***
Тонкие пальцы запутались в её длинных чёрных волосах, разметавшихся по плечам, спине и его расставленным коленям. Маркус запрокинул голову, тяжело дыша и направляя в её горячий рот возбуждённый член. Девушка покорно принимала его как можно глубже, стараясь сделать ему ещё приятнее, стремясь услышать его стоны… Она хотела… — Нет, милая, не так… — почти всхлипнул вампир, когда она оттянула кожу головки, тем обращая на себя внимание. Он посмотрел на неё и утонул в её синих, как море, глазах. Как же она прекрасна! Маркус не хотел, чтобы этот миг заканчивался. Она облизала губы, не отрывая взгляда от его глаз — уже чёрных, как угли, — а значит, ему нравится, он почти теряет контроль… Она всецело ему доверяла. Кожа горела, меж ног пульсировало, сердце отбивало поездной ритм. Она тоже его хотела. — Разденься, — и это требование она попыталась выполнить почти сразу — тугая шнуровка платья не поддавалась, заставляя её проделать несколько лишних движений в попытке найти конец, за который, ухватившись, можно будет развязать узел… Маркус что-то прорычал и потянулся к её груди, в нетерпении срывая с неё одежду, тем оголяя её плечи, а затем и полную упругую грудь. — Так лучше. Иди сюда. Она беспрекословно поднялась и села ему на колени. Губы тут же оказались в плену прохладного поцелуя. Язык проник вглубь в страстном желании. Его руки тут же сжали её ягодицы, пальцы оставляли синяки на нежной коже. В комнате раздался полувсхлип. Алисия начала задыхаться. Через мгновение, когда у неё закружилась голова, Маркус выпустил её губы из своего плена и посмотрел на неё: такую мягкую, раскрасневшуюся, смотревшую на него своим сверкающим взглядом. Он довольно улыбнулся, опустил взгляд на изящные ключицы, обвел пальцами подбородок, закончив движение у уха… И внезапно, даже для самого себя, впился острым поцелуем в шею, заставляя смертную девушку вздрогнуть всем телом. Она запрокинула голову набок, давая ему полный доступ к месту, которое всегда грозило стать символом её бессмертия. Зубы вампира вошли в плоть, как нож в масло, отчего девушка не почувствовала боли. Она чувствовала лишь губы, которые нежно ласкали её шею, и не сразу ощутила, как, слегка раздражая кожу и почти щекоча, словно перышко, что-то скользнуло вниз от шеи до груди, опускаясь на чувствительный сосок. Влажную полоску тут же обдало холодом. Она замерла, покрываясь мурашками. — Маркус? — почти вожделенно и тихо прошептала она. — Маркус… Хватка стала сильнее, мужчина наклонил её, очевидно, что-то глотая. Другой рукой он задирал её платье выше, желая продолжить действо. Его опьянение, его жажду крови — Маркусу стало невозможно сдержать. Где-то на периферии сознания он понимал, что держит в руках человека, но в то же время… Дидима. Его рука уже не нежно провела по колену, поднимая её ноги немного вверх, раздвигая их в сторону, чтобы наконец войти в это податливое тело. Такое податливое для него… Он хрипло застонал, смакуя губами алую жидкость. Хватит, надо остановиться. Нет. Пальцы скользнули вниз, сначала проведя по её раскрытым мокрым губам, потом касаясь члена, направляя тот в горячую темноту. Девушка сразу схватилась за его плечи, слегка испуганная, ожидая главного. — Не бойся, — сорвалось с его губ, когда головка уже оказалась внутри. Он не ошибся. В ней было жарко, такого обжигающего плена он не чувствовал никогда. Казалось, кто-то рядом разжег костёр. Вампиру стало тепло. Он закрыл глаза, наслаждаясь её сладкими стонами. Он и сам тяжело дышал, рискуя громко оповестить весь мир о собственном удовольствии. Боги… Он сделает её вампиром. Чуть позже… Стоны стали громче, когда они соединились. Словно в тумане Алисия увидела на своей груди кровь, но это показалось мелочью по сравнению с его плотью, находившейся внутри её горячего тела. Его прохлада действовала на неё почище любого возбудителя, заставляя сердце биться громче, сильнее, больнее. Она была счастлива. Он был доволен. Быстрые толчки пришли на смену медленной прелюдии. Маркус держался изо всех сил, стремясь ещё глубже, ещё сильнее, ещё быстрее… Он почти смог сдержаться, когда её грудь оказалась перед его лицом, и он, не желая терять ни секунды, впился в дерзко торчащий левый сосок. Наградой был громкий стон. Он кусал, лизал, сосал, наслаждаясь покорным телом. Алисия не могла найти себе места. Её руки суматошно блуждали по его телу: плечам, шее, рукам и груди; спина до боли выгибалась от наслаждения, слегка затёкшие ноги соприкасались то с грубой тканью брюк, то с полумягкой — обивки кресла. И всё это, вместе с его нескончаемыми движениями, заставляло считать, что во всём мире нет ничего более цельного и прекрасного. Только он, она, и это наслаждение, скованное цепями его памяти. — Да, Дидима, да… — прошептал он ей прямо в губы, после ловя поцелуем её ошеломлённый вздох. Странным образом закружилась голова, и удовольствие пропало. Она с распахнутыми глазами смотрела на него, когда он целовал её губы. Потом, когда вампир опустился на неё, пустой взгляд девушки устремился в стену. Она ощущала, как его член двигается глубоко в ней, как ему хорошо, слышала, как он стонет и произносит имя чужой женщины… Противно. Мерзко. Отвратительно. Её затошнило. За что он так с ней? Лучше бы он оторвал ей голову.***
Было тихо. Лишь тикали часы. Громко. Шумно. Как волна бьётся о скалы. Хотелось закрыть уши. Хотелось убежать от этой тишины, скрыться, умереть… Но он… Его глаза. Его руки. Губы. Волосы. Он. Он. Только он. Он. Чувства изнутри стали бить по ней сильнее — так, что стало больно дышать. Было больно слушать своё сердце и чувствовать его сбивающийся ритм прямо в горле, понимать, что она лишь человек — пришла к нему обыкновенной смертной, такой же и умрет. И это случится не в его объятиях, а где-то в старой больнице, в одинокой палате, в которой она будет лежать, ожидая своего часа. Пусть лучше так, чем играть чужую роль. Она сглотнула слюну и почувствовала дискомфорт. Показалось, что сердце действительно сейчас находится где-то в горле, иначе откуда такая боль? Всё внутри ломалось, разрушалось, разбивалось. Летело в пропасть и умирало. Погибало. Было больно. Ей придётся уйти. Так надо. Грудь кольнуло теперь уже не от боли. Сердце завыло от пустоты. Но ведь… если болит, то, значит, она жива? Надежда есть? Где ей быть, раз нет больше веры? Её бог покинул, не удержал. Так надо. Уходи, девочка, ты ему больше не нужна. Рот открывался, чтобы впустить в лёгкие воздух. Нос уже почти не дышал. Холодно. Облачко пара от её дыхания поднялось вверх, скрывая собой его силуэт. А он стоит… Это что, борьба взглядов? Его взгляд — чернее ночи и холодный, словно лёд; её — синий, как волны бесконечного океана, но горячий, как вулканическая лава. Но ведь горячее всегда растапливает холодное, ведь так? Вряд ли в этом случае. Она хотела прокричать его имя, рыдать, оскорбляя нецензурными репликами, обвинять во всех грехах, желать небесной кары и самой ужасной смерти. Она хотела быть с ним рядом, стоять близко, чтобы ощущать его бедро своим, сжимать ладонь и касаться его лица. Она хотела шептать его имя и улыбаться. Только ему. И чтобы он смотрел лишь на её улыбку. Но этого никогда не будет. Он слишком гордый, чтобы принять её. Не Дидиму. А она слишком обессилена клятвами и своим грехом. Она хотела быть с ним навсегда. Даже если бы он был смертным, обыкновенным клерком, она бы всё равно осталась. С ним. Он никогда не подойдёт к Алисии, потому что она не Дидима. Никогда. Никогда. Никогда. Эти проклятые часы продолжали тикать как ни в чем не бывало, в то время как её жизнь рушилась. Все равно. Теперь мне всё равно. Она развернулась и вышла из комнаты, поспешно оставляя позади себя коридоры, залы и людей. И свою жизнь. Никогда.***
«Вы не должны понимать, как это больно. Никто никому ничего не должен. И я, в конечном итоге, брошу это дело, так же понимая, что ничего не должна. Маркус, я не знаю, любовь ли это… Но порой я столь сильно не хочу оставаться без Вас, что пусть лучше моё тело сломается, подобно гармошке, только бы Вы были рядом. Я боюсь принять смерть от Вашей руки, хотя ею пока что Вы даруете мне только наслаждение. Мне стыдно и больно вспоминать, поэтому я обычно опускаю глаза или перевожу взгляд на что-то иное, например: картина на стене. Она красная, и это ласкает мой взор. Я никогда не была сильной и ничего из себя не представляю. Просто… Маркус, поймите, что я борюсь сама с собой, с предрассудками и с окружающим миром. Между нами столько лет — целый мировой океан. Когда Вы родились — творилась история, а когда родилась я — всё было уже решено. Я не хочу, я не могу быть второй, ведь «двойка» — не просто цифра. Я не требую стать чем-то особенно важным в Вашей жизни. Я всего лишь хочу уважения и терпения ко мне, а этого дать Вы не в силах. Я Вас не виню. На память, Алисия». Бледная рука сжала край шершавой бумаги. Пальцы, казалось, слегка дрожали, когда проводили невидимые линии поперёк письма вниз, к трём последним строкам. Ушла. Какая же сильная! Красные глаза буравили бумагу ещё несколько минут, в то время как грудь наполнялась противоречивыми чувствами. Новый костюм внезапно стал мал, точно сжимая железными тисками крепкое тело. Дорогая ткань сейчас была лишней. Он был один. Как она ушла? Кто и зачем ей помог? Маркус расправил ссутуленные плечи и сглотнул яд. Представил, как она писала это письмо: как можно быстрее, стараясь понятнее изложить мысли. Или же всё было наоборот? Может, она писала это со спокойным выражением лица, в расслабленной позе, а потом, так же спокойно, покинула комнату, а затем — и замок? И страну, и… и его. Она плакала? Конечно, она плакала. Он потерял её, и она знала это. Конечно же, знала. И теперь он тоже знает. Он любил свою первую жену, потеряв которую, много лет оставался вдовцом. Когда в его жизнь явилась идеально похожая на неё девушка, он покорно принял этот подарок судьбы, поздно поняв, что это скорее проклятие. Он не мог относиться к ней так, как она заслуживала. Каждым движением, каждым словом он давал понять, что видит в ней не её, а другую — погибшую в снежный месяц много веков назад. Он делал любимой Дидиму, а не её копию. О самой Алисии было больно вспоминать. Кажется, сейчас пришла пора спросить самого себя: что именно он натворил? Одна была дерзкой, веселой и непокорной, другая оказалась мягкой, как воск, ранимой и любящей. Опытный скульптор создавал статую любимой женщины, лепя её из глины, и не обращал внимания на лежавший совсем рядом неограненный драгоценный камень, — можно ли так сказать про них?***
Казалось, даже вампир затаил дыхание, которое ему было не нужно. Алисия робко провела по его щеке фалангой указательного пальца и тут же прижала руку обратно к груди. Ей было страшно и неловко, но впечатления от прошлого раза и интерес, прыгающий в глазах, выдавали девушку с головой. Она хотела чуть большего, чем была готова принять, но терялась от стыда и предрассудков. И как попросить, чтобы она поцеловала его? Маркус смотрел на неё со смесью удивления и желания. Он не ожидал её появления и уж, конечно, такого невинного жеста, таившего в себе намного больше смысла, чем было сокрыто в старой книге, которую он читал несколько минут назад. По крайней мере, он воспринимал это именно так. Он хотел этого, но и робел не меньше. Боязнь причинить вред заставляла сторониться её и ласкать хрупкую девушку лишь в собственных мыслях. Маркус привлёк податливое тело к себе и, склонив голову, встретился с широко раскрытыми от страха глазами. Ей страшно. Он не хотел, чтобы это было так. Сердце девушки громко наносило удары в грудную клетку, и этот шум эхом отдавался в его висках. Как ей сказать, что он тоже боится? Легче всего было — нежно дотронуться до светлой горячей кожи и провести по плечу, сжимая… потом покрыть поцелуями её шею, лицо, грудь, коснуться нежных губ и нависнуть на ней, избавляя обоих от одежды. Маркус моргнул. Когда он стал таким робким с Дидимой? Из груди вырвался совсем ненужный рваный вздох и тут же растворился в воздухе. Ему было сложно. Это не его жена, но… но… так похожа, что кажется, что она… Это наваждение. Это не она. Горечь понимания рассекла его грудь острым мечом, и он снова задохнулся от боли. Он не хотел. Эта девушка не помнила, кто она, откуда, в её голове не было ни единого воспоминания о прошлом, и Маркус желал этим воспользоваться. Снова ощутить сладкий вкус счастья на кончике языка, почувствовать колкие эмоции пальцами рук. Он сглотнул слюну и из размышлений снова вернулся к девушке. Рассматривая её, вампир уверился в схожести их тел, движений… всего. Она настолько была идентична с его погибшей женой, что от этого становилось не по себе. И, тем не менее… он не мог себе позволить спустя много лет погрузиться, в хоть и забытую, но желанную негу. Она пришла к нему сама. Зачем?***
В груди появилось противное скользкое предчувствие неизбежного. Не остановил, не сказал, не поцеловал. Тогда. Наивно полагая, что он может сделать это потом, вампир находил всё новые и новые причины для отрицания очевидного. А потом, когда невозможность сдерживаться дальше стала очевидна, он взял её силой. Хоть она и не сопротивлялась. — Идите к черту, Маркус. Боль. Это было больно. — Я скучаю по тому мгновению, когда ты укусила меня за палец. Помнится, тогда я подумал, что твоя речь требует тщательных исправлений. В висках заныло. Маркус заставил себя вспомнить, что такое фантомная боль. — Она знает о вампирах, так нельзя. Обрати её, и она будет с тобой вечно. Аро говорил правду. — Что Вы делаете? — То есть? — Вы… — он натужно протянул местоимение и напрягся, пытаясь вспомнить, что делают молодые люди в современном мире. — Чем Вы вообще занимаетесь сейчас? Вы работаете? — спросил он, подумав о новом, сменившемся на днях секретаре. — Да, но по вечерам я учусь. Правда, хотела я не этого. — Почему? — Я всю жизнь мечтала учиться днём, как и остальные студенты. Почувствовать тот вкус беззаботности, когда из всех проблем — только рефераты и экзамены… Правда, не Вам я должна это говорить. Внезапно она замялась и выпалила: — Извините… Маркус. Извините, Маркус… Извините, Маркус. Боль, боль, боль. Она всегда была с ним на «Вы». Он заметил это сейчас. — Мне нравится Ваше имя, — Алисия немного неуклюже облокотилась о стену и посмотрела на мужчину томным взглядом. У неё было прекрасное настроение, естественный румянец был заметен сквозь лёгкий макияж, а ещё… она надела то самое платье, в которое влюбилась с первого взгляда. Оно было короче принятых норм в этой семье, но прилично чёрным. Вырез открывал чуть больше, чем допустимо, но она чувствовала себя более, чем уверенной… Боги! Она стонала в его объятиях, в его руках, в его постели. Она плакала от его слов, от его поступков, от его молчания. Она желала его ласки, его разговоров, его внимания. Она желала быть любовницей, а он желал лишь Дидиму. Как всё сложно. Аро, как всегда, оказался прав даже в столь противоречивых вещах: его обратная сторона оказалась мрачнее даже самой чёрной ночи. Именно поэтому она и ушла. Ему надо совсем немного времени…