***
Сокджин чувствует себя до ужаса комфортно в до хруста отглаженных рубашке и брюках, на стульчике перед роялем, поправляя нотные листы на пюпитре. Кажется, только здесь он может вздохнуть свободно. Пальцы бегают по клавишам, наигрывая гаммы, аккорды, арпеджио, глаза прикрыты. Здесь его место, он в своей стихии, и внутри медленно разливается спасительное чувство умиротворения. Генеральная и последняя репетиция перед поездкой в Сеул на концерт. Сокджин расправляет плечи и кивает дирижеру и оркестру. Выдыхает, закрывает глаза, открывает и касается клавиш, извлекая первые тихие звуки из рояля. С каждым новым тактом он сильнее вдавливает бело-черные деревяшки в инструмент, пока музыка не начинает достигать самых отдаленных уголков зала. Звуки рояля переливаются под его пальцами, переплетаясь затем со струнными и кларнетами. Руки проносятся из одного конца клавиатуры в другой, не находя покоя, плечи подрагивают. Сокджин не здесь, он где-то далеко: там, где существуют только он и 2-ой концерт Рахманинова. Полчаса на одном дыхании, минутный перерыв и еще полчаса, и еще, пока все концерты для послезавтрашней программы не сыграны. Секундная тишина, и по залу раздается одобрительный гул голосов музыкантов, а затем шелест сворачиваемых нот и хлопки чехлов для инструментов. Сокджин же не торопится: ему нужно отрепетировать свои сольные партии. - Ты сегодня играл как-то особенно вдохновенно, хён, - на плечо приземляется ладошка лучшего друга Пак Чимина. В другой его руке все еще зажат инструмент со смычком. Он улыбается, как всегда, от чего добрые глаза превращаются в две щелочки. Рыжие волосы мягкими волнами обрамляют лицо, в ухе виднеется шарик серьги. Два корейца в Лондонском оркестре, как такое вообще могло произойти? Они появились тут почти одновременно, два года назад, и бессознательно начали приглядывать друг за другом, постепенно сдружившись. Сокджин чувствовал себя ответственным за Чимина и всегда удивлялся, как в таком молодом возрасте у него получилось стать первой скрипкой. Да и как он может жить один в Лондоне, ведь совсем еще ребенок ребенком, и не только на лицо. Чиминовские добрые глаза лишь отражают его сущность. Такой наивный и улыбчивый в противовес хмурому и серьезному Сокджину. Наверное, Сокджину Чимин был жизненно необходим, чтобы не сгнить наедине со своими демонами. Он никогда не рассказывал, что на самом деле творится у него внутри, но Чимину и не надо было. Он все понимал. Все понимал и не осуждал. И от того, что он рядом, Сокджину становится чуточку легче. В том числе и бороться с собой. - Видимо, от того, что концерт на родине, - Сокджин изогнул губы в подобии улыбки. - Ты как, уходишь? Мне тут надо свое доиграть. - Твои ноктюрны - святое дело, - даже смешки у Чимина получаются заливистыми, - так что я лучше пойду, хоть вещи соберу наконец. Но вечером обязательно загляну! Чимин пятится, хитро улыбаясь и размахивая смычком, а потом аккуратно укладывает скрипку в чехол. Бросив «до встречи», он выпархивает за дверь, оставляя хёна в одиночестве. Сокджин хмыкает ему вслед, и его голос тяжелым эхом разносится по залу. Ноты отправляются в портфель: Сокджин помнит наизусть свои любимые ноктюрны. Клавиши охотно отзываются на почти любовные прикосновения его пальцев. Он любит музыку, но музыку Шопена не так, по-другому. Музыка Шопена наполняет его изнутри, как чувство влюбленности, которое он испытывал когда-то очень давно. Она напоминает Сокджину о тех отголосках любви из прошлого; лишь отголосках, потому что настоящей любви он так и не узнал. Музыка, которая близка его сердцу до дрожи в голосе и слез на ресницах. Сокджин, наверное, немного мазохист, потому что ноктюрн каждый раз кувалдой проходится по его стене, оставляя паутины трещин. Недолговечных, ибо по окончании репетиции он тщательно их замажет. Самый сильный удар приходится во время 2-го ноктюрна и болью отдается в дальних закоулках души, а клавиши рояля в воображении Сокджина складываются кирпичиками в черно-белую стену. Он еще сидит какое-то время, пока затихает последний звук, а затем, собирая свои вещи, в который раз думает, что надо бы выбрать другие произведения для сольного исполнения. Но думает просто так, для галочки. Сокджин никогда не чувствовал себя более живым, чем с Шопеном в груди и на пальцах.***
В полупустом вагоне метро на Сокджина накатывает вдохновение, как обычно бывает после репетиций и концертов. Он делает заметки в нотной тетради, облокотившись на поручень и краем глаза ловя заинтересованные взгляды девушек, сидящих неподалеку. Губы трогает ядовитая усмешка, а в тетради появляются несколько тактов. Сокджин по привычке двигает пальцами в воздухе, вспоминая звучания нот, и ему уже невтерпеж попасть в свою квартиру и наиграть все, что написалось. Поезд, наконец, тормозит на нужной станции, и Сокджин легким шагом выходит и взлетает по лестнице к выходу, оставляя разочарованных девушек позади. Наверное, в этом мире таких, как они, набралось бы на небольшую страну. Девушек, жаждущих и обделенных вниманием 26-летнего красавца. Квартира встречает привычной тишиной и холодом. Скинув пальто, Сокджин проходит по комнатам, проверяя батареи, и, наконец, с размаху садится перед пианино, доставая тетрадь. Он наигрывает, записывает, исправляет и снова играет - и так два часа, пока не исписано пол тетради, а спину не начинает ломить от долгого сидения прямо. Сокджин потягивается и замечает, что не переоделся; расстегивает верхние пуговицы рубашки и закатывает рукава. Он собирает мысли в кучу и гулко цыкает: Чимин обещал сегодня зайти, а он даже не собрал вещи. Привычное шипение кофеварки как бэкграунд разброду в его голове. Немного волнительно возвращаться в Сеул впервые за 2 года, и Сокджин гадает, как изменился его родной город, какие люди там появились. Он до сих пор очень скучает, но любимая работа превыше всего. Плюс в оркестре ему комфортно, а менять обстановку снова Сокджину не хотелось: преследовала боязнь за свое нестабильное душевное равновесие. Поэтому он рад оказаться там хотя бы на 4 дня. Раздался стук в дверь, а затем ее хлопок: Чимину не нужно приглашение, чтобы зайти. Шорох снимаемой обуви, звяканье бутылок в пакете. - Хён, ты чего еще не собрался-то? - Чимин заходит на кухню, водружает бутылки на стол и укоризненно смотрит на Сокджина. А хён стоит с кружкой в руке, опираясь о столешницу и слегка запрокинув голову. - Собирать нечего, за пару минут управлюсь. - Вот прямо сейчас можешь пойти и управиться, я к тебе вообще-то пить пришел. Вряд ли ты сможешь сделать это после моего ухода. Сокджин недовольно вздергивает брови, но повинуется. Сборы происходят на автомате: где он только не давал концерты, и поэтому все нужное быстро отправляется в чемодан. Вернувшись, он застает Чимина в гостиной со стаканом в одной руке и нотной тетрадью в другой. - Эй, тебя разве не учили не трогать чужие вещи? - в голосе ни капли раздражения или обиды, лишь немного грусти. Чимин поднимает на него удивленный взгляд, но ничего не спрашивает, только просит: - Сыграешь? С меня непредвзятое мнение. Сокджин со вздохом и ворчанием снова садится за пианино и играет все, что успел написать. Чимин смотрит в одну точку, оглаживая края стакана, и пытается уловить то, от чего дрогнет в груди. Но не получается. - Знаешь, Джин-хён… Он редко его так называет, и от этого у Сокджина по пальцам пробегает холодок. Он выпаливает: - Не то. Я так и знал… Чимин вздыхает. - Музыка отражает всего тебя - слишком много напряжения, - он осторожно смотрит на хёна и продолжает, - Ты же понимаешь, что я в курсе, какое дерьмо ты наворотил у себя в душе. И я думаю, что пока ты с ним не разберешься, у тебя не получится писать по-настоящему хорошую музыку. Сокджин молчит: он все прекрасно понимает. Он сам загнал себя в тупик, из которого не видит выхода, хотя другим он может быть вполне очевиден. А стоит ли искать его, разбираться? Он все равно скорее всего умрет от перенапряжения, не дожив и до 30. Но вот Чимин смотрит на него, Чимин волнуется, и его надо успокоить. - Спасибо, Чимин-и. Я разберусь, обещаю. А пока давай забудем об этом. Завтра мы наконец едем в Корею, почему бы не отпраздновать? Подействовало: Чимин вновь расплывается в улыбке и расслабляется. - Давай, хён, наливай! Сегодня Сокджин хочет забыться.