За гранью

They say we can stay in America U can be free in America /// Прощаться с прошлым, рвать с ним, грубо, резко – до боли. Разрывать глотку, царапать кожу, оставляя яркие отметины, чтобы не вернуться, чтобы не повернуть голову, чтобы не убежать обратно. Лишь бы быть свободной. /// -Стайлз, я здесь… У Хоуп голос невысокий, усталый, немного хриплый. Хоуп кутается в тёплый клетчатый плед и перелистывает пожелтевшую страницу потрёпанной книги. Старая изодранная обложка не прельщает внимания, но Хоуп нравится. И то, что она старая и то, что древняя. Хоуп нравятся реликвии, старые вещи, антиквариат, которым забита квартира. Хоуп листает старую книгу, сидя в таком же старом кресле, совершенно не вписывающимся в общий стиль квартиры. Но стиля, как такого нет. Сборище антиквариата, обои отсутствуют, лишь старые газеты, некогда используемые вместо обоев – привет из прошлого века. Ребекка её бы отругала, Ребекке бы здесь не понравилось, но Ребекки здесь нет. -Стайлз… Хоуп откладывает книгу на деревянный столик, и, придерживая клетчатый плед, поднимается на ноги. Деревянный пол неприятно скрипит, когда ноги девушки соприкасаются с его поверхностью. Девушка сильнее кутается в плед, пол отдаёт холодом, и девушка невольно вздрагивает. Хоуп тихо ходит, быстро передвигает ногами на носочках, направляясь в прихожую. Стайлз, её Стайлз опирается на стену, боясь упасть, боясь столкнуться с деревянным полом и больше не встать. Хоуп двигается аккуратно, осторожно, но быстро. Хоуп впечатывается в его грудь, вдыхает запах – кровь. Хоуп не двигается, лишь сильнее зарывается носом, лишь сильнее прижимается, боясь, что он уйдёт. Боясь, что он не вернётся. -Всё хорошо, Стайлз, всё хорошо... Прижимаясь сильнее. Не уходи, Стайлз, слышишь меня, не уходи. Мы всё сможем, Стайлз, мы справимся, только не уходи. Стайлз прижимает её к себе, ледяной рукой прижимает её к себе за лопатки. Руки ледяные – ничего хорошего. Руки ледяные, холод пробирается сквозь плед и рубашку, посылает неприятные импульсы. Но Хоуп не отстраняется. Хоуп – тёплая, а тепло ему нужно более всего остального. Ледяной, холодный, не похожий на привычного Стилински. Разбитый, с вывернутой душой и покорёженной совестью. Ты только держись, Стайлз, ладно? Держись, пожалуйста, держись, иначе мы оба упадём в эту беспросветную бездну. -Я… -Ты не виноват, ни в чём не виноват… Ни в чём, Стайлз, поверь мне. Просто верь мне, хорошо, Стайлз? Стайлз не виноват. Хоуп упрямо повторяет: «Это не ты, Стайлз». Раз за разом одну и ту же фразу в течение нескольких минут. Это – дикая ложь. Врать – нехорошо, врать – плохо, но Хоуп врёт каждый раз, врёт, прижимаясь к его холодной рубашке, стараясь согреть, стараясь убедить. Это не ты, Стайлз. Верь мне, Стайлз. Это – ложь, Хоуп знает. Но эта ложь нужна ему и совсем немного ей. Совсем немного лжи, чтобы всё не казалось таким реалистичным, чтобы не упасть в бездну, чтобы не отпустить руки. Ложь, чтобы бороться. Не во благо, просто для сохранения надежды, для сохранения видимости «Не всё потеряно». Потеряно всё, но немного лжи – небольшая цена. -Я даже не помню, что я делал. Что если я убил кого-то, что если я… -Не ты, Стайлз, не ты. Это он, Стайлз, не ты. Совсем не ты… Убил. Ты точно кого-то убил, Стайлз. Точнее не ты, а он. Хоуп чувствует, вдыхает запах крови – металлический, едкий, практически впитавшийся в её лёгкие. Хоуп чувствует его, но уже не различает. Хоуп привыкла. Но это ведь неважно, совсем неважно. Это не Стайлз, не он. Главное верить, так ведь говорят? Главное верить, правда? Вера ничего не изменит. Вера не изменит того, кем они являются и что они делают. Вера не изменит этого постоянно повторяющегося вечера. Уже не дежавю, уже привычка, практически норма жизни. Вера ничего не изменит. Но нам вера не помешает, правда, Стайлз? Нам с тобой вера не помешает. -Это я, Хоуп. Это мои руки убивают, мои, не его… -Это не ты, Стайлз, не ты, слышишь? Просто верь мне. Это не ты… Твои руки убивают, Стайлз. Твои ноги ведут к убийству. И твоё сознание продумывает идеальный план убийства. Но это не ты, Стайлз. Стайлз Стилински так не может. Стайлз Стилински всех спасает. Стайлз Стилински не может быть убийцей, не может. Это всё он. Он. Надежда рушится, надежда живёт в подвешенном состоянии, каждый раз боясь упасть с обрыва. Боясь. Чувство страха в последнее время – нормально. Стайлз боится, люди боятся, лишь одна Хоуп со старой потрёпанной книжкой и клетчатым пледом на плечах, не боится. Хоуп привыкла. -Я, Хоуп, это я. Я чувствую, я всё вижу, вижу, как убиваю, вижу всё в мельчайших подробностях, но ничего не могу сделать. Я словно..подчиняюсь… -Это он. Это всё он. Тьма просто так не уходит, Стайлз. А вы думали всё так просто? Раз – и нету. Так не бывает, Стайлз, не бывает. Тьма поселяется глубоко в сердце, и даже когда ты думаешь, что её нет – она есть. Тьма внутри, тьма сидит глубоко внутри, скрывается, не подаёт знаков, а потом выходит наружу, когда ты совсем не готов. Когда ты думаешь, что всё кончено, когда думаешь, что тебе нечего опасаться. Тогда, когда ты думаешь, что находишься в безопасности, а на самом деле всё наоборот. Когда ты не готов, когда ты слишком слаб… -Это он, Стайлз, не ты. Это Ногицунэ. …Когда ты считаешь себя свободным. /// Вычёркивать старую жизнь и начинать новую – тяжёло, вычёркивать прошлое, начиная всё сначала – больно. Но начинать новую жизнь и понимать, что легче не стало, понимать, что всё также, что ничего не поменялось – в разы больнее. Избавиться от прошлого ради свободы, но в один момент понять, что всё не так – до разрыва лёгких. Понять, что жизнь – простой обман. Понять, что свободы нет. /// Прощаться с прошлым, рвать с ним, грубо, резко – до боли. Избавиться от прошлого ради свободы, но в один момент понять, что всё не так – до разрыва лёгких. Но оставаться на месте. Понимая, что в третий раз не справишься. Понимая, что лучше не станет. /// They say we can stay in America U can be free in America