Между прошлым и будущим (Доминат-2)

Андрея по жаре развезло быстро и почти до безобразия. Перескакивал с темы на тему, в основном, конечно же, интересовался Эльбом. - Так ты из этих... святош, которые за крутыми храмовниками следом ходят? - Я похож на святошу? Лайдос чуть не скрипнул зубами – полуголый партнер выглядел воплощением соблазна. Какая, прости Меллиан, тут святость? И не пахнет... - А где служишь? - В Питере, - Эльб безмятежно улыбался. – Служил. Я выхожу в отставку. Виктор поднял бутылку. Лайдос прикрыл рюмку ломтем хлеба: - Мне завтра на смену. Никуда ему не надо было, но надираться при Эльбе – худшее, что можно сделать. Андрей разливался пьяным соловьем – вспоминал, как гудел в питерских ресторанах. Виктор ждал удобного случая, чтобы увести его домой. Гулянка прошла пик веселья и застольных анекдотов, водка, помноженная на жару, щедро дарила усталость. Лайдос поднялся, извинился, спрятался в квартире – ненадолго, на пять, на десять минут укрыться от чужих взглядов. Перестать контролировать жесты, следить за каждым словом. Эльб был рядом всего-то полдня, а Лайдосу уже остро не хватало одиночества. Как прожить три месяца? Понятно, что он откажется продлевать контракт. Но, пока не истечет срок храмового союза, выставить Эльба из дома нельзя. По закону. На глаза попался телефон – Эльб бросил его на кухонном столе, явно не беспокоясь о пропущенных звонках. Борьба с собой заняла доли секунды. Так... снять блок. Кто у него в телефонной книге? Лайдоса ждало разочарование. Новенький телефон хранил в памяти всего-то три номера. Заказ билетов. Санаторий «Рябинушка». Юра. Телефон Юры начинался с петербуржского кода. Не пойми кто... Да... Не густо. На лестничном балконе зашумели. Лайдос воровато обтер телефон, вернул на стол. В общей прихожей столкнулся с Андреем, выкрикнувшим ему в лицо: - Сам дойду! - Сам так сам, - согласился Лайдос. Виктор ловко отвертелся от уборки, сбежал присматривать за пьяным любовником. Пришлось сгребать тарелки на пару с Эльбом, который не только не настаивал на срочном мытье посуды, первый сказал: «Завтра уже. Чего на ночь глядя затеваться». Отсутствие кухонных забот приближало к совместной ночевке. Лайдос бросил на кровать комплект чистого постельного белья: - Это тебе. Я лягу в комнате с оружейной стойкой. - На полу? - У меня есть надувной матрас. - Как целомудренно... а обязанности храмового партера? Не забыл, Ладо? - Помню и чту. Но я не обязан греть тебе спину. Эльб рассмеялся – с плохо скрываемым предвкушением: - Не обязан. Придешь? - Приду. Уточнять, чья очередь, не хотелось. И так ясно. Сегодня Эльб порвет ему жопу до глотки, а завтра с показным смирением раздвинет ноги. Зная, что Лайдос не может ни сесть, ни встать, ни трахаться. Он попытался оттянуть неизбежное испытанным способом – уже застелив матрас, нашел на стеллаже пачку пересохших сигарет, и вышел на балкон. От Андрея с Игорем не доносилось ни звука. Черное окно, без проблеска ночника. «Так даже лучше». Возле фильтра сигарета затрещала, вспыхнула. Лайдос отбросил окурок, метя в консервную банку с водой – стояла вместо пепельницы – промахнулся, наклонился подобрать, а когда выпрямился, попал в объятья. Эльб, подкравшийся со спины, зашептал в ухо: - Ладно, срачевник в квартире развел, от этого не умирают. А легкие гробить зачем? - Не твоя беда. - Моя. Ладо, ты же теперь воняешь. Ни удара, ни угрозы. Эльб проехался губами по плечу, прихватил кожу – осторожно, бережно. Вычертил языком неведомый узор, исследуя шею, спускаясь к лопатке. Руки тоже не лежали без дела – пробрались под майку, огладили живот, добрались до сосков. Это было так невероятно и странно, что Лайдос сразу вспомнил две капсулы белого и зеленого цвета, которые Эльб выпил перед едой. Может, наркота? С землянами поведешься – чего только не наберешься... - Пойдем! – Эльб заставил его подняться, повел в спальню, придерживая за талию. – Вонючка. Придется с вонючкой целоваться. За время сожительства они целовались раза три или четыре – Эльбу это не нравилось, почему-то считал особенным грехом. Лайдос уже и не помнил, как это было. За давностью лет. Новый Эльб то ли не держал поцелуи за грех, то ли заманивал в какую-то ловушку. Начал медленно, с невинного прикосновения губ, влажно, щекотно ласкался языком, пока не втолкнулся, словно вызывал проверить – чей крепче. Лайдос плыл среди дурманного стрекотания сверчков, затянувших хоровую вечерню за окном, прикрывал глаза, прячась от света мигающей лампочки. Эльб целовал его все уверенней, то притягивая, то заставляя отстраниться. И, шаг за шагом, вел к кровати. Прохлада простыни погнала новую волну мурашек, захотелось вывернуться, потереться о ткань, как разнежившемуся коту. Эльб вывернуться не позволил: оставил губы в покое, вылизал скулы, нос, осторожно потеребил ухо. Ласки стали жестче – на шее наверняка останется засос. И на плече. И на... Зубы прикусили сосок, и Лайдоса выгнуло от смеси боли и наслаждения. Эльб не переусердствовал. Просто... слишком много. Слишком остро. И слишком неожиданно. - Накапливаешь счет на будущее? – он нашел в себе силы оттолкнуть Эльба. – Учти, тут храмов нет. А когда доберемся, чтобы расторгнуть контракт, ты все грехи на меня не свалишь. Поделим пополам. Или ты собираешься меня тащить к своему покровителю? Не получится. Не пойду. Храм выберу сам, понял? - Покровитель? Это ты о ком? - Рууд. Это же он тебя в Корпус протащил? - Рууд? – сумрак не позволял разобрать выражение лица Эльба: – А, вот ты кого вспомнил... Нет, я с ним после Пшера не виделся. По техническим, так сказать, причинам. - А кто тебя протащил? – возбуждение перемешалось со злостью, злость уверенно взяла верх. – Ты слишком уклончив! Отделываешься неопределенными словами – служил в Питере, сейчас уходишь в отставку по здоровью. Ты пропал на восемь лет, Эльб! В твоем военном билете странный пробел: еще четыре года после Пшера ты числился в тамошнем охранном батальоне, а потом, внезапно, перешел в элитный Корпус. Когда я переводился в Зону, ты считался пропавшим без вести, я это точно знаю – меня проверяли так, что наизнанку вывернули. Где ты был? Я напомню тебе правило: у храмовых партнеров нет секретов. Ответь мне. Ответь прямо и честно, как в храме перед статуей Меллиана! - Честно? – Эльб улыбнулся – слабо, будто не Лайдосу, а своим мыслям. – Не служил я в этом Корпусе ни дня. Только документы положил. - Что значит – положил? Это элитный Корпус, не почтовый ящик в подъезде! Что ты несешь? Ты, часом, не наркоту глотаешь? Капсулы эти... - Не наркоту. Это для головы, чтобы шарики лучше ворочались. Как документы положил? Очень просто. Куда велели, туда билет и отнес. Те, кто велели, на мелочи не разменивались. Я у землянина испытателем снаряги бегал. Сначала так бегал, потом он спохватился, что я нелегал, ну, и... - Испытателем? Что за снаряга? - Шлемы, - Эльб тронул висок. – Ведро на голову и марш на полосу препятствий. Лайдос подавил желание повторить жест, очертить серебристый росчерк шрама. Встал с кровати – прочь от искушения – и потребовал: - Не ходи за мной. Я хочу побыть один. Мне надо подумать. *** Доктор и князь Юрий Алексеевич разговаривал с Эльбом, как с кошкой или собакой – часто что-то рассказывал, не подбирая слов и не ожидая ответа. Наверное, думал, что нехристь не понимает. Кое-что Эльб понимал. Незадолго до выписки Юрий Алексеевич уложил Эльба на кушетку, обвешал датчиками, тыкал в кнопки на небольшом приборе, записывал цифры в ноутбук и жаловался на судьбу-злодейку. В разветвленном роду князей Гагариных было немало выдающихся деятелей науки, культуры и видных политиков. Старшая ветвь славилась известными военачальниками, служившими как в наземных, так и в космических войсках. Юрию Алексеевичу не давали покоя лавры его предка, Григория Григорьевича, вахтенного начальника межпланетного артиллерийского звездолета «Доминус Александр». Звездолет, входивший в состав Второй эскадры, ушел на помощь Первой эскадре, заблокированной павианским космофлотом на одном из спутников Юпитера. И Григорий Григорьевич, и бронированный звездолет не вернулись из боя, увенчав себя посмертной славой и показав слабость космических сил домината. В детстве и отрочестве Юрий Алексеевич грезил космосом и сражениями, местью за поруганную честь предков. Он подал документы в Кадетский космический корпус и получил полный и окончательный отказ – по состоянию здоровья. Неоперабельный порок сердца, почти не доставлявший неприятностей на Земле, закрыл путь в звездные дали. Юрий Алексеевич стал врачом – исключительно с горя. И удовлетворял свою тягу к иным мирам, изучая физиологию нехристей. - А так хотелось скомандовать: «Пли!» и посмотреть, как взрываются крейсеры их поганые... – бормотал Юрий Алексеевич, быстро стуча по кнопкам. - В космофлоте неинтересно, - зачем-то объяснил Эльб. – Анабиоз отменили, во время долгих перелетов личный состав в камеры охлаждения загоняют. Стоишь и дремлешь голый в ледяном киселе, неделю стоишь, две – на питательных капельницах. Сначала-то ничего, а потом поневоле думаешь – что там, за стенками? А если подобьют и разгерметизация? Так и поплывешь среди звезд, в чем мать родила и с трубками в носу. Одна радость – перед врагом не обосрешься. Нечем. Юрий Алексеевич оторвался от ноутбука, посмотрел на Эльба с нескрываемым удивлением. Подумалось – сейчас как отлает... Но доктор промолчал. Не сказал больше ни слова, зато пришел в палату вечером, с жареной курицей в термопакете. Разрешил съесть всю, только кости не разгрызать, погладил по голове и сказал: - Спасибо тебе, Лёва. Изменить я и раньше ничего не мог, зато тосковать об утраченной мечте перестал. Как отрезало. В день выписки Юрий Алексеевич одарил Эльба телефоном и гражданской одеждой, велел раз месяц приезжать в больницу, независимо от состояния здоровья – накапливал для диссертации материал – пожелал удачи и передал Борису с рук на руки. На новом месте Эльб обжился быстро. Коттедж Борис снял меблированный, начиненный современной бытовой техникой – красота. Тридцать пять домов поселка торчали в чистом поле, рядом с трассой и полигоном. Стена с колючей проволокой с заднего крыльца была видна. Поначалу Эльб на службу бегал – по тропкам, напрямки, заодно и разминка – потом попался на глаза Феликсу Эдмундовичу и получил машину. - Ты, Боренька, так на нем экономишь, будто из своего кармана! И автомобиль купи, не мотоцикл богомерзкий, и не велосипед. Машину, Боренька, машину! Борис выполнил княжеское указание, пригнал во двор коттеджа «Волгу Кадет», а на робкий вопрос Эльба о правах ответил: - До полигона два километра, до супермаркета в другую сторону тоже два. Полицаев тут нет. Без прав обойдешься. Слова разрушили шаткое здание надежд, которое Эльб попытался возвести на фундаменте новой жизни. Когда его заперли на полигоне, колючая проволока и ворота, охраняемые автоматчиками, отсекли мысли о покаянии и явке с повинной. Эльб чувствовал себя как в тюрьме – да, собственно, так и было – и не рвался менять одну камеру на другую. Относительная свобода вытащила на свет желание очиститься от греха. Эльб долго искал и все-таки нашел в сети адрес ближайшего реммиарского храма. Пригород столицы, Петербурга. Чтобы добраться, надо проехать чуть больше сотни миль, провести в дороге около трех часов. Получится ли миновать полицейские посты, не нарвавшись на проверку? Военный билет, единственный документ, удостоверяющий личность, остался у Бориса, и Эльб прекрасно понимал – о том, чтобы получить его назад, можно и не заикаться. Он ругал себя за нерешительность: сядь за руль, попроси Меллиана о заступничестве, и езжай. И будь, что будет. Каждый вечер ноги несли к гаражу, потом решение менялось – «лучше днем», а день кружил водоворотом тренировок, и вот уже снова вечер. К прежним грехам добавился новый – Эльб безмолвно принимал заигрывания Бориса. Не поощрял, но и не давал должного отпора. Выворачивался из мимолетных объятий, сбегал из душевой, когда Борис бесцеремонно вламывался к нему в кабинку, отвечал отказом на предложения где-нибудь пообедать, а на серьезный разговор не решался. Борис был единственным землянином, проявлявшим к нему участие – не только по заду хлопал, еще спрашивал, хватает ли выдаваемых денег на жизнь, привозил на полигон вкусное фруктовое мороженое, которого не продавали в супермаркете, и тарелку спутниковой связи оплатил, чтобы телевизор показывал пятьдесят пять каналов. Эльб телевизор не смотрел, а все равно забота приятна. Он тянул с объяснением и дотянул до беды. Вечером, после изматывающего дня – семь раз проходили горящий лабиринт, испытывая шлемы для пожарников – Борис вошел к нему в душ. На этот раз не прикрывая дверь кабинки. Эльб привычно извернулся, избегая объятий, и замер, как напуганный кролик. В раздевалке, на широкой скамье, прямо напротив кабинки, сидел князь Феликс Эдмундович. Смотрел на Бориса с Эльбом и улыбался. Прежде думалось – Борис молодого тела возжелал, устал возиться со стариком. Теперь Эльб понял, что ошибся. Запахло двойным грехом. Улыбка Феликса Эдмундовича увяла – догонялки в душевой ему не понравились. - Боренька! – голос был вкрадчив и таил угрозу. – Ты же мне говорил, что он согласен. - Он не отказывался! – Борис излучал раскаяние пополам с возмущением. – Я его чуть не каждый день за жопу хватал, он не говорил, что против! - Тебе если по зубам кирпичом в ответ не съездили, уже и на всё согласны. Пещерный ты человек, Боренька. Только оплеухи и понимаешь. - Но он... Борис, не убиравший руку с бедра Эльба, переместил ее вбок – легонько погладил член, скользнул под яйца. Тело отреагировало, плевав на запреты разума. - ...он хочет. Эльб выскочил из кабинки, обрызгав Феликса Эдмундовича мыльной пеной. Тот поднял ладонь: - Стоп-стоп-стоп. Что-то тут неладно. Иди-ка сюда, Лёвушка. Иди, не бойся, трогать не буду. Князь умел слушать и задавать правильные вопросы. Эльб, мокрый, голый, сидевший на кафельном полу, говорил как на исповеди. Об убийстве Феликс Эдмундович знал. Расспросил, кого и почему, ничего не сказал, только покачал головой, и перешел ко дню сегодняшнему. Эльб объяснил, что у него есть контракт, что изменять храмовому партнеру – грех. Да, с Борисом можно, но только после разрыва контракта и дозволения пресвитера, а лучше – приора. Что, вроде бы, грех с Борисом не перевешивает прежний грех, но он уже устал жить без покаяния. Договорив, Эльб уткнулся лбом князю в колено, и замер, ожидая приговора. - Эх, не надо мне было верить Бореньке, - рука потрепала Эльба по шее. – Одно только твердил: у мальчика все хорошо, он всем доволен. А ведь я знал, какому прохвосту важное дело доверяю... Ошибся. Придется исправлять. Ты, Лёвушка, себя думами не изводи. Будет тебе исповедь, снимешь тяжесть с души. - Феликс Эдмундович! Они же его замучают до смерти! - Боренька... – угроза в голосе заставила поежиться. – Ты, никак, меня жизни учить надумал? - Ни в коем случае! Просто храмы эти бесовские... - Не глумись над чужой религией! Эльба отвезли в коттедж в княжеском автомобиле – вместе с Феликсом Эдмундовичем на заднем сиденье разместились, а потом Борис до двери проводил. Шепнул: - Не кисни, полосатик. Прорвемся.