Марк пребывал в растерянности, что и неудивительно. Так случается, когда долго отгораживаешься от чего бы то ни было, но приходит момент, ограждение падает, и ты остаешься один на один с предстоящим.
А предстояло расставание с Сашкой. Были, конечно, еще полтора дня, и на фоне того, что все их отношения длились чуть больше недели, должно было казаться, что у них еще уйма времени, но нет. Долгой казалась именно прошедшая неделя, потому что в неё вместилось столько событий, сколько с Марком не происходило и за несколько лет. Он вдруг стал чувствовать себя не только непослушным подростком, за которым то и дело приглядывает мама, но и просто живым. Он глубоко дышал и наслаждался тем, что существует в этом мире. Его жизнь за эти двенадцать дней заиграла яркими цветами и наполнилась смыслом. И весь этот смысл и поток красок концентрировались, конечно, в Сашке. А теперь еще чуть-чуть, еще пара встреч, и… всё? Внутри сжималось, становилось панически страшно, но Марк отмахивался от этих ощущений — да что ж он как подросток, будто в первый раз влюбился… И отвечал сам себе: «Да, блин, в первый». Потому что раньше с ним такого никогда не было. Он уже жалел, что позволил себе начать всё это. Если бы он знал, что его накроет с такой силой, что он на самом деле влюбится, да еще и вот так по уши, он бы заставил себя сдержаться — еще там, посреди полей, под проливным дождём. Но сейчас уже явно поздно жалеть.
Сашку не было видно с самого утра — вчера он предупредил, что уедет к старикам. Марку хотелось занять себя хоть чем-то, и он пошел искать маму. Она была у сарая — нагребала корм для скота в вёдра. Последовал за ней в курятник, помог высыпать зерно по кормушкам и поменять воду.
Глупо, наверное, быть животным — ну вот как курица или, может, корова. Живут одними инстинктами и не знают, каково это — испытывать эмоции. Хотя всё же любовь — чувство, придуманное не человеком. Существует уйма случаев, свидетельствующих, что животные тоже умеют любить — не так, конечно, как люди, но проявляют похожие реакции. Да взять хотя бы тех же псов, которые привязываются к хозяину. Или вот маминых бурёнок, которые от Марка шарахаются сразу и признают только её руку.
Так ведь, наверное, и с людьми? Ты приручаешь кого-то, привязываешь к себе, даришь своё тепло и разделяешь на двоих чувства… Только вот в данном случае непонятно, кто кого к себе привязал. Марк ли Сашку? Уже казалось, что наоборот. Да, это он уезжал и оставлял Сашку смотреть себе вслед. Но Марку так же отчаянно хотелось завыть на луну, жалобно и протяжно.
— После обеда Анна Семёновна обещала прийти, хочет отметить твой отъезд. Надо приготовить что-нибудь.
Марк тяжело вздохнул — на кой им это сдалось? Но отказывать было неудобно, всё же для таких, как мама и тётя Аня, это своеобразная традиция.
Ему понравилось помогать маме готовить. А маме, видимо, понравилось, что он ей помогал. Она всё удивлялась, как ловко Марк справляется с ножом, быстро нарезая овощи. Потом еще пришлось сходить в магазин — Марку вздумалось запечь мясо под сыром, а сыра в холодильнике не было — мама его и не покупала никогда.
В итоге получилась небольшая пирушка, и, когда Марк вытащил из духовки горячее, мама рассмеялась и цокнула языком:
— Ну прямо как в лучших ресторанах Парижа!
— Я там никогда не был, но комплимент приму — пахнет вкусно.
Они накрыли стол в беседке — так же, как и в день приезда Марка. Тёти Анино «после обеда» оказалось почти четырьмя часами дня, с ней пришел и Сашка. Марк ощутил дежавю — все было точно так же, как когда они только познакомились. Сашка, кажется, даже был в той же футболке. Так же зашел за калитку, улыбнулся, протянул руку для рукопожатия. У Марка предательски сжалось сердце: какой же красивый, а сейчас еще и до ужаса желанный — потому что свой, не чужой больше. А в уголках его губ, в яркой и искренней улыбке, затаилась грусть — как и в глазах.
С одной стороны, было хорошо сидеть за одним столом с мамой и шумной тётей Аней — то и дело смеющейся, рассказывающей про вчерашние посиделки на дне рождения у сестры. Но вот с другой стороны, было до ужаса неуютно ловить на себе Сашкины взгляды, незаметно улыбаться ему, как преступник. Тайна, которая была между ними, сильно тяготила.
Тётя Аня снова принесла домашнего вина, которое вместе с мамой незаметно приговаривала. Марк не пил, сославшись на то, что ему завтра в дорогу, а Сашка пригубил совсем немного. Пили, конечно, за то, чтобы Марк удачно доехал, и за то, чтобы приезжал чаще.
Сашка изо всех сил делал вид, что не грустит: весело болтал, рассказывал о работе и о друзьях, слушал и смеялся над шутками тёти Ани. Вот только Марка было тяжело обмануть — он прекрасно понимал, что там творится у Сашки внутри.
К семи часам стали расходиться: маме и тёте Ане нужно было кормить скот. Марк помог убрать со стола, а потом вышел за калитку, сел на лавочку под вишней. Через пару минут к нему присоединился Сашка, молча протянул сигарету, чиркнул зажигалкой. Они почти синхронно выпустили в небо по струе дыма. Нужно было, наверное, что-то сказать, но слова застревали в горле, никак не хотели произноситься. Да и не знал Марк, что именно говорить. Может, в этом молчании и была вся правда?
Сашка затушил ногой бычок, склонил голову набок, заглядывая Марку в лицо.
— Пойдём, — тихо сказал он. Встал и, не оборачиваясь, пошел по дороге, ведущей из посёлка.
Марк следовал за ним. Шли довольно долго, и сначала казалось, что они идут к пляжу, но Сашка пропустил нужный поворот к воде и повернул в небольшой подлесок. Начинало темнеть, земля остывала после знойного дня, вечер приносил прохладу и возможность с наслаждением дышать полной грудью.
Они проплутали еще немного, а потом Марк по кваканью лягушек и редким всплескам понял, что они всё же вышли к воде. Но подхода к ней тут нигде не было, одни густые заросли камышей, которые Сашка уверенно раздвинул и, заглянув за них, помахал рукой.
— Вот тут спрыгнуть надо будет, только не поскользнись, доски мокрые.
В камышах оказался небольшой рыбацкий пирс — старый, покосившийся, у берега ушедший под воду.
Марк прыгнул вслед за Сашкой, намочил сланцы и ноги, с трудом удержал равновесие. Они оказались на другом берегу реки — пляж виднелся ниже и дальше по течению, а то место, где они вчера купались, было почти напротив этого старого пирса.
Сашка сел на его край, а Марк пристроился за его спиной, широко расставил согнутые в коленях ноги и обнял Сашку за торс. Уложил подбородок ему на плечо, а Сашка откинул голову назад, щекоча волосами щеку Марка.
Отсюда были видны бескрайние поля да луга, начинающиеся за рекой, и небо, которое сливалось с ними в одну линию далёкого горизонта. Там, переливаясь всеми багряными оттенками, садилось солнце.
Сначала небо порозовело, и в воздух стали пробираться сумерки. Они сгущались, солнце опускалось ниже, розовый перетёк в оранжевый, окрасил небо и его отражение в реке огненными росчерками. На какое-то время притихли всплески в воде, лягушки, стрекот кузнечиков. Стало тихо настолько, что можно было расслышать спокойное Сашкино дыхание и стук его сердца.
Марк всё так же молчал. Обнимал Сашку, дышал им, наслаждался теплом его тела и не произносил ни слова. Не знал, стоило ли вообще что-либо говорить. Он мог бы пообещать приезжать чаще, мог бы по-честному объяснить, как сильно ему хочется быть рядом и насколько это невозможно. Мог бы даже рассказать о всех своих метаниях и хаотично возникающих в голове планах. Но понимал, что пообещать — это дать надежду. А это было бы жестоко, потому что надежда — слишком яркое чувство, которое не угасает до последнего. Надежда подпитывает и даёт силы, но она же и выжигает изнутри.
Сашка тоже молчал. Положил ладони на обнимающие его руки и смотрел в небо. Последний закат — символичный конец их странных отношений. Летнее солнце, как и чувства: взошло, осветило мир красками, погрело людей, потом стало обжигать, медленно угасало и теперь закатывалось за горизонт, чтобы принести за собой ночную прохладу. Вот только солнце завтра лениво выползет на небосвод, снова будет светить и греть, а чувства так и останутся остывать в ночном холоде, будут тлеть так и не разгоревшимися угольками.
Они просидели на пирсе до того момента, пока последнее зарево не погасло и на небе в полную силу не засветила луна, заливая поля и реку холодной мрачной синевой. Сашка дёрнулся, убрал с себя руки Марка, тихо спросил:
— Пойдём уже, да?
Пока шли по подлеску, Марк не отпускал его руку. Казалось, что он, как утопающий, держится за соломинку, совсем не желая отпускать свой мнимый шанс на спасение. Но пришлось отпустить, когда из-за поворота грунтовки, ведущей к деревне, послышались голоса — несколько мужиков что-то бурно обсуждали у колодца.
Остановившись у маминого дома, Марк положил руку Сашке на плечо, притормозив его. Тот развернулся, и они еще с минуту просто смотрели друг другу в глаза. Говорить ничего не нужно было — хватало печали, которую было видно в глубине зрачков и у одного, и у другого.
В конце концов Сашка нарушил тишину.
— Спасибо тебе. С тобой классно.
— Не за что, Саш.
— Тогда уже пока, да?
— Ну… видимо, да.
Марку до безумия сильно хотелось сейчас прижать Сашку к себе, зарыться носом в его волосы, почувствовать горячее дыхание у себя на шее… да хоть что-нибудь сделать, только бы не отпускать, только бы остановить чёртово время, заморозить его, раз и навсегда остаться в этом мгновении… Но он лишь протянул руку для рукопожатия.
Сашка не ответил на него. Усмехнулся, не скрывая горечи, мазнул пальцами по протянутой ладони — медленно и нежно. А потом развернулся и пошел к своему дому. Марк смотрел ему в спину, и Сашка ни разу не обернулся, только плечи опустил и, отходя дальше, будто уменьшался и сжимался.
***
Марку дали поспать до девяти, и, даже когда он проснулся, мама пыталась уговорить его еще подремать.
— Тебе в дорогу вечером, надо, чтобы выспавшийся был, а то уснешь еще прямо за рулём!
Было бесполезно объяснять ей, что дорога занимает пять-шесть часов и по нормальной трассе это не так уж и тяжело. Поэтому Марк решил послушаться и снова закутался в одеяло.
Где-то теплилась надежда, что Сашка зайдёт к нему, что они еще смогут хотя бы перекинуться несколькими фразами… Хотя это и было бы странно и глупо — вчера их молчание было громче любых слов.
Потом начался хаос. Уже с полудня мама начала наготавливать «в дорожку» — причем столько, что можно было бы накормить роту солдат. И самое главное — загнала Марка в погреб и спустилась следом. Марка привели в ужас ломящиеся полки от банок с огурцами, помидорами, вареньями всех видов, компотами, салатами, грибами, лечо, овощами, фруктами, соусами… И всего этого нужно было взять не по одной баночке!
— Мам, ну серьезно, мне это всё даже хранить будет негде! У меня только один холодильник! — умоляюще уговаривал её Марк, пока она снимала с полок банки и укладывала их в коробки и сумки.
— Они отлично будут храниться где-нибудь в кладовке или на балконе! В холодильник поставишь только тушенку и вот эти огурцы — они очень вкусные, но могут рвануть от тепла.
— Мам! Я всё это и за три года не съем!
— А друзья придут — накормишь, под застолье! А к кому-нибудь сам пойдешь в гости — что, не порадуются домашней консервации?
Марк сам себе прыснул, подумав, что в основном те, к кому он попадает «в гости», ходят по дорогим «лакшери» ресторанам, а о домашней консервации скорее всего и не слышали никогда… Впрочем, это отличная идея для старт-апа — продавать мамины варенья да соленья под видом нового направления в здоровом питании — можно даже свою кафешку открыть с подобной тематикой и рубить там цены как в лучших ресторанах города. А что? Люди, которым некуда тратить деньги, любят такие новшества. Нужно будет как-нибудь предложить такую тему Ваньку Михашину, с которым они до сих пор вели бизнес — вот он точно заценил бы и мамины консервации.
Но минутное хихиканье с самим собой не избавило Марка ни от тяжелых мыслей, ни тем более от нескольких коробок и сумок с банками, которые пришлось тащить и укладывать в машину часа полтора — чтобы ничего не растряслось и не разбилось по дороге. Да, мама была непреклонна и абсолютно уверена, что без её консервации Марк будет голодать.
Выехать он планировал часа в четыре дня. Приводя в порядок машину, Марк всё оглядывался на соседский дом. Сашки не было видно. Никак не получалось задвинуть подальше мысли о нём. Наоборот, они лезли наружу, и внутри от них появлялась какая-то паника. В итоге, когда Марк увидел на часах двадцать минут четвертого, его накрыло. Он чувствовал себя мухой, загнанной в оконную раму и закрытой между двумя стёклами, которая бьется в них, надрывно жужжа, и пытается найти выход. А выхода просто не существует.
Марк не хотел уезжать.
Стрелка на наручных часах подползла к получасу, и он сдался. Оставив двери машины открытыми, рванул через огород к знакомой стремянке, ведущей на чердак. Он не знал, там ли Сашка, может, он вообще на работе и не дома, поэтому не появлялся с самого утра, но Марку нужно было сделать хоть что-то.
Как бы сильно он ни хотел что-либо обещать и давать надежду Сашке, эта чертова надежда нужна была самому Марку. Он просто не мог заставить себя сесть в машину и уехать в безызвестность без неё.
Сердце громко стукнуло о рёбра, когда оказалось, что Сашка тут, на чердаке. Он, отвернувшись к стене, лежал в углу на своём месте.
Марк, стараясь громко не топать, подошел к нему, опустился на колени, тронул за плечо.
— Саш…
Тот дёрнулся, будто на самом деле не слышал ни скрипа досок, ни шагов за спиной.
— Марк… — он перевернулся, посмотрев на него будто на привидение. Сел, протянул руку, коснулся щеки и как-то глупо улыбнулся.
Не выдержав, Марк обнял его — сжал сильно, ткнулся носом в шею. Сашка охнул, обнял в ответ.
— Что с тобой? — спросил он.
Марк не ответил, поднялся губами по Сашкиной шее, по скуле, нашел его рот. Поцеловал глубоко, долго и отчаянно.
— Мальчик мой, — шепнул ему в ухо, — что же ты со мной сделал? — Он разомкнул объятия, отодвинулся, заглянул в глаза. Сашка смотрел ошарашенно. — Я влюбился в тебя как глупый подросток! Вот скажи, разве так можно?
Тот засмеялся:
— Конечно, можно. Даже нужно!
Марк кивнул, притянул его к себе и снова сжал в объятиях.
— Что вот нам теперь делать, а? Я не хочу тебя отпускать, но мне надо уезжать.
Сашка ткнулся кончиком носа ему в щеку, чмокнул и сказал в ухо:
— Просто пообещай, что ты будешь звонить и обязательно приедешь ко мне еще. А я буду тебя ждать, честно-честно.
— Конечно, приеду, Саш. Обязательно приеду, не на другом конце мира живу ведь…
— А я буду, как верный Хатико, сидеть и ждать тебя, смотря вдаль.
Марк снова отодвинул его и серьезно посмотрел ему в глаза:
— Я точно вернусь, поверь мне, — сказал он, больше пытаясь убедить себя, а не Сашку.
Тот закивал, улыбаясь, и неясно, чего в этой улыбке было больше — радости или грусти.
Марк взглянул на часы.
— Чёрт, почти четыре, сейчас мама уже выйдет провожать меня… Пойдём, и ты меня проводи.
Они спустились с чердака вместе, но разошлись в разные стороны: Марк вышел через огород, а Сашка через свой двор.
Мама и тётя Аня уже ждали его.
— Вот, Марк, держи, — тётя Аня протянула ему тряпичную увесистую сумку. Марк заглянул в неё и закатил глаза — консервации! — Даже не вздумай отказываться! Обижусь!
Марк тяжело вздохнул и полез укладывать сумку в багажник.
Еще минут десять женщины его обнимали и желали кучу всего самого прекрасного и в предстоящей дороге, и в целой жизни. Мама украдкой утирала слёзы, Марк, заметив это, пригрозил ей пальцем.
— Ну перестань сейчас же. Не навсегда же уезжаю!
Сашка крепко пожал ему руку и тоже пожелал удачи. И, в последний раз заглянув ему в глаза, Марк увидел светящуюся в них надежду.
А спустя пять минут в зеркале заднего вида Марк видел три отдаляющихся силуэта, хотя на самом деле отдалялся от них он. Посёлок Подгорный остался за спиной, впереди раскинулись луга да поля с прорезанной между ними полосой грунтовки, уходящей вдаль. На душе было подозрительно спокойно и светло.
Пиликнула прилетевшая на телефон смс-ка с одним-единственным словом: «Возвращайся».
И Марк знал, что обязательно вернётся.
…И никого не защитила вдали обещанная встреча,
И никого не защитила рука, зовущая вдали…
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь, всей кровью прорастайте в них.
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг.
© Александр Кочетков
