***
Прошло всего несколько часов, а кажется, будто целая вечность. Та самая неизмеримая вечность — без времени, без намёка на его отсчёт, мучащая разум и душу. Если бы в этом месте было что-то, издающее хоть какие-нибудь звуки: будь то протекающая труба, с которой бы медленно падали капли воды и, по которым можно примерно посчитать, сколько минут прошло; гул ветра, который, банально, не давал бы давящей тишине поглощать всё пространство вокруг, — мальчишке стало бы легче. Но, ни трубы, с падающими на бетонный пол каплями воды, ни гула ветра где-то «сверху» не было. Если в «дыре» что-то и шумело, то только лифт и только в случае, если кто-то в нём спускается к заключённому или же покидает его. Хотя, не стоит забывать про цепи, сковывающие руки, ноги, хвосты и шею мальчика. Дёргался он — звенели тяжёлые цепи, возвращая железного в стойку на коленях с широко раскинутыми руками. Эхо звона оков замолкало очень быстро, а вскоре мальчик и вовсе перестал его различать, слушая лишь собственное тихое дыхание и ровное сердцебиение. Он готов был поклясться, что слышит, как циркулирует его кровь. Лифт заработал, из-за чего мальчишка невольно дёрнулся и затем повернул опущенную голову вбок, прислушиваясь к тихому гудению. Ознаменовало это гудение лишь одно — у молодого железного гости. Пусть его посадили на цепи всего несколько часов назад — к этому времени он успел вдоволь покричать проклятий в адрес всего человечества, поплевать в пустоту под ним и порыдать над несправедливостью, — но мальчик уже понимает, что самое интересное впереди. Красная лампочка над входом в лифт теперь загорелась зелёным, двери кабины раздвинулись, и из неё послышался хохот двух мужчин. Паника. Дыхание ребёнка участилось, сердце забилось в бешеном ритме, а глаза лихорадочно заблестели. Он зажмурился и сжал ладони в кулаки, стараясь успокоиться. — Сколько ему? — послышался мужской голос совсем рядом с мальчиком. Слишком грубый, явно прокуренный. — Десять, может, одиннадцать лет — не знаю, — отмахнулся второй мужчина, изучая заключённого взглядом. — Мелкий ещё. Что-то мне не хочется огребать потом, — хмыкнул он как-то расстроено. — Да ты посмотри на него, — усмехнулся второй, подойдя совсем близко к мальчишке и, сдавив своей огромной клешнёй его нижнюю челюсть, заставил заключённого поднять голову. — Какой взгляд дерзкий, а? Не пожалеешь. Они обменялись ещё парой фраз, но Он их не слушал. Он понимает, что с ним собираются сделать. Он понимает, что не может это предотвратить. Но Он не собирается с этим мириться, ведь у каждого заключённого, будь он человеком или железным, в душе теплится надежда на освобождение. Он уверен, что ещё выйдет отсюда. Нужно только потерпеть. — Я бы и рад, но надо подождать какое-то время. Они там этих таблеток нажрались… — махнул говорящий рукой, нахмурившись. — Я бы на твоём месте не подходил к нему так близко, — критично заметил мужчина и второй тут же отошёл от мальчишки. Он, потеряв единственную опору — ладонь гостя — вновь обессилено опустил голову. — Выветриваться долго будет. Недели полторы, не меньше. — Если мы не поможем, — засмеялся тот, пнув мальчика в плечо и выплюнув: — Мы ещё вернёмся, куколка.***
Боль? Обида? Унижение? Я ничего не чувствовал. Даже когда меня пытали, просто «по приколу» ломая мне больше половины костей и просовывая в места переломов раскалённые спицы, прожигая ткани и нервные окончания внутри. Даже когда на мне, как на подопытной крысе, испытывали какие-то яды, смертельные для человека. Я чувствовал лишь, как горит каждая клетка моего тела, как выкручивает суставы и ломит кости. Как кровь сворачивается и перестаёт циркулировать; как лёгкие раздирает изнутри; как, в прямом смысле слова, варятся в кашу мышцы и органы. Как плывёт сознание, но не отпускает меня, не давая провалиться в болезненную дрёму. Даже когда эти уроды стали меня насиловать один за другим, пуская по кругу. Ни одна проститутка не похвастается таким богатым разнообразием половых партнеров, какое было у меня. И ведь у каждого моего «клиента» были свои вкусы и предпочтения. Кто-то просто любил грубо и без смазки, одаряя меня лишь скромными оплеухами и укусами на шее или плечах. Кто-то любил сначала — или во время процесса — побить, сломать что-нибудь, вырвать пару лишних вскриков из моей глотки, а, может, и просто что-нибудь вырвать. Один даже решил не трахать меня самостоятельно, а притащил стальную трубу. Округлую по краям такую, блестящую. Ты даже не представляешь, что это — ощущать внутри себя раскалённый докрасна кусок железа. А как это больно — не передать словами. Я не мог дышать из-за гнойных язв в опухшей глотке. Иногда казалось, что у этих ребят совсем нет понятия «мерзко». Вот меня рвали, били, ломали — я весь в собственной крови, рвоте, иногда — дефекации, одежда грязная и рваная, пол во всём этом склизком и отвратительно липком месиве. Убийственный запах желчи вперемешку с запахом крови и сожжённых частей тела вообще стоит отдельных описаний. И меня — такого грязного и противного, несколько уставшего за часы, проведённые вместе с ублюдком, который сделал это со мной — приходит выебать другой, которого ни капли не смущает обстановка вокруг и мой внешний вид, несоответствующий таким «свиданиям». Даже когда я часами выслушивал гневные монологи моих надзирателей, старающихся меня задеть за самое больное место, разозлить меня, обидеть, высмеять, опустить на самое дно. Я ничего не чувствовал. Ни-че-го, понимаешь? Хотя, помню, был один парниша. Он знал, что со мной делают остальные, и тайком носил мне мизерные отколотые от таблеток крошки. Этого хватало, чтобы излечить себя хотя бы наполовину. Этот надзиратель был ещё совсем молодым парнем, хотя, конечно, вдвое старше меня. Сам он со мной ничего из такого рода вещей не делал, изредка пытался поговорить разве что, но я молчал, как партизан. Через пару месяцев о его снисходительности ко мне узнали. Что с ним приключилось из-за этого — одному Богу известно, если он, конечно, существует. И каждый день всех следующих долгих десяти лет повторялось одно и то же. Я даже научился получать удовольствие от этого. Мыслей сопротивляться у меня изначально не было, ведь я бы только усугубил своё положение. А потом — вой сирены. Паника, но уже чужая. Тяжёлые толстые цепи слетели с рук, ног, хвостов и шеи. И, знаешь, я не растерялся так, как, наверняка, растерялся Ты. Наверное, дело в том, что я уже давно не самый адекватный среди железных. Я искал тебя в том комплексе, попутно убивая всех, кто попадётся. Даже других железных. Это оказалось легче, чем я думал. Внутри мы так похожи на людей, ты знал? Все одного цвета. И я так хотел тебя увидеть. Ты не представляешь… Даже на улице я не смог разглядеть тебя в толпе железных. Может, просто не туда смотрел. Ты всегда был, как тень, которую сложно заметить. Интересно, что бы ты сказал, узнав, через какой ад я прошёл и кем в итоге стал? Наверняка, тебя бы это огорчило. Мы так долго не виделись… Тэрроз, в каком-то смысле, дал мне надежду на спасение. Среди людей нас найти если и возможно, то очень тяжёлым трудом, поэтому я мог спрятаться, залечь на дно, а затем — стать для всех, как бы… обычным человеком? Жить, как обычный человек? У меня был великолепный и единственный шанс начать новую жизнь. Я это понимал, но хотел не этого. Больше всего я хотел найти Тебя. Любой ценой. Но я находил лишь похожих. Тогда я это ещё осознавал, сильно огорчался, что вновь ошибся, злился. Сначала я не трогал этих людей, не причинял им вреда, ведь они ни в чём не виноваты. А потом всё почему-то пошло наперекосяк. Я нашёл очередного Похожего и не удержался. Что-то внутри перевернулось от нахлынувшей на меня обиды. Я убил его. Тогда, глядя на его раскуроченный свежий труп, чувствуя запах крови и внутренностей, и внимательно изучая то, что получилось из-за моего такого вот порыва, я понял. Нет, то, что мне всё это нравится — убивать, разглядывать, иногда — ковыряться, я знал и до этого. Но то, что я хотел бы повторить это же с тобой, было для меня открытием. «Спасибо тебе, несчастный. Теперь я знаю, что хочу выпотрошить своего любимого. Если бы я не смотрел на твой труп, то не понял бы этого», — усмехнулся я мысленно, осознавая начавшуюся внутри меня войну. Я люблю тебя. Я убью тебя. Примерно так это можно описать. Следующий Похожий стал точкой невозврата. Сначала я поймал его, отвёл в заброшку и изнасиловал. Да, я подумал, что мне станет легче. Но не стало. Он так громко орал, что я снова взбесился и убил его. В буквальном смысле размотал бедного парня по недостроенной бетонной коробке, которая изначально должна была стать комнатой. И затем, сидя на полу, утопая в его крови и красно-серых кишках, глядя на оторванные и сломанные конечности, разбросанные по полу, я понял, что это меня ещё и заводит. Мне чертовски нравится смотреть на органы, кровь… Я перевёл взгляд на его голову. Она была отделена от туловища, но сама по себе не так изуродована. Даже кости лица и черепная коробка целые. Остекленевший взгляд, устремлённый вверх, и широко раскрытый, почти беззубый рот, меня никак не смутили. Как ты думаешь, что я сделал? Выебал голову трупа? Именно. И я не много потерял от этого. Мне очень понравилось. Трупное окоченение ещё не наступило, и, когда я вставил ему в пищевод, его челюсть безвольно заболталась вверх-вниз, закрывая и открывая рот, из-за чего я мог разглядеть собственный член, измазанный в его крови. Это даже немного позабавило, но больше — доставляло удовольствие. Кровь быстро становилась очень липкой, а затем и вовсе засыхала, стягивая кожу и даря более острые ощущения. Следующего я не рвал на куски. Убил, но отрезал хвостами от него только руки до плеч и ноги до коленей, стараясь не уродовать нужные мне части. Я не понимаю, в чём кайф трахать живых? Мёртвые не кричат, не пытаются убежать и не сопротивляются. По-моему, идеально. Но, знаешь, после этого я перестал видеть разницу между другими людьми и Тобой. Похож — нет. Ловил, убивал, насиловал, иногда даже пробовал есть. У взрослых людей мясо гораздо жёстче. А ещё оно казалось мне сладковатым. Я находился в Тэррозе уже довольно долгое время, когда, наконец, нашёл здесь и тебя. Точнее — заметил. Случайно. Это точно был ты. И я так обрадовался, но… Ты был не один. Ты всё ходил с каким-то стариком, работал на него даже. Я точно знаю, что он не железный, так зачем же ты это делаешь? Зачем водишься с человеком? Помогаешь ему. Улыбаешься. Зачем? Мне пришлось принять это. Ты же тоже хочешь отомстить всем тем, кто стоял за нашей поимкой, кто был в тюрьме? Всем тем людям? Именно поэтому ты устроил бойню в Тэррозе самостоятельно? Ведь так? Я знаю, что это был ты. Те трюки больше никто вытворять не умеет. Наверняка, у тебя есть какой-то свой вариант развития событий. Я доверяю тебе. Даже когда ты стал общаться с какими-то глупыми детьми, я стерпел и это. Но прошло время, а после той резни ты больше ничего не предпринимал. Вообще. Никого из тех сволочей не искал, никого из нас. Меня. Меня ты тоже не искал. А им… Почему ты так улыбаешься всем им? Почему помогаешь? Неужели тебе со временем стало всё равно?! Этого не может быть! Не верю!!! И, знаешь, Сора, последней каплей стал тот коп. Когда он представлял для тебя угрозу, я даже подумывал убить его. По какой-то неясной причине я не приходил к тебе, а ведь так хотел. Теперь был повод. Я мог освободить тебя от слежки, о которой ты прекрасно знал, но почему-то игнорировал. И ты был бы мне благодарен. Но что-то пошло не так. Ты умудрился заболтать его раньше, чем я добрался до него, вывести на диалог и договориться. Он отпустил тебя, но заставил подчиняться. Ты согласился. А я не понимаю. Не понимаю, тебе разве не противно снова быть в подчинении у людей? Снова делать то, что тебе говорят? Это отвратительно! А затем — вы стали видеться всё чаще. Пусть вы постоянно ругались и хотели перегрызть друг другу глотки, но вы были ближе друг к другу, чем когда-то мы с тобой. Даже я, при всей своей неадекватности, это видел. Мне так обидно, понимаешь? Я очень зол на тебя. На него. Меня стали мучить головные боли. Ужасные. Казалось, будто две стены сдавливают мой череп, и он вот-вот лопнет, как арбуз. Зная, что у тебя не совсем стандартный образ мышления, я сразу понял, что, придя в тот парк, где я убил одного мужика, и просидев на скамейке весь день без дела, ты хочешь увидеться со мной. Тебе не обязательно было прочёсывать весь город, спрашивать информаторов, железных, людей. Достаточно выразительно намекнуть, тогда тот, кого ты искал, осознавал это и сам шёл к тебе. У меня не было никакого желания вредить твоим насекомоподобным друзьям, хотя копу я бы вырвал сердце и съел его, пока оно билось, дабы он почувствовал то, что чувствую я. Но сначала бы мучил его. Долго. А потом, как и всех, расчленил и трахнул, спустив ему на лицо. Но всё это — не сейчас. Сейчас передо мной ты. Сознание снова уплывает. Веришь — нет, я почти не помню, как мы дрались. Помню лишь, что стоял на собственных органах, которые всё ещё были связаны между собой венами и артериями, тянувшимися к другим внутренностям в моём брюхе. Увидев тебя в похожем состоянии, ком встал в горле. Я не мог себе простить этого. Но я хотел ещё. Мне становится всё хуже. Всё то время, что я жил в Тэррозе, за мной приглядывал Гиро. Он подобрал меня, взял к себе под крыло и обещал, что теперь мне есть, куда вернутся. Дом, что ли. Да, как-то так. Хотя наш дом — любая свалка или заброшка, где нас какое-то время не смогут найти. Я должен был работать на него и, в общем-то, с этим справлялся. Он узнал о моей маниакальной фанатичности к тебе, предпринимал меры, пытался остудить меня. Ничего не помогало. Тогда он решил, что если умрёшь ты, то с тобой умрёт и моя проблема. И я оскалил клыки на него, на своего босса, на своего спасителя. Для профилактики даже убил одного из его группировки. Гиро ничего с этим не сделал, но стал ещё более уверен в том, что тебя стоит убрать с дороги. Мне тогда показалось, что дело не только в том, что из-за тебя я перестал ему подчиняться. У вас ведь были свои счёты. Вы оба — инструкторы, хоть он и старше тебя лет на десять, так что между вами могло быть всё, что угодно. Я продолжал убивать его железных одного за другим. Меня откровенно боялись. А потом этот развлекательный район… Гиро, конечно же, сразу понял, что я однозначно появлюсь там. Предупреждение даже сделал, мол, натворю дел — спустит на меня своих железных шавок. А те послушные — кошмар, хоть и не сильно отличались от меня. Только они ещё и каннибалы. Среди железных подобное было чем-то… необычным. Хоть мы и люди с железками в теле, но, когда мы ели обычных людей — это называли людоедством, а когда ели других железных — каннибализмом. Странно, правда? Всё-таки, я следил за тобой по пути в тот район. И там я всюду следовал за тобой. А этот коп зря пришёл. Я не могу терпеть это лицо больше. Не хочу знать, что тобой опять кто-то управляет и заставляет подчиняться. И не могу принять тот факт, что он к тебе ближе, чем я. Зачем он тебе? Зачем ты ему? Ты совсем не боишься поворачиваться к нему спиной? Говорят, что у железных есть такой рефлекс или привычка. Они никогда не встанут спиной к тому, кто мог бы навредить им. Любой железный становится очень нервным, стоит кому-то зайти к нему за спину. Касания к этой части тела — табу. А ты… Как ты можешь вот так легко идти впереди всей своей своры псевдодрузей? Неужели ты доверяешь им? Или просто не боишься? Или же… ждёшь?.. Вы разделились на две группы, и, конечно, я пошёл за той, где был ты. И этот чёртов коп. Меня бесит в нём абсолютно всё! Это до отвращения красивое лицо, на которое, возможно, ты и повёлся; этот характер, надменный взгляд, голос, жесты, привычки, даже его одежда. Тебе, возможно, не понять… Когда вы, пьяные и устроившие какой-то дебош, тащили друг друга до какого-то бара, мне еле хватило сил оставаться на месте. Я не могу смотреть, как вы касаетесь друг друга. Как он касается тебя. Ещё сложнее было сдержаться тогда, когда вы вдвоём ушли вперёд, постепенно приближаясь обратно к магазину того старика, и общались до противного дружелюбно. Все эти взаимные улыбочки, не сквозящие пренебрежением взгляды… Возможно, это наигранно, лишь ради того, чтобы не раздражать своё окружение ссорами. Я так хотел рвануть к вам, вырвать глаза этой твари, чтобы он больше никогда на тебя не смотрел, но… Меня осторожно похлопал по плечу этот парень в хирургической маске. Я до сих пор не знаю его имени. Гиро всегда зовёт его на Ты. Я точно знаю только то, что этот парень — любовник Гиро. А ещё я знаю, что мы были знакомы когда-то очень давно, но не могу заставить себя вспомнить, кому принадлежит этот голос. — Гиро тебя предупредил. Держи себя в руках, — холодно заговорил тот, кивая на толпу людей, идущих вдоль перекрытой от машин дороги. Я всмотрелся в толпу и стал замечать, что через каждые десять-пятнадцать метров находятся странные, похожие между собой, люди. В примерно одинаковой одежде, с масками каких-то духов. Они, словно в какой-то игре про роботов, синхронно остановились и уставились прямо на меня. Всего их было около десяти. А через минуту они продолжили идти, прячась в огромном потоке народа. Теперь я понял, что следил не только я. Следили и за мной. — Но он… Я не могу терпеть этого… Что мне делать?.. — я чувствовал, как под моей маской по щеке течёт слеза, как меня потряхивает и срывается дыхание. Мне было ужасно больно. — Держи себя в руках, — повторил парень, глядя куда-то вглубь толпы. Мне оставалось лишь до хруста сжимать ладони в кулаки и тихо скрипеть зубами от обиды. А сегодня… сегодня я нашёл тебя…***
— Я нашёл тебя… — прошептал парень, всё ещё прижимая уже охладевший труп к себе. Он гладил мертвеца по белым волосам, зарывался в них носом, выглядя, словно фанат, дорвавшийся до своего кумира и обнимающий его, как самое дорогое, что у него было в жизни. — И убил. Я сделал то, чего мне так давно хотелось… Но теперь у меня есть оправдание, Сора! Во всём виноват тот брюнет! Тот тупой коп! Ненавижу его. Я ненавижу его, слышишь!!! Этот ублюдок! Эта сука отняла тебя у меня! И я решил отнять тебя у него… — проговорил он последнее совсем тихо, укладывая голову мёртвого парня к себе на колени и продолжая его гладить по бледной холодной коже и белым волосам. В цеху сегодня было довольно мирно, если не обращать внимания на шатена, обнимающегося с трупом на полу. Подчинённые железного босса сейчас исследовали город, заодно ища что-нибудь полезное или выискивая себе подходящих жертв. Гиро сидел на «вставшей» конвейерной ленте и с каким-то особенным скептицизмом наблюдал разворачивающуюся перед ним драму, а рядом, по правую от него сторону, стоял парень в хирургической маске, который так же молча смотрел. — Сора… теперь мы вместе… теперь… навсегда… — продолжал он шептать какой-то бред, плача и улыбаясь, прижимаясь к трупу и не веря своему счастью. Ведь не каждый день исполняются мечты, не правда ли? Вот только труп не мог ему ответить или хотя бы кивнуть. Остекленевшие, широко распахнутые глаза смотрели в пустоту. — Тай, — сухо позвал шатена парень, не выдержав душераздирающей картины «воссоединения» двух старых друзей. На самом деле, человеку в маске было всё равно, но он не умел понимать чужие чувства, поэтому, если ему что-то казалось странным или неправильным, он говорил об этом в лоб. — Этот труп — не Сора, — всё тем же металлическим голосом сообщил он, с сожалением глядя на Тая. — Не Сора? Я не ослышался? — встрепенулся удивлённый таким заявлением шатен, выпрямившись и вытирая слёзы. — Не ослышал… — Как это может быть не Сора?! — проорал мгновенно разъярённый Тай и развернулся к парню, прожигая его взглядом. Железный даже вздрогнул от неожиданности и проглотил конец своей фразы. — Это он! Смотри! Двадцать лет, белые волосы! Его лицо! Телосложение! Это он! У тебя с памятью проблемы? — оскалился шатен на товарища, и тот по-старчески и особенно устало вздохнул. — Смотри, какой он красивый… — поразительно быстро успокоился Тай, вновь обратив внимание на труп и аккуратно смахивая отросшую белую челку с открытых глаз мертвеца. — Тай, ты мучил этого человека живым. Он поседел за несколько часов, проведённых с тобой, а затем ты убил его. Это не Сора, — продолжил непоколебимо настаивать на своём парень, не до конца понимая, что, если шатен осознает, что труп перед ним действительно не Сора, то Тай распрощается со своим рассудком окончательно. Но тот не обратил на слова железного никакого внимания, всецело посвящая его только трупу несчастного, которому не посчастливилось стать жертвой шатена. Гиро лишь зло ухмыльнулся, дёрнув железного в маске к себе, и тихо проговорил ему прямо на ухо: — Пусть развлекается. Скоро это будет не нашей проблемой… А ему теперь поможет только смерть…