Shark Tank / Резервуар с акулами

Долгий отрезок времени Ганнибал просто смотрит на него. Затем сдавливает ногу Уилла, сгибая пополам и притягивая к верхней части бедра, и надавливает достаточно сильно, чтобы причинить серьёзную боль. Уилл вскрикивает и порывается было высвободиться, но это провальная попытка. — Я тебя отшлёпаю, — произносит Ганнибал, и Уилл не может понять, с юмором тот говорит, или с угрозой. — Не надейся, что я этого не сделаю. Он седлает Уилла, упираясь коленями ему в области подмышек и фиксируя бёдрами грудную клетку. Ганнибал — мрачная тень, жестокая и губительная, и ни одна из выходок Уилла не заставила бы его дрогнуть. Он — зыбучий песок и твёрдая почва. Месяц назад, в прошлой жизни, разум Уилла горел и пылал, и в конечном счёте границы между реальностью и бредом окончательно истончились, и всё слилось в единый кошмар, от которого невозможно было очнуться. Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не нашёл себя прикованным наручниками к больничной койке, потушенным, как пожар. И тогда ему рассказали, что он натворил. Одно дело — застрелить маньяка в ярости погони, но когда монстры в твоей голове вырываются на свободу из отведённых им тёмных закоулков, словно кровь из вскрытой артерии, и уничтожение тобой другого человека превращает их жестокости в искусство... это уже совсем другое. Ганнибалу известно об убийцах, населяющих разум Уилла, он и сам в их числе. Джек Кроуфорд был прав: Ганнибал — сам дьявол, но тем не менее Уилл лишь самолично заслужил себе место в Аду. — Да, — говорит Уилл. Он опускает ладони на чужие бёдра и скользит ими вверх до талии. — Да. Пожалуйста. Ганнибал подсовывает подушку Уиллу под затылок, прежде чем освободить из-под одежды свой член. У Уилла небольшая свобода действий: он может лишь отклонить голову назад и стараться расслаблять горло, позволяя Ганнибалу трахать свой рот. Тот придерживает его голову, массируя подушечками пальцев обманчиво хрупкую кожу и кость, что сокрывают внутри беспокойный разум. Фаланги больших пальцев с нажимом проходятся по колючей щетине — там, где должны быть волосы, — а остальные нащупывают и отслеживают линии, где черепные пластины стыкуются друг с другом, и он будто бы собирается вскрыть Уилла голыми руками. Когда всё заканчивается, некоторое время спустя Ганнибал ни с того ни сего начинает: — Твоё владение языком впечатляет. Ты обучился французскому куда лучше, чем я мог надеяться. Уилл подумывает было встать, чтобы почистить зубы, но так не хочется шевелиться. — Спасибо, — бубнит он в ответ, и отчего-то это звучит как вопрос. Ганнибал поворачивает Уилла набок и сам устраивается позади, прислоняясь к его спине. — В течение сорока лет имел силу запрет на печать книг на литовском языке. Его ассимилировали с русским.¹ Когда запрет был окончательно снят, Винцас Креве-Мицкявичюс опубликовал сборник стилизованных легенд и сказок под названием «Dainavos šalies senų žmonių padavimai»². Я овладел английским благодаря чтению подобных книг. Детские рассказы, полагаю, но тем не менее обладают значительной культурной ценностью. К счастью для тебя, у меня отличная память. Уилл согласно урчит, но на самом деле он настолько утомлён, что толком даже не вникает в монолог. Он незаметно отдаётся сну, пока Ганнибал читает ему литовские народные сказки, и Уиллу причудивается избушка на курьих ножках Бабы Яги. А в ней Ганнибал, стоящий у плиты; он улыбается зубами, и те окрашиваются кровью. Следующим утром Уилл практически не способен пользоваться ногами. Порезы на его стопах не дают о себе знать, пока он сидит на месте, но стоит лишь незначительно опереться на них — тут же появляется ноющая боль. Ганнибал по обыкновению принимает у него стаканчик отвратительного кофе, но насчёт пищи ничего не говорит. Он наблюдает, с какой активностью Уилл ест, и тот, возможно, почувствовал бы неловкость от такого навязчивого внимания, однако ему кажется, что для подобной реакции уже несколько поздновато. В такой момент голод Ганнибала очевиднее, чем когда-либо, занимает всё то пространство, что отведено для человечности. Уилл облизывает ложку и встречается с ним глазами. — Я не могу назвать конкретный момент, когда у меня начались галлюцинации, — рассказывает он. Ничто не казалось правильным, так что и ничто не казалось неуместным. Ганнибал подцепляет пальцами его подбородок, установив свой локоть на стол. — Ты всегда видел вещи немного под другим углом. — Ага, — отзывается Уилл. — Влезая убийцам в головы. Каким образом я воссоздаю совершившиеся преступления... Я становился ими — в абстрактном смысле. Как актёр примеряет роли. Я испытываю те же чувства, что и они, смотрю на ситуацию их глазами. Но я также знаю сценарий. Когда я заболел, то начал теряться. Путаться. Начались хождения во сне. Потеря ориентации во времени. Вот я на месте преступления, а в следующий миг уже у себя дома, а спустя несколько часов в другом штате и совершенно без понятия, что происходило в отрезок времени с последнего, что я помню, до настоящего момента. — Ты ни с кем не говорил об этом? Уилл отрицательно качает головой. — Я думал, что съезжаю с ума. Я думал... даже не знаю. Мой мозг горел. Я не думал. — У тебя были прекрасные основания для невменяемости, — говорит Ганнибал. Что-то странное в нём, однако Уилл всё ещё не разобрался, в чём же дело. Но позднее обязательно. — Я осознавал, что делаю. Помню, как всё было. Не сразу, но в какой-то момент понимание настигло меня. Ганнибал откидывается на спинку стула, неторопливо поглощая свой кофе. — Полагаю, любой приличный юрист справился бы с тем, чтобы представить твоё заболевание в качестве смягчающего обстоятельства. Ты отнял жизнь у убийцы, не так ли? Едва ли общество понесло с этого чрезвычайную потерю. От последних слов Уилла пробирает смех. — Я не задумываюсь о том, как это работает, Ганнибал. Положим, ты с кем-то зверски расправился, но поскольку он был ужасным человеком, ты можешь и дальше гулять на воле. — В этом случае меня, безусловно, не было бы здесь, — лукаво отвечает Ганнибал. Его черты заостряются. — А, так ты чувствовал за собой вину, более того, признавал её и не пытался защититься. Неразумный выбор. — Да. Наверное, так и есть. Ганнибал что-то просчитывает в уме, но по его глазам Уилл не может понять ничего определённого. Этот факт беспокоит его куда слабее, чем, как ему кажется, должен бы. — Заканчивай с завтраком, — это всё, что говорит Ганнибал, перед тем как без энтузиазма приняться за собственную порцию. Они выбираются наружу, на залитую ранним теплом и светом прогулочную площадку. Лето плавно перенимает полномочия у весны. Сегодня прекрасный день. Тепло, но не уморительно: жар солнца смягчается свежим дуновением ветра. Общее настроение заключённых улучшается, смягчаются нравы. Обычно агрессивные игры в баскетбол проходят в более мирной атмосфере. Банды метают друг в друга пристальные взгляды куда реже, чем всегда. Каждый из присутствующих здесь явно наслаждается всеобщим спокойствием, раз уж так сложилось. Ганнибал располагается на трибуне, подставляя лицо солнцу. Технически, это территория латиносов, представленных двумя отдельными бандами, тем не менее, поддерживающих перемирие, потому что расовая политика в их случае на первом месте. Они — каждый из них — питают симпатию к Ганнибалу, ну, или по меньшей мере лояльность, и не выражают протестов насчёт того, что он находится поблизости. Так что по умолчанию не замечают и Уилла, присаживающегося рядом с ним. Чего не скажешь о Прайсе. Но он всё равно осмеливается подойти ближе и поманить Уилла за собой, утягивая его в сторонку. Уилл, прихрамывая, позволяет увести себя за пределы зоны слышимости, но не дальше. — Что он с тобой сделал? — допытывается Прайс. — Ничего, — отвечает Уилл. — Всё не так уж плохо. Он бы предпочёл, чтобы они поговорили на трибунах. В его положении даже просто стоять — весьма затруднительно. — Не так уж плохо! Боже правый, Грэм, да ты же еле ходишь, — восклицает Прайс. Уилл задерживает взгляд на компашке Вудсов, которые зависают на противоположной стороне баскетбольной площадки. Он делает глубокий вздох и запускает руки в карманы, нащупывая припрятанную в одном из них заточку. Это придаёт ему спокойствия. Не смертельное оружие, конечно, но точно поможет отвадить тех, кто вздумает напасть на него. — Дело в моих ступнях, — говорит Уилл. — А не в том, о чём ты подумал. Ответ вводит Прайса в ступор. — Твоих... ступнях? — Долго рассказывать. Лицо Прайса принимает деланно потрясённое выражение. — Как жаль, что у меня довольно плотное расписание на ближайшие дни. Нам и правда некогда будет обсудить это. Уилл соглашается, что это резонно. — Это наказание, а не насилие. — Он встряхивает головой. Звучит как безумие, когда он произносит это вслух. — Это обрело смысл, как только Ганнибал объяснил. — Не сомневаюсь, — мрачно соглашается Прайс. Уилл оглядывается на Ганнибала, и тот смотрит на него в ответ. Сейчас он кажется моложе, понимает Уилл. Когда вот так смотрит на Уилла, его хищные черты лица смягчаются от намёка на улыбку. Допустим, не моложе, а, скорее, более человечно. Он смотрит на себя глазами Ганнибала: выглядит таким беззащитно-нежным, его осанка чуть скованная из-за боли в ступнях, но кто бы знал, насколько обманчива эта видимая хрупкость. Ганнибал знает. Он знает, внутри Уилла клубится нечто тёмное и кровавое, и Уилл принял на себя вину не потому, что признал очевидное — факт есть факт — но потому, что, восстановив картину произошедшего, он вспомнил и чувства, наполнявшие его в тот момент. Ощущение власти, наслаждение. Ганнибал видит его как нечто уникальное, нечто ценное. — Святой Иисусе, — бормочет Уилл. Прайс так обеспокоен, только что руки не заламывает. — Да всё не так, как ты себе рисуешь, — успокаивает он. — Я просто... просто кое-что осознал. Слушай, я в порядке, не стоит волноваться за меня. — Он хромает обратно к трибунам. Ганнибал обращает лицо к солнцу, вновь смежая веки. — Хэй, Миктлансиуатль, — вдруг выкрикивает заключённый по прозвищу Изолента. Он подтрусивает ближе и, поравнявшись с Уиллом, притормаживает, чтобы идти с ним в ногу. — Помощь нужна? Уиллу требуется на момент больше нормального, чтобы осознать, что это к нему только что обратились. — Э-э, — глубокомысленно отзывается он. — Нет? — Круто, чел, — беззаботно подхватывает Изолента, а потом присоединяется к своей компании на трибунах. Их испанский слишком беглый и переполненный сленгом, чтобы Уилл мог понять, о чём идёт речь. — Я хочу об этом знать? — обращается Уилл к Прайсу, с облегчением опускаясь на лавку. Теперь он может почувствовать, что по крайней мере часть порезов заново открылась. Прайс неохотно наклоняется ближе. — Они называют Лектера Миктлантекутли³, так что... Лучше тебе уточнить, что это значит, у кого-то ещё. Не похоже, чтобы эта тема как-то задевала Лектера, поэтому ничего страшного, если ты захочешь выяснить подробности. — В мексиканской культуре верховный бог загробного мира, — произносит Ганнибал, не открывая глаз. — Ведает всеми разновидностями смерти: героическими, негероическими, обычными. Зачастую он изображался в готовности разорвать мертвеца на части, и как ритуал поклонения ему практиковалось поедание человеческой плоти. Испанцы приравняли его образ к концепции Сатаны, подавляя местные традиции. Уилл закатывает глаза, ведь Ганнибал всё равно этого не видит. — Что сказать, это амплуа весьма тебе подходит. — Если уж речь зашла о тюремных прозвищах, полагаю, я смог бы предложить что-то повнушительнее, — отвечает Ганнибал. — Я убеждён, «Доктор Смерть» мгновенно разошлось бы со сплетнями. Как иронично, я ведь был исключительным хирургом. Уилл загодя понимает, что ответ ему не понравится, однако всё равно говорит: — Так значит, Микт... эм... как там дальше? Ганнибал раскрывает глаза и ухмыляется Уиллу. — Миктлантекутлева жена.⁴ Прайс издаёт задушенное фырканье, переходящее в кашель, в безуспешной попытке скрыть смех. Уилл лишь вздыхает. ______________________ П/п: ¹ Запрет литовской печати латинским шрифтом действовал с 1864 по 1904 год. Поводом к этому явилось польское восстание 1863-1864 гг. В 1864 году был обнародован запрет печати на литовском языке букварей, официальных изданий, книг для чтения. Взамен вводилась «гражданка» — литовская письменность кириллическими буквами. Таким образом российское царское правительство стремилось предотвратить полонизацию литовцев, нейтрализовать польское культурное и политическое влияние и содействовать ассимиляции с русскими. В 1865 году запрет распространялся уже на все издания. Было также наложено эмбарго на ввоз в Россию каких бы то ни было изданий на литовском языке латиницей. Угроза денационализации вызвала масштабную контрабанду книг в Литву преимущественно из Восточной Пруссии (Малой Литвы) и США. ² Переводится с литовского как «Предания старых людей Дайнавского края» или «Предания Дайнавской старины». Сборник опубликован в 1912 г. ³ Миктлантеку́тли (исп. Mictlantecuhtli) — «Владыка Миктлана». В ацтекской мифологии властитель загробного (подземного) мира Миктлан. Изображался в виде окровавленного скелета или человека с зубастым черепом вместо головы, поглощающего души умерших. https://media-cdn.tripadvisor.com/media/photo-s/01/ef/26/28/statue-de-mictlantecuhtli.jpg https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/4/4d/MictlantecuhtliByPhilKonstantin.jpg https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/28/Mictlantecuhtli_1.jpg/220px-Mictlantecuhtli_1.jpg Среди нескольких ацтекских божеств смерти и загробного мира Миктлантекутли признавался наиболее почитаемым. В его царство попадали люди, умершие обычной смертью, то есть не на войне, не во время жертвоприношения и не от родов. Поклонение ему включало ритуальный каннибализм. ⁴ Миктлансиуатль (исп. Mictlancihuatl) — супруга Миктлантекутли, которая правила вместе с ним в девятой, самой нижней, преисподней Миктлана. Изображалась в виде скелета или женщины с черепом вместо головы; была наряжена в юбку из гремучих змей — существ, принадлежащих одновременно к верхнему и нижнему миру. https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/d/d7/Mictlancihuatl_3.jpg/220px-Mictlancihuatl_3.jpg https://inanna.virtualave.net/cihuateteo.jpg http://lumberjocks.com/assets/pictures/projects/440157-438x.jpg Её почитание в какой-то мере сохранилось в современном мире в форме чествования Святой Смерти на мексиканском ежегодном праздновании Дня Мёртвых (Día de Muertos).