Shark Tank / Резервуар с акулами

Жара и не думает снижаться. Уилл чувствует себя прогретым до костного мозга. Он продолжает следовать распорядку, установленному Ганнибалом: отрабатывает часы, принимает душ, впихивает в себя что-нибудь съестное в каждый приём пищи. В камерах производят капитальный обыск дважды в неделю, опасаясь волнений среди заключённых, но его заточку так и не находят. Уилл решает, что пусть Брауэр засунет свои рекомендации куда подальше, и вновь обращается к Прайсу с просьбой обрить его. Избавляется от бороды почти под ноль. Даже сейчас он по-прежнему слишком миловидный, по-прежнему бывший коп, однако во взгляде его нет и следа былой уязвимости. Одним днём кто-то пытается пристать к нему в душе. Так Уилл размазывает тому рожу о кафельную стену, затем сгребает его мошонку и сдавливает так, что ублюдку как пить дать потребуется профессиональная помощь. В общем зале он использует ножку стула, чтоб сломать несколько косточек на стопе одного из заключённых, кто имеет настойчивость проявить по отношению к Уиллу чрезмерное дружелюбие. Он умён, он быстр, и никто из тех, кого Уилл отделал, не признался бы в этом. Его никому не поймать. Латиносы за него не вступаются; им, по сути, всё равно, но из уважения к Ганнибалу не возражают, чтоб Уилл тусовался в их компании. Иногда он вместе с ними садится во время ланча, набивает руку на разговорном испанском, помимо прочего научившись посылать неугодных аж на четырёх диалектах. Кроме всего, он по максимуму отгораживается от общества Зи и Прайса, по возможности сокращая шансы, что в случае чего они прицепом к нему попадут под раздачу. Каким-то немыслимым образом все подробности из его досье становятся общим достоянием. Он не без оснований ожидает, что в связи с этим в Блоке А начнётся бойня, но, по видимости, факт, что в прошлом он являлся стражем закона, подопытной крысой следственного отдела и преподавателем, меркнет на фоне его сверхъестественной эмпатии и ужасающих обстоятельств совершённого им убийства. Те, с кем он прежде даже словом не обменялся, вдруг начинают интересоваться: а правда ли, что он способен превратиться в кого угодно, правда ли он может читать мысли. Уилл прилагает все навыки и выдержку, чтобы как можно вежливее отправлять их куда подальше. Как ни досадно, именно это убеждает всех, что слухи о его способностях не чушь собачья. Как-то раз Зи отлавливает Уилла в общем зале. — Всё то дерьмо, что о тебе болтают, — правда? Не делай мне такие глазки, Грэм, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Ты говорил, что был не в себе из-за болезни, когда убивал, но обо всей жести даже не заикался. Уилл на пробу разминает запястье, мысленно прикидывая, можно ли пораньше избавиться от осточертевшего гипса. — Да, всё так. И ты хочешь знать, сожалею ли я об этом. Зи действительно хочет, чтобы так и было. Чтоб Уилл боялся того, кто обитает внутри него, ведь сам Зи от этого в тихом ужасе. Такой расклад успокоил бы его. И Уилл готов дать ему это, но вокруг слишком много ушей, обладатели которых не особо удачно скрывают жадный интерес урвать хоть кусочек чужого разговора. — Я сожалел. И боялся, и испытывал вину, и признал её. Но страшно было из-за того, как легко я сделал то, что сделал. Мне было жаль лишь за отсутствие раскаяния по поводу совершённого. Я признал себя виновным только лишь потому, что уже больше не мог разграничивать себя и засевшего внутри убийцу. Теперь могу. Зи шумно сглатывает, и голос его дрожит, когда он заговаривает: — Чел, не думаю, что Лектер положительно на тебя влияет. Уилл криво улыбается. — Ганнибал — лучшее, что могло со мной случиться. Никому другому я бы не подставился. Не после того, что я натворил. Я не могу навредить ему. Зи заметно грустнеет. — Грэм. Уилл. Не хочу, чтоб ты забывал, что Лектер искусно промывает окружающим мозги, побуждая вытворять всякие мерзости. — Зи, — мягко прерывает его Уилл. — Я не был знаком с Ганнибалом, когда поймал Кукольника. Когда переломал ему все конечности, нанизал его на крюки, как марионетку, изрезал лицо, чтобы придать сходство с маской, и наблюдал, как он задыхался под собственным весом. Это длилось полчаса, и я не отвлекался ни на секунду. — Бля, — Зи весь как-то скрючивается. Чем пользуется Уилл, чтобы уйти, пока всё не стало ещё хуже. Шепотки о том, какие ужасы он творил, распространяются вокруг, подобно ряби на воде. Он более не ощущал тяжести невидимых оленьих рогов. Странное создание, выползшее из-под его кожи, теперь имело имя, лицо; оно делило с ним камеру, а не сознание. Уилл являлся существом, сотворённым собой же: не имеющим ни имени, ни формы, без конца разрушающимся и собирающимся по новой. Уилл проводит ночи на койке Ганнибала, завернувшись в простыни, ещё хранящие запахи их обоих, и считает дни. Перебирает его почту и не находит ничего примечательного: по большей части посредственные письма от всяких чудиков к серийному убийце. Затем копается в его книгах, не то чтобы стремясь найти что-то конкретное. Между страниц не отыскивается какой-то спрятанной бумаги. Никаких пометок от руки на полях. Все записи Ганнибала находятся в его блокноте. Уилл с досадой обнаруживает, все они сделаны на незнакомом языке: литовском, похоже. Не исключено, что, к тому же, на шифрованном. Он дико скучает по Ганнибалу. По его властному отношению, по возможности для противостояния — без этого Уилл чувствует опасность в любой момент оступиться. Очередь доходит и до альбома для рисования. По большей части тот заполнен рисунками классических фасадов и оживлённых больших городов, улицами Парижа, Лондона, Нью-Йорка. Замки, жилые здания, железные дороги и речные доки. Рисунки с обнажённой натуры, анатомические иллюстрации, эскизы рук, портреты обитателей Блока А и людей, которых Уилл никогда не видел. Уилл не то чтобы расстроен, не найдя себя среди рисунков, но потом, всматриваясь в свежие репродукции известных произведений, узнаёт своё и Ганнибала лица в сцене агонии святого Себастьяна, в смерти Патрокла, в облачившемся в одежды королевы Омфалы Геркулесе... Происхождение некоторых эпизодов Уилл не может припомнить. Быть может, следовало обеспокоиться тем, как часто Ганнибал изображал одного из них или же их обоих умирающими или умершими. Хотя, в свете того, что в настоящее время тот, практически выпотрошенный, валяется в больнице, это выглядело чем-то вроде предзнаменования. В одной из иллюстраций узнаётся адаптация Аида и Персефоны в воплощениях Миктлансиуатль и Миктлантекутли, разве что Уилл здесь был вместо женщины. С поразительной доскональностью прорисована малейшая деталь. Накрытая тенью, в стороне лежит трёхглавая собака. Одна из её морд сморщена в оскале, другая к происходящему безучастна, а третья с выражением обожания обращена к фигуре, в которой без сомнений узнаётся Уилл. Замысел состоит в том, что ты — наблюдатель сей сцены — предстаёшь перед богами мёртвой душой, ожидая их суда за свои земные деяния. Но лишь две из голов собаки смотрят на тебя. Возникает логичный вопрос: а где Ганнибал находил время для рисования? Даже если он и спал хоть когда-нибудь, выходит, поднимался ради этого среди ночи. Уилл аккуратно извлекает рисунок из альбома и за уголки прикрепляет к дну верхней койки, чтобы можно было рассматривать его, лёжа на нижней. Находка занимает мысли Уилла, пожалуй, даже слишком долго. Он сосредоточенно думает, что насчёт этого скажет Ганнибалу в своё оправдание. Если вообще хоть что-то скажет. Как-то один из арийской братии докапывается до него в спортзале. Уилл вцепляется ему в глотку и душит — пока тот не повалится на спину, выкинутой на берег рыбиной хватая воздух, — и затем опускает поверх его груди трёхсотфунтовую¹ штангу, лишая возможности подняться и попутно ломая парочку рёбер. Уилл возвышается над поверженным, наблюдая, как тот изо всех сил пытается нормально вдохнуть. — Если выживешь, передай Эндрюсу: пусть снимет с полки свои яйца. Если ему нужен я, пускай придёт за мной сам. Уилл абсолютно спокоен и сконцентрирован. Приложив к груди раскрытую ладонь, он чувствует мерное и уверенное сердцебиение. Возвратившись в камеру, укладывается на койку Ганнибала и устремляет взор к рисунку. Доктор Блум вновь посещает его. Долгую молчаливую паузу они глядят друг на друга через стол, пока Уилл, наконец, не сдаётся: — Как он? Разумеется, она навещала Ганнибала. Если это было дозволено, конечно. — Кошмарный пациент. Врачи от него в бешенстве, впрочем, он прекрасно ладит с медсёстрами. Полагаю, за время работы в госпитале он усвоил, что себе же лучше найти с ними общий язык. А очаровывать окружающих он всегда умел ловко. — Выражение лица Аланы полно неприкрытого сожаления. — Вы правы. Он может быть крайне обаятельным, когда ему это нужно. Я отвесила ему пощёчину, — признаётся она. Уилл вяло поводит плечами. — На вашем месте, я, наверное, сделал бы то же самое. Он прекрасно видит её плохо замаскированный страх. Алана очень симпатична ему, поэтому он хочет её успокоить: — Он не сбежит из больницы. Только не после капитальной абдоминохирургии. Даже при желании он не смог бы уйти далеко, но при любом раскладе не стал бы вредить вам. Вы ему нравитесь. Уилл убеждает себя не давать пищи для ревности. Какой смысл? Ганнибал сказал Алане пресечь визиты к себе, и в конечном итоге Уилл услышит от него ту же просьбу. Лучше об этом просто не думать. — Мы здесь не ради разговоров о Ганнибале Лектере, — твёрдо произносит Алана. — Я пришла затем, чтобы более подробно обсудить ваш энцефалит. По мере их беседы Уилл приходит к наблюдению, что какие бы перемены в нём ни произошли, этого оказалось достаточно, чтобы насторожить такого человека, как Алана Блум. Он приносит извинения, пояснив, что его достают с тех пор, как Ганнибала забрали в больницу. Уилл вкладывает больше миролюбия в свою позу, выражение лица, голос, и вскоре Алана начинает потихоньку расслабляться. Теперь он понимает, каково было Ганнибалу до ареста. Контролировать каждое своё слово, каждый жест, чтобы поддерживать в ви́дении окружающих иллюзию того, кем он на самом деле не являлся. Алана планирует встретиться для переговоров с судьёй через две недели. Напоследок Уилл горячо и немного неуклюже благодарит её. Тянется скованными руками через стол, чтобы сжать её ухоженные ладони в собственных. Она так добра к нему. Чуть позже, оказавшись в камере, Уилл становится перед зеркалом и впивается в своё отражение, выискивая малейшие внешние отличия, связанные с тем, что Уилл Грэм — искалеченная ужасной болезнью жертва — скрывается глубоко внутри. Это как наблюдать за морским приливом: нереально отследить сами происходящие изменения — возможно лишь оценить разницу между исходным положением и результатом. До истечения условленных двух недель Ганнибала перевозят обратно в тюрьму, в медицинское отделение. И меньше чем через три недели он возвращается в общий блок. Точнее, Катц прикатывает его, бледного и замученного, на инвалидной коляске. От внимания Уилла не укрывается, как другие заключённые кружат неподалёку, примериваются подобно хищникам, почуявшим дух свежей крови. Он принимает у Катц эстафету и дальше катит Ганнибала сам. Пассажир поневоле не скрывает неудовольствия от своего положения, вопреки чему у Уилла скулы сводит от неконтролируемой дурацкой улыбки. Не без усилий он всё же сжимает рот в плоскую линию и полностью переключает своё внимание на Катц. — Он не должен напрягаться. Если есть необходимость, на время выздоровления можно разместить его в отдельной камере. Только скажи, Грэм. Кашель, чихание, смех — хватит самой малости, чтоб швы разошлись, так что без глупостей. Никакой возни. — Мисс Катц, — с максимальной вежливостью вклинился Ганнибал. — Я в прошлом хирург-травматолог и прекрасно осведомлён о мерах предосторожности. Впрочем, Катц на это и бровью не поводит. — Ох, разумеется. И всё же, врач ты или нет, с учётом твоей склонности ввязываться в драки, я всё равно наказываю твоему соседу не давать тебе разгуливать без особой надобности. Что касается тебя, Грэм, видит Бог, если ты его трахнешь, он окончательно загнётся. Уилл давится смехом. — Учту. Катц поджимает губы и, прежде чем отделиться от них, бросает: — Вези его в камеру. Уилл помогает Ганнибалу перебраться с кресла на койку. Кочёвка из медблока отняла у него все силы. — Ты снова обрился, — констатирует Ганнибал, аккуратно отслеживая подушечками пальцев свою рану по краю. Уилл между тем плюхается в коляску и принимается кататься короткими толчками вперёд-назад. — Ну, что сказать, было жарко, как у Сатаны в заднице, и некому было запретить мне. — Уилл наслаждается выражением недовольства на чужом лице. Ганнибала явно подмывает отчитать его за подобные выражения, но в настоящий момент он не имеет каких-либо рычагов давления. Уилл думает: возможно ли, что в данный момент Ганнибал обеспокоен. Допускает ли он мысль, что Уилл сейчас может воспользоваться его положением, чтобы навредить. Или сказать, что их договорённости конец, ведь в ближайшее время Ганнибал не будет способен защитить его в случае чего. Несмотря ни на что, Ганнибала по-прежнему практически невозможно прочесть. Во всём что касается Потрошителя, Уилл эксперт от и до. Но тайна личности самого Ганнибала по-прежнему остаётся для Уилла непроходимой чащобой. Уиллу хочется исследовать пальцами каждый дюйм чужого тела в проверке на наличие повреждений. Но камеры всё ещё незаперты, поэтому он решает подождать. — Как там в госпитале? — Скучно. А тебе здесь? Уилл запускает пальцы в его волосы. Не помешало бы вымыть их. Должно быть, это просто сводит Ганнибала с ума. — Я перебрал твои вещи. Ты часто меня рисуешь. Ганнибал напускает хмурости на лицо, в ответ на что в Уилле рождается стойкое желание сцеловать её всю. — Не волнуйся, я никому не рассказал, какой ты в действительности романтик. Ганнибал задумчиво хмыкает и переводит внимание на прикреплённый ко дну койки лист. — Я говорил не трогать мои вещи. — Подразумевал, — беззаботно отбивает Уилл. — Но я подумал, что это не в счёт. Хватит болтать, лучше отдыхай. Я помою тебе голову, когда проснёшься. Он дожидается, пока веки Ганнибала закроются. Из-за всех медикаментов, которыми его накачали, дыхание у него шумное, почти храпящее. Уилл прикасается поцелуем к расслабленному рту. Затем стягивает с полки томик «Графа Монте-Кристо» и вынимает заточку, спрятанную между страниц. Никто не заостряет внимание, когда он покидает камеру. Уилл умеет оставаться незамеченным. В его осанке нет ничего провокационного: ни уязвимости, ни агрессии. Он неуловим, словно дым. Останавливается возле памятного слепого коридора и глазами выхватывает Эндрюса в толпе: тот рубится в карты за одним из столиков. Словно почувствовав это, Эндрюс поднимает голову и отвечает на взгляд, а потом подмигивает и посылает воздушный поцелуй. Уилл демонстративно заворачивает за угол — коридор как всегда безлюден и опасен — и выжидает.