За гранью

Кол перебирает тёмные локоны Давины, слушая редкое дыхание – резкий вдох и долгий выдох. Давина дышит странно, словно вдох выжигает внутренности, словно дышать – самый тяжкий труд. Кол разглядывает родинки-созвездия на её плече, вдыхает сладковатый запах духов, что застревают где-то в лёгких слишком яркой приторностью. Кол прижимает её к себе крепко, не слишком – у Кола сила немереная, сдавит – убьёт. У Давины дыхание рваное, блаженная улыбка на лице и что-то наивно-детское в лице, в каждой расслабленной от наконец-то полученного счастья чёрточке. Давина – чёртов ангел, точно. У неё терпения больше, чем у всей его «горячо любимой» семьи, а целеустремлённости – хоть отбавляй. У Давины магия где-то в крови, в артериях, венах, капиллярах, в медленно бьющемся сердце (никакой подростковой аритмии). Кол целует её сладко-сладко, снося крышу напрочь, держит за руку крепко, цепляется ледяной ладонью за её горячую, тёплую (можно нащупать пульс – равномерные удары слишком сильно сокращающегося сердца) и обещает всё самое лучшее, хорошее, оставляя на прощание пару слов с банально-романтичным смыслом. Кол наблюдает за подрагивающими ресницами, за неравномерным дыханием и улыбкой на устах. Кол обещает Давине весь мир, обещает себя, обещает счастливый конец. Всё как в ёбаной мелодраме; с наивно-глупыми фразами, счастливыми концами и перекроенными отрицательными персонажами, вдруг осознавшими свою вину. У Давины синие вены чудным рисунком просвечивают сквозь тонкую кожу, вечно закусанные губы алыми рубцами по его и сердцебиение бешеное, скорое и слишком сильное, стремящееся раздолбать грудную клетку, когда он касается загорелой кожи. Всё как в тех фильмах, с ограничением «12+» на ярком плакате. Отрицательный Кол, положительная Давина и проблемы, мешающие оставаться вместе. Кол искренне рад – Давина не мечется из стороны в сторону, не задаётся философскими вопросами и не боится не оправдать чьих-то надежд; Давина (пусть и безрассудно) сразу же кидается спасать его, пробует сотни заклинаний и ищет новые источники магии – Давина – храбра, сильна и совсем немного не рассудительна. У них же здесь мелодрама с избитым сюжетом и давно известным – счастливым – концом. Здесь балом правит любовь, что сладостью сказанных приторных фраз остаётся на языке. Здесь все проблемы сперва кажутся слишком существенными, непреодолимыми, но, по сути, оказываются ничем, никто ведь не может противостоять силам любви? Здесь его жажда крови должна лечиться лишь её улыбкой, а мысль разорвать тонкую шею обязана испаряться при появлении малышки Ди, за которой шлейфом доброта, любовь и сладкие духи вылитого на себя недорогого флакончика из магазинчика через дорогу. Здесь можно не бояться сеточки вен вокруг глаз, не бояться дикого голода, что разносится по всему организму, становится главной целью, единым работающим инстинктом, превращая (не совсем) человека в зверя. Жажду крови, убийства и безумство вычеркнули из списка приглашённых – любовь правит балом, любовь решает, кто и когда должен появиться. Но жажда не спрашивает, когда ей приходить, не стучится в позолоченные двери и не спрашивает робко «можно войти?», жажда врывается ураганом крови, буйством безумия и морем убийств, жажда выносит двери с петель, без разрешения, без тихой просьбы с опущенной вниз головой. Но у них же мелодрама? У них же конец заранее прописан? Кол и Давина в главных ролях, энное количество проблем фоном – практически все составляющие, но с зрителями не везёт – предки вечно сами себе на уме и, к тому же, сильны и мудры. Кол выбирает дорожку героя, цепляется за желанный «плюс» вместо надоевшего «минус» в графе «роль». Только «плюс» на «плюс» – неинтересно, скучно и слишком обыденно, без вселенских проблем, без драмы прозрачными слезами по щекам. Кол выбирает лучший путь, остаётся жив сам и оставляет в живых Давину – изолируется от её общества ради спасения. Кол выбирает лучший путь. Кол выбирает верную дорожку. Кол действует не в угоду себе. Но кровавая дорожка следует за ним, но сущность взывает в себе, будит пороки, подкрепляемая силой предков (предки – хреновые зрители, пытаются повлиять на действие картины). Но он возвращается. Возвращается к той, что должна изменить, ведь так? Кол думает о крови, о красной жидкости, что течёт по её юному организму, что разносится по артериям бурной рекой. Кол думает о её сердцебиении, об ускоренном при нём, рваном, неровном, о сердце, что вроде как принадлежит «ему» (хорошо, что не в прямом смысле). Кол думает о жизни наивной влюблённой девочки перед ним, с дрожащими руками и таким неправильным «ты в порядке, Кол?». Кол не в порядке, нет. Калебом было просто. Просто было рисовать нового себя, ацетоном срывая старое изображение, легко было криво ухмыляться и помогать, не чувствуя желания убивать. Калебом было просто. Это словно начинать жизнь с обновлённого листа, не с чистого, конечно – краску отодрал, но лист остался помятым, с разноцветными разводами, а другого в запасе не оказалось. Калебом было просто. Обещать весь мир, не чувствуя обещанную вечность, любить девочку с серо-зелёными глазами, так доверчиво взирающей на него, любить, чувствуя как гулко бьётся сердце, а не ощущая мёртвый кусок льда. Кол не в порядке, нет. Сценарий крошится, буквы рассыпаются миллионом не оправдавшихся надежд, а кусочки горят, сгорает тонкая бумага, и не собрать их воедино, не склеить кусочков их обещанной счастливой жизни, не нарисовать счастливый конец углями. Счастливый конец теряется в миллионах рваных бумажек, оседает пеплом сгоревших мечт. Мелодрама оказывается так и не снятой, лишаясь сценария и главной героини – Кол рушит привычно всё, бесполезно взывая к небу, задаваясь бесполезным «за что?», слушая привычную тишину в ответ. Кол целует мертвенно-бледные губы и повторяет в сотый раз «люблю». Но мёртвым плевать. Мёртвые не слышат молитв живых.