и прекрасно помнил еще с младшей школы, что таким образом Сетий отвлекал себя, когда злился или нервничал. Вот значит как. Отлично.       Жрец Красоты подошел к креслу руководителя собрания и стал позади, приложив ладони к бокам деревянной спинки, задев ногтями плечо сидящего в кресле Сетия. Материала здесь предостаточно, значит, преображение будет не иллюзорным, а перманентным. Вливая магию в дерево, он менял форму грубой массивной спинки, утончая её и за счет этого делая длиннее, теперь задняя часть кресла стала выше, чем сидящий в нем человек, и с тихим сухим треском из неё начала формироваться голова дракона с разинутой пастью, глядящая вбок, его «туловище» приобретало чешуйчатый рельеф, а поручни кресла превращались в когтистые лапы.       Прикрыв глаза, Архитектор не видел всех этих метаморфоз, но внутренним зрением чувствовал каждую мельчайшую деталь созданной в разуме объемной модели. Тем не менее, он знал, что Сетий, почувствовав прикосновение к плечам, дернулся и отодвинулся от спинки кресла, повернувшись к нему лицом.        Архитектору хотелось сотворить крылья, но материала было недостаточно, кроме того, он чувствовал себя опустошенным после такого количества преображения за счет только своего запаса энергии. Но, демон побери, работа будет не завершена, поэтому Жрец Красоты потянулся к своей жизненной силе, и из-за спинки кресла, будто настоящие, раскрылись в пространстве красивые кожистые крылья. Архитектор решил оставить их полупрозрачными, чтобы не мешали, но и приковывали взгляд своей призрачностью, а еще, пожалуй, пусть иногда делают взмахи. Кто-то из присутствующих восторженно вздохнул, похоже, что Хранительница Таин.       Жрец Красоты распахнул глаза, намереваясь оценить свою работу, но столкнулся со взглядом Сетия, что повернувшись в кресле, смотрел на него снизу вверх. Свет от люстры освещал прорези черной маски, и Архитектор, наконец, увидел его глаза. Серо-голубые, пристальные, пронзительные, с тоской во взгляде, что, казалось, прожжет его насквозь. Он скучал по ним, по его смеху, шуткам, их разговорам, по простому его присутствию. По нему самому. Но ничего не мог сделать, тем более сейчас. Хотя…       Сделав шаг к столу, Архитектор слегка наклонился и, потянувшись рукой к столу, как бы невзначай скользнул плечом по груди Сетия, что сидел в кресле вполоборота. Ладонь коснулась стола, и на деревянной крышке начал выступать рельеф кровавой паучьей лилии с семью соцветиями, от которых к краю стола тянулись длинные тычиночные нити. Цветок призраков, связанный с миром мертвых, алый, как сама кровь, будто безумное пламя. Жизнь и смерть. И эти семеро – связующие звенья между мирами.       Убрав руку, Архитектор резко выпрямился и, не спеша, направился к своему месту на другой стороне стола. Чувствовал себя уставшим, но осанка по прежнему оставалась идеально ровной, даже сев в кресло, он не оперся о него спиной.        – Я бы тоже не отказался от такого трона, – с досадой пробормотал Безумец, но его тон мгновенно переменился, и с неким детским энтузиазмом он спросил: – Задекорируешь мой Храм к Сатиналии?       – С удовольствием, – спокойно ответил Архитектор.       – Уффф. Прекрасно! Только мне нужно побольше статуй с обнаженными…       Архитектор не слушал и, пользуясь наличием маски, прикрыл глаза, наслаждаясь внутренним спокойствием и удовлетворенностью, что возникали после творческого всплеска. Вроде бы весь процесс занял несколько минут, но за это время столько разных эмоций сменили друг друга, что, казалось, целый день прошел. Такое с ним вообще редко происходит.       Дождавшись, наконец, окончания заседания, не особо вникая в идеи, что напрямую его не касались, Архитектор всё-таки взял на себя всё, связанное с украшением храмов и города, так же служители Храма Красоты займутся организацией маскарада, а в Большом театре Минратоса проведут фестиваль сатиры и юмора. Работы предстояло невероятно много, но она нравилась Архитектору, в этом заключался смысл его служения, ровно как и самой жизни, – нести в мир Красоту по воле Уртемиэля.       Жрецы поднимались со своих мест и, о чем-то оживленно переговариваясь, вышли в коридор. Лишь Архитектор продолжал сидеть, сверля взглядом стоящего напротив Сетия, который, скорее всего, остался, видя, что тот не собирается уходить.       И Амладарис прекрасно понимал, что им нужно поговорить. Вот только с чего начать?       Архитектор поднялся из-за стола и, убедившись, что остальные отошли на приличное расстояние вглубь коридора, снял маску, раздраженно бросая её на стол. Яркие солнечно-золотые глаза вцепились в Сетия, пригвоздив к месту, пока их обладатель грациозно, словно смертоносный хищник, приближался к своей жертве.       Если это такая месть со стороны Художника, но она удалась, изрядно потрепав Сетию нервы. Можно подумать, мало ему было двусмысленных фраз, давящих на без того истерзанную совесть, и великолепного представления, ибо Художник прекрасно знал, что он всегда был в восторге от его творчества. Будто самого его присутствия недостаточно, чтобы заставить внезапно возникшие в голове Амладариса ненужные мысли попытаться совершить переворот и свергнуть власть здравого смысла. Так еще эти едва заметные касания, будоражащие тело! А когда Архитектор склонившись, потянулся рукой к столу, его волосы скользнули по плечам, распространяя невероятно приятный и такой знакомый аромат, на какое-то время окунув разум Сетия в воспоминания и сожаления.       Хорошо, что Безумец и на этот раз неосознанно дал ему возможность прийти в себя, заведя разговор об обнаженных статуях, после чего начался спор с консервативной Жрицей Разикаль, а если эти двое беседуют таким образом, это надолго. Ему даже казалось, что они в восторге друг от друга и подобное общение доставляют им удовольствие. Мудрая серьёзная дама средних лет и сумасшедший на первый взгляд мужчина, на самом деле не уступающий ей умом и, вероятно, превосходящий в хитрости всех Жрецов. Сетий давно понял, что Безумец Хаоса на самом деле не так прост, каким кажется. Собственно, они все не просты, но исходя из поведения остальных, хотя бы знаешь, чего от них ожидать. А вот обманчивая личина Жреца Зазикеля вводит в заблуждение и усыпляет бдительность, не давая возможности предугадать его действия.       Хотя то, что замыслил в данный момент Архитектор, Амладарис тоже не мог определить. Тот остановился в шаге от него, прищурившись, а потом быстро поднял руки и стянул капюшон, скрывающий черные, кое-где тронутые сединой волосы. Сетий не сопротивлялся, никогда не мог ему противостоять. Затем ладонь скользнула к маске и решительно стянула её, открывая верхнюю часть лица. Стук металла о камень наполнил пустое пространство и эхом взметнулся к высокому куполообразному потолку.       Он видел, как Архитектор, сжав губы, рассматривает его, Сетию даже показалось, что в какой-то момент он намеревался протянуть к нему руки, но с точностью не мог этого сказать, ибо неотрывно смотрел в глаза стоящего напротив друга. Они ведь еще друзья? Или нет?       А потом Архитектор сделал то, чего Сетий никак не ожидал: развернулся, показав ему горделивую спину, и пошел к выходу, так ничего и не сказав, а в дверях вовсе исчез.       О Думат, что всё это значит? Как это понимать?       Амладарис остался один на один со своими догадками и недоумением. А также забытой на столе золотой маской.

***

      Подготовка к Сатиналии шла полным ходом, и все Жрецы в большей или меньшей мере были задействованы. Но такого количества работы, сколько взял на себя Архитектор, не было ни у кого, исключая, разве что, самого руководителя праздника. Естественно, ему приходилось много времени проводить со Жрецом Зазикеля, и, надо сказать, они легко нашли общий язык. На его прямолинейные шутки Архитектор отвечал сдержанно и с завуалированным юмором, и, судя по всему, Безумец оказывался вполне доволен такими словесными дуэлями. Было интересным, что он ко всем обращался на «ты» исключением являлась лишь Хранительница Таин, но в этом «Вы» звучала какая-то необычная теплая насмешка. У Архитектора вообще сложилось чувство, что эти двое ходят друг к другу в гости и попивают чай, наслаждаясь спорами. А раз Жрец Зазикель с ним фамильярничал, то он без зазрения совести отвечал ему тем же.       На самом деле Безумец оказался вовсе не безумным, просто чувство юмора у него было своеобразное, да и отсутствие стеснения, а также игнорирование этикета сказывалось на его методе общения. Но когда разговор заходил о деле, он вдруг становился серьезным и рассудительным.       Роль Сетия в организации праздника заключалось в контроле над всеми этапами работы и обеспечении органичного объединения всех подготовленных звеньев таким образом, чтобы вся конструкция оказалась жизнеспособной. Поэтому он следил за работой каждого. А сейчас, придя в Храм Свободы, он очередной раз стал свидетелем, как Архитектор и Безумец о чем-то мило беседуют. Жрец Зазикеля усиленно жестикулирует, наверняка показывая что-то неприличное, а его коллега сдержанно посмеивается.       И опять это неконтролируемое всепоглощающее отвратительное чувство в груди! Только Сетий мог рассмешить его, только с ним Художник проводил столько времени, только его слушал настолько внимательно! Как всё изменилось!       А ты надеялся, что спустя десять лет всё снова станет, как раньше? Так не бывает.       Архитектор ощущал, что Амладарис стоит неподалеку, его магическую энергию невозможно было не почувствовать. Опять наблюдает, научился-таки контролировать свою вспыльчивость. Тишина кого угодно научит.       – Кажется, нас опять прожигают взглядом, – произнес Безумец, скосив взгляд в сторону Амладариса. – Наш глубокоуважаемый Верховный Жрец Думата смурной пуще обычного последнее время, – видя, что собеседник никак не отреагировал на его слова, оценивающе рассматривая сложенные у стены материалы и драгоценные камни, Жрец Зазикеля осторожно продолжил: – Я тут недавно узнал, что вы учились вместе…       От необходимости что-то ответить его спас Сетий, который, выслушав отчет служителей Храма, направился в их сторону. Архитектор поднял взгляд на Безумца и деловым тоном произнес:       – Думаю, этого будет достаточно для осуществления твоей задумки, уже завтра с утра я могу приступить к работе.       – Отлично, – довольно махнул головой Безумец Хаоса и, улыбаясь, повернулся в сторону подошедшего. – Приветствую! Какие новости с полей сражений?       – Пока без потерь, – сухо бросил Жрец Тишины и, глядя на Архитектора, добавил: – На пару слов.       – Я, собственно, пойду. Дела, – пробормотал Безумец, странно улыбаясь, и поспешил покинуть их общество. Ничего удивительного, его улыбки всегда были чудаковатыми.       Архитектор в ожидании воззрился на Сетия, и тот озвучил причину столь внезапного разговора:       – Ты забыл свою маску на заседании, – и нервно выдохнул. – Хотя, у тебя их много.       О Думат, он ведь не ребенок, а сам чувствует, что вот-вот покраснеет от сказанной им глупости. Сетий ведь не планировал говорить это. Думал отдать её, когда подвернется случай, но почему-то сейчас слова сами сорвались с губ. Возможно, он надеялся, что Архитектор сам явится за ней?       – Благодарю за участие, эта маска она из моих любимых. Буду весьма признателен, если кто-нибудь из слуг доставит её ко мне в Храм.       Со слугой передать, значит. Вот так жестко его поставили на место.       – А теперь прошу простить меня. Нужно еще осмотреть подготовку театра.       И снова Архитектор удалился, но на этот раз хоть сказал несколько предложений, правда, таким холодным тоном, будто они вовсе чужие.

***

Turn away from all that I know Burning this bridge behind me. Light the way and I’ll follow Where you go. Starset – Down with the Fallen

      Скрестив перед собой ноги, Архитектор сидел на широкой кровати в своих покоях, уткнувшись взглядом в книгу. Он невероятно устал за сегодня, хотя нет, утомление уже стало хроническим. Добиться места Верховного Жреца было невероятно сложно, он шел к этому несколько лет, но последний год был ужасно напряженным. Его считали слишком юным и неопытным. А зря. Ожидая своего двадцатишестилетия, чтобы получить право бросить вызов тогдашнему Верховному Жрецу Красоты, он был уже готов к этому. И благодаря своей упорности, способностям, талантам и благосклонности Уртемиэля Художник стал самым молодым из всех членов Звездного Синода.       А как только он принял сан, дела навалились на него, словно толща воды на дно океана, а тут еще предстоящее празднество. Архитектор был бы согласен работать даже ночью, но если магическую энергию можно черпать из крови, а жизненную силу – из тел, то мозг всё равно нуждался в отдыхе. Настал момент, когда сон перестал приносить облегчение и к утру не очищал разум от лишних мыслей. Теперь с каждым днем их накапливалось всё больше, и вот Верховный Жрец Красоты уже не может заснуть, пытаясь отвлечься хотя бы чтением, настроить разум на одну тему, а не на десятки абсолютно разных. Он умел погружать себя в Тень в любой момент, но такой способ отдыха не приносил никакого облегчения мозгу, насильно меняя активность импульсов и заставляя форсировано проходить начальные фазы сна.       Мало было забот, так еще и такой сюрприз преподнесли ему Боги, будто удар из засады! Швырнув книгу на простыни, Архитектор откинулся на подушки и, закинув руки под голову, глядел в красную полупрозрачную ткань балдахина. Что он вообще делает? Чего пытается добиться? Должен радоваться их встрече, тем более что они теперь коллеги и оба достигли в жизни желаемого. Но нет же, Архитектор злится, как сопливый юнец.       Опустив ладонь на лоб, он медленно вздохнул и тут же раздался осторожный стук в дверь. Запахнув белый халат, Верховный Жрец уселся на край кровати и разрешил войти. Служанка еле слышно приоткрыла дверь, скользнув в комнату и, не поднимая взгляда, доложила:       – Господин, к Вам прибыл гость.       Архитектор изумился. Никто вот так не приходит в Храм Уртемиэля и не спрашивает Верховного Жреца поздним вечером. Хотя бы потому, что он сейчас может быть обыкновенным магистром и спать в своей кровати в одном из его родовых поместий. Собственно говоря, на прием к нему попадают только высокопоставленные особы и то, заранее договариваясь об аудиенции с приближенными ему жрецами. Разве что…       – Господин Проводник Хора Тишины, Верховный Жрец Древнего Бога Думата ожидает внизу. Что мне ответить, мой Господин?       Резко поднявшись с кровати, Архитектор удивленно уставился на ожидающую распоряжения эльфийку. Боги! Сетий все-таки пришел. Оставляя маску, он не надеялся, что она может привести его сюда. По сути, цель выполнена, пусть немного иначе, нужно просто взять себя в руки. Наконец-то они смогут поговорить наедине.       – Отведи гостя в комнату, где я обычно занимаюсь рисованием.       – Да, Господин, – прошептала служанка и удалилась так же тихо, как и вошла.       Что делать? Как поступить?       Он же у себя дома, в конце концов, тем более Сетий был его другом. Вот демоны! Выудив со шкафа длинную темно-алую робу с черными обтягивающими рукавами, он в спешке оделся и стянул талию черным поясом. От накидки отказался, посчитав такое облачение чересчур официальным.       Глядя на себя в зеркало, Архитектор остался недоволен своим внешним видом, в особенности, утомленным лицом, но маскировать магией слегка заметные темные круги под глазами почему-то не хотелось. Он устал. Может же он хоть от кого-нибудь не скрывать этого?!       «Подумал, в случае чего моя помощь не будет лишней. Ты ведь один».       Слова из прошлого, что Художник так часто вспоминал, когда ему было невероятно одиноко, снова прозвучали в сознании, заставляя теперь уже Архитектора огорченно вздохнуть. Тогда они были друг другу поддержкой. Потом он оказался один, а от Сетия не было никаких вестей, только те, что ему доставляли специально нанятые люди. Этого было достаточно, чтобы знать, что Амладарис жив и здоров, но все эти стопки информации стали бы простым хламом по сравнению с отрывком бумаги с короткой надписью знакомым ровным подчерком: «Привет, друг мой, со мной всё в порядке». Хотя бы единожды за всё время! Но ни разу…        Прощупав пространство комнаты для рисования, Архитектор определил, что гость уже прибыл и, приняв привычное для себя состояние холодной отстраненности, переместился к ожидающему его Сетию, оказавшись в нескольких шагах за его спиной. Почувствовав магию, тот обернулся и его глаза удивленно расширились. Можно подумать, он ожидал Архонта, а вместо него явился всего лишь Верховный Жрец Уртемиэля.       Черная роба с кожаными вставками на талии и рукавах и такого же цвета накидка. Мрачный, словно темный дух из Тени. Боги, он же не умерших отпевать пришел! Хоть маску снял.       Архитектор молчал, ожидая, что скажет гость, на лице которого одна эмоция сменяла другую. Что случилось? Неужели сломался механизм, наводящий Тишину в разуме? Жрец Красоты, возможно, даже засмеялся бы своим мыслям, если бы ему не было так печально.       Перестав, как ему казалось, незаметно кусать щеку изнутри, Сетий, наконец, пояснил причину своего столь позднего визита, протягивая Архитектору маску:       – Вот. Решил принести сам и заодно разузнать, как прошла подготовка театра к Сатиналии, осталось ведь всего три дня.       Подойдя к Амладарису, Архитектор забрал украшение, и, глядя ему в глаза, бесстрастно отчитался:       – Благодарю, но не стоило утруждать себя приходом в мою скромную обитель, разве что Вас действительно беспокоят приготовления к фестивалю юмора. Смею заверить, всё пройдет идеально.       Сетию было непривычно слышать, как друг обращается к нему настолько официально. Странно видеть в его всегда теплых к нему глазах стужу. Он помнил годы в Академии, будто ушел из нее только вчера. И от такой разительной перемены хотелось скрипеть зубами и рычать от бессилия. Да что с ним происходит, в конце-то концов?! Его не могли вывести из себя даже изощренные политические интриги, сборища напыщенных идиотов, прибравших власть к рукам, и постоянные трудности в жизни. А прекрасный призрак из счастливого прошлого только лишь своим присутствием лишает его привычного самоконтроля. Может, это какие-нибудь чары? Хотя, никакой направленной на него магии Амладарис не ощущал. В Жреце Красоты вообще всё было невероятно спокойно, даже энергия. Это у него самообладание такое, или ему действительно всё равно?       Сжимая маску в ладони, Архитектор глядел на испещренное ранними морщинами лицо Сетия и понимал, что разговора не выйдет. Он просто не может говорить, внутри него была невероятная меланхолия. Раньше он обожал это чувство, но сейчас она перерастала в депрессию, хотелось просто упасть, и чтобы все оставили его в покое, но это просто невозможно! У него есть обязанности перед Богами и Империей. Ну почему он дает своим эмоциям возможность затмить благоразумие?       Нет. Нужно просто уйти.       – Еще раз выражаю благодарность и прошу прощения за свою растерянность, – произнес Архитектор, намереваясь удалиться. – До завтра.       Уже повернувшись к двери, он ощутил, как ладонь сомкнулась на его предплечье, и обернулся, устремив на Сетия вопросительный взгляд.       – Подожди, – едва слышно произнес он, – Не уходи, пожалуйста…       Ошеломленный Архитектор повернулся, и вторая рука схватила его за другое предплечье. Глядя в глаза цвета дождливого неба, он понимал, что пути назад уже нет. Что-то должно произойти, и от этого будет зависеть характер их будущих взаимоотношений.       Тонкие ладони нежно скользнули вверх к плечам, даря телу тепло даже сквозь ткань робы. Как же он мечтал об этом! Когда Сетий притянул Архитектора к себе, тот даже не собирался противиться, устремившись навстречу ищущим его губ устам. Амладарис сжимал его с такой невероятной силой, будто собирался проломить Архитектору позвоночник, не давая ему даже обнять его. Золотая маска выскользнула из рук и упала куда-то на пол.       Художник не сопротивлялся. Да, сейчас он был именно Художником, а Верховный Жрец Думата – просто Сетием, никаких санов, никаких обязательств перед Империей. В данный момент они – просто обычные люди.       Амладарис целовал его настолько неудержимо и отчаянно, что Художник даже не мог ответить, покоряясь его воле и напору. О Боги, он готов покориться Сетию, лишь бы он был рядом. Наконец, освободив руки из крепких объятий, Архитектор зарылся пальцами в его волосы на затылке, вызывая отрывистый вздох, впрочем, утонувший в поцелуе, и еще сильнее притянул его голову к себе.

Pouring the fuel, fanning the flames. I know, this is the point of no return. Starset – Point of No Return

      Это безумие, это сумасшествие, это невероятная дикость, помешательство, безрассудство, бессмыслица, недоразумение...       Это…любовь?       Глупая мысль мелькнула в скованном страстью разуме как раз в тот момент, когда Архитектор, переняв инициативу, толкнул Сетия к стене, прижимаясь к нему всем телом, чувствуя его напряженную плоть как раз на уровне своей, вжимаясь как можно сильнее, горячо вздыхая, заглушая его стон своими губами.       Демонская роба! Она все портит, не дает ощутить его кожу, закрывая даже руки и шею! Бесцеремонно схватившись за ткань, Архитектор поднял подол мантии, не прерывая поцелуя и продолжая давить на него своим изящным телом, коснулся ладонью его бедра и провел ногтями вверх к талии.       Сетий глухо застонал, пытаясь откинуть голову назад, но стена не позволяла. Рука Художника поднялась к животу, невероятно возбуждая его, заставляя вскрикивать от прикосновений, словно он неопытный подросток. Но это невероятно приятно. Почему так? Демон побери, он ведь не за этим пришел! Сквозь пелену неконтролируемой страсти, ему удалось более-менее внятно произнести, с досадой оторвавшись от терзающих его чувственных сладостных губ:       – Нам нужно поговорить…       – Ты молчал десять лет, Сетий, так помолчи еще немного! – злобно прошипел Архитектор, дерзко схватив за его шею и прижав к стене, затрудняя и без того прерывистое дыхание.       Колено Художника скользнуло между ног Амладариса, раздвигая их, грубо упираясь в пах, вызывая жалостливый стон. Одновременно с этим его зубы покусывали мочку уха, а ногти проникшей под робу руки царапали спину. Влажный язык опустился по шее, откатывая ворот робы, а пальцы скользнули по бедрам к паху. Слегка отстранившись, Художник с невероятным наслаждением наблюдал за реакцией Сетия на его прикосновения.       Закрыв глаза, упираясь в стену, тот тяжело дышал, лихорадочно хватая ртом воздух. Верховный Жрец Бога Тишины выглядел беспомощным в руках Архитектора Красоты и этим доставлял ему немыслимое, граничащее с безумием, удовольствие. Когда тонкие пальцы сомкнулись на горячем набухшем члене, Сетий очередной раз попытался вскрикнуть, но рука сильнее сжала его шею, и алые от поцелуев губы накрыли его рот, предотвращая дальнейшие крики, пока ладонь бесстыдно и ритмично двигалась по его плоти, иногда совершая спиралевидные движения, ближе к головке сжимая сильнее. Амладарис дрожал, прижатый к стене, не отдавая себе отчета в том, где находится и сколько времени прошло, чувствуя лишь руки, приносящие ему наслаждение, даже несмотря на то, что одна из них крепко сжимает его горло, не позволяя толком дышать.       Пусть Архитектор задушит, если хочет.       На какую-то секунду пытка прекратилась, рука отпустила его член, и Художник отстранил о него свои губы. Распахнув глаза, Сетий увидел, как тот, не отрывая от него пылкого взгляда, облизывает ладонь, вызывая у него сумасшедшие ассоциации, а затем, запустив её обратно под его робу, снова обхватывает его разгоряченную плоть влажными пальцами, поднимаясь к головке, оголяя её и осторожно поглаживая круговыми движениями, тем самым вызывая сладкие судороги по и без того дрожащему телу. Большой палец ласково скользнул по уздечке, возвращаясь к чувствительной головке. Неторопливо осуществив это несколько раз, Архитектор дал Сетию короткую передышку перед следующим этапом, и, подарив еще несколько секунд нежной ласки, снова крепко сомкнул пальцы, опускаясь вдоль члена к самому низу, постепенно ускоряя ритм.       Другая рука перестала сжимать шею Амладариса, схватив за плечо и продолжая опирать его о стену. Художник хотел слышать, как он будет кричать во время оргазма, ему нужно было это слышать!       А пока что Сетий уже даже не стонал, затих, прикусив нижнюю губу, царапая стену, зажмурив глаза, чувствуя, как мучительное напряжение в паху усилилось настолько, что вот-вот должен прийти момент долгожданного облегчения. Его бедра все сильнее устремлялись навстречу доставляющей ему удовольствие ладони, бессознательно пытаясь достигнуть развязки, но этим лишь мешали Художнику, поэтому тот поднял ногу и уперся колетом в его бедро, предотвращая рефлекторные судорожные движения.       Почувствовав, что Сетий уже близок к оргазму, Архитектор слегка усилил хватку и, переместившись к головке, стал двигаться вдоль неё и уздечки, а спустя несколько невероятно тихих секунд, когда, казалось, они оба даже не дышали, в комнате раздался протяжный хриплый вскрик, сменившийся сдавленными постанываниями. Замедлив ритм, но не прекращая движений ладонью, Художник блаженно запрокинул голову, прикрыв глаза, наслаждаясь нарушившими тишину волшебными звуками. И спустя несколько ощутимых судорог оргазма, его рука замерла, зная, что дальше лишь причинит боль.       Архитектор чувствовал небывалое возбуждение, ему казалось, что от малейшего прикосновения его тоже накроет волна экстаза. Но он не собирался ничего требовать и просить, ему и так позволили сделать намного больше, чем он мог ожидать. Кажется, он был счастлив. Или как называется это невообразимо чудесное чувство в груди?       Амладарис стоял, опираясь о стену и медленно приходя в себя. Измазанный семенем подол робы опустился вниз, а руки Художника скользнули к плечам, трепетно обнимая.       – Десять лет тишины, Сетий, – прошептал сквозь улыбку Архитектор прямо ему на ухо. – Десять лет стоили того, чтобы услышать прекраснейшую в мире музыку. Ты настоящий служитель своего Бога, и твой голос – сильнейшая магия.       Открыв глаза, Жрец Думата улыбнулся, но как-то печально. Обхватив лицо Художника ладонями, нежно поглаживая его идеальную кожу пальцами, он глядел в глаза, что уже давно стали ему родными, буквально разрывая свою душу на части. Как он мог позволить этому произойти? Сетий ведь планировал рассказать всё, но чувства взяли верх, и вот теперь он причинит ему боль.       Хотя, даже не случись ничего сейчас, всё ведь возникло еще в Академии после того, как он помог Художнику в драке, можно назвать это точкой кипения. Но начало было положено и того раньше. Изменило ли время их отношение друг к другу? А то, что они сейчас себе позволили? Нет, лишь доказало, что чувства стали сильнее из-за разлуки.       Раз они и так зашли слишком далеко, можно ведь позволить себе еще немного счастья? Перед тем, как он всё испортит. Видимо, Боги против их отношений, раз очередной раз обстоятельства противостоят им. Но зачем тогда снова свели их вместе, выбрав обоих своими преемниками и тем самым заставляя постоянно контактировать? Это испытание его силы духа или намек на то, что ничего в жизни не дается просто, и за желаемое нужно бороться?       О Думат! Как поступить?       Великому божеству Тишины были чужды бренные вопросы. Верховный Жрец должен сам разобраться в себе и всё решить.       И Сетий решил. Он обреченно вздохнул, и его руки сомкнулись на талии Архитектора, бережно обнимая его, на этот раз сжимая не так сильно, а с нежностью, трепетно, словно хрупкую ценность. На лице Художника отразилось удивление, но Амладарис этого не видел: прижавшись щекой к его щеке, он на мгновение замер, наслаждаясь желанной близостью и ответными объятиями, чувствуя, как его собственное сердце бьется так же быстро, как и Архитектора, ощущая смесь их магических энергий, что наполняет пространство комнаты и уже вышла за её пределы. Когда ладони скользнули к лопаткам, усилив хватку, Сетий коснулся носом его виска и сделал глубокий вдох.       Великолепный аромат.       Тело Жреца Тишины вздрогнуло, он скрипнул зубами. Одна его рука опустилась к пояснице Художника, прижимая его узкие бедра к своим, чувствуя сквозь тонкую ткань робы твердую плоть. Ох демон побери, да он сам снова возбужден! Другая ладонь двинулась вдоль плеча к затылку, запуская пальцы в длинные черные волосы и наклоняя голову Архитектора назад, открывая взору Сетия грациозную белую шею.       Податливо изогнув спину, стремясь прижаться к Амладарису как можно сильнее, Художник тихо застонал, хотя тот еще ничего не делал, лишь восторженно глядел на него.       – А ты – чистая Красота. Мой солнечный свет, – хрипло произнес Сетий, опускаясь к манящей шее, вызывая этими словами счастливую улыбку Архитектора, и прошептал прямо возле дрожащей от бешеного пульса артерии. – Одно твое присутствие сводит меня с ума.       За непроизвольным вздохом последовал тихий стон, ибо Амладарис начал покрывать его шею поцелуями, каждый из которых проливался под кожей разрядом жгучей молнии, заставляя тело Художника неконтролируемо вздрагивать и тереться разгоряченным пахом о бедра Сетия, дразня себя еще больше. Он сжал его плечи настолько сильно, что, судя по тому, как Амладарис шумно вдохнул, то даже вогнал острые длинные ногти прямо под кожу сквозь ткань.       Влажный теплый язык скользнул от основания шеи к подбородку, затем по скуле и вернулся к раскрытым и пересохшим от частого рваного дыхания полным чувственным губам Художника, увлажняя их, слегка посасывая, чтобы затем сомкнуть их уста в необузданном поцелуе.       Как же Сетий любит их! Притягательные, соблазнительные, будоражащие, страстные... Они должны улыбаться только ему! Только с ним! Целовать только его!       Наваждение…       Эти необычайно опьяняющие ласки и бесстыдные рефлекторные движения бедрами приближали Архитектора к неудержимо желаемой кульминации. Низ живота скрутило, словно судорогой, а чувство дикого наслаждения, что он испытывал, уже граничило с болью.       – Пожалуйста…, – едва слышно выдохнул Художник, прервав поцелуй. Он ведь не собирался ни о чем просить, но сейчас его разум поглотил дурман сладостного безумия, а тело отчаянно нуждалось в разрядке, и ради этого он был готов на всё, даже пойти против своих убеждений.       Сетий бегло осмотрелся. Стулья, мольберты, шкафы с красками, бумагой и художественными принадлежностями, разного рода хлам. Не класть же его на пол?       – Нам нужна кровать.       Архитектор медленно распахнул глаза, фокусируя взгляд на лице Амладариса, несколько секунд осознавая, что от него требуется.       Когда на лице Художника появилось понимание, Сетий почувствовал, как магия Тени стремительно проникает в его тело, и уже после секундного рывка сквозь пространство они стояли прямо на огромной кровати, застеленной золотыми простынями.       Надо же, давно его не подвергали теневому перемещению. На самом деле, Амладарис не знал никого, кто владел бы этой способностью настолько искусно. Ему вспомнилось первое перемещение: тогда он выглядел не лучшим образом, зато услышал, как Художник смеется, и после этого они подружились. Кто бы мог подумать, во что это выльется?       К демонам всё!       Развязав пояс на талии Архитектора, Амладарис схватился за красную, как кровь, ткань и резко потянул её вверх, стягивая с него ненужную сейчас одежду, обнажая молочного цвета тело, чтобы задохнуться от восторга, созерцая его.       Наблюдая за реакцией Сетия, пока восхищенный взгляд изучал его тело, Художник хитро ухмыльнулся, самодовольно поднимая подбородок. Жрецы Уртемиэля должны быть прекрасны не только в одежде, но и без неё. В Храме Красоты развитию тела, наряду с духом, всегда уделялось должное внимание. Пусть он и обладал утонченным телосложением, но чистая мышечная ткань смотрятся на тонких костях очень эстетично и привлекательно. И Архитектор прекрасно это осознавал.       Проведя горячими ладонями от бедер вверх по талии и груди, Амладарис вдруг бесцеремонно толкнул Художника на кровать, заставляя его рухнуть на простыни и в удивлении приподнять изогнутые брови.       Быстро сняв с себя накидку и робу, Сетий лег сверху, касаясь своим обнаженным телом тела Архитектора, который томно вздохнув, опустил ладони ему на затылок, несдержанно притянув голову ниже и впиваясь в его губы безумным поцелуем, на который Сетий с готовностью ответил. Обвив бедра Амладариса ногами, Художник извивался под ним, словно змея, выгибая спину и двигая тазом, касаясь его возбужденного члена своим. Сетий не мог решить, что разгорячало его больше: эти откровенные касания или призывно обнимающие его ноги, еще сложнее было разобрать, чьи стоны и лихорадочные вздохи наполняют пространство комнаты, потому как они оба находились на пределе.       Когда язык Сетия проник в жаркий рот Художника, тот начал изворотливо исследовать его своим, слегка посасывая, и это провоцирующее действие заставило Амладариса, внезапно отстраниться и резко вдохнуть воздух.       Архитектор, приоткрыв алые исцелованные губы, тяжело дышал, черные волосы беспорядочно разметались по золотым простыням, цвет которых не шел ни в какое сравнение с ярким сияющим золотом его глаз, что в ожидании глядели на Сетия.       Демон побери, увлекся! Несмотря на уже полученное облегчение, Амладарис чувствовал, что снова невероятно возбужден. А каково сейчас Художнику? Он же просил!       Не отводя взгляда, Сетий опустился вдоль тела Архитектора, едва касаемо проводя ногтями по чрезвычайно чувствительной сейчас коже, вынуждая его непроизвольно дернуться. Вцепившись пальцами в узкие бедра Художника, он притянул его к краю кровати, и, став на колени прямо на полу, склонился над ним.       Аккуратно, с непонятным для него благоговением, Сетий обхватил ладонью изнывающую плоть Архитектора, вызывая вздох облегчения от столь необходимого и вожделенного для него прикосновения. А когда коснулся кончиком языка чувствительной головки, размазывая выступившую от возбуждения капельку смазки, и обхватил её губами, слегка посасывая, Художник несдержанно вскрикнул, приподнимая бедра, рефлекторно устремляясь навстречу горячим губам. Вновь пройдясь языком по уздечке, его кончик медленно опустился вниз, к основанию. В это время левая рука Сетия медленно скользила по торсу Архитектора, то невесомо касаясь, то ласково поглаживая, а затем внезапно царапая ногтями, оставляя на бледной аристократической коже красные полосы.       Запрокинув голову к потолку, Художник приоткрыл рот, надрывно и отрывисто дыша. Закрыв глаза и отгородившись от окружающего мира, он полностью сосредоточился на своих ощущениях, чувствуя лишь требовательную и одновременно нежную ладонь, что изучающе двигалась по его коже, и влажные желанные губы, что ласкали его член, неотвратимо наращивая и накапливая в нем нервное возбуждение.       Казалось, будто Сетий воздействует на его кровь, заставляя её закипать, превращая в густую, жгучую, беспощадную лаву. Тело утопало во всепоглощающем пламени, мелко дрожа из-за импульсов, что словно разряды молний, пронизывали позвоночник, устремляясь к рукам и ногам, слегка покалывая кожу. Невероятное сладостное чувство, что усиливалось при каждом касании, пульсировало в венах вместе с бешеным стуком сердца, и вот уже Художник жаждет более ощутимых и решительных прикосновений. Поэтому его руки, до этого вцепившиеся мертвой хваткой в плечи Амладариса, схватили его за волосы, надавливая на голову, позволяя неимоверно возбужденной плоти войти глубже в его рот.       О Боги! Архитектор невероятно близок. Совершая бессознательные движения бедрами, удерживая голову Сетия, он уже абсолютно не понимал, что делает, ведомый поглотившим его тело желанием и дикими инстинктами, требующими двигаться, не останавливаясь. Быстрее, глубже!       Внезапно его бедра с напором прижали к кровати, а рот резко отдалился, прерывая до безумия необходимую ласку. Художник разочарованно вздохнул, слыша частое глубокое дыхание. Осознавая, что, потеряв самообладание, переусердствовал, и совершенно забыл, что Сетию нужно дышать. Но спустя миг Архитектор снова ощутил его влажные теплые губы и схватился за простыни, дабы не дать воли рукам. На этот раз ладонь, двигаясь по члену, сжимала его сильнее, а рот принимал глубже и смелее. Синхронные, идеально дополняющие друг друга действия, с каждым разом становились увереннее. Дерзкие губы с нажимом двигались вдоль твердой напряженной до предела плоти, её головка скользила по рельефному нёбу, уходя куда-то глубже языка.       Предчувствуя долгожданную кульминацию, Архитектор, сквозь лихорадочное дыхание едва слышно шептал:       – Да. Да. Еще. Быстрее. Да. Да! – и, наконец, громко застонал, изливаясь в ласкающий его рот.       Через секунду Сетий отстранился, а ладонь еще несколько мгновений продолжала двигаться, усиливая эффект оргазма. Когда судороги наслаждения прекратились, Архитектор, наконец, получил возможность сделать глубокий вдох и расслабить измотанное сладостными пытками тело. Он чувствовал себя настолько утомленным и в то же время удовлетворенным, что не хотелось даже открывать глаза. Кажется, Сетий вытирает его живот какой-то тканью. Художник хотел поглядеть, но не мог. Тело будто лишили костей и земного притяжения, возможно, оно даже летит куда-то, а, может, падает. А потом он понял, что засыпает, и его душа вот-вот провалится за Завесу.       Архитектор ощутил легкие прикосновения к своему лицу, потом сильные руки обхватили его тело, приподнимая над кроватью, а когда уложили на простыни, щека оперлась о нечто теплое.       Этот восхитительный запах. Он возьмет его с собой в Тень.

***

No matter how many deaths that I die, I will never forget. No matter how many lives that I live, I will never regret. 30 Seconds To Mars – Hurricane

      Душа вернулась в тело, и сознание неторопливо, словно нехотя, прояснялось, заставляя Архитектора вернуться в реальность. По отдохнувшему телу пролилась приятная сонная нега, Художник, лежа на боку, довольно потянулся, и ладонь скользнула по чему-то рельефному и твердому. Он резко распахнул глаза, упершись непонимающим взглядом в обнаженную грудь, которую, к слову, использовал вместо подушки, и моментально вспомнил, что происходило здесь поздно вечером. Вот, значит, к чему в итоге привела их тяга друг к другу. А пока он, истощенный духовно и физически, пропадал в Тени, Сетий всё это время был рядом и, скорее всего, уже давно не спал.       Приподнявшись, Архитектор с благодарностью поглядел на него, и невольно поднял взгляд к занавешенному плотными бордовыми шторами окну, сквозь которые пробивался солнечный свет, а, если они не могли сдержать его, значит, уже наступил день.       Глаза Архитектора ошеломленно расширились:       – Боги! Который час?       Он же обещал Безумцу с утра заняться преображением Храма Свободы к празднику!       – Почти полдень, – голос Амладариса был напряженным. Наверняка у него были свои дела, вместо того, чтобы находиться здесь.       – Вот это я…выспался, – Архитектор улыбнулся, на щеках появились ямочки, глаза довольно прищурились, а потом легко и звонко засмеялся. Он позволял себе такую беззаботность когда-то давно, в такой далекой юности, что даже позабыл, как это, оказывается, приятно. Под пристальным взглядом Сетия, Художник непринужденно обнял его, будто это было абсолютно привычным, и снова опустил голову ему на грудь. Наконец, он чувствовал себя отдохнувшим, рой мыслей не разрывал голову на части, а бремя его обязательств больше не давило на плечи так нещадно. Нет, они никуда не делись, но вдруг появились силы нести их дальше, а не прогибаться под их весом. Какое великолепное ощущение! Ничего, отпустит Жрец Зазикеля пару шуток по поводу опоздания, у Архитектора всегда найдется достойный ответ.       – Почему ты не разбудил меня? – продолжая улыбаться, Художник повернулся лицом к Амладарису, и серьезные глаза, в которых в полумраке комнаты не было ни капли небесного оттенка, а лишь печальная серость, заставили его насторожиться, а улыбку – медленно угаснуть.       – Тень сама знает, когда отпустить. Тебе нужно было восстановиться, потому как чересчур себя изматываешь.       Не нравился Архитектору этот напряженный взгляд и натянутый голос. Это же Сетий. Наверняка, он даже не спал, всё ночь думая и анализируя, работа мысли в нем никогда не останавливается. Художник это понимал, он сам такой же. Но вот неизвестно еще, к каким выводам привели Амладариса его размышления. Хотя, судя по его настроению, не к положительным.       – Таковы мои обязанности, – осторожно произнес Архитектор, глядя в еще молодое, но уже с обозначившимися морщинами лицо, что придавали ему больше возраста, чем на самом деле. А еще этот шрам почему-то стал заметнее, чем десять лет назад. Протянув руку, Художник провел прохладными пальцами по его виску, от чего Сетий замер, затем скользнул по щеке, опустился к подбородку и коснулся отметины над губой.       – Я могу убрать его. Снова. И сделать тебя таким, как в Академии.       Амладарис сжал тонкую ладонь Архитектора своей горячей и нежно поцеловал его запястье. Эта, казалось бы, простая ласка, заставила тело Художника вздрогнуть от неожиданной искры блаженства, вызвав резкий тихий вздох.       – Не нужно, – мягко ответил Сетий, укладывая прохладную ладонь себе на грудь и прижимая сверху своей. – Таким меня сделали жизнь и служение Думату. Пусть всё остается, как есть.       Архитектор задумчиво глядел на него, зачаровывая своим солнечным взглядом, а Амладарис, вопреки решению больше его не касаться, проводил одной рукой по его прекрасным волосам, а другой сжимал изящную ладонь.       Ну что он делает? Зачем все эти ласки? Почему не может отвести от него глаз? Неужели за ночь не насмотрелся?       Нет. Этого совсем мало после десятилетия. Какие-то несколько часов – это ничто, но всё же будто глоток свежего воздуха. Сетий чувствовал, что неотвратимо привыкает к его легкости и чистоте, а зря, ибо нужно заставить себя снова погрузиться в склеп, где дышать тяжело, и каждый вдох дается с трудом.       Пересиль себя. Убери руки. Отойди. Не нужно всё усложнять.       Да куда уж хуже?!       Безучастно Сетий глядел, как Архитектор поднес к его лицу ладонь, почувствовал ласковое поглаживание, отдающееся в теле теплом, а в сердце невыносимой болью, видел, как он приподнялся, подаваясь к нему ближе, не отводя взгляда от его губ. И сам посмотрел на его приоткрытые, волнующие.       Да куда уж хуже того, что есть?!       Хуже – когда не должен был приходить, прекрасно осознавая, что может произойти. Потому что всё это видел в своих фантазиях миллионы раз еще со времен Академии.       Хуже – когда должен был уйти после случившегося, а остался, всю ночь бережно обнимая его, наслаждаясь его присутствием, его запахом, телом, вслушиваясь в дыхание, гладя матовую молочно-белую кожу, благоговейно целуя длинные пальцы и ладони, прижимая к себе, пока Тень крепко держит душу Художника в своем завесном мире. Дрожать от не отпускающего возбуждения и ненавидеть себя.       Что может быть хуже, чем знание, что это больше не повторится? Страшнее понимания, что десять лет избегал его, нарушив данное обещание, думая, что так будет легче им обоим, тем самым делая лишь больнее, а теперь собирается сделать это снова?       Хуже, чем душевные страдания от того, что не можешь понять, что мучительнее – прекратить или продолжить отношения при будущих обстоятельствах? Художник достоин большего. Да и Сетий просто не сможет так поступить.       Может ли быть что-то хуже, чем любовь, что не принесет счастья, и которую нужно уничтожить, пока она сильнее не укоренилась в душе, пока не оплела сердце настолько сильно, что избавиться от нее, не причинив ему вреда, станет невозможным?       Может.       Хуже только то, что всё это уже произошло, чувство жило в нем настолько долго, что вырвать его не представляется возможным. И сейчас Сетий пытается разорвать, опутывающие его душу нити, а от боли и досады едва не кричит.       Он так хочет избавиться от этого!       Но когда теплые мягкие губы скромно коснулись его рта, Амладарис, глядя в лучистые золотые глаза, признал, что отчаянно лжет самому себе. Схватив Художника за плечи, в неконтролируемом порыве отчаяния припал к его губам, словно от этого зависит его собственная жизнь. Будто еще один глоток свежего воздуха как-то поможет ему пережить погружение в душный мрачный склеп, который начинается прямо там, за стенами этой комнаты.       Архитектор обхватил его шею, прижимаясь ближе, сдаваясь под диким напором, покоряясь воле Верховного Жреца Думата, позволяя тому до боли покусывать его губы, бесцеремонно проникать в его рот пылким языком, царапать его спину ногтями. Служитель Тишины заставляет его стонать, вздрагивая, громко вздыхать сквозь неистовый поцелуй, пытаясь компенсировать нехватку воздуха из-за исступленного сердцебиения. Губы Сетия сводят Художника с ума, его запах – идеален, его вкус – бесподобен, а прикосновения никто не сможет заменить.       В какой-то момент Амладарис внезапно замер, и отстранился от уст Архитектора. Сжав руками его плечи, он оперся лбом о его лоб и зажмурил глаза. Глубоко вздохнув, отчужденно произнес:       – Позаимствуй мне что-нибудь из одежды, моя пришла в негодность, – а потом отпустил Художника и встал, поворачиваясь к нему спиной с красными отметинами от ногтей, отходя к окну.       Архитектор терялся в догадках, не понимая, что происходит. Почему так быстро и кардинально меняется настроение Сетия? Неужели произошедшее так его терзает?       Направляясь к массивному шкафу, он думал, что они и правда задержались. Скорее всего, ассистентка уже приходила за ним, но, судя по тому, что сейчас никто их не беспокоит, Амладарис отослал её, и Архитектор был уверен, что она даже в дверь не успела постучаться. Кроме того, он точно помнил, что не закрывал шторы, ибо никогда этого не делает, стараясь всегда просыпаться еще засветло. Распахнув шкаф, Художник улыбнулся: Сетий охранял его сон. Ему невероятно не хватало такой заботы.       – Как только меня освободили от обета молчания, я нашел тебя, – пугающе бесцветным тоном произнес Амладарис, заставляя Архитектора выглянуть из-за дверцы шкафа и устремить взгляд на его спину. – Во время празднования Уртналиса ты и еще несколько младших жрецов проводили в городе состязание художников. Я шел туда, предполагая, что увижу тебя, и не ошибся. Мне так хотелось встретиться с тобой! Нужно было столько рассказать, стольким поделиться, узнать, как ты жил эти годы, чего достиг.       Боги, он и правда нашел его! Такое действительно было, он организовывал конкурс художников два года подряд. Когда это было? Пять или шесть лет назад?       – В тот момент ты сидел ко мне спиной и что-то рисовал, но я даже не обратил внимание, что именно, потому как увидел твои руки и волосы, выбившиеся из-под капюшона мантии, и внезапно осознал, что хочу к ним прикасаться, вдыхать их аромат, целовать…Целовать тебя. Я наблюдал, словно зачарованный, за каждым твоим движением. Во мне бурлило столько чувств, что я даже не решился подойти, посчитав, что не стоит отвлекать тебя этим. Тебе нужно было с холодным умом идти к своей цели, а мне к моей, – Сетий замолчал и, откинув голову назад, протяжно вздохнул, какое-то время смотря в потолок. Затем снова опустил взгляд на задернутые шторы, сквозь которые дневной свет пытался проникнуть в комнату. – И я не жалею, что ушел тогда, ибо одиночество закаляет дух и делает нас сильнее. Хоть я избегал встреч, но всегда знал, что с тобой происходит. Можно сказать, был незримо рядом на случай, если попадешь в передрягу, из которой сам не сможешь выбраться, и понадобится моя помощь. Но ты всегда справлялся. Уверенный в себе, гордый, бесстрастный. И не нужно было нарушать эту идиллию моим присутствием.       Архитектор смотрел на его напряженную спину, потрясенный внезапным признанием. Такое решение было весьма рассудительным, в действительности, было сложно предугадать, к чему бы привела вспыхнувшая между ними страсть, пока они обучались при храме, ведь за учебой и служением у них даже не оставалось времени на личную жизнь. Художник не мог не согласиться, что Амладарис поступил правильно. Боги, как он мог злиться на него? Кроме того, выходит, Сетий никогда не покидал его.       – Получается, мы организовали слежку друг за другом, – Архитектор нервно хохотнул.       Слишком много смеха за последний день, это не предзнаменует ничего хорошего.       Не услышав никакого ответа, Художник снова окунулся в шкаф, пытаясь выбрать, во что одеть Сетия, плечи и грудная клетка которого шире, а талия не так четко очерчена, как у него. Нужно что-то просторное. Может, облачить Жреца Думата, что предпочитает мрачные цвета, в белое? Архитектор живо представил: выглядит неплохо, но будет слишком заметно, что одежда заимствована у Жреца Красоты. Наконец, найдя из невероятного разнообразия одежды строгую черную робу, Художник замер, ошеломленный услышанными словами.       – В следующем месяце я женюсь, Архитектор.       Что?..       – Общество обязывает. И тебе рано или поздно придется.       Опершись спиной о массивную дверцу шкафа, скрытый от глаз Сетия, Художник глядел на черную ткань, что сжимал в руках, а мозг отказывался обрабатывать информацию, словно погрузившись в густую горячую магму. Архитектор прекрасно понимал, что Сетию, как единственному ребенку в семье, нужно иметь наследников, дабы в случае его смерти, имущество не перешло дальним родственникам. Художнику же было всё равно, он даже никогда не думал о женитьбе. У него были родные брат и сестра, и он не против, если их дети унаследуют все его поместья и земли. Даже если заведет Сетий жену, что это изменит? Можно подумать, Архитектор требует официальных отношений, он бы прекрасно чувствовал себя в тени, но желанным. Да в Тевинтере это сплошь и рядом.       – Я не хочу портить тебе жизнь, Художник, ты достоин лучшего. И я уважаю женщину, которая станет моей женой, беру на себя обязательство заботиться о ней и быть ей верен. Если она станет несчастна, значит и дети тоже. Я это знаю, – голос все такой же бесстрастный и монотонный, никаких эмоций.       А Архитектор даже не уверен, что сможет говорить. В груди что-то оборвалось и провалилось под землю, увлекая тело за собой. Чувство падения захлестнуло его, не давая дышать, сдавливая горло. Он открыл рот, пытаясь глотнуть воздуха, но получился какой-то рваный судорожный вдох.       – Поэтому я решил…       Боги, пусть он не произнесет это вслух, Художник и так всё понял. Не нужно это озвучивать.       – Мы ведь можем быть друзьями, как раньше?       Раньше? Как в каком возрасте? Когда возникла эта проклятая влюбленность? Когда она переросла в любовь?       – Архитектор?       Нужно ответить что-то, а он скрывается за дверцей шкафа, крепко сжав зубы.       Друзьями… После всего. Друзьями!       Семья для Сетия всегда была острым вопросом. Несчастливый ребенок со строгим отцом и затравленной матерью, о котором заботились слуги. Он не хотел стать похожим на родителей и скорее переступит через собственные желания, чем заставит жену и детей страдать. Сетий станет хорошим отцом, Художник не сомневался. И ради него он был готов на всё.       Может, друзья – не так уж и плохо? Раньше им вовсе не нужна была физическая близость, значит, прекрасно обойдутся и без неё.       Лги себе, лги! Так будет легче привыкнуть. Лги, Архитектор! А придай лицу невозмутимости, владеть собой ты умеешь мастерски. Заглуши шторм в себе, остуди кровь. И забудь…       – Я согласен с тобой, Сетий, – спокойно, уравновешенно. Идеально.       Облачившись в черную мантию, Архитектор надел маску. Отстраненно подумав, что, пожалуй, стоит сделать такую, в которой не будет прорезей для глаз, чтобы уж точно никто не смог их рассмотреть. Он же умел видеть, не используя обычное зрение.       Ему предстоит сегодня много работы, а она отвлекает, требует максимального внимания и самоотдачи, забирает всё свободное время. Сейчас Архитектор понял, что огромное количество дел – это лучшее, что с ним может произойти в силу данных обстоятельств.       Верховный Жрец Уртемиэля равнодушно наблюдал, как Проводник Хора Тишины одевается, так же безразлично посмотрел в его измученное лицо перед тем, как холодной, расслабленной ладонью взяться за его плечо, чтобы перенести в Храм Думата.       Архитектор был абсолютно спокоен. Потому что, вырывая из души укоренившееся чувство, видимо, убил самого себя.