Shark Tank / Резервуар с акулами

У него в доме труп. Ещё одна жизнь, затушенная его руками. Нож выскальзывает из пальцев, брякаясь возле тела. Уиллу ни разу в жизни не приходилось зачищать следы, и сейчас задача видится просто невыполнимой. Как же он хотел бы, чтоб Ганнибал сейчас оказался рядом. Вряд ли кто-то на свете лучше него знает, как уничтожить улики. Уилл припоминает кое-какие приёмы, подсмотренные у криминалистов, и немного успокаивается. Он знает, что надо сделать, он справится. Едва ли в его дом нагрянут с обыском. Да, пускай в заметании следов он разбирается постольку-поскольку, но, главное, он знает, что нюансы поведения — первое, на что эксперты обращают внимание. Поэтому обо всём по порядку. Уилл перевязывает травмированную руку так крепко, как только может. Боль терпимая, хотя причина, возможно, в том, что порез вышел глубоким. Действительно глубоким. Но в его гостиной распластался мёртвый человек — вот что действительно сейчас имеет значение. И посреди всей этой ситуации Уилл ощущает лишь ледяное спокойствие. Это всё шок, рациональной частью мозга он прекрасно понимает: это просто последствие перенесённой угрозы и стресса, и тем не менее не чувствует ничего из того, что должен, по идее. Напротив, он чувствует, как его жизнь будто сняли с замедленного воспроизведения, и теперь она потекла в естественном темпе. Это закономерно, что арийцы пришли по его душу. Его жизнь не в безопасности, а впрочем, так было всегда: всю его жизнь, что он сражался против чудовищ. Они будут появляться на его пороге один за другим, заставляя поднимать голову чудовище, живущее внутри у самого Уилла. И только одно-единственное чудовище, кого он хочет и ждёт, никогда не придёт. На заплетающихся ногах Уилл бредёт на кухню и, вернувшись с полотенцем, принимается собирать кровавую лужу с пола. Он стоял позади арийца, поэтому на него почти ничего не попало, однако ярко-алая кровь фонтанировала так, что облила стену и мягкий диван. Уилл быстро стаскивает с него плед, пока кровь не успела впитаться в обивку, и пытается вытереть им стену и пол, но, кажется, делает только хуже, размазывая кровь больше прежнего. — Только пять месяцев назад доделал сраные стены, — цедит он безмолвному телу, ковыряясь под умывальником в поисках каких-нибудь ещё тряпок и пульверизатора, куда можно будет налить хлорку. Собаки вылизывают растекающуюся вокруг тела лужу. Заметив это, Уилл первым делом подумывает разогнать их, но потом решает: им ничего плохого с этого не будет, да и ему придётся меньше возиться. По итогу его стараний стена пропитывается пахучей хлоркой, и на ней проявляются подозрительные разводы, но в целом выглядит она чистой. Пиклз тянет любопытный нос на незнакомый запах, слишком едкий для собачьего обоняния, и, смачно чихнув, отступает обратно к телу, до сих пор истекающему кровью. У Уилла есть лопата. Но нет среди соседей тех, кого он мог бы попросить о помощи с тем, что необходимо сделать. Он плетётся на задний двор и начинает копать. Кровь крупными каплями срывается с его подбородка. Почва — преимущественно из песка, сухая и рыхлая — так и норовит ссыпаться обратно. Продвинувшись на три фута вглубь, Уилл чувствует, что больше не может, и на воспалённых глазах наворачиваются бессильные слёзы. Как же смертельно хочется спать. Он останавливается на трёх футах и возвращается в дом. К чёрту эстетику — надо просто сделать дело. По правде, вырыть следовало бы гораздо глубже, но Уилл, с одной почти нерабочей рукой, сделал всё что мог. У него есть нож. Много ножей, вообще-то. Уилл разрезает на трупе одежду. Скидывает в яму вместе с пледом, туда же отправляется нож со свастикой на рукояти. Поливает всё это бензином и чиркает спичкой. Пока горят улики, Уилл уходит в дом и смотрит на убитого им человека. Всего лишь ещё одно место преступления, каких он за свою жизнь повидал сотни. Уилл не чувствует раскаяния. Он сидит некоторое время, заливаясь виски, и ждёт, когда же сожаления настигнут его. Не так-то просто пить, когда у тебя щека разрезана до кости, но Уилл приноравливается, запрокинув голову и вливая жидкость прямо в горло. Ни тени сожаления. Лицо онемевает. Рука онемевает тоже. Он весь словно цепенеет. Разделывать человеческое тело не очень сложно. Раньше Уиллу доводилось свежевать тушу оленя. Невелика разница. С аллигатором вот дело иметь было труднее. Уилл фасует мясо в контейнеры для заморозки и прячет подальше. Остальное, что он не придумал куда пристроить, Уилл сбрасывает в яму, подбавив в огонь ещё бензину. После опускается на крыльцо с початой бутылкой. Лицо опухает и горит, и Уилл на сухую заглатывает несколько — пожалуй, больше, чем нужно, — капсул перкоцета.* Незаметно для себя он соскальзывает в беспокойный, поверхностный сон. Он видит Ганнибала в тюремной душевой — прямо как тогда, в самый первый раз, — и не сразу понимает, что из леек бьёт не вода, а кровь. Он выныривает в реальность, отхаркивая кровь на деревянные доски веранды. Раздражённое кашлем горло сжимается, и Уилла выворачивает собственной кровью с виски напополам. Над ним кружит стайка мух, как будто он уже мёртв. Долго ли, коротко ли, когда пламя оседает, а содержимое ямы превращается в тлеющие угли, Уилл вытаскивает выскобленный жаром остов и молотком, принесённым из дома, дробит кости на мелкие осколки. Затем ссыпает всё обратно в яму и зарывает. Вернувшись в дом, он внимательно обходит комнаты, проверяя, не упустил ли чего. Итак, он по-прежнему убийца. Его морозильник по-прежнему набит человеческим филе. Лицо полыхает так, словно огонь перекинулся на него, картинка плавает перед глазами — и всё это подозрительно смахивает на подступающую лихорадку. Собаки вьются у его ног, жалобно поскуливая. Да, его определённо лихорадит. Неудивительно, учитывая, что он, с двумя серьёзными ранениями, проторчал целую ночь на улице. Уилл даже приблизительно не представляет, сколько крови потерял, но рубашку его хоть выжимай. А полы всё ещё не вытерты. Хотя собаки вылизали практически всю кровь. Уилл перетаскивает лежанки, прикрывая ими пятна, — пока и так сойдёт. Потом набирает 911 и говорит, что сильно порезался и нуждается в скорой помощи. Его собаки не приучены питаться по расписанию, поэтому Уилл с горкой наполняет сухим кормом все миски, а оставшееся просто высыпает в кучу на пол. После затыкает слив в ванной и набирает доверху воды, а потом наполняет и все кастрюли со сковородками, что имеются. На тот случай, если его не будет около недели или дольше, придётся кого-нибудь попросить прийти и напоить собак. Уилл решает оставить кран приоткрытым, чтобы вода не закончилась так быстро, хотя, ясное дело, это не лучшая новость для его коммунальных счетов. Но это продлит его спокойствие за стаю на несколько дней. Дверь на задний двор он, по понятным причинам, также не запирает. Воровать у него, по сути, нечего, да и, с учётом того, что участок частоколом утыкан всевозможными пророчествами о судьбе нарушителя границ частной собственности, вряд ли сюда кто-нибудь сунется. Уилл тащится по направлению к дороге, откуда должна появиться неотложка, и не сразу замечает, что оставляет за собой след крови, капающей с рассечённой щеки и уже насквозь пропитавшейся перевязки на руке. Сейчас Уилл не помнит, как так получилось. Он присаживается на обочину дороги, больше не доверяя ногам. Проходит какое-то время — Уилл дрейфует между сном и не-сном и не может сказать, сколько именно, — и кто-то теребит его за плечи, возвращая к реальности. — Мистер Грэм? — говорит человек в униформе врача скорой помощи. — Мистер Грэм, вот и Вы. Эй, Бенни, он в сознании. Мистер Грэм, мы забираем Вас в больницу. — Срань господня! — звучит уже другой голос. — Что это он с собой сделал? — Руки в медицинских перчатках аккуратно отклоняют его голову назад. — Надо будет на психобследование направить. Так, мистер Грэм, теперь нам надо, чтоб Вы сели на каталку. Вот так, славно. Ему помогают принять лежачее положение на спине, но тогда кровь начинает литься в горло, и он закашливается. — Сэр, лучше поверните голову набок. Мистер Грэм? Каталка приходит в движение; в вену ввинчивается игла. Кто-то фиксирует его голову в одном положении, не давая пошевелиться. Его отправят в какое-то кошмарное место. С ним будут вытворять то же самое, что с Ганнибалом. Перемотают ремнями так, что не вздохнуть, и будут жарить током до тех пор, пока от него ничего не останется. Они убьют его. Уилл начинает истерично биться, когда чувствует, что его хотят привязать. Кто-то совсем рядом захлёбывается пронзительными плачущими стонами, и до Уилла не сразу доходит, что звуки эти рождаются из его надсаженной глотки. Им не под силу удержать его. Он готов вылезти из собственной кожи. Сгореть во пламени и обрести бессмертное воплощение. — Мистер Грэм, вам надо успокоиться. Сожмите мою руку, если вы меня слышите. Он больше не Уилл Грэм. Нечто иное, нечто большее. Мимо проносятся какие-то тени, какой-то свет. Обрывки голосов, абрисы лиц; он — каждый из них, он — ничто и нигде, он — всё сущее в мире. В руку снова впивается игла, и он проваливается во тьму. *** Когда он осознаёт, что лежит на койке в больничной палате, а запястья окольцованы мягкими ремнями, то понимает, что очнулся. Но лицо тут же пронзает столь зверская боль, что впору снова потерять сознание. Попискивание кардиомонитора мгновенно срывается на бешеный ритм, и почти сразу перед Уиллом возникает белая фигура медбрата. — Привет. С возвращением. У него в руке появляется ледяной кубик, который он даёт в рот Уиллу, а потом отлаживает регулятор подачи морфина в капельнице. — Ремни, — кое-как выговаривает Уилл, языком перекатывая кубик за щеку. Холод и влага даруют онемение, и это такое облегчение, что он не смутился бы расплакаться. — Прошу. Медбрат качает головой. — Мы оставим их до заключения психолога, хорошо? Совсем ненадолго. Вскоре морфиновый туман снова забирает его из действительности. Уилл несколько раз приходит в сознание, меняющийся персонал оценивает его жизненные показатели, помогает утолить жажду и контролирует приём медикаментов. Руки ему до сих пор не освободили, и сколько раз он просил расстегнуть ремни, столько получал отказ. В конце концов медикаментозный сон подходит к концу, Уилл окончательно приходит в себя. Очередная медсестра фиксирует в медкарте показания мониторов. — Мои собаки, — произносит Уилл. Женщина поднимает глаза от своей работы. — Доброго дня. Как себя чувствуете? — У меня собаки. Мне надо домой, — продолжает он, игнорируя боль. Медсестра подходит к нему, чтобы отрегулировать высоту спинки кровати для полусидячего положения. — Как только Вы встретитесь с доктором, я принесу бумагу, где Вы сможете указать имя и номер сотового кого-нибудь из Ваших соседей. Я передам ему всё, что скажете. Меньше чем за минуту знакомства с приглашённым специалистом Уилл понимает, что перед ним не просто рядовой психолог, а психиатр. — Я задам Вам несколько вопросов. Мне бы не хотелось, чтобы Вы лишний раз беспокоили свои швы, так что достаточно будет кивка, да или нет. От этого мы и будем отталкиваться. Уилл бросает на доктора пристальный взгляд и демонстративно разминает привязанную руку. Но жест остаётся без внимания. — Итак, помните ли Вы, что с Вами случилось? Ну ладно, очевидно, что следовало заранее продумать легенду, о чём он догадался только сейчас. Придётся выкручиваться, на ходу сочиняя правдоподобную версию, исключающую суицидальные мотивы или что-то в этом роде. — Чинил лодочный мотор, — бормочет Уилл. — Выпил, потом вернулся к работе. И вместо мотора хорошенько починил себя. Настороженность в лице доктора несколько смягчается. — Ваше состояние было чрезвычайно подавленным, когда Вас только привезли. — Не люблю, когда меня ограничивают в движениях, — весьма убедительно поясняет Уилл. Он справился: ему поверили. И позвонили соседям, как и было условлено. Те, в свою очередь, пообещали озаботиться обеспечением собак питьём: оставляя наполненную тару на территории участка и подзывая их. Понятное дело, рискованно было бы попытаться войти в дом, ведь неизвестно, как в отсутствие хозяина стая отреагирует даже на знакомых. Лечащий врач говорит, что после выздоровления, к сожалению, останется чётко выраженный шрам: проще говоря, Уилл больше не будет таким хорошеньким, как раньше. Но ему всё равно. Как-то, под кайфом от ударной дозы анальгетиков, он дозванивается в Балтиморскую клинику и просит позволить ему поговорить с Ганнибалом. — Мне адски больно. И я так по нему скучаю. Знаю, что ему нельзя звонить, но ублюдок мог хотя бы написать мне. Я хочу к нему, он мне нужен, пожалуйста, можете просто передать ему? Он бросает трубку прежде, чем загонит себя в ещё более неловкое положение, и только потом вспоминает, что не назвал своего имени. Спустя некоторое время его выписывают, Уилл возвращается домой. Он стоит напротив зеркала и с трудом узнаёт лицо человека в отражении. Но для собак не важно, как он выглядит, — они трутся вокруг него, вывалив языки и счастливо виляя хвостами. Уилл перекрашивает стену, избавляется от пятен на полу, но когда пытается найти место, где зарыл останки, ничего не выходит. Уже третье убийство сошло ему с рук. Он сидит на веранде и вливает в себя столько виски, сколько возможно, чтобы не осталось места для анализа того, почему ему впору на стену лезть от раздирающей тоски по Ганнибалу и прежней жизни — до того, как всё это разлетелось вдребезги.