Shark Tank / Резервуар с акулами

Уилл находит Ганнибала на улице, расслабляющимся на трибунах в компании латиносов, спорящих о чём-то на беглом испанском. Изолента сидит особняком перед группой, выглядя каким-то поникшим. — Коль скоро она изменяла бывшему мужу — с тобой, хочу отметить, — где гарантия, что после вашей с ней свадьбы это положение изменится? У тебя нет возможности убедиться, единственный ли ты для неё. Ты точно уверен, что ребёнок от тебя? — с раздражением объясняет Ганнибал. — Tú querías mi consejo. Ese es mi consejo. No te cases con ella.* — Хэй, — подаёт голос Уилл. — У тебя способности эмпата, — обращается к нему Ганнибал. — Скажи ему. Вступать в брак с женщиной, за которой череда измен, неразумно. Изолента обращает к нему выжидающий взгляд. — Бесплатная терапия? — интересуется Уилл. Мысль просить у Ганнибала Лектера совета по поводу психического здоровья видится ему совершенно безумной, но он сразу же вспоминает, каково прозвище спрашивающего, и прикусывает язычок. — Не женись на ней. У него нет каких-то особых мыслей по данному вопросу, особенно учитывая, что он не в курсе подробностей обсуждения. Чего не скажешь о Ганнибале, по виду которого очевидно, что он не сомневается в собственной позиции. Между тем групповой спор распаляется с новой силой. Ганнибал похлопывает по скамейке рядом с собой, и когда Уилл присаживается, спрашивает: — Как Алана Блум? — Злится на тебя. Поверить не могу, что ты попросил за меня свою бывшую. — Она профессионал в своей области. Лучшая в своём деле. — Ты кормил её человечиной. Это не оставляет тебе права даже просить у неё прощения. — Я не просил её ни простить меня, ни принять приглашение на обед. Суть моего обращения состоит в том, чтобы она помогла исправить последствия судебной ошибки. — Ганнибал вытягивает руки перпендикулярно телу, устраивая их на перекладине за спиной, и подставляет лицо солнцу. — Я заказал пошить костюм к твоему выходу в зал суда. С ужасом вспоминаю тот синтетический кошмар, в который ты облачался в последний раз. Уилл потирает заросший подбородок. — Ганнибал, ты не можешь этого делать. — У меня достаточно средств на банковских счетах по всему миру. Так что могу. Мне бы хотелось увидеть тебя в добротном костюме, и я это организую. Мне представилась возможность воспользоваться телефоном, и я не упустил её. Будь у Уилла достаточно длинные волосы, он бы уже рвал их на себе. — Ганнибал, ты не можешь, потому что закон так не работает. — Я также переговорил с Брауэром, — продолжает Ганнибал. — Мы обсудили предстоящий судебный процесс. В том числе тот тезис, что ты не должен нести уголовную ответственность за действия, расценивающиеся как самооборонные с учётом болезни. Мы пришли к выводу, что ради твоего блага будет лучше, если ты не станешь увиливать во время дачи показаний. Уилл выталкивает воздух в сложенные книжкой ладони. — Ганнибал. Тебе нельзя контактировать с моим адвокатом. — Я безумец, — говорит Ганнибал, не меняясь ни в лице, ни в тоне, — одержимый целью очистить твоё имя. — Что правда, то правда, — бормочет Уилл. Исполненный достоинства, Ганнибал ничего на это не отвечает. — Так что мне говорить на вопросы о мотивах, согласно которым ты стремишься вытащить меня отсюда, если весь смысл в твоей одержимости мной? Разве тебе не хочется удержать меня подле себя? Самодовольство расцветает на лице Ганнибала. — Можно подумать. — Он чокнутый, — вклинивается один из группы: Неосёдланный его кличка, если Уиллу не изменяет память. — В этом весь смысл. Уилл думает, что вовсе не нуждается в жизненном совете от того, кто своей волей ходит под прозвищем Неосёдланный. Ему, вероятно, не стоит прислушиваться и к Чесапикскому Потрошителю, но, по-видимому, такова теперь его жизнь. — Если мы окажемся в беспросветной заднице из-за того, что ты никак не можешь расслабиться и хоть на время прекратить рулить ситуацией, то вся херня будет исключительно на твоей совести. — Речь, — напоминает Ганнибал, однако при этом улыбка по-прежнему не покидает его лица. Подушечка одного его пальца принимается ласково бродить по затылку Уилла. — Я хочу, чтобы ты рассказал суду всю правду обо мне. Как я предложил тебе защиту, как был жесток с тобой, как сделал из тебя мишень для арийцев. Что я открыл тебе список моих жертв, потому что это место в конце концов сломает тебя, а я не желаю на это смотреть. Уилл и рад бы понять, чего на самом деле добивается Ганнибал, но он не рассчитывает получить чёткий ответ, так что даже и не пытается что-то вызнать. Вместо этого присматривается, как солнечный свет выхватывает серебрины в волосах Ганнибала. Гематомы на его шее пурпурные, тёмно-фиолетовые, красноватые по кромке. Уиллу хочется сомкнуть на них зубы. Сделать их ещё более приметными. Этой ночью он вновь позволяет Ганнибалу трахнуть себя. На сей раз нет иного выбора, кроме как сделать это почти насухую, поэтому Ганнибал хозяйничает языком у Уилла там, заставляя его умирать, задыхаясь и растекаясь по простыням. Затем его разворачивают на спину и просто долго смотрят. В таком положении ощущения разительно иные; Ганнибала кажется почти невыносимо много. Уилл высекает на чужой коже метки собственного владения — синяки и отпечатки зубов — дабы самому не разлететься на части от боли, от удовольствия, от чужого жгучего взгляда. — Однажды я хотел бы сделать это в залитой солнцем комнате, — заговаривает Ганнибал. — Разложить тебя на дорогих простынях и ловить каждый звук, что ты произведёшь. Узнать, что за музыку я могу извлечь из инструмента твоего тела. Уилл стонет, балансируя на грани сознания и беспамятства. Ладонь Ганнибала опускается поверх его рта, без слов веля быть сдержаннее. Уилл силится было отвернуться, но ему настойчиво не позволяют этого. — Наслаждался бы, наблюдая, как ты раскрепощаешься. Смотрел бы, как ты трогаешь себя. Впитывая твоё смущение, твоё возбуждение. Возможно, ты бы раскрывал сам себя пальцами. Ганнибал не столько совершает толчки, сколько раскачивает их обоих, двигая членом внутри ровно настолько, чтобы стимулировать простату. Уилл подходит впритык к оргазму, всё никак не достигая пика, но будучи к нему так близко, что хочется закричать. Дыхание Ганнибала глубокое и тяжёлое от усилий, прилагаемых на то, чтобы не вколачивать тело под собой в матрас; бисерины пота срываются вниз, попадая Уиллу на кожу; железная выдержка практически ощутимо вибрирует и звенит от напряжения; скрипят стиснутые до невозможности зубы. Уилл уже на пределе от чувствительности и желания, заострившихся настолько, что даже больно. Отчаянные мольбы остаются безответными, глушимые зажимающей рот жёсткой ладонью до тех пор, пока Ганнибал наконец не сжаливается: оборачивает вокруг его члена ладонь, уводя Уилла за край. Ганнибал кончает внутрь Уилла, простонав его имя, и когда он вынимает член, оба они слегка вздрагивают. Ганнибал и не думает подняться и позаботиться о том, чтобы хоть относительно привести их обоих в порядок. Просто отдыхает, уравнивая дыхательный ритм. Один из его сосков окольцовывает яркий отпечаток чужих зубов. Уилл прослеживает пальцами оставленные собой алеющие полосы на плечах Ганнибала. Одна из них вышла глубокой до крови. Он не может понять какие из чувств принадлежат ему, а какие Ганнибалу. Никогда прежде Уилл не был так груб с партнёром. С другой стороны, он ведь никогда не был с другим мужчиной, серийным убийцей, заключённым тюрьмы. Быть может, и не было ничего необычного в его поведении. Ему даже понравилось познать насилие над другим человеком, при этом не причиняя ему реального вреда. — Не будь я настолько утомлён, я бы мог почувствовать себя уязвлённым оттого, что твоё внимание так быстро ускользнуло в ином направлении. — Ты-то? Ущемлённое самолюбие? — Уилл гладит косточками пальцев розоватую от трения его щетины кожу на челюсти и шее Ганнибала. — Кто сказал, что я переключился? Что-то в лице Ганнибала смягчается. Уилл осознаёт, что в этот момент тот позволяет себе расслабиться, как прежде ещё никогда. Уилл вовлекает его в поцелуй, в то же время позволяя своим пальцам прикоснуться к чужому члену — только чтобы поддразнить. Ганнибал ловит его руку за запястье и отводит в сторону. — Я на десять лет старше тебя. Прояви милосердие. — Не то что? Ганнибал вводит в Уилла, по ощущениям, два пальца, заставляя того совершенно унизительно всхныкнуть. Сейчас Уилл не смог бы возбудиться повторно, этого и не происходит, однако ощущения просто потрясающие. Он взбирается на Ганнибала верхом, перенося вес на расставленные по бокам от его бёдер колени. Ганнибал массирует его простату, заставляя Уилла, не чувствуя своих костей, растекаться по нему, пачкая смазкой живот. Он практически скулит, когда одновременно каждая мышца его тела сокращается в подобии оргазма. Уилл не кончил по-настоящему и всё равно обессиленно обрушивается рядом. Ганнибал собственнически водит ладонью по его спине. — По-прежнему хочешь дразнить меня? Уилл качает головой, слишком выжатый для разговоров. Ганнибал так и не утруждается тем, чтобы подняться. Он нашаривает одну из футболок и без особого старания обтирает их обоих. Двери камер блокируются достаточно рано, так что они успевают немного вздремнуть и проснуться ещё за время до отбоя, вместе с которым гасят освещение. В конце концов Ганнибал сподвигает Уилла подняться, чтобы вместе помыться в раковине, и после они укладываются обратно. Уилл не против бы ещё одного раунда, не будь он настолько вымотан. По мере того, как Ганнибал по памяти читает ему литовские сказки, он приходит к открытию, что то и дело узнаёт некоторые слова. Когда Ганнибал смолкает, не уходя в свой Дворец Памяти, но просто спокойно отдыхая, разум Уилла начинает набирать обороты. — Твои родители боялись тебя? — интересуется Уилл. Он хотел бы знать, истязал ли Ганнибал животных в детстве: не из жестокости, но из любопытства, стремления понять, как работает живое существо. Как его можно разложить на части, но не собрать вновь. Ганнибал проводит подушечкой пальца у Уилла за ухом. — Прислуга — да, — отвечает он, и становится ясно, что это отдельная история. — Но не отец. У нас к воспитанию детей подходят иначе, чем в Америке. Я бы был с ним на равных, как взрослый, будь он жив. Но его не было рядом. Он был не нелюбящим, но отстранённым. С матерью я общался больше. Возможно, что она опасалась меня, но сомневаюсь, учитывая, что она доверила мне сестру. Хотя, быть может, именно страх убедил её, что я станусь лучшим защитником. Подозреваю, все знали, что я не формирую привязанностей, и никто для меня не значим. Кроме неё, моей Миши. — У тебя сестра? Уилл задаётся вопросом, почему же она ни разу не навестила его за всё время, но Ганнибал сам проясняет это: — Она мертва. Теперь понятно, почему рассказ остановился с её именем. Уилл вообразил маленького, странного мальчика. С тёмным взглядом, до жути проницательного, не по возрасту умного и нечеловечески жестокого. Его молчаливость была угрозой. Непокорность — упрёком. Это было наказанием. Ганнибал, по обыкновению понятливый, спрашивает: — Почему у тебя не бывает посетителей? — Как и у тебя. — Когда-то Алана приходила. Я сказал ей, что не стоит. Для неё это больно, а мне безразлично, навещает она меня или нет. Я ведь уже говорил, Уильям, за всю жизнь я позволил себе очень мало связей, разорвать которые было бы тяжело для меня. И взаимоотношения с ней не относится к их числу. — Господи, ты машина. Брови Ганнибала многозначительно выгибаются. — У меня не было друзей, — делится Уилл. — Коллеги и студенты. Ближе всего мне были собаки да виски. Ничего в лице Ганнибала заметно не меняется, и всё равно Уилл видит в нём влюблённость. — Ты был так же одинок, как и я. По причине того, что ты можешь преображаться во что угодно с той же лёгкостью, с какой видеть это. — Я не убийца, — возражает Уилл. Ганнибал не говорит ничего.