***
А вечером Марк красил маме волосы. Мама, к слову, отнеслась к затее крайне скептически. Всё же не удалось обвести её вокруг пальца по поводу цены краски. Несмотря на отдалённость цивилизации, она знала, чем отличается упаковка профессиональной от обычной, и всыпала Марку по первое число за расточительность. — Мам, ну что ты такая ворчливая! Я могу позволить себе купить для тебя дорогую краску. — Так зачем она мне? На мои-то седые волосы? — она показательно схватила прядь, показав её Марку. Тот рассмеялся и приказал усаживаться перед зеркалом. Укрыл её плечи старым полотенцем, намазал нашедшимся в тумбочке кремом для рук уши и кожу у кромки волос. Мама одобрительно хмыкнула, наблюдая за этими манипуляциями. Вообще Марк заранее посмотрел в интернете видеоурок, потому что раньше он только подкрашивал корни, а сейчас ему приходилось красить полностью все волосы. Но, как оказалось, ничего сложного. Главное — не забыть надеть перчатки и не заляпать краской всё вокруг, в том числе маму. Волосы у неё были не очень длинные, до плеч, и он быстро приловчился. А через сорок минут вызвался помогать смывать краску. Мама согласилась, чему Марк удивился. — Руки у меня болят, — пожаловалась она, — тяжело будет держать душ и смывать одновременно. Позже мама высушила волосы и разглядывала себя в зеркале. Восхищалась. — Такой цвет красивый, — сказала она. — Никогда еще у меня такого не было. Выглядела она помолодевшей лет на десять — и не столько оттого, что краска на волосах скрыла седину, а оттого, что нравилась сама себе и улыбалась. Когда она вручила Марку тюбик мази и попросила помассировать суставы на локтях и плечах, Марк почувствовал, что между ними, наконец, рухнула стена, которая, так или иначе, существовала из-за того, что они так давно не виделись. Такие стены вырастают даже между самыми родными людьми, если с ними долго не встречаться. Люди очень быстро меняются, и, не видя человека год, потом можно познакомиться уже с совершенно другим ним. И стать чужими. Не то чтобы Марк с мамой стали чужими, но скованность существовала. И сейчас она, кажется, всё же исчезала. Марк понял это именно потому, что мама стала жаловаться. Ревматизм, болящие суставы, седина в волосах и невозможность осуществить какие-то элементарные действия — это удел старости. Но мама не признавала своей слабости перед Марком, потому что привыкла всю жизнь быть для него сильной. Но она старела, и это невозможно было остановить. Закончив с массажем, Марк укрыл маму одеялом. — Не вылезать из кровати как минимум час, — приказал он. — Иначе эффекта от массажа никакого не будет. Он вручил маме пульт, а сам уселся в кресло-качалку. Мама не включила телевизор, смотрела на него внимательно. — Что такое? — спросил Марк, поймав её взгляд. Она вздохнула: — Ты у меня уже такой взрослый… — Мам, ну не начинай! — А что такого я говорю-то? Я радуюсь за тебя — ты вырос хорошим человеком, Марк. И отец тобой гордился. Ох, не любил Марк такие разговоры. Его начинала мучить совесть, потому что он прекрасно знал, что на самом деле все его плюсы перекрывал один огромный минус. Червоточина, можно даже сказать. И отец точно не гордился бы им, узнай он о таком. Да и мама — тоже. Когда-то Марк всерьёз задумывался о том, чтобы открыться родителям. И не раз задумывался. Но всегда сам себя ставил в тупик размышлениями. С отцом он не успел, да вот и маме вряд ли когда-то скажет. Страшно? Да, наверное, страшно — потерять родного человека. Страшно, что она отвернется. Это же не милые американские каминг-ауты современных подростков, когда родители плачут, расстраиваются, но принимают детей. Это суровая советская закалка и очень серьезное, вдолбленное в голову традиционное воспитание. Культ семьи. Понятия правильности гетеросексуальности и абсолютной даже не «неправильности», а «неестественности» гомосексуальности. Марка отвлёк от мыслей звук включившегося телевизора — мама взялась за пульт. Российский сериал для пенсионеров: что-то о нескольких семьях, с элементами криминала и обязательно запутанными любовными линиями. Такие сериалы идут по каждому каналу в паре-тройке разновидностях, имеют минимум по двести серий и чудеснейшим образом засоряют мозг. И, что самое ужасное, за то время, пока Марк в отпуске по вечерам смотрел эти сериалы с мамой, он стал узнавать героев и разбираться в их проблемах. Но это его нисколько не пугало. Иногда же можно позволить себе и засорить мозг, да?***
За временем невозможно было угнаться. Вот еще три дня пролетели, заканчивался четвертый. Марк стремился быть с Сашкой как можно чаще. Они бродили по округе, чуть ли не целыми днями пропадая в окрестных лесах и полях. Выбирали безлюдные места — их тут было очень много. В эти дни Марк казался сам себе самым счастливым на планете человеком. Просто потому, что можно было часами разговаривать с Сашкой — обо всём и ни о чём. Слушать его, шагая по лесу и выискивая белые грибы под слоем опавшей листвы, рассказывать что-то, перепрыгивая журчащие ручьи. А еще можно было просто молчать, развалившись посреди травы, дышать запахами полевых цветов, щуриться от солнца и ощущать Сашкино присутствие рядом. Жаль, что нельзя было проводить вот так еще больше часов: Сашке нужно было ездить на работу, но, как только он заканчивал, тут же приходил к Марку. А тот свободное от Сашки время проводил с мамой — помогал ей со скотом и посадкой огорода. Мама, к слову, всячески выражала своё недовольство, но, конечно, в шутку. Говорила, что вот так разбалует её Марк, она привыкнет к помощи, а потом, когда он уедет, она не будет справляться. Его грыз червяк совести: приехал в отпуск, чтобы провести его с мамой, а сам только и думал, как бы почаще видеть Сашку. Но поделать с собой Марк ничего не мог. А еще у него развилась лёгкая паранойя: казалось, что вся деревня уже должна была заподозрить его в нездоровой связи с Сашкой. Лежа вечером на чердаке, ловя на лице блики заходящего солнца, просвечивающего в щели деревянных стен, он поделился с Сашкой своими подозрениями и был поднят на смех. — У тебя в городе все такие подозрительные? Нет, Марк, никто ничего даже не подумал, люди тут очень далеки от чего-то подобного, и я уверен, что для них геи кажутся скорее чем-то мифическим и сказочным. Ну или хотя бы крайне далеким от них. Все думают, что я просто дружу с тобой, и, поверь, в этом нет ничего странного для деревни. Уходить никуда не хотелось. Хотелось остаться тут до утра, чтобы проснуться рядом. А пока просто молчать и обнимать Сашку, смотреть на него — вот такого расслабленного, разморенного сексом, довольного, словно сытый кот. Красивого. Своего. Раньше эта мысль напугала бы Марка. Она говорила бы о сильных чувствах, которые привносят в жизнь хаос. А Марк не любил, когда в его жизни начинался хаос. Эта мысль — о том, что хочется просыпаться рядом со своим Сашкой — пугала и сейчас, но не потому, что означала перемены, нет. Она пугала именно из-за того, что скоро этот хаос закончится. И настанет рутина и обычная жизнь. Без Сашки. За эти полторы недели Марк подпустил его к себе слишком близко, ближе чем кого-либо из людей в своей жизни до этого. Но и отпускать теперь явно не хотел. — О чём задумался? — голос Сашки вырвал Марка из задумчивости. Он ответил честно: — О том, как забрать тебя себе. Сашка хихикнул, скинул его обнимающую руку и подлез выше, уперся локтем в лежанку, чтобы нависнуть над Марком и смотреть ему в лицо. — Можно по-быстрому изобрести телепорт. А еще лучше клонировать меня. А потом еще, как в «Алисе», клон ест кусочек и уменьшается, ты сажаешь меня-его в банку и ставишь на полку. А когда нужно будет достать — вливаешь в меня зелье, и я такой вот весь твой… — Фантазер ты, — Марк протянул руку, погладил его по щеке. Сашка припал губами к ладони, прикрыл глаза, задержался так на несколько секунд. А потом, перестав улыбаться, сказал серьезно: — Я не поеду с тобой. Даже если позовешь, откажусь. Марк понимал его. Обдумывая, как поступить дальше, сразу отмел в сторону предложение Сашке переехать к нему. Там, в городе, это будет уже не Сашка. Город съедает таких, как он. Таким Сашкой он может быть только здесь. В окружающих полях и лесах, в прозрачном воздухе и шуме ветра в кронах. В проливных дождях, в быстром течении Свирели и в вечернем зареве заходящего солнца. Он, Сашка, — это чистота и искренность, которые город погубит, раздавит, разотрет между своими пальцами в пыль и смог. Марк, обнимая его, молчал. Им оставалось три дня, которые пролетят так же быстро, как поезд, проходящий мимо небольшой станции — на полном ходу, не сбавляя обороты. Но, чёрт возьми, как же хотелось выйти на рельсы, раскинуть руки в стороны и остановить этот поезд. Чтобы навсегда остаться здесь, на чердаке, с Сашкой под боком. Но… невозможно. Марк уже слышал приближающийся перестук колес вдалеке и ощущал на щеках воздух, гонимый составом. Потом село солнце, стало совсем темно, но Сашка попросил не включать свет. — Как хорошо с тобой… — мурлыкал он в полудрёме Марку в шею. — Давай еще побудем так, а потом пойдёшь. И ушел Марк только совсем за полночь. Пробираясь в свою комнату, увидел, что зажегся свет ночника в маминой комнате, а затем она сонно позвала его: — Чего ты так поздно, Марк? Он заранее придумал, что ответить в таком случае, но снова чувствовал себя провинившимся мальчишкой. — По работе звонил, мам, а нормальный интернет только у пригорка поймал. У одних из поставщиков как раз сейчас рабочее время… Маму такой ответ, судя по выключившемуся свету ночника, удовлетворил. Следующим утром Марк проснулся рано, и первым, что учуял, был запах домашнего печенья, знакомый еще с детства. Потягиваясь, он вышел на кухню. Мама улыбнулась ему и, кивнув на стол, сказала садиться. Подвинула к нему тарелку печенья, от которого еще шел пар, и чашку кофе с молоком. Марк, борясь с зевотой, поблагодарил её. — Вы так хорошо с Сашкой сдружились, — вдруг сказала она, продолжая кашеварить у плиты. Марк медленно поднял на неё взгляд. Паранойя вернулась. — Ну… Он парень не промах, начитанный и умный, — осторожно объяснил Марк. — С ним интересно. — Да знаю я. Тяжело ему тут, бедолаге, со своими ровесниками-оболтусами. Ты для него, наверное, как отдушина. Хороший он, жаль такому тут пропадать. У Марка вроде как отлегло от сердца. Мама явно ничего превратного не имела в виду. — Да, жаль, но он и сам не хочет уезжать, я спрашивал. Она тяжело вздохнула, а потом заулыбалась, покачивая головой: — И в кого только пошел такой охочий до знаний! И папка, и мать у него те еще дурни… В деда, наверное. Вернувшись в комнату после душа, Марк увидел новую смс-ку на телефоне. От Сашки. Пару дней назад они, наконец, вспомнили, что можно обменяться номерами, а не каждый раз тарабанить в окно и пугать дремлющую в будке Истерку. «Заходи в гости, если хочешь, я один, ба уехала до вечера», — прочитал Марк. Марк еще ни разу не был у Сашки в гостях, только на пороге. Планировка тут была такая же, как и в доме мамы: небольшая вытянутая кухня, заканчивающаяся ванной комнатой, слева две смежных жилых комнаты. Сашкина комната была уютной, но совсем не показалась Марку принадлежащей именно Сашке. Тут явно была видна рука его бабушки: книги сложены аккуратными стопками на столе, старенький ноутбук закрыт и стоит ровно, комод укрыт гипюровой скатёркой, в вазе — полевые цветы, по двум другим тумбам в углах рассажены мягкие игрушки. — Я чаще бываю на чердаке, поэтому моя комната выглядит как обитель старенькой бабульки… Но вообще оно же так и есть, — пояснил Сашка, заметив взгляд Марка. — А зимой ты как на чердаке? — Вот зимой как раз эта комната превращается в мою. Только небрежно закинутая одеялом кровать говорила о том, что тут живёт Сашка. Синее постельное белье с изображениями штормового моря и корабля в волнах — красивое. — Куда тёть Аня ушла? — В Марьиново к двоюродной сестре на день рождения. Сказала до вечера не ждать её… Но, учитывая, как она падка на домашнее вино, которое делает баб Варя, может, её там и спать оставят? Последний автобус оттуда в шесть вечера идёт, а они могут и не справиться, — он хихикнул. — Чай будешь? Марк улыбнулся, посмотрел на него, прищурившись: — А ты сам-то будешь? Чай? — Неа. — Сашка помотал головой, закусил губу. — Я кое-что тебе показать хотел, садись, — он кивнул на кровать, приглашая садиться, а сам взял ноутбук и устроился рядом с Марком. Старенький «Леново» загружался очень долго и не менее долго подключался к интернету. — Да, — сказал Сашка, услышав тяжкий вздох Марка, — поэтому я и не особо-то горю желанием сидеть в интернете с компа. Тут пока дождешься загрузки, можно состариться. О, вот смотри, — страница наконец открылась. — Хочу собрать такую полку. На чердаке. А то притащил новые книги, которые ты купил мне, а складывать их некуда, представляешь? Полка, изображенная на картинке, была простая, но симпатичная: двухъярусная, подвесная. — Ты сам её сделать хочешь? — Ага! У меня доски в сарае стоят еще после того, как я чердак ремонтировал, надо только их по размеру подогнать да покрасить. Мне нравится, что у неё нет верхней планки — видишь? Ба не сможет сверху ничего наставить! Марк рассмеялся. От близости Сашки его вело, хотя, казалось бы, только вчера вечером они занимались сексом. Но, видимо, недостаток отведенного им времени действовал так. Он склонился к его шее, втянул носом воздух, прикрыв глаза, коснулся кожи губами. Сашка вздрогнул, отставил ноутбук на тумбу рядом с кроватью. Марк положил свою ладонь поверх руки Сашки, переплел пальцы, сжал. — А ты сегодня нетерпеливый, — шепнул тот. Марк лишь усмехнулся и направил руку, которую держал, вверх по бедру, заставив Сашку сжать самого себя между ног, дёрнуться и прерывисто вздохнуть. Марк чувствовал себя голодным и предвкушающим. Знакомое чувство, вызванное тем, что сейчас им можно будет не сдерживаться, они не на чердаке, в их распоряжении кровать, нет тёти Ани, спящей внизу, и Сашке не нужно будет прижимать ладонь ко рту, когда тот стонет особенно громко. Сейчас Марк хотел позволить себе с ним больше, чем обычно. Чтобы меньше нежности, чтобы откровенно… чтобы эти моменты с Сашкой отпечатались в памяти. Но только если Сашка разрешит. И он разрешил. Марк мял Сашкин пах его же рукой, и там уже было твёрдо — домашние шорты вздыбились. Он стонал в поцелуй, сам начал покусывать губы Марка, сам убрал его руку и перебрался к нему на колени. Снял футболки, и свою, и Марка, позволил несильно царапнуть себя по лопаткам и выгнулся от этого. Марк стянул с него шорты и белье вниз, до колен, но не касался, лишь откинулся назад на локти. — Давай сам, — прошептал он, — покажи мне, как тебе нравится. Сашка шумно сглотнул и послушался. Обхватил свой член двумя пальцами, медленно повел вверх-вниз, повторил еще несколько раз быстрее, погладил большим пальцем головку, надавил. Дёрнул бедрами, толкнулся снова в свою же руку и, посмотрев при этом прямо в глаза Марка, не смог сдержать стона. Марка накрывало, в мозгу искрило от Сашкиной откровенности и от бьющего в голову желания. Он притянул его к себе, припал к губам, понимая, что просто потеряет контроль, если продолжит смотреть. Сашка выкрутился из объятий, сполз с кровати вниз, на колени, оказавшись у Марка между ног. Тот лишь задохнулся, почувствовал, как быстро с него стянули штаны и горячий рот уткнулся в ткань белья. Медленно, тягуче, смотря снизу вверх на Марка совершенно пошлым взглядом, Сашка зацепил пальцами резинку его трусов и стянул их. Тут же вобрал в рот почти наполовину, заставив Марка сжать зубы и со свистом вдохнуть. Довольный результатом, Сашка задвигался быстро и резко, так, как до этого ни разу не делал, а потом и вовсе взял руку Марка и положил её себе на затылок, как бы говоря, что позволяет управлять собой. Марк понял его, запутался пальцами в русых волосах, позволил себе сжать пряди в кулак. Он почти что насаживал на себя Сашку, но делал это осторожно, сдерживаясь, понимая, что ему, неопытному, может быть крайне неприятно, если переусердствовать. Но Сашка постанывал, и эти стоны через вибрации горла отдавались по телу Марка наслаждением. Он и не заметил, что хриплым шепотом, в такт движениями головы, повторяет имя Сашки. А потом его накрыло оргазмом — внезапно. Марк застонал, по телу разлилось электричество, он попытался отстранить от себя Сашку, но не успел. Но тот и не был против. Поднялся обратно на кровать, облизнул губы. Марк смотрел на него почти что жалобно, извиняясь. Но Сашке, кажется, уже неважно было ничего вокруг: взгляд у него был затуманенным, губы — покрасневшими, а он сам дрожал. — Вот, — сказал он хрипло, вложив в руку Марка тюбик со смазкой. — У тебя из кармана выпало, когда я штаны с тебя снимал. Он снова сжал свой член в кулак, тихо постанывая в такт движениям собственных бедер, а для Марка это оказалось похлеще адреналина по венам. Продолжая ласкать себя, Сашка припал к его уху, выстанывая: — Пальцами, Марк, пожалуйста, давай… Марка не нужно было долго уговаривать. В Сашку легко проскользнул один смазанный палец, потом второй, он с громким стоном повёл бедрами и насадился на них сам, глубже. И как же Сашка был прекрасен: взмокший, с румянцем на щеках, откровенный до безобразия, что-то хаотично шепчущий, мотающий головой, когда становилось особо сладко, рвано двигающий тазом, будто не зная, чего больше хочет — насадиться на пальцы или толкнуться в свой кулак. А когда кончал, вцепился в губы Марка, простонал особо громко ему в рот и тут же обмяк у него на плече, тяжело и с хрипом дыша. Марк уложил его в горизонтальное положение, лёг рядом, зачем-то размазывая белесые потеки по Сашкиному животу. — Ты невероятен, — шепнул ему на ухо. Тот поежился от щекотного дыхания. Открыл глаза, уставился в потолок. — Это так стыдно, — сказал он, хихикая. — Вот просто ужас как стыдно. Но так классно… Он перекатился на бок, нашарил что-то на полу, повернулся к Марку и отдал ему блестящий квадратик кондома. Улыбнулся ему в губы: — Вот ничего не достаешь из карманов заранее… Марк хотел поцеловать его медленно и тягуче, но не получилось — притихший голод дал о себе знать, и снова захотелось Сашку съесть. Они целовались долго, и Марку казалось почти мазохизмом терпеть и не трогать Сашку. Но тот сдался первым. — Не могу, Марк, чёрт, так хочу… — и, перевернувшись на живот, выпятил ягодицы, призывно вильнул ими. На Марка этот призыв подействовал, словно красная тряпка на быка. Но, как бы ему ни хотелось сейчас же взять то, что ему так откровенно предлагали, он всё же решил потянуть. По-мазохистски ограничивая в наслаждении себя, пальцами довёл Сашку до умоляющего поскуливания. И даже тогда, трогая его самое чувствительное место внутри, не вытащил пальцы и убрал в сторону Сашкину руку, которой он потянулся, чтобы коснуться себя. И только услышав, как он уже не застонал, а почти просяще всхлипнул, Марк убрал пальцы. Вошел резко, и Сашку от этого выгнуло и тряхнуло будто от разряда тока, он сорвался на крик наслаждения, и вот именно для этого стоило издеваться над ним — ради этого момента. Чтобы слышать, как он задыхается от захлестывающих его ощущений и чувствовать, как всё внутри у Сашки сжимается. И ради следующих моментов тоже, когда Марк задвигался резко, быстро, почти что вколачиваясь в Сашкино нутро. Это не могло продлиться долго, потому что было невозможно выдержать. Смотреть на Сашкину выгибающуюся спину и на то, как он цепляется пальцами в ткань подушки, слышать, как надрывно он стонет, и видеть, как вскидывает бёдра, будто пытаясь принять глубже и больше, хотя больше, казалось бы, уже и некуда. А самое прекрасное — это схватить его в объятия и сжать, вздрагивающего крупной дрожью, кончающего и захлёбывающегося собственным дыханием. И, догнав его в пару толчков, упасть без сил на мокрую смятую простынь. А потом они долго лежали. Молча и рядом. Когда-то где-то Марк то ли прочитал, то ли услышал, что признаком настоящего чувства является именно вот такое желание просто молчать в присутствии другого человека. Когда не возникает надобности что-то говорить. И Марк чувствовал именно так: что слова совершенно лишние. Сашка подал голос минут через сорок. — Ты послезавтра уезжаешь, да? Ох, как же не хотелось Марку сейчас об этом вспоминать. — Да, послезавтра. — Утром или вечером? — Ближе к вечеру, чтобы ночь поспать после дороги, мне с утра на работу. — Понятно… Значит, завтра последний полноценный день? — Ага… Саш, я ведь приеду еще, я… Но тот приложил палец к губам Марка: — Тс-с… Не говори сейчас об этом, не торопи разлуку. Пока у нас еще есть время, пока всё хорошо. Да? — Да… — Сейчас полежим еще, а потом пообедаем. И пойдём гулять. На речку, с пирса попрыгаем… Мне завтра утром нужно будет съездить, но к обеду я уже вернусь, и… Он бормотал что-то еще, и стало понятно, что Сашку начинает захватывать тоска. У Марка и у самого было что-то такое, но притупленное, а Сашке было явно тяжелее — подросток ведь. Он и так долго держался, а сейчас, тем более после такого секса, когда он полностью отпустил себя в нём, он не мог уже контролировать свои эмоции. Они начинали просачиваться наружу. Ожидание неизбежного. Как когда над тобой заносят клинок для удара. Вот ты видишь его, и солнечный отблеск на лезвии слепит, и ты уже чувствуешь боль, хотя клинок всё еще в воздухе, но ты ждёшь, и она окутывает тебя, эта чёртова боль, не даёт расслабиться и закрыть глаза. И ты просто ждёшь удара… Сашка уснул. Тревожно вздрагивал и что-то шептал одними губами. К Марку сон не шел совершенно, он лишь обнимал Сашку, поглаживал его по спине. Проснулся тот скоро — и двух часов не прошло. Сонно посмотрел на Марка, улыбнулся. — Как хорошо проснуться рядом с тобой… — он снова уронил голову ему на грудь. Полежал еще там пару минут, а потом пробурчал: — Есть хочу. Наверное, Сашке всё же удалось вернуть утерянное равновесие, потому что остаток дня он вёл себя так, как обычно. Будто всё было в порядке и неизбежный конец этих отношений стремительно не приближался. Они пообедали тёть Аниной стряпней, потом собрали пожитки и пошли на пруд. Марк зашел домой, предупредил маму и тут же был снаряжен остатками утреннего печенья, свежими пирогами и двумя бутылками компота. Сашка повел его мимо пляжа, с которого доносились голоса бесящихся там ребят, и пошел дальше вниз по берегу. Небольшой песочный кусок среди камышей сложно было назвать пляжем, но вход в воду тут был, а вот людей не было. Последнее Марка более чем устраивало. Сейчас, когда понимание, что это уже последнее их время, било в голове набатом, не хотелось тратить драгоценные минуты на кого-то и что-то, хотелось быть рядом и словить еще немного вот этих минут спокойствия и полного уединения. Они купались, и можно было прижимать Сашку к себе, чувствуя жар его тела в прохладной воде. Можно было целовать, оттолкнув его в заросли камыша, смеющегося и айкающего оттого, что ноги путались в водорослях на дне. А потом можно было еще лежать у берега, раскинув руки по сторонам, подставив тело под греющие лучи утихающего солнца, закрыв глаза от его слепящих бликов, и держать в своих пальцах Сашкину ладонь. Домой они шли долго, окольными путями, через заросли кукурузы и разнотравья. Несколько раз останавливались, прятались и целовались — быстро, страстно, но не более. У Марка в голове всплыла старая поговорка о том, что перед смертью не надышишься. На чердак они попали после шести вечера. Марк, поднимаясь по деревянным перекладинам стремянки и привычно заходя под низкий свод, удивлялся, насколько же быстро это место стало ему родным. И запах сена, и невысокий потолок, под которым нужно нагибаться, чтобы дойти до уютной лежанки. И уютной — именно потому что в ней Сашка. Марк улегся рядом, поднял руку, позволив Сашке привычно нырнуть к себе под бок. Он не чувствовал себя уставшим или выжатым, но состояние было подавленное. Хотелось отключить мозг и побыть какое-то время в вакууме, чтобы очнуться через несколько дней… Уже пережив все это. Чтобы разлука прошла незаметно и вроде как не с ним. Сашка, обычно очень активный, когда они оставались наедине, лежал тихо, сопел Марку в плечо, не ластился. Да и на самом деле секса сейчас не хотелось, хотя как способ на какое-то время забыться он бы подошел идеально. Марк всю жизнь считал, что секс между двумя не чужими друг другу людьми — это самое откровенное и самое честное занятие, сближающее и связывающее души. Но сегодня ему казалось, что с Сашкой их души связались задолго до их первого секса, а возможно, даже задолго до их знакомства. Он улыбнулся своим мыслям. — Марк, — Сашка приподнялся на локте. — М? — А почитай мне вслух. Можешь? Тот пожал плечами. — Давай. Какую книгу? — Вот ту, с закладки. Я там остановился. — Он протянул «Пикник на обочине» Стругацких и ткнул в абзац. Марк кашлянул, прочистив горло, и медленно начал: — «Попрощавшись с Мадам и пожав руку Бенни, Нунан поехал прямиком в „Боржч“. Вся беда в том, что мы не замечаем, как проходят годы, думал он. Плевать на годы — мы не замечаем, как все меняется. Мы знаем, что все меняется, нас с детства учат, что все меняется, мы много раз видели своими глазами, как все меняется, и в то же время мы совершенно не способны заметить тот момент, когда происходит изменение, или ищем изменение не там, где следовало бы…» «Вот и у меня так, — подумал Марк, на пару секунд запнувшись, — я совершенно не заметил, когда всё успело кардинально поменяться».