***
И вообще, кто ж знал, что Буйный окажется таким ревнивым созданием? Почувствовавший хозяйский стояк, конь подсознательно или сознательно окрысился на предмет вожделения Мальцева. Стоило ветеринару покусится на зад Буйного, как тот, громко заржав, взбрыкнул задними копытами, вознамерился прибить соперника. Очумевший от ужаса Гришка, вцепившийся в конскую шею, как замедленной съемке наблюдал за отрывающимися от пола копытами и взмывающим в воздух крупом. Казалось, еще мгновение и полу тонный корпус обрушиться на драгоценный Великановкий череп, превращая тот в рассыпавшийся конструктор "лего". И не будет уже никогда милого, хрупкого Сереженьки, пахнущего парным молоком и хлебным духом. А все из-за чего? Правильно, из-за бесстыжей неуемной Гришкиной нетерпячки. Допустить такого Мальцев не мог. Рванув на себя Буйного, словно тот был огромной живой гирей, омега, кряхтя, напрягся, не жалея ног и спины, смещая равновесие упрямой и коварной животины. Казалось что-то хрустнуло в спине, глазах поплыли темные круги, перемежающиеся с красными точкам и линиями, в голове загудели колокола, от напряжения и непомерного груза, но туша Буйного поддалась, накреняясь вперед, как океанский лайнер, повстречавший на пути незыблемый древний айсберг. И все же, за крупом лошади послышался удар, сливающийся с матерным воплем и звуком падения. Сбитый широкой грудью жеребца Гришка, не устоял на ногах и впечатался затылком в оттопыренный зад Снежка. Путая Гришкину «нежность» с рвением Буйного, жеребчик протяжно заржал, обдавая обильной смазкой загривок зоотехника. Подоспевшие рабочие вспугнули вороного смутьяна, хлыстом загоняя в загон, а потрепанный Мальцев с трудом сфокусировал глаза, с ужасом наблюдая ветеринарскую тушку, распростертую на посыпанном сеном полу. — Твоего папу за ногу… — пробубнил Гришка, бросаясь к убиенному Великанову, наперевес с ниспавшим стояком. И тут Малька накрыло. То ли от умопомрачения внезапной влюбленности, то ли от нахлынувшей беды, зоотехник наездником бухнулся на недвижимое тело щуплого возлюбленного. Собрав оставшуюся отвагу и те крохи разума, что определенно заблудились в мозгах, он, наклонился к голове Великанова, с явным намерением сделать искусственное дыхание. Близость Сереженькиных губ растревожила. Гришка вспотел, будто находился в парной. Дивный запах исходивший от алеющих уст сносил зоотехнику крышу, точнее то, что от нее осталось. Позабыв о зрителях и о пикантности событий, Григорий порывисто и нежно приложился губам ветеринара. Поцелуй получился смачным и крепким, что называется взасос, прямо как в сказке про «Спящего красавца». В общем, трудно сказать, чем бы закончились, отчаянные лобызания, потому, как зоотехник был настроен серьезно, начиная, заодно, и ощупывание пострадавшего, если бы тело не подало признаки жизни. Кашель Сергея Анатольевича стал сигналом «отомри» для замерших в ужасе пассивных наблюдателей действа. Офонаревшие от прилюдной прелюдии мужики, с трудом оттащили несостоявшегося героя-любовника от сексуальной жертвы. Поруганного и оглушенного ветеринара по-быстрому утянули в подсобку, до приезда неотложки, а Гришку, общими усилиями, пришлось связать. Прибывший на скорой фельдшер вколол бедолаге Мальку лошадиную дозу успокоительного. Уже проспавшись в бригадирской, Гришка узнал, что Великанов оклемался в лазарете, отделавшись легким испугом и ушибом мозга. Но, тем не менее, злополучная история о нетрадиционном оказании первой медицинской помощи новому ветеринару разнеслась по округе, а Малек стал героем местной хохмы.***
Пристыженный Гришка два дня просидел в отгуле. Он метался, как волк между красными флажками, вспоминая вожделенные губы Великанова и его одуряющий запах, и мучился в смятении, не понимая, как его угораздило так опозориться. В страданиях зоотехник дурил, тупил, портил утварь и нес околесицу, да так, что отец не выдержал и позвал Николая. Колька был тем еще громоотводом, способным вынести самые мощные удары стихийного бедствия под названием Малек. Утянув мечущееся создание к себе в усадьбу, он не стал церемонится с другом. Смысл жалеть дурака, если сам вляпался? Рассудительный и наученный житейским опытом бета, сразу выпалил Мальцеву правду-матку. На то он и был лучшим корешем. — Ты хоть в Африку свали, а толку не будет, — констатировал он, подливая Гришке коньяк. — От судьбы не убежишь, Гриха. Насколько мне помниться, раньше так тебя не пробирало. Вот и выходит, что он твой истинный. Ну, уж извини, дорогой, хоть кривой, хоть косой, а природу не обманешь. Он, кстати, очень даже ничего, — дружески похлопав по плечу замершего от услышанного откровения Малька, Николай насадил на вилку малосольный огурец, в плане закуси, заполняя открытый удивлением рот зоотехника. — Странно только то, что он тебя не чует. А ведь должен, по идее. Я такого не слышал, чтобы у одного зов был. Захрустев огурцом, Мальцев обреченно шмыгнул носом. Колька говорил то, в чем Григорий боялся себе признаться. Еще в юности мечты прочили иное. Хотелось крупного и сильного богатыря, способного распечатать девственные мальковские тылы, а тут… прямо хоть плачь, как истеричная городская омежка. Но, даже в таком виде ветеринар казался божеством, а после памятного поцелуя и подавно. Хлипкого Сережу хотелось загрести в объятия и никогда уже больше не отпускать. — А вдруг это у меня только, ну это… истинное? — расстроенно засопев, Мальцев уставился на дно рюмки, будто ища там ответ на вопрос. — Нет, — решительно замотал головой бета. — Быть такого не может. Тут что-то другое. Вот только не знаю, что. Слушай, а может ты его навестишь? Его вчера с амбулатории выписали. Гостинцы там, то… се… — идея показалась Кольке весьма удачной. К тому же, в маленькой усадьбе выделенной сельсоветом для проживания нового ветеринара не было лишних глаз и ушей. — Я не смогу! — Тут же вспылил покрасневший, как варенный рак, Гришка. — Сможешь. Куда ты денешься, — уверенно произнес Николай, при этом желая мужества и стойкости, не другу, а Сергею Анатольевичу. По мнению беты, не ведающий своего счастья ветеринар нуждался в поддержке куда больше. Через пару часов, отпоенный кофе Гришка, с банкой первой клубники и букетом пионов стоял на пороге нового Великановского жилища, не решаясь постучать в дверь. После третей неудачной попытки друга, стоящий у ворот Колька не выдержал. Оторвавшись от места тайной дислокации, он отстранил нерешительного зоотехника, и, громко пробарабанив в дверь, бодро смылся, оставляя паникующего Гришку перед фактом ожидания. Дверь открыли не сразу. Если бы не притяжение дурманящего запаха Григорий бы позорно сбежал, оставляя гостинцы, а тут он окаменел, чувствуя волну усиливающегося духа, по мере того, как ко входу приближался носитель.