Shark Tank / Резервуар с акулами

Уилл множество раз воображал собственную смерть от рук Ганнибала, множеством различных способов. Но не мог знать наверняка, как бы всё случилось. Ганнибал непредсказуем в своих решениях. По части пыток и извлечения органов он не следует чёткой модели. Уиллу нравится думать, что его случай мог бы выйти особенным в сравнении с другими (иногда он вспоминает все эти случаи, но раз от раза это кажется всё менее и менее ужасающим: просто очередной номер, ещё один файл в копилку ФБР), но не льстит себе, допуская, будто Ганнибал проявил бы к нему бóльшую фантазию. — Как бы ты это сделал? — выпаливает Уилл первое, что приходит на ум. Повисает многозначительное молчание. Видимо, Ганнибал огрел бы его по лицу, будь у него силы. Но он лишь произносит: — Убирайся с моей кровати. Он своими силами перемещается из каталки на койку, отмахнувшись от предложения руки помощи. — Ганнибал, — роняет Уилл, чувствуя, что контроль над ситуацией стремительно от него ускользает. — Я устал, — сообщает Ганнибал. — Будь так любезен, позволь мне побыть в тишине. Поначалу он, кажется, будто не сразу замечает книгу, оставленную поверх пододеяльника. Взяв её, бесцельно крутит в руках, а затем просто выпускает, и та хлопается на пол. Он располагается на спине, устраивая руки на животе и, насколько Уилл может понять, действительно собирается спать. Уилл присаживается на краешек койки рядом с ним. — Нет, Уильям, — припечатывает Ганнибал, даже не разлепляя век. Уилл поднимается с места, неловко застывая столбом между койкой и инвалидным креслом. Ему как-то нехорошо. — Ганнибал, — уже моляще повторяет он. Ему отвечают непоколебимым молчанием, по-детски упрямым — и на большее Ганнибал сейчас вряд ли способен. Тем не менее такая реакция бьёт сильнее, чем если бы тот в самом деле ударил его. Уилл приземляется на пол и обхватывает руками колени. Боль расходится в животе от того места, куда пришёлся удар Эндрюса, да и голова раскалывается. — Я попросил латиносов достать для меня заточку. Луис сказал, что если я убью Эндрюса, то ничего не буду им должен. Я дождался твоего возвращения, чтобы организовать правдоподобное алиби. Так что я отправился в прачечную, он последовал за мной, и там я убил его. Не знаю, что ты на это скажешь, Ганнибал. Но это сработало. Всё кончено. У Кроуфорда на меня ничего. Ганнибал устремляет к нему жуткий взгляд. Он с трудом принимает сидячее положение, и Уилл подрывается на ноги, чтобы стащить с верхней койки матрас и одеяло и скрутить для него подушку под спину, чтоб тот смог сидеть ровно, при этом не напрягаясь. — Кроуфорд меня не волнует, — отрезает Ганнибал. — Большее опасение вызывают вероятные ответные действия Арийского братства. Что бы там ему ни вкололи, лишь бы поскорее сбагрить из медблока, препараты явно вступают в действие. Ганнибал ослабленно откидывается на сымпровизированную спинку. Речь становится всё менее разборчивой, обрывочной, акцент проявляется куда отчётливее привычного. И чтобы сформулировать мысль, времени требуется больше обычного. — Если на тебя выйдут, это посулит серьёзные неприятности, — говорит Ганнибал. — Я обеспокоен, потому что когда ты здесь один, ты не в безопасности, равно как и не будешь в безопасности, выйдя на свободу. — Я в состоянии о себе позаботиться, Ганнибал. Полагаю, я это доказал. Ганнибал ссутуливается и облокачивается на подушку, устраиваясь удобнее, прежде чем ответить: — Наша сделка этого не предполагает. Он улыбается с некоторой задумчивостью. Поразительна — если не удивительна — глубина чувств в его глазах, в кривизне рта. Уилл не желает давать этому имя. Не верит в это чувство. Ганнибал вздыхает и привлекает Уилла ближе, потянув за футболку, и тот покоряется: подползает к койке, устраивая голову возле чужого бедра. Тёплая ладонь неторопливо поглаживает ёжик волос, отчего напряжение, узлящееся в шее и позвоночнике, отступает. — Мой дорогой мальчик, — мурлычет Ганнибал так, словно Уиллу и рядом не под сорок. Кажется, за этим должно прозвучать что-то ещё, но Ганнибал лишь подцепляет его за подбородок и ласково ведёт подушечкой большого пальца вдоль линии скулы. — До того как примчится охрана, я разрежу тебя от горла до пупка, вскрою рёбра и выну сердце. Оно жёсткое, но я проглочу как можно больше, прежде чем его отнимут у меня. Звучит романтично, как ни странно. — Не мой мозг? — Это было бы предпочтительнее, но есть человеческий мозг не слишком безопасно. Поэтому сердце послужит метафорической заменой. Древние египтяне верили, что именно в нём обитает душа. Понимать Ганнибала становится всё труднее. — Что если бы мы были на свободе? — Мне не хочется убивать тебя, Уильям, — в голосе Ганнибала печаль. — Какое ужасное расточительство. Уилл подносит чужую кисть к лицу и целует костяшки. — Я хочу предложить новую сделку, — выдаёт он, но после видит, что Ганнибал уже уснул. Уилл некоторое время не двигается с места. Подмечает синяки на запястьях и лодыжках спящего. После аккуратно задирает его футболку, чтобы обнаружить на коже две полосы, пересекающие грудную клетку. Шесть сдерживающих ремней для пациента с серьёзным ранением. Ими его перетянули настолько, что в результате остались гематомы, и накачали медикаментами до беспамятства — всё потому, что отныне он был не просто Ганнибалом Лектером: он был Чесапикским Потрошителем. Теперь он был Ганнибалом-Каннибалом, одним своим упоминанием вселяющим ужас. И на такую жизнь он подписался ради освобождения Уилла. Уилл может видеть всё так ясно, словно самолично прогуливается по тому месту, задерживая внимание на мельчайших деталях. Камера Ганнибала с окном, рисунки на стенах — воссозданные по памяти прекрасные места. Свежие, отбеленные, мягкие простыни. Тесты, тесты, тесты — бесконечная череда попыток выяснить, что с ним не так. Почему Ганнибал Лектер такой, каким является. Когда он очередной раз начнёт создавать беспокойства — а это непременно случится — его уложат на те самые белоснежные простыни, пристегнут шестью фиксирующими ремнями и наколют седативными, чтобы сделать его сговорчивым. Уилл не сомневается: даже в таком состоянии от него не добьются желанных ответов, но зато увидят его сломленным. На этом они не остановятся: дальше будут электроды на висках и капа в зубах. Ток продолжит пронизывать этот великолепный, ужасный, уникальный мозг, пока от личности Ганнибала не останется ничего. Уилл думает: не в этом ли основной замысел? Так Ганнибал намерен сбежать: уничтожив себя? Уиллу это не по душе. Подобный расклад его не устраивает. Он встаёт на ноги и направляется к письменному столу. Опустившись на стул, придвигает к себе блокнот Ганнибала и открывает на чистой странице. Затем оборачивается, чтобы посмотреть на спящего. Волосы с проседью слиплись в пряди, одна рука покоится на животе, вторая — сбоку, где обычно лежит Уилл. — Лучше бы у тебя был план... Если ты со мной играешься, — грозится Уилл, но Ганнибал не подаёт признаков того, что слышит. Некоторое время Уилл задумчиво пялится на разлинованный лист перед собой и в конце концов принимается записывать показания против Ганнибала, которые должен будет озвучить в суде. После столь долгого ожидания возвращения того из больницы последующие события кажутся слишком скоротечными. В целом не случается ничего примечательного. Расследование убийства идёт своим ходом, но к Уиллу не тянется ни одна ниточка, так что он даже перестаёт следить за процессом. Настроение Ганнибала варьируется в зависимости от цикла принимаемых им медикаментов: то он раздражительный, то ласковый. Уиллу странным образом полюбляются его заспанные, расфокусированные улыбки: открытые, обнажающие заострённые зубы. Под кайфом Ганнибал иногда что-то бормочет то на литовском, то на японском — всё одно, не разобрать. И несмотря на своё состояние, он каким-то образом умудряется обставлять Уилла, когда они играют в Го. Уиллу назначают встречу с судьёй, на которую его сопроводят в полдень. Из-за ожидания его бьёт такой мандраж, что земля уходит из-под ног. Завтрак протекает как в тумане. Дальше очередь водных процедур: нужно помочь Ганнибалу, чтобы избежать намокания швов; после вымыться самому. Ганнибал смеряет его оценивающим профессиональным взглядом. — Мне бы хотелось, чтобы твои волосы были длиннее, — говорит он. — Эй, Лектер, — брякает кто-то без намёка на интеллект, — ты сейчас как раз на той высоте, чтоб отсосать мне. Уилл отгоняет прочь возникшие совсем не к месту образы маленького Ганнибала и людей, призванных присматривать за ним, а на деле злоупотребляющих своими полномочиями и обижающих его. Ганнибал проявляет чудеса невозмутимости в ответ на сексуальную угрозу. Уиллу же от всей этой ситуации становится дурно. — Мародёр, — подаёт голос Уилл, зная только кличку парня. Ганнибал лишь закатывает глаза, не удостаивая задиру и взглядом. — Уилл, если некий кретин намеревается приблизить свои интимные, мягкие части тела на расстояние укуса, полагаю, во имя Дарвина нам не стоит этому препятствовать. — Он говорит, что зубами оттяпает твой член себе на маленький перекус. — Уилл намеренно подчёркивает слово «маленький» и с удовлетворением принимает многоголосый хохот, прокатившийся по залу. — Вернёмся в камеру, — повелевает Ганнибал. — Я добыл новую бритву со склада, так что ты не предстанешь перед судом с этим жалким пухом на лице. Уилл даже не собирается на это дуться. По его личному мнению, борода у него вполне себе приличная. Просто кое-кому нравится всё контролировать. По приходе в камеру Уилл усаживается на пол и запрокидывает голову, чтобы Ганнибал мог без труда манипулировать над ним, не тревожа мускулатуру живота. Само положение способствует тому, чтобы задуматься над собственной вменяемостью. Колоритная же из них парочка: один — серийный убийца и каннибал, другой — не иначе как умалишённый, раз позволяет первому поднести лезвие к собственному горлу. Ещё вопрос, кому из них двоих место в психбольнице. Руки Ганнибала источают тепло и уверенность. Они ловко орудуют фиговой бритвой, сводя раздражение к минимуму. Уилл полностью вверяется им и опускает веки. Он представляет, будто бы всё то же самое происходит в ином месте и не при помощи одноразового двулезвийного станка. Вместо этого — опасная бритва. Уилл готов поспорить, Ганнибал прекрасно умеет с ней обращаться. Мысль об остром лезвии в непосредственной близости к горлу должна внушать страх, но Уилл чувствует возбуждение. Они в просторном, затопленном солнцем помещении. Возможно, том самом, что описывал Ганнибал: с широкой кроватью, одетой в дорогие простыни. Когда дело уже подходит к концу, бритва соскальзывает, и кожу ужаливает царапина. — Садист, — бормочет Уилл, а затем удивлённо вскрикивает, потому что по щиплющей ранке тут же пробегается проворный язык. — Но тебе, похоже, нравится, — отзывается Ганнибал и вжимает ступню Уиллу в пах, нащупывая наливающуюся горячую твёрдость. — О чём ты думал? Ему хочется рассказать как есть, но вместо этого с языка срывается: — Это может быть наш последний день вместе. В случае приговора суда в его пользу Уилла выпустят отсюда. Возможно, с данного момента они больше никогда не увидятся вновь. Ганнибал подбирает ногу. — Не исключено. — Замолчи, — шипит Уилл. — Ты всё это затеял. Он дотягивается до полотенца и принимается стирать остатки мыла с лица. От возбуждения не остаётся и следа. Настаёт очередь чёртова великолепного костюма, приобретённого для него Ганнибалом. Садится идеально, словно сшит по персональному заказу. Уилл уже ненавидит его. Он в жизни не выглядел лучше, чем сейчас. В свой первый день здесь ему казалось, что сердце разорвётся в груди, и сейчас, когда он в шаге от того, чтобы стать свободным, то ощущение возвращается. — Ближе, — говорит Ганнибал. — Позволь поцеловать тебя, прежде чем ты уйдёшь. Шершавость чужих ладоней чувствуется ярче на гладковыбритой коже, но рот влажный и мягкий. Уилл стискивает в руках чужую одежду. Боже, что же творится с его жизнью. Пальцы насилу разжимаются, выпуская сжамканную ткань. — Ты смотришься весьма аппетитно, — мурлыкает Ганнибал. Нашёл время. Уилл неопределённо встряхивает головой. — Может быть, мы свидимся позже, — как-то устало произносит он. Ганнибал прикладывает ладонь к его груди. — À la prochaine,* — говорит он перед тем, как за Уиллом приходит охрана.