Royal emblem

II

Негодяй, мошенник, напрочь обделённый такими качествами, как честь и благородие. — Ким Чонин был именно таким. Многие бы назвали то, чем он занимался во время войны, подвигом, но Кёнсу знает, что в самом же деле в его поступках не было совершенно ничего геройского. Жажда наживы — всё, чем руководствовался этот мелкий жулик, поставляя в оккупированную Северную долину оружие и продовольственные продукты. Не из благородного порыва — ах, конечно же, — не ради бедствующих голодающих людей, а исключительно ради денег, которых в это ужасное время ему удалось срубить вдоволь. Но и этого ублюдку оказалось мало, ведь и теперь, уже ни в чём не нуждаясь, он продолжает наживаться на людях, играется с их слабыми душами, как кошка с катушкой. И, видит Бог, он в самом деле последний человек, с которым бы Кёнсу хотелось в этой жизни пересечься. Бандит проходит к сцене, чтобы переговорить с судьёй насчёт формальностей, и принц смотрит на него внимательным пронзительным взглядом, не лишённым ни любопытства, ни приличествующего случаю отвращения. Он очень высокий — стоя внизу полуметровой плиты педжента, почти достаёт головой до лохматых бровей, в общем, тоже не низкого судьи. И он выше любого из тех, с кем Кёнсу был когда-либо знаком. Выше отца, выше брата. И, безусловно, гораздо выше самого принца, который, едва достигнув на измерителе отметки в сто семьдесят два сантиметра, был этому несказанно рад, хотя по мужской линии своей легендарной фамилии является, наверное, самым низкорослым. Так уж вышло, что кровь малышки Лу-Гуа сдоминировала при рождении Кёнсу как-то по-особенному бурно. Но сто семьдесят два это не так уж и плохо. У принца в окружении были ребята куда старше и при этом ниже его даже сантиметров на десять. Кёнсу снова возвращается к разглядыванию властелина мира чёрной буржуазии. Наблюдает с интересом за манерой поведения, не осмеливаясь позволить себе разглядывать лицо. Держится бандит словно нарочито расслабленно и небрежно. Убранные в карманы прикрытые чёрным плащом руки и некоторая сутулость придаёт его образу какой-то мальчишеской хулиганистости. Узкие вопиюще-красного цвета брюки обращают на себя внимание Кёнсу сразу после роста. Хмыкнув под нос о том, что настолько длинные кривоватые ноги лишний раз подчёркивать всё-таки не стоит, принц вскидывает взгляд на гордо восседающую на бандитской голове широкополую такую же красную -, похоже, из той же ткани сшитую, — и очень уж «богато» усыпанную перьями разных цветов и размеров шляпу. Кёнсу даже прыскает в усмешке при виде такого шика. Этот нелепо длинный — ну, правда, очень высокий — мужчина, искусно разодетый под павлина и есть тот самый великий и ужасный Ким Чонин? Юноше искренне интересно, почему преступник столь высокого ранга выглядит как одержимый фанатик пиратских романов. Ещё и в довершение всему эта его «роскошная» шляпа, похожая более на детальный макет циркового шатра. Вдоволь однако «налюбоваться» своим «хозяином» юноше не дают — да и увиденного хватает. Его спешно утаскивают в одну из палаток и, прежде чем посадить в остановившуюся на заднем дворе карету, старательно намывают, начищают и наряжают в какой-то неописуемый тёмно-зелёный бархатный позор, увешанный немыслимо безвкусным количеством рюшечек и кружев. Запах дешёвого мыла щекочет ноздри, заставляя чихнуть. Кажется, в чём-то подобном он уже видел одного мужчину-карлика, играющего в каком-то спектакле дворцового скомороха. Но, разумеется, даже это не настолько ужасно, как стоять голым перед огромной толпой каких-то старых грязных ничтожеств. Несмотря на безобразность и низкосортную ткань этой одежды, Кёнсу может сказать, что он даже в какой-то мере благодарен. По крайней мере, он не вынужден сейчас таскаться по деревне голышом, устраивая представление, что для местных обитателей дело весьма привычное. Ему даже сняли оковы с щиколоток — спасибо большое, — хотя цепи на затёкших запястьях, несмотря на все его угрозы и проклятья, оставили. Да и холодный ошейник по-прежнему больно давит на ключицы. Но он всё-таки не голый. Кёнсу начинает казаться, что он действительно ничего не смыслит в работорговле. Он думает, что будет отчаянно бросать всему вызов. Он готов застрелиться или утопиться в ближайшем озере, если судьба будет расположена к нему более доброжелательно, и это самое озеро встретится им на пути. Принц верит, что так его грех будет хотя бы немного более благородным, и небеса сжалятся над ним, не отправляя великим мучеником в ад. Знакомый гул приближающихся тяжёлых шагов, развеивает мысли, заставляя напрячься. Дверца в карету со скрипом распахивается, и Кёнсу кидает на вошедшего полный холодного недоверия взгляд, вплотную прижимаясь к спинке сидения, словно бы расстояние в пару лишних миллиметров могло бы в самом деле спасти его. А от чего и как — думать не хочется. Мужчина шумно вваливается внутрь, глухо грохаясь на мягкое, обитое крокодиловой кожей кресло, и захлопывает громоздким лакированным ботинком дверь. — Надеюсь, ты выносливый. — усмехается он, разваливаясь на сидении и шмыгая носом. Кёнсу бы соврал, сказав, что от нахождения в одном помещении с человеком, носящим имя Ким Чонин, не испытывает никакого страха. Ему страшно. Очень страшно. Безумно. Страшно до того, что внутри всё болезненно сжимается, а тело в дрожь бросает. А ведь он — наследный принц и ему придётся быть сильным, даже если дуло пистолета жарко поцелует его у виска. Но как же не хочется этого — быть сильным. Он и не представляет, да и не хочет представлять, сколько мучений ему, возможно, придётся ещё пережить. Было бы так чудесно спихнуть их на кого-нибудь, чтобы не ощущать всего этого позора, чтобы не чувствовать себя обязанным какому-то неопределённому, какому-то всевышнему быть мужественным и отважным. Почему, если он — наследный принц, то не имеет права быть бесчестным, чтобы, банально, сберечь свою шкуру? Он же совсем ещё незрелый… Он слишком молод. К чему ему целое королевство с миллионами людей, если его ждёт неминуемая гибель? К чему ему строить из себя бесстрашного рыцаря, если он совершенно таковым не является? — Неужто ради всех этих людей, которых он никогда не видел и не знал, да и не узнает никогда? Почему они и репутация их правителя должны быть для него дороже собственной жизни? Для того ли, чтобы после смерти о нём отзывались, как о доблестном и смелом юном принце, сохранившем честь и достоинство, вынесшим все пытки, но трагично павшим смертью храбрых? — Но будет ли это иметь какое-либо значение для него, для Кёнсу, после его смерти? — Ах, от этих мыслей так безумно сильно кружится голова… «Не стоит думать об этом сейчас, — порывом проносится в голове. — Будем решать проблемы по мере их поступления» — Заводи, Джо! — бодро обращаются к извозчику, после чего карета, погудев трубами, начинает движение. Кёнсу никогда раньше не доводилось передвигаться на чём-то вроде этого агрегата. В Судо отвергались любые паровые, а, тем более, топливные технологии, потому как они, — вторые, в особенности, — представляли собой немалую угрозу экологии, да и дышать выхлопами никто не хотел. Куда более благородно и приятно прогуливаться по городу на своём породистом выхоленном скакуне, чем в железной банке на колёсах, хотя в этих самых банках путешествовать на дальние расстояния несравнимо комфортнее и в разы быстрее. Но помешанное на традициях общество Корё не признаёт ни единого плюса западных изобретений, называя это издевательством над природой и отсутствием вкуса. Сам же Кёнсу находит многие модели паровых автомобилей не иначе как высшим проявлением искусства, однако озвучивать этого оправданно не спешит. А данный автомобиль выглядит не иначе, как обычная узорчатая карета, выкованная на манер педантичной западной моды со множеством орнаментов и мелких цветочных деталей. Только спереди нет лошади, а небольшая застеклённая кабина для водителя, а сзади вдоль углов протягиваются вверх две блестящие серебряные трубы. Чонин, не спуская с принца заинтересованного взгляда, проворно развязывает длинными пальцами узел на вороте своей чёрной альмавивы и со вздохом расслабления откидывает небрежно скомканный плащ в сторону. У него крепкие жилистые руки со светлой, почти как у добропорядочного северянина кожей и чистыми ухоженными ногтями, совсем не похожими на те, что могут принадлежать какому-нибудь грязнорабочему. Коснувшись взглядом чужих губ, изогнутых в усмешке, принц спешно отводит глаза в пол. Он находит более интересным и, безусловно, менее раздражающим нервы занятием разглядывать носки выданных ему кожаных ботинок, чем сидящего напротив человека. Человека, чей взгляд — ещё немного и, принц готов поклясться, — действительно прожжёт в его голове здоровую неприглядную плешь. Кёнсу смотрит на чёрные блестящие носы своих оксфордов и думает о неминуемом, о неизбежном… В последние годы тема смерти атаковала юношескую голову наиболее часто. Ведь в детстве мы совсем не задумываемся о том, что это вообще такое — смерть. А если всё-таки и задумываемся, то не можем понять до конца. Это кажется чем-то эфемерным, ненастоящим. Кёнсу тоже не мог этого понять. Ни на похоронах дедушки, на церемонии которых совершенно не знал, куда себя деть от скуки. Ни после исчезновения брата, которого в итоге также признали мёртвым, — Кёнсу был уверен, что Тангун вернётся. Но в шестнадцать, когда злой рок унёс жизни его родителей, захваченных в плен пиратами-поголовниками — нечестивыми тварями, изощрённо измывающимся над заложниками, прежде чем сжалиться и убить, — ему пришлось серьёзно об этом задуматься. В то время несчастному, сломленному удушливым горем Кёнсу казалось, что он вовсе не боится и не побоится смерти никогда. Он всегда успокаивался тем, что обязательно попадёт к своим родным, на небеса, и ему будет очень хорошо, — не так одиноко или страшно, как сейчас. А после того, как его придурковатый дядя взошел на престол, Кёнсу множество раз раздумывал о том, что просто убьёт себя — возьмёт фамильный меч и на размахе бесстрашно воткнёт себе в грудь. Он думал так в те моменты, когда сердце настигала особо сильная, едва выносимая тоска. Но в конце концов, всё сводилось к тому, что принц боится боли. Ничто не пугает его так, как она. — И хотя расстаться с жизнью из-за старого ублюдка До Джиху было гораздо ниже его достоинства, такое оправдание юношу вполне устроило. — Эй, — серьёзный низкий голос разрезает тишину. Кёнсу вздрагивает, не ожидая, и приподнимает глаза, останавливаясь ими на уровне скрещенных рук на широкой груди. — Не нервничай так, — небрежно, но словно бы успокаивая. — Тебе бояться нечего. Особенно, пока мы здесь. Принц искривляет губы в иронической усмешке и приподнимает вверх утяжелённые кандалами запястья. — Простите, сэр? — не без издёвки отчеканивает он, намеренно позвякивая цепью. — Что вы сказали? Перестать нервничать? Полно вам, милейший, я чувствую себя как дома. Мягкое юношеское лицо пересекает раздражением, а бандит на это только звонко усмехается. — Понял. — осклабившись, — Но всё равно не бойся. И, кстати, обращайся ко мне на «ты», хорошо? Терпеть не могу формальности. — Я не боюсь. — дрогнувшим голосом выдает юноша, побуждая собеседника на очередной смешок. — В самом деле? Принц мнётся немного, ковыряя носком ботинка устланный тонким слоем дерева пол. — Мне просто мерзко. — стараясь выровнять непослушное дыхание. — Это не страх, а что-то ближе к неприязни или отвращению. — Очень хорошо. — одобрительно хмыкнув. — Страх — главная слабость любого живого существа. И в то же время я искренне полагаю, что ничего не боятся только мёртвые. Мёртвые… Принц вздрагивает, почувствовав скользнувший по коже холодок, и с робкой опасливостью поднимает свои чёрные глаза немного выше. Мужчина сидит, расслабленно откинувшись на спину. Его руки в непринуждённой манере скрещены за головой, а лицо скрывает спущенная на глаза безобразная алая шляпа. Кёнсу судорожно выдыхает. За всё время, что он проводит вблизи с этим человеком, ему ни разу не выпадает возможности разглядеть лицо, — оттого, что смотреть страшно, — и теперь принц гадает, насколько ужасно оно, должно быть, выглядит. Израненное, искалеченное… а, может, с огромным швом посередине лба? В голове яркими картинками мелькает истинно злодейского типа физиономия. — Никогда не понимал, как ему это удается… — усмехается мужчина, стискивая пальцами краешек шляпных полей. — Чокнутый ублюдок. Чужая речь кажется Кёнсу бессвязной, потому что он совсем не понимает, да и не имеет желания понять, о ком или чём это бормотание. Он только вцепляется взглядом в аристократически-длинные пальцы, — каковыми и сам принц не имеет возможности похвастаться, — ожидая, когда они спустят шляпу вниз и откроют лицо. Принц крайне внимательно прослеживает за этим движением, и в следующее мгновение его взгляд беспомощно замирает. Напротив, в непринуждении раскинув ноги, сидит совершенно юный парень и оживлённо с дурацким прищуром в больших глазах вполне себе дружелюбно улыбается, сверкая металлическим клыком. — А ты и впрямь хорошенький, правда? Кёнсу в замешательстве приоткрывает рот и ему приходится пару раз моргнуть, дабы убедиться, что он всё видит правильно. Этот молодой человек, буквально молодой человек и есть тот самый Ким Чонин? Должно быть, это шутка. Ему хоть семнадцать-то есть? Мальчишка перед ним продолжает лучезарно улыбаться, поправляя вываливающиеся на лицо серебристо-русые, точно седые, слегка вьющиеся на кончиках пряди. Вся его внешность кажется принцу какой-то неуклюже-несуразной, совершенно не бандитской и точно не кровожадной. Тёмные глаза, — такие же, как у Кёнсу, — сияют задорным ребяческим огоньком, а губы растянуты в широкой-широкой едва ли естественной улыбке. Торчащие уши только лишь подчёркивают всю эту маслом писанную картину. Но в целом парень выглядит как среднестатистический гражданин Судо — светлокожий, черноглазый, подтянутый, с ухоженными руками, явно доставшимися ему от предков благородных северных кровей. И главное — он совсем не похож на тот образ безжалостного душегуба, который Кёнсу себе всё это время воображал. По правде говоря, принц сам ещё едва успел выйти из периода цветущего отрочества, — ему только будущей зимой исполнится двадцать лет, — но всё-таки неужели этот юноша и есть тот самый Ким Чонин? Каким образом этот несерьёзной наружности парнишка со смешно оттопыренными ушами может оказаться вдруг человеком подобной породы? Кто-то определённо Кёнсу разыгрывает и делает это при всём крайне бесталанно. — Могу ли я узнать, куда направляется эта карета? — внезапно поднабравшись решимости, требует принц и распрямляется мгновенно в благородной осанке, точно бы вспоминая внезапно о правилах дворцового этикета. Парень напротив оглядывает Кёнсу бездумно снизу-вверх, и в его прищуренных глазах загорается ярким огоньком детская забава. — Конечно, но только когда мы приедем. Принц меняется в лице, чувствуя, как по капле приходит конец его самообладанию. Потому что он с самого детства от всей души ненавидит, когда с ним начинают заигрывать, как с дурачком. — По-твоему, это смешно? — высокомерно изогнув брови, — Я требую, чтобы меня немедленно доставили в Корё, слышишь? Мне, ты думаешь, заняться более нечем, окромя как тратить время на решившего поиграть в бандита ребёнка? Да. Он обязан быть убедительным и жёстким. В конце концов, в какой бы ситуации он не находился, он по-прежнему принц, и разве он может позволить относиться к себе неподобающе? — Ни в коем случае. Бандит, однако, вовсе не выглядит напуганным или стушёваным. На самом деле, его ухмылка становится только шире, и Кёнсу, не сталкивавшийся с подобным даже в книжках, откровенно не понимает, что нужно сделать, чтобы достучаться до него… Парень напротив зачёсывает назад свою серую чёлку, непослушно рассыпающуюся перед глазами, и наклоняется чуть ближе. Кёнсу снова замечает острый серебряный зуб, когда бандит улыбается. — Знаешь, — сморщив нос, — скажу честно, я бы выпустил тебя навстречу нелегкой хоть прямо сейчас. Ты мне совершенно безразличен. — Так выпусти же. — Не могу. — пожав плечами. — Но… Почему? — К твоему сожалению, это решать не тебе и не мне. — он откидывается в кресле с полной расслабленного блаженства улыбкой. — И что это должно значить? — Мне кажется, ты задаешь слишком много вопросов. — У тебя не так много ответов. — Допустим. Но тут загвоздочка вот в чём… — он склабится во все зубы, закидывая ногу на ногу, — Видишь ли, на самом деле я — не Чонин. Кёнсу в замешательстве приоткрывает рот, никак не ожидая подобного услышать. — Ч-что… Но… Что ж, в этом, пожалуй, есть смысл. По крайней мере, верится гораздо охотнее чем в то, что этот — кхм — юноша с совершенно гладким лишённым любых порезов лицом и есть тот самый высокоранговый преступник. — Ага, — мгновенно, как ребёнок, загорается принц, — я понял. Сын, наверное. Парень напротив насмешливо изгибает бровь и, фыркнув со смеху, качает головой. — Внук? — более неуверенно повторяет попытку Кёнсу, но снова ошибается. — Не знаю, внучатый племянник, кузен… Бандит не выдерживает и начинает неприкрыто во весь голос хохотать, а принц от этого только густо краснеет и старается спрятать где-нибудь свой беспокойный взгляд. — В… внук? — сквозь неудержимый смех рвано переспрашивает парень и сгибается в три погибели. — Ты ведь это не серьёзно, правда? Скажи, что нет! Слышал бы тебя Чонин. Как же это смешно-о… Кёнсу с налившимся кровью лицом продолжает угрюмо поглядывать на давящегося хохотом парня и искренне не понимает, как ещё он может быть связан с этим именем. Ведь на слугу он совсем не похож. — Меня зовут Чанёль, — сквозь стихающий смех почти спокойно представляется парень и смахивает пальцами скопившиеся в уголках глаз слёзки, — самый лучший друг и главный помощник Кая. — Очаровательно, — Кёнсу дергает бровью и криво улыбается, на самом деле не чувствуя себя в чужом обществе намного спокойнее. В конце концов, этот парень — преступник тоже, и его безобидный внешний вид ничего не значит. Даже если он и не Ким Чонин. — Дам один совет, — прокашлявшись, низким тоном вводит Чанёль и тут же наклоняется ближе к Кёнсу, словно собираясь сказать что-то очень тайное. — Лучше веди себя сдержаннее с человеком, к которому мы едем. Он терпеть не может голубую кровь, а тем более таких бесстрашных балованных мальчиков, вроде тебя. Принца передёргивает от того, с какой насмешливой интонацией парень произносит слово «бесстрашных». — Почему я вообще должен слушать тебя? Ты даже не Ким Чонин. Парень напротив коротко усмехается и, потрепав волосы на затылке, поджимает губы в подобие дружелюбной улыбки. — Справедливо. — поднимая взгляд. — Но на самом деле, не то чтобы меня это действительно волновало, — по правде, мне плевать. Просто тебе следует знать, что у Чонина особое отношение к аристократии. Это больше чем ненависть. Монархи для него даже не грязь. Надеюсь, ты всё же поймёшь, что тебе же будет лучше держать свой язык за зубами. К слову, так будет лучше вообще для всех нас, потому что, поверь мне на слово, Чонин — последний человек, которого действительно хотелось бы злить. Кёнсу тяжело сглатывает и отводит взгляд к окну, — туда, где грязные деревенские пейзажи уже давно сменили серые поляны и леса. Мрачные, тоскливые, вызывающие ужасное, неприятное чувство в груди — чувство морозной тревоги. Этот Чанёль не похож на человека, способного на беспечное убийство, но и не выглядит идиотом, от которого можно просто так взять и сбежать. Это очень плохо, потому что у Кёнсу нет больше ни единой мысли в голове.

…

Сумерки сгущаются, а дорога уводит карету всё глубже и глубже в тёмные леса. Тяжёлые ветви деревьев с жутким скрежетом мажут по крыше, и Кёнсу пробирает от каждого шороха. Чанёль распластался на диване ещё около пары часов назад, согнув ноги в коленях из-за того, что в полный рост никак не помещался, и заснул. Тихое мирное сопение разносится по карете, а Кёнсу всё так же, как и добрые несколько часов назад, прикован пустым ничего не выражающим взглядом к окну, в непроглядной тьме которого сейчас ничего, кроме собственного отражения, различить не способен. Как ни посмотри, — ситуация для побега идеальная, но только вот разумно ли выныривать ночью в чащу необузданного леса? Существует огромная вероятность, что Кёнсу просто-напросто заблудится и будет плутать себе, пока какой-нибудь дикий зверь не захочет испробовать беднягу на вкус. «Как же паршиво» Кёнсу охает, когда карету подбрасывает на кочках, оглядывается и снова утыкается глазами в окно. В подсвечнике уже угрожающе догорает последняя свеча, когда движение резко прекращается, заставляя принца по инерции податься вперед и чуть не повалиться сверху прямо на спящего Чанёля. Он утыкается руками в спинку кресла, едва не задевая цепями чужое лицо и, к счастью, успевает отскочить обратно прежде, чем попутчик разлепляет глаза и с тяжёлым ленивым зевком грузно опускает на пол ноги. Кёнсу сухо сглатывает и старается успокоить сбившееся сердцебиение. — Ненавистный глупый страх. — Вот мы и на месте. — ярко улыбается Чанёль, словно бы эта поездка была для него самым радостным событием в жизни. Парень запахивает знатно измятую ногами альмавиву и с торжественным кличем вываливается наружу. А у принца внутри пробуждается навязчивая тревога. — Выходишь или мне тебя на спине тащить? Кёнсу изо всех сил старается подавить отвратительную палитру чувств, что так жестоко разливается в груди, но ничего, совершенно ничего не выходит. Побледневший от красочных картинок в голове, он еле поднимается на ноги и тяжёлыми, не своими шагами ступает на улицу. Снаружи неожиданно холоднее. Кёнсу пробирает до костей, и он пытается приобнять себя за плечи, но тяжёлые цепи сделать этого не дают. Принц выдыхает сквозь стучащие зубы и, наблюдая за тем, как мягко растворяется у кончика носа пар, вскидывает взгляд кверху, — туда, где заканчивается крыша высотного замка, выложенного серым, поросшим снизу тёмным толстым мхом, камнем. Юноша чувствует, как мороз проникает под кожу, ползёт внутри мерзким склизким червяком. Он словно бы попал в чей-то ночной кошмар. Это строение напоминает убежище каких-нибудь вампиров или приспешников дьявола, например. Кёнсу совсем не интересно, что скрывается за этими на вид холодными и отталкивающими стенами. Ему не хотелось бы знать… Унесённый потоком мыслей, он пропускает мимо себя момент, когда к ним из-за высоких кованных решёток выходят ещё два парня, тут же начиная активно о чём-то переговариваться с Чанёлем. Кёнсу приходит в себя лишь тогда, когда чувствует толчок в спину и слышит грубое «Вперёд давай!» Он собирается обернуться, чтобы послать этого распускающего руки недоделка ко всем чертям, но его перебивают: — Вы бы поделикатнее с ним что ли. Это принц всё-таки. — неловко усмехается ускользающий в противоположном направлении Чанёль. Парни начинают взволнованно перешептываться, и один из них робко ловит Кёнсу за локоть. — Эй, — гораздо более мягко обращается он, вставая напротив, — так ты и есть тот самый До Кёнсу? Принц смотрит прямо в чужое лицо и хочет рассмеяться. Громко, несдержанно и ненатурально. Эти двое выглядят так молодо, чересчур молодо для тех, кто мог бы быть связан с именем Ким Чонина. Это же просто дурость какая-то. Они ведь, чёрт возьми, не иначе как его ровесники. Возможно, — думает Кёнсу, — он знает о подобных организациях гораздо меньше, чем предполагал изначально. Да и что вообще может знать мальчишка, впервые выбравшийся за пределы своего дворца только в девятнадцать? — Язык проглотил? — кто-то из парней щёлкает у принца перед самым носом. Кёнсу дёргается от этого, как проснувшись, и неприязненно хмурит брови. — Ну да, я — До Кёнсу. Какой вам с этого прок? Автограф попросите? Парни многозначительно переглядываются, после чего один, тот, что поменьше, воровато оглядевшись, подается к Кёнсу и полушёпотом выдает: — Тебе лучше зазря об этом не болтать. Наследник с прищуром косится сначала на одного, затем — на второго, не имея возможности объяснить эту искру волнения в чужих глазах, но отчетливо припоминая, что, — ну да-да, Чанёль, кажется, уже говорил с ним об этом. — А в чём проблема? — бесцветно интересуется принц. — Босс же ненавидит монархов. — поясняют оба одновременно с таким видом, будто это самая очевидная вещь на свете. — Если прознает, и тебе не жить, и нам всем худо будет. Кёнсу пытается понять, какого чёрта вообще забыл здесь, пока с грустью не вспоминает о том, что был выкуплен на том адовом аукционе, и теперь у него, вроде как, даже выбора нет… «Мелкие грязные жулики… Людьми торгуют, точно пуговицами…» Ему хочется кричать, метать и рвать волосы на голове, но вместо этого он лишь холодно выдаёт: — Так… И что вы предлагаете мне делать? — Мы всё сделаем. — отвечает один из парней. — Ты, главное, не говори, кто ты. — Да, — подхватывает второй. — И веди себя… ну… потише. Босс сегодня в особенно паршивом расположении духа. Не хорошо бы эту искру раздувать… Это всё так странно. Неужели они и правда думают, что Ким Чонин, покупая душу Кёнсу за десять миллионов, ничего о нём не знает? Слухами о его исключительном корыстолюбии мир полнится до краёв, так что, не знай он о принце в самом деле, это было бы чем-то крайне нелогичным и ему несвойственным. Парни неторопливо ведут Кёнсу во внутренний двор, начиная что-то бурно обсуждать между собой, и периодически делают вставки, что нужно ускориться или свернуть в сторону, не изъявляя при этом даже минимального желания толкать или тащить принца самостоятельно. И это оказывается настоящим спасением, ведь контактировать с кем-то из здешних обитателей, тактильно — в особенности, — не хочется совершенно. Он бездумными стеклянными глазами осматривает покрытый мраком сад, обросший диким виноградом; жуткие брошенные на произвол кустарники и статуи, поросшие столетним мхом. Выложенная тёмным камнем дорожка, кажется, не имеет конца, ведь, Кёнсу готов поклясться, проходит целая вечность, прежде чем его подводят к мощной деревянной двери с тяжёлым резным кольцом под ручкой и торопливо пропускают внутрь. В помещении, куда его заводят, ощутимо теплее. Он видит небольшой коридорчик со множеством дверей по обе руки, слабенько освещаемый расшатанным ржавым светильничком на потолке. Со всех сторон шумят голоса, много голосов. Они беспорядочно смешиваются между собой, являя слуху преотвратительнейшую какофонию неразборчивого шума. Кёнсу так и видит нескончаемое множество убийц и грабителей, толпящихся за этими побеленными стенами. Парни продолжают идти вперёд к центровой двери, по всей видимости, ведущей в остальную часть замка. Они проходят ещё несколько похожих коридоров перед тем, как оказываются в огромном тёмном зале с начищенным до безукоризненного блеска мраморным полом и гигантскими панорамными окнами, выходящими в диковатого вида заросший сорняковыми растениями сад. Звук их и его собственных шагов разносится эхом во все стороны, — принцу становится по-настоящему жутко от этого. Он весь сжимается в страхе, словно загнанный в угол зайчишка. — Ну вот. — выдаёт один из парней, проходя вперёд по коридору и останавливаясь у гигантской, искусно украшенной резьбой двери. — Мы на месте. Кёнсу морщит лоб и пятится настолько осторожно, что сам едва ли это замечает. Парни ещё некоторое время что-то между собой выясняют, из чего Кёнсу успевает уловить лишь возмущённое «Я? Почему снова я?», а затем кто-то из двоих неуверенно стучится в дверь. Стоит так с мгновение, оглядывается хмуро на напарника, а после приоткрывает её и опасливо просовывает внутрь голову. — Босс… тут… Ещё секунда и Кёнсу ощущает себя словно очутившимся на дне глубокого, густо заплывшего тиной озера, неспособный различить и слова, — лишь разнотонное рявканье или вроде того. Он чувствует, как образовавшаяся на лбу испарина холодными щекочущимися капельками скатывается по носу, звонко приземляясь на мраморную поверхность пола под ногами. В ушах стоит противный звон, а перед глазами мутно, как в сизом тумане. Кёнсу кажется, что он вот-вот грохнется без сознания, но внезапно его одёргивают за плечо, и он окидывает подошедшего невнятным мыльным взглядом, двигая губами в беззвучном: — Что? — Пойдём. — перемещая дрожащую руку на цепи и негрубо дёргая Кёнсу на себя. Они минуют распахнутую дверь, проходя в очень светлое помещение. — Настолько ярко освещённое, что первую минуту Кёнсу приходится прикрывать слезящиеся от света потолочных ламп глаза. Его ведут вдоль белого плиточного пола прямо к центру помещения, довольно резко отпуская цепи, из-за чего временно ослеплённый принц лишается равновесия и поджимает ноги в неуклюжем поклоне. Он теряется и чувствует откровенное нежелание оторвать взгляд от красного ковра под ногами, чтобы не видеть человека, к которому его привели, но грубый раскатистый голос вынуждает сделать это рефлекторно: — Ну и что это, по-твоёму, такое? Облигации? С какой стати я вдруг должен вкладывать свои деньги в это дерьмо? Кёнсу с некоторым облегчением осознает, что обращались и смотрели вовсе не на него. Более того, он может видеть лишь только руку, выглядывающую из-за широкой спинки высокого бархатного кресла и трясущую стопкой каких-то бумаг. Принц с любопытством оглядывается по сторонам, высматривая перед собой ещё нескольких человек с бешеными глазами. Что удивляет, — ни один из них не похож на пленника. Все одеты роскошно, даже чересчур роскошно, ни у кого нет цепей или оков ни на руках ни на ногах. Лица сытые и здоровые. Кёнсу хмурится, ведь мозг напрочь отказывается понимать и анализировать ситуацию. Принц с задумчивым видом перемещает взгляд в сторону широкого стола, на вид вырубленного из красного дерева. Предмет мебели наглухо заставлен непроглядными кучами из стопок бумаг, каких-то книг и записных тетрадей. Где-то в углу мирно покоится закрытая серебряная чернильница и, по виду, ни разу неиспользованное белоснежное перо. Кёнсу возвращает заинтересованный взгляд обратно к креслу, а затем на человека, на толстого мужчину в зелёном фраке, что стоит перед этим самым креслом с диким ужасом в глазах. — Неделя. — устало режет обладатель всё того же голоса, понижая тон почти до рычания, и Кёнсу с неприкрытым интересом обращает на до этого замыленный разговор внимание. — Надеюсь, ты понял меня. — Да-да, конечно! Спасибо, спасибо вам большое… Вы так милосердны! — до противного жалостливо протягивает собеседник, из-за чего принц чувствует стыдливую неловкость и морщит в отвращении нос. — Храни вас Господь! — Заткнись и сваливай уже отсюда. — отвечают ему сквозь пренебрежительное шипение. — Господь давно поставил на мне крест. Как только мужчина покидает помещение, смуглое запястье расслабляет хватку, рассыпая бумаги по ковру, и его обладатель мягко разворачивается в шарнирном кресле, укладывая руки на столешницу, прямо поверх всех бумаг, и скрещивая пальцы в замок. Накалённый до предела воздух разрезает уставший стальной голос: — Что там у нас ещё, Крис? — словно не замечая всех тех людей, что столпились у стола. — Давай поскорее закончим со всем этим и поедем в Чжунго. Я дико устал… Кёнсу внезапно словно током прошибает. Он чувствует на себе чужой взгляд и поднимает глаза в ответ. Диковатые и яркие глаза, осмотрев помещение, намеренно останавливаются на нём. Он словно бы действительно замечает, как они сверкают, подобно полярной звезде, словив принца в своё поле зрения, и Кёнсу едва ли теперь может чувствовать свои конечности, у него перед глазами сияет белозубая улыбка, а затем на всё помещение раздаётся низкое: — Так-так, а это у нас кто? Юноша выходит из лёгкого оцепенения лишь тогда, когда глаза напротив медленно и неохотно перемещаются на парня, что привел его сюда. Он слышит как облегчённо вздыхают люди, что, по всей вероятности, должны были попасть под этот морозящий взгляд немного раньше чем Кёнсу, и оборачивается на своего отчего-то всем телом трясущегося спутника. — Босс, этого парня привез господин Пак. — начинает он, и наследник чувствует, что на него снова смотрят, но сам поднять глаза в этот раз не решается. — Сказал, что купил его на чёрном рынке в восточной Ури. Зовут… На мгновение Кёнсу ловит напуганный взгляд своим, но тут же упускает его. А мужчина за столом улыбается только шире, и в этой улыбке принцу вдруг чудится что-то хищное и необузданное. Его взгляд дерзкий и спокойный, и когда он вдруг смотрит на Кёнсу так нагло и насмешливо, у принца перехватывает дыхание. — Хван Мёнсу. Сын пекаря из Пусанской провинции в Корё. Кёнсу несдержанно прыскает в усмешке, позже делая вид, что просто закашлялся. Незамеченным, разумеется, это не остаётся. Но разве возможно поверить в то, что До Кёнсу — сын пекаря? Кёнсу давит на корню накатившее возмущение на грани с неудержимым хохотом, кожей чувствуя на себе внимательные глаза, что в открытую разглядывают всего его неотрывно и нахально. — Сын пекаря, говоришь. — хмыкает мужчина, и его низкий голос скользит по воздуху тёплым липким мёдом. — А не светловата ли у него кожа для ребёнка из рабочей семьи? Принц косится с недовольством на застывшего в страхе паренька, мысленно коря его за такое тупое и бездарное враньё. Куда лучше было в лоб с порога заявить, что вот он — До Кёнсу, наследный принц Пёль-Корё, наглый балованный судьбой мальчишка голубых кровей, которую бандит так яро, по рассказам, ненавидит. Зато не стыдно. — Хван Мёнсу, — насмешливо протягивает мужчина, мягко покидая своё кресло и бесшумной кошачьей походкой приближаясь к принцу. Юноша дёргается назад, как только ощущает на кончике носа горячее дыхание, и поднимает глаза на замершее в считанных сантиметрах от собственного лицо. — Как же это всё-таки любопытно, — улыбка тянется на пухлых губах слишком сладко. Мужчина немного сгибается в коленях из-за разницы в росте и склоняет набок голову. А у Кёнсу есть ровно секунда на осознание того, что, — нет, ничерта это не мужчина, — а очередной абсолютно и совершенно юный парень, мальчишка, возможно, едва переступивший черту совершеннолетия. Он выглядит как ухоженный ребёнок пробившихся в люди рабочих… У него смуглая, как у мореплавателя, чистая кожа; волосы густой тёмно-бурой шапкой зачёсаны к затылку, а в по-кошачьи раскосых глазах нагловато-насмешливым огоньком читается откровенный вызов, словно бы его разбойничий взор разглядел в Кёнсу нечто определённо ценное. Нечто такое, что вызывает неприкрытое любопытство, чем непременно нужно овладеть. Он высокий, где-то на голову с кепкой выше самого Кёнсу, но пропорционально-высокий, не такой как Чанёль, а широкоплечий, узкобёдрый, осанистый, почти благородный. Каждое его движение будто пропитано изяществом и легкостью, которым в Судо позавидовала бы любая высокопоставленная особа. Он ходит так, словно плывет по воздуху, но в каждом движении его тела проскальзывает с непередаваемой словами грациозностью насмешливая небрежность. Его аккуратный, но мужественный подбородок высокомерно вздернут, а в потемневших глазах цвета ореха пляшут бесенята. Их золотистый оттенок выдаёт в нём наличие западной крови — в противовес холодным беспросветно чёрным «северным» глазам принца, они словно светятся изнутри сладким липким мёдом. Эти пронзительные глаза словно заглядывают в самую душу, в самые потаённые её уголки, ворошат чувства, приводя их в неожиданное смятение. Они пролазят под кожу, под рёбра, разрывая все внутренности. Принца берёт озноб, и он шумно сглатывает, затравленным взглядом пробегаясь по лицу напротив. Плавные и при этом мужественные черты, немного диковатые, кошачьи, бросают юношу в холод. Это фатоватое холёное лицо — лицо человека неколебимо уверенного в себе, сильного, здорового и откровенно жадного до жизненных утех. Смуглая кожа делает парня похожим на хищную кошку, на пантеру или пуму. Даже внутренние инстинкты срабатывают на него, как на дикого зверя — нужно бежать, да не можешь, ведь ноги от парализующего страха врастают в землю, а сердце уходит в пятки от ожидания скорой кончины. В нём чувствуется сила — дикая, животная, несокрушимая. От него веет опасностью. В этот раз принцу всерьез трудно поспорить с тем фактом, что этот парень и есть тот самый Ким Чонин. Несмотря на то, что чужое юное лицо не обезображено уродливыми шрамами, этот факт не возмущает и не потрясает Кёнсу, — ведь его дикие глаза до самого ободка полны несгибаемой доминирующей мощи. Той самой, доселе неведомой принцу. — У тебя красивые глаза. — хмыкают напротив, и Кёнсу чувствует подступающий к горлу комок тошноты. Вывалившуюся на лицо тёмную прядь мягко зачесывают за ухо и принца передергивает от прикосновения чужих пальцев к своей коже. Он глухо шипит, почти рычит сквозь зубы и пятится назад, напряжённо фокусируя взгляд на непроницаемом лице напротив. — Не трогай меня, — выдаёт принц своим дивным мягким басом, заставляя всех вокруг охнуть. — Уродский преступник, не смей прикасаться ко мне. Помещение охватывает безукоризненная тишина. Все взгляды направлены на принца и каждый из них вполне явно осуждает его за столь несдержанное поведение. Кёнсу не может не заметить в них капельку злорадства. А парень напротив, вопреки всем ожиданиям, в лёгком замешательстве приоткрывает рот и удивлённо моргает, через мгновение расплываясь в обжигающей взгляд звероватой улыбке. — Ну и зачем ты так? — натягивая на лицо маску обиды, тянет он. — Я всего лишь хочу познакомиться с тобой, Хван Мёнсу. Кёнсу передергивает от этого имени. И не столько от самого, сколько от того, каким натянутым оно звучит из уст этого парня, словно бы он уже обо всём знает и лишь играется со своей несчастной жертвой. — Меня зовут Ким Чонин, никакой не Кай и не Принц алых долин, — повседневно и непринужденно вводит он, а Кёнсу скользит глазами на оголившийся широким воротом белой рубашки участок смуглой кожи, когда бандит распрямляется в полный рост, чтобы оглядеть принца доминирующим сверху-вниз взглядом. — Всё, что ты когда-либо слышал обо мне, — чистейшей воды правда, я действительно чудовище. А ещё я заправляю этим бедламом и все люди здесь — мои подчинённые. Тебе следует выучить несколько уроков, ведь ты ещё не скоро покинешь это место. И первое, что ты обязательно должен запомнить… Кёнсу охает, когда мужчина внезапно склоняется обратно и грубой хваткой ловит его за подбородок, вынуждая заглянуть в свои глаза, картинно-раскосые, сверкнувшие подстать глазам дикой кошки, готовящейся к прыжку. — Всё, что находится на территории этого замка, так или иначе, принадлежит мне. Будь то жалкая букашка, бессмысленно дорогая посудина или человеческая душа, — здесь всё моё. Принц шумно сглатывает и с нежеланием подмечает для себя, что ноги слабеют и поджимаются. Эти глаза гипнотизируют, а аура душит и давит под собой. Эти глаза холодные и ядовитые, как у змеи. Кровожадные, как у хищника. Не такие, как у Чанёля. Перед ним сейчас монстр, не человек. — Ты с этого момента тоже мой. И, поверь, мне искренне плевать, что ты думаешь об этом. Кёнсу, замешкавшись, разглядывает серьёзное лицо перед собой. Но быстро взяв себя в руки, встряхивает головой, освобождаясь от палящих огнём прикосновений. — Повторяю ещё раз: не смей ко мне прикасаться, — его голос полон решимости и злобы. —  Я не вещь и не комнатная псина. Да ты хоть знаешь, кто я… Под конец Кёнсу чуть мнется под игривым взглядом потемневших глаз, и замирает, потупляя глаза в пол и думая, стоит ли в самом деле говорить сейчас всё это. Зачем он так вспылил? Вдруг этот монстр сейчас возьмёт и пристрелит его? «Нет. Не за десять миллионов. Он не выкинет их на ветер. Не он» — Ну, — подаёт голос Чонин, сладко ухмыльнувшись, — и кто же ты? Кёнсу в мыслях злостным голосом проговаривает «сын пекаря» и отводит помрачневший взгляд в сторону. — Какой милашка. — удовлетворённо улыбается Чонин, грациозно оборачиваясь через плечо к замершему у кресла безжизненной куклой высокому парню суровой наружности. — Крис, уведи-ка эту птичку отсюда. У меня на него отдельные планы. Кёнсу пятится назад, когда к нему уверенно подходят и сильной хваткой, совершенно не церемонясь, обнимают за плечи, вынося из комнаты точно ничего не весящую мягкую игрушку. Чонин с минуту заговорщически скалится, глядя в пустоту, затем выпрямляется и уверенными шагами продвигается обратно к креслу. — На сегодня можете быть свободны. — с блаженной улыбочкой на пухлых губах выпаливает шатен, удобно устраивая ноги на столешнице, прямо поверх сложенных аккуратными стопочками бумаг. — Простите? — трясущимся голосом уточняет кто-то из ожидающих. — Совсем придурки что ли? — хохотнув и сложив руки на затылке. — Сказал же, сваливайте, пока не передумал. Стоит Чонину зарычать, как народ тут же выметается. — А ты, — внезапно обращается к парню, что привел Кёнсу, и манит его пальчиком — останься и подойди ко мне. Когда за последним человеком закрывается дверь, Чонин скрещивает руки на груди и внимательно оглядывает вставшего у стола мальчишку. — Ну, — выдает он, — Инха, правильно ведь? Полагаю, тебе есть, что сказать мне. Я очень внимательно слушаю. Паренёк неуверенно мнётся на месте с виноватым видом, точно нашкодивший щенок, и, тяжело сглотнув, дрожащим голосом уточняет: — Ч-что именно вы хотите услышать, босс? Лёгкая ухмылка тотчас стирается со смуглого лица, и Чонин становится тем самым Каем, грозой Материка. — Что значит «что»? Под дурачка скосить пытаешься? Я хочу услышать настоящее имя этого «Хван Мёнсу». — требует он, обозначая в воздухе кавычки. — И не смей меня обманывать. Ты же знаешь, ложь я ненавижу более всего на свете. Мальчишка бледнеет и начинает нервно потирать вспотевшие ладони. — Но, босс, его имя Х-Хван Мёнс-су. — Ты, правда, так в этом уверен? Парень как-то скованно кивает, и Чонин чувствует, что закипает изнутри. — Тебе ведь не нужно объяснять, что случится, если я прознаю про твою ложь? — Босс, я… — Даю тебе последний шанс, Инха. Согласись, будет не очень хорошо, если я первый выясню его настоящее имя, правда? Парень послушно кивает, на этот раз оставляя Чонина довольным. — У тебя пятнадцать секунд, чтобы доложить мне его настоящее имя. — Но… — Не считай меня придурком, я знаю гораздо больше, чем думаешь, так что пятнадцати секунд для тебя должно быть достаточно, чтобы вспомнить, я прав? С мгновение в помещении стоит гулкая тишина, выводящая из себя бедного парнишку и оставляющая совершенно спокойным его хозяина. — Один… — начинает считать Чонин, бездумно перетирая пальцами кусочек не застывшего воска. — Его имя До Кёнсу… Он… — сорвавшимся голосом отчеканивает парень, заставляя босса скинуть ноги со стола и широко оживлённо улыбнуться, как и всякий иной раз, когда ему удаётся добиться своего посредством манипулирования. — Корейский наследничек, принц. — перебивает нетерпеливо Чонин, а его усмешка сквозит какой-то зловещей забавой. — Мой милый, долгожданный гость стал причиной обнуления контракта с его же собственным родственничком. Иронично, да? Шатен с диковатой ухмылкой вскакивает с кресла и вслепую проводит рукой по бумагам на столе, на ощупь выуживая из всего хаоса только одну и приподнимая её с таким видом, будто это немытая половая тряпка. — Значит, Джиху, этот баран патлатый действительно решил выйти из положения таким образом… Он на что-то надеялся? — самому себе раскладывает Чонин, сгибая листик пополам и пряча его во внутренний карман аккуратно висящего за креслом чёрного шерстяного плаща. Улыбка плавно перетекает в звериный оскал, а брови, тянущиеся вверх от переносицы уголком, сердито заламываются, придавая взгляду ещё больше живой хищности. — Нет уж, дедуля, теперь я действительно разозлился.