Прошлое…
В возрасте четырнадцати лет всецело чувствовать себя особенным — нормально для любого подростка.
«
Ты выиграл генетическую лотерею и просто удачно родился в богатой семье, чем здесь гордиться?! Сам ты ничего в этой жизни не сделал!», — после моих пропитанных возмущением слов я сильно отхватил по лицу. Это была моя первая драка, и пусть я в ней проиграл, но был доволен. Мне разбили губу, рассекли бровь, а на теле осталась целая россыпь разноцветных синяков. Но я был почти счастлив. Понимаете? Я, в отличие от других, ощущал себя Живым.
Я хотел жить, проходя все жизненные трудности одну за другой, стремясь к чему-то, добиваясь чего-либо. Я — вдохновленный — вы удивитесь — людьми.
Идиот.
Надо было меньше думать об этом.
Жалею ли я? Возможно.
Ещё лет с пяти я понимал, что что-то не так. Что мне плевать на окружающих, на семью, на немногочисленных друзей, на будущее и, как ни странно, на себя. Но, знаете, пятилетний пессимист — это не столько грустно, сколько страшно. В этом вся моя особенность. Всего-навсего в безграничном безразличии. У взрослых, замечавших мою реакцию — или точнее её отсутствие — на, скажем, трагедию вроде сбитого насмерть котёнка, складывалось такое впечатление, будто я заранее разочаровался в человечестве, ещё до рождения, а смерти как таковой не боялся вовсе. Сострадание и жалость — а что это такое? Может, это звучит абсурдно и смешно, но это чистая правда. Рос я, в принципе, как все. С матерью и отцом, обеспеченный, не обделённый вниманием; и друзья у меня были, и в песочнице я ковырялся, и горшок на голову в два года надевал. Последнее, возможно, стоит причислить к списку моих «достижений», потому что проделывали ли вы подобное — я не знаю, да и у своих друзей я постеснялся спросить столь интимную вещь. Было также множество перспектив на будущее, выстроенных заранее моими же родителями. Суть вы должны были уловить. Что-то в те годы просто пошло не так. Или я родился таким? Таким… дефектным?
Я мог хладнокровно наблюдать за избиением слабых более сильными, запоминая жестокие моменты, что раскалённой сталью врезались в сознание, и лишь равнодушно пожимал плечами, когда меня удивлённо спрашивали: «
Почему же ты ничего не сделал?!»
Природу людей понять не сложно. Мы — те же животные, но умеем говорить, фантазировать, чётче что-либо анализировать и ещё кучу всего! Именно этим я и был вдохновлён. Ведь человек, своего рода, нечто удивительное в этом мире. Он столько всего может! Он столько всего создал и придумал! Любимые книги, фильмы, музыка, картины — всё это придумано вашими ненавистными двуногими! Они удивительные.
С другой стороны, человек — это колоссальных размеров бездонная кладезь добротного дерьма. Причём дерьмо это не первой свежести, хоть и обновляется регулярно. Ведь люди эгоистичные по своей натуре, жестокие, бессовестные и тупые. Тупые до омерзения! Если бы это было не правдой, тогда не было бы экологических катастроф, не вымерли бы сотни видов животных, радовавших глаз куда больше самих людей. Не было бы войн. Мы бы жили в утопии. В мире. Блевали бы радугой, не сомневаюсь. Но этого никогда не будет, слышите? И не мечтайте! Никакой вам радуги! Люди — тупые! И нас даже можно было бы назвать истинными хищниками, но вы только вдумайтесь: даже хищники ведут себя умнее и не берут больше, чем им надо. А мы подобны паразитам. Плодимся в геометрической прогрессии, всё вокруг засираем, уничтожаем и при этом мы находим в себе силы ещё и жаловаться на что-то. Планета сделала свою прививку против нас. Уверен, следующая сотрёт с лица этой планеты всех людей. До единого.
К чему я это говорю? К тому, что я не стеснялся своей человечности. Да-да, я всегда думал, что человечность — это не доброжелательное отношение к миру и людям, а совокупность наших особенных, отличительных положительных черт, которых нет у других живых существ, с нашей жестокостью, глупостью и равнодушием. Подобным сочетанием похвастаться можем только мы, поверьте.
Трудно любить таких непроходимых идиотов и одновременно их же ненавидеть, но я сумел. И ведь самое ироничное в этом то, что люди отрицали и продолжат отрицать всё вышеперечисленное. «
Мы не жестокие!», «
Мы финансово обеспечивали тех, кто нуждался!», «
Мы спасали животных!», «
Мы спасали окружающую среду!», «
Мы спасали людей!». Как думаете, что из всего этого — правда? Всё правда. Именно поэтому наше поколение барахтается в грязи, оставленной нашими предками, догрызает остатки другой жизни на этой планете и, в конце концов, всё-таки вымирает! В нашем веке людей осталось меньше миллиарда, но даже при таком раскладе мы продолжаем срать под себя и топить в этом дерьме всё вокруг! Вы! Меня! Бесите! Отрицайте всё это и дальше! Вас это от вашей природы не спасёт.
В четырнадцать лет нормально чувствовать себя особенным. К тому моменту, как мне исполнилось четырнадцать, я был достаточно умён, чтобы понимать очень и очень многое, но, разумеется, не всё. Например, я не сразу понял, что в этом возрасте почти все считают, что они особенные по той или иной причине. Моим объяснением собственной необычности стало то, что я не отрицал своей этакой «человечности» и даже в какой-то степени ею был горд. Многие подростки под давлением собственных мыслей совершали что-нибудь глупое: кто-то начинал курить, пить, кто-то лез в драку, кто-то ссорился вообще со всеми, с кем только мог, кто-то совершал нечто более смелое. Я и здесь отличился. Ну, точнее, так думал только я один.
Однажды ночью я долго размышлял над тем, что я овощ. Что? Не ожидали? Да, я овощ. Эмоциональный овощ. А как ещё назвать человека, которому на всех и на всё насрать? А ещё я думал о том, что я — бесхребетный безвольный мудак, всё время лишь плывущий по течению и не имеющий личных целей и стремлений. Мне ничего не было нужно. Зачем, спрашивается, мучить себя этой бессмысленной пустой жизнью? Тогда я от всей души смачно плюнул на входную дверь, вложив в этот плевок всё своё подростковое пренебрежение и разочарование, ушёл из дома и отправился гулять по трущобам. На крыше старого заброшенного двадцати трёхэтажного здания мне неожиданно полегчало. По самому зданию я перемещался с опаской, ибо жадные до чьих-нибудь органов наркоманы или голодные бомжи, по закону жанра, поселялись именно вот в таких зданиях, но, благо, здесь их не оказалось. Поднявшись на крышу и встав у самого края, я посмотрел вниз, ощущая сумасшедший ветер, норовящий сбить меня своим порывом, и лёгкое головокружение. Осознание того, что один шаг вперёд решит все мои проблемы, стало роковым, и приятно грело душу. Но вместе с тем появился липкий страх смерти, которого раньше я не знал, и это-то меня и медлило.
Я всегда был прямой, как лом. О таких говорят: «
Думай, прежде чем сделать или сказать!» — и обычно под этой фразой скрывалась обида. Своими словами я мог сильно задеть кого-либо. Так вот, чистосердечно заявляю — я думал. Я правда всегда думал прежде чем что-либо сказать или сделать, и постоянно приходил лишь к одному выводу: мне всё равно. Обидел? Хрен с тобой. Разозлил? Шикарно. У меня нет будущего? Какая жалость. Серьёзно. На-пле-вать!
«
Идите вы к чёрту, сраные люди! И все ваши мечты, и планы, и обещания, и достижения… И хоть от одной смерти какого-то жалкого паренька ничего не изменится, но…» — я не стал заканчивать собственную мысль, выставляя ногу вперёд и чувствуя, в каком неустойчивом положении я оказался, пытаясь, по сути, наступить на воздух.
Но именно тот шаг мне не дал сделать Он.
— Эй, если хочешь умереть, сделай это где-нибудь ещё. Это здание я присмотрел себе ещё три месяца назад, — хмыкнул мужской голос где-то позади меня и, я бы точно упал, от испуга подпрыгнув как нельзя кстати вперёд. Но некто успел схватить меня буквально за шиворот и оттянуть от края крыши, спасая мою шкуру. — Совсем сдурел?!
— Ты кто такой? — только и смог выдохнуть я, взирая на парня перед собой. Кажется, он мой одногодка. И внешность какая-то знакомая. Мы учились вместе в начальных классах… Или нет. Или я просто его где-то видел. А фиг с ним! — И что значит «присмотрел себе»?
— Какая разница? — усмехнулся парень, оттолкнув меня от себя и усаживаясь на тот же самый край крыши, свешивая ноги вниз. — Уходи отсюда.
Как ни странно, но я молча ушёл.
Правда, ненадолго. Через неделю вернулся. Этот странный пацан был там. Я, поймав на себе его недобрый взгляд, пулей вылетел из здания, почему-то сильно испугавшись.
Самоубийство уже давно является той самой неизменной вакциной от всех недугов. Сейчас каждый пятый думает о том, что самовыпил — не такая уж плохая идея, если дела совсем плохи. И каждый восьмой совершает этот поистине смелый, пусть и глупый поступок. Именно глупый. Невероятно глупый. Можешь бороться? Делай это! Глупо сдаваться на полпути! Но эта мысль не мешала мне не видеть в самоубийстве ничего низкого, эгоистичного или неправильного, наоборот. Низко — лишать человека выбора и своего собственного мнения. Эгоистично — заставлять его жить так, как удобно тебе. Неправильно — убеждать себя в том, что всё это делается лишь во благо того самого человека. Люди всегда считали себя лидерами. Человечество, если хотите, считает себя лидером.
Да что вы можете знать, глупые люди?
Ничего.
Вы ничего не знаете.
И ваше завышенное самомнение бесит как ничто другое.
Я всегда думал, что миру будет лучше без людей, хоть и с горечью признавал это. Потому что если бы мне дали выбор, кого убить, а кого оставить, я, разумеется, оставил бы в живых тех, чья деятельность мне нравится. Это была бы парочка любимых писателей, мангак, актёров, мужик из пиццерии напротив моего дома… Но подобное не честно, а поэтому если уж убивать, то всех. Себя тоже. И как бы сильно я не любил хотя бы этих людей, я бы всё равно предпочёл уничтожить их вместе с остальными. Мне как-то подумалось, что природа разрулит эту проблему сама, а вот свой «срок годности» я решил выбрать себе сам. Вот такой я самостоятельный.
— Опять ты?
— Угу, — буркнул я, вновь придя на эту крышу и встретившись с уже знакомым мне — хотя бы внешне — парнем. На минуту показалось, будто он с этого места на краю крыши ни на миллиметр не сдвинулся за все эти недели.
Парень тяжело вздохнул. Я робко присел рядом с ним. Мы молчали минут сорок. То ли у него не было настроения, то ли он всегда такой — хрен его знает! Но этой игры в молчанку я не выдержал и, бросив на прощание сухое: «Пока», — ушёл.
Когда я сбегал из дома, а затем возвращался как ни в чём не бывало, родители в ярости кричали на меня (особенно мама), а отец бил, используя посторонние предметы. В восьмой подобный раз я дал ему сдачи, назвал мудаком и снова ушёл. И вот я здесь. На этой проклятой крыше. И этот парень снова тут, в упор смотрит на меня и не моргает. Ну почему я до сих пор не спрыгнул?
— Что у тебя на лице? — взгляд парня скользнул по моей подбитой отцом скуле. Я поёжился и сглотнул ком в горле.
— Да так…
— Подрался с кем-то?
— Нет, блин, родился с подбитой мордой! — огрызнулся я, впрочем, беззлобно. Парень никак не отреагировал, просто сверлил меня колючим взглядом. А ведь я уже почти привык к нему, между прочим. Правда, обычно мы мало разговаривали. Я, чаще всего, молча и незаметно следил за ним, улавливая жесты, изучая мимику, следя за взглядом, примечая какие-то мелкие детали — вроде небольших ссадин на локтях и коленках парня или же разноцветных напульсников, которые менялись на новые, не менее яркие и цветастые, с каждой нашей с ним встречей. Сегодня, например, это был чёрно-красный клетчатый напульсник с какой-то непонятной вышитой надписью. Сам парень сидел на краю крыши, облачённый в широкую красную футболку, свободные чёрные шорты с красными полосами по бокам и чёрные кроссовки. Рядом с ним лежал совсем новый воздушный скейтборд. Так вот откуда у него ссадины!
— Долго ты собрался пялиться на меня? — кажется, я слишком долго размышлял. Он смотрит на меня, как на идиота!
— С отцом подрался, — всё же выдохнул я, присаживаясь рядом. Злоба на вышеупомянутого родственника взяла верх и меня понесло. — Потому что он сраный мудак! Терпеть его не могу! Обращается со мной, как с малолеткой! И мама тоже… Я же не тёлка, чтобы за меня беспокоились, когда я ночью сваливаю! Хочется…
— Сдохнуть? — закончил он вместо меня. Я воззрился на него удивленным взглядом, а затем, грустно вздохнув, кивнул. — Именно поэтому они и волнуются. Потому что ты хочешь сдохнуть. Ты ведь наверняка не один раз говорил им об этом, я правильно понимаю?
Я шумно сглотнул. Ты психолог, что ли, парень?!
— Отец — еблан, мать — истеричка… Ты так думаешь только сейчас, это пройдёт. А суицид — это не выход, — спокойно проговорил подросток, вглядываясь вдаль. Солнце постепенно уходило за горизонт, окрашивая все вокруг в оранжево-красные цвета, и пусть уже вечер, но на улице было всё ещё тепло, даже на такой высоте. Парень тем временем взглянул вниз. — Там ничего нет.
— Где «там»?
— Внизу. Там ничего нет.
— В этом всё и дело. Я хочу, чтобы у меня было Ничего.
Он вдруг рассмеялся. Заливисто, долго. Смех оказался таким заразительным, что я, после того, как минуту с явным недоумением смотрел на парня, почему-то тоже засмеялся.
— Ты хочешь ничего? — выдохнул он, наконец, отсмеявшись и вытирая слёзы. — Как это?
— Ну, вот так. У меня есть слишком много всего, и жить было скучно с самого начала. А если бы у меня было Ничего, то у меня бы появилась какая-нибудь цель, мечта… Смысл…
— А-а-а, вот оно что.
— Да.
Помолчали.
— Знаешь, а ведь у меня тоже было всё. И я это всё потерял. Точнее, отказался, — он говорил об этом легко и почти весело, немного покачиваясь в стороны.
— Отказался?
— Да, поверь мне, можно и так, — на губах подростка заиграла злая усмешка. — Тебе не нужно уходить из жизни. Ты можешь уйти от Всего.
Я понял. Я понял, о чём он мне говорит. Я мог уйти не из жизни, а из семьи. Попробовать жить самостоятельно, попробовать подняться на ноги сам, как все. Но, наверное, этому странному парню не обязательно знать, что моя истинная проблема кроется в ином.
— Зачем ты мне помогаешь? Мы ведь незнакомые друг другу люди, — я действительно этого не понимал. В этот момент мне показалось, что рядом со мной сидит вовсе не подросток, а невероятно уставший взрослый человек. Но спрашивать его о чём-то личном мне было стыдно. Возможно, пришло осознание того, что кому-то может быть ещё хуже, чем мне, но ведь и эти люди живут.
Он посмотрел на меня, как на умалишенного, а затем, болтая ногами в воздухе, улыбнулся и пожал плечами:
— Кто знает.
С того момента, как я начал приходить на ту крышу, в голове роились мысли об этом парне, а не о том, как бы устроить апокалипсис, имея при себе лишь пару сотен сейн на карте, зажигалку и цветной пластилин.
— С этой крыши хотели спрыгнуть тридцать два подростка. Пятнадцать из них я успел отговорить, — он нахмурился, а взгляд его резко потяжелел. Меня передернуло.
В этот раз мы молчали всего двадцать минут. Я уже подумывал уйти, решив, что сегодня мой собеседник на общение не настроен, как подросток вдруг сказал эти слова.
— Я верю в людей. Верю, что они могут измениться в лучшую сторону. Можно сказать, я верю в наше человечество. Если бы мы только не были такими паразитами, мы были бы… Лучше. И если бы мы были умнее, то, возможно, не оказались бы на грани вымирания. Все эти новые болезни, полувойны, массовые самоубийства… Всего этого не было бы. Земля делает прививки против человечества, и это правильно. Потому что те, кем мы являемся сейчас, не заслуживают всего этого, — он широко раскинулся руки, оглянувшись. Я смотрел на него с нескрываемым интересом и, кажется, восторгом. Потому что он меня понимал. Он говорил то, о чём думал я в своё время. Хотя на секунду я был шокирован столь откровенным признанием с его стороны. — Те люди, которыми мы являемся сейчас, не заслуживают жизни. Но я верю, что мы ещё можем исправиться. Спасти хоть что-нибудь. И чтобы спасти это «что-нибудь», нужно начать с самих себя.
Я слушал его так внимательно, будто от его слов зависело что-то очень важное для меня. Отчего-то до ужаса хотелось кричать. Парень был абсолютно прав во всём, пусть и наивен. Вся эта вера в людей — глупости. В отличие от него, я свою веру утратил. Пелена его взрослости куда-то испарилась после этой мысли, и я стал смелее.
— Может, ты и помог пятнадцати подросткам, но ты не можешь помочь миллионам, — заявил я вполне серьёзно и хмуро. Он махнул рукой, ничуть не расстроившись из-за моих слов.
— С каждого понемногу, и мы станем лучше, — парировал он, ухмыляясь и выглядя очень гордым и довольным. — Вот я спас пятнадцать подростков, а ты?
Я растерялся.
— А что я могу?..
— Ты можешь всё, что захочешь! Хочешь убиться? Ты найдешь способ! Хочешь спасти кого-то? Подбери одноглазого кота с улицы! Тебе ничто не мешает, кроме тебя самого! — возмущался мой собеседник и, в общем-то, снова оказался прав.
— Ты не ответил на вопрос, — буркнул я недовольно, багровея от стыда и чувствуя, что меня, как говорится, сделали. Он немного подумал, кажется, над тем, стоит ли вдаваться в подробности, и выдохнул.
— Я хочу помогать людям. Спасать их, чего прибедняться. Героем каким-нибудь стать, что ли. Помочь им стать лучше.
Пришло время смеяться мне. Теперь казалось, будто я говорю с мечтательным ребёнком, не осознающим невозможность того, о чём он говорит. Он лишь смерил меня взглядом и терпеливо улыбнулся. Меня это, в общем, успокоило.
— Иди в полицию, — пожав плечами, предложил я. — Будешь спасать, помогать, переучивать…
— Я думал об этом, — кивнул он. Я аж воздухом подавился. — И, наверное, это то, что мне нужно. А там, глядишь, заберусь куда повыше, — улыбнулся он своим словам, сверкая глазами.
Я лишь выдавил хилую улыбочку.
— Ты же хочешь убежать, да? Давай со мной, — звучит серьёзно. Но как-то слишком похоже на сказку. На одну из тех, где в конце кто-то из хороших ребят умирает.
Если бы я знал…
Я бы ни за что не согласился…
— Мне? С тобой? Куда? В полицию? — с каждым новым вопросом моё лицо становилось всё более удивленным.
— Ну да. А почему нет? — беспечно пожал он плечами, видимо, не понимая, что для меня это звучит странно. — Я вот обычный человек с необычной мечтой, — и это правда, парень, — но один я, возможно, не справлюсь. Будешь моим… напарником? — он усмехнулся. — Нам с тобой нечего терять.
В последнем он был прав. Но всё это будто не по-настоящему, будто меня разыгрывают, а где-то рядом находится скрытая камера, крупным планом наезжающая на мою растерянную физиономию. Или очень похоже на злую шутку или банальный обман. Или я вообще сплю. Но это оказалось реальностью, причём какой-то азартной, насмешливо веселой, похожей на вызов. Естественно, я согласился.
Если бы я только больше думал…
Я бы никогда не пришёл туда.
На эту крышу.
К этому парню.
К этой чёртовой жизни.
***
Настоящее…
Твоя фобия — цепи.
Ты думал, что избавился от них раз и навсегда.
Это не так.
И теперь ты снова скован, Сора.
Но не теми цепями, что сковывают твоё тело.
А теми, что сковывают твою душу.
— Ты знаешь, кому принадлежат эти цепи? — мужской голос был словно искусственным, неживым и отдавался лёгким эхом в пустом безразмерном белом пространстве, но его интонация была весьма странная. Робот бы точно не смог её повторить. Да и вряд ли вообще кто-либо смог бы.
Разве что…
— Сора, ты знаешь, чьи это цепи? — повторил голос. Настроение у говорящего совсем не изменилось.
Беловолосый, промычав что-то невнятное от сильной головной боли, разлепил глаза и поднял голову. Перед ним стоял скелет человека, вот только кости его были железные, на каждой из которых была выгравирована какая-то резьба и непонятные знаки, а вместо человеческих челюстных костей была железная маска с огромными острыми металлическими зубами, больше похожими на ряды клыков. Пустые глазницы скелета заполняло что-то чёрное, поэтому задней стенки железного черепа не было видно. Сора шарахнулся от него назад, но не так далеко, как хотелось бы. Что-то сковывало движения.
— Сора, посмотри на свои руки, — по голосу можно было понять, что скелет разговаривал так, будто пытался не улыбаться.
Беловолосый моргнул, придя в себя, и, почувствовав, что стоит на коленях, а руки его широко раскинуты в стороны, медленно перевёл взгляд на свои запястья. Их скрывали толстые кандалы, а цепи от них тянулись к полу.
— Нет… Нет! Нет!!! Этого не может быть! НЕТ!!! — закричал Сора, в панике пытаясь освободиться, начав сильно дергать руки к себе, но безрезультатно. Дыхание парня резко участилось, а сердце, того и гляди, должно было выпрыгнуть через глотку. Только через пятнадцать минут тщетных попыток Сора понял, что вырваться бесполезно. — Какого… Я не… Как же так… — судорожно выдохнул парень, еле подавляя желание заорать от ужаса.
Цепи. Снова эти цепи. Снова эта вечная тюрьма. Снова этот персональный ад.
Как ты сюда попал?
Почему?
За что?
— Сора, — вновь заговорил скелет, воткнув два железных хвоста, позвонки которого также были с какой-то резьбой и знаками, в белый бесконечный пол и, усевшись на их изогнувшиеся основания, завис в воздухе на уровне головы парня. Парень из последних сил сдерживал рвущуюся наружу истерику, с нескрываемым страхом взирая на это Нечто. — Чьи же это цепи?
— Чёрт!!! — Ямарута подскочил в кровати, хватаясь за футболку в районе сердца, тяжело и быстро дыша. — Мне… приснилось… Просто приснилось… — постарался он успокоить себя, выравнивая дыхание и смахивая со лба капельки пота. Тело колотило так, будто парень провёл два часа на тридцатиградусном морозе без намёка на одежду. — Просто приснилось…
Парень ещё с минуту сидел в кровати, приходя в себя, а заодно вспоминая, что случилось накануне и, мягко говоря, охреневая. Не настойчивый тихий стук, правда, немного отвлёк его, а затем из-за двери показался старик, с виду чем-то взволнованный.
— Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросил он, так и не сделав ни шагу внутрь комнаты. Спрашивать парня, проснулся ли он, было бы крайне глупо.
— По еблу будто кувалдой съездили.
— Аналогично, — вяло улыбнулся мужчина. Он достал из кармана чёрных штанов маленькую тонкую пластину и кинул её Соре прямо в руки. — Это чтобы с тобой можно было связаться в любое время, идиот! — привычно стал ругаться старик на железного.
Тот даже не знал, радоваться этому или нет, поэтому он просто закатил глаза.
— Вчера какой-то железный пришёл. Не спрашивай, как я понял, кто он! Сам не знаю. Но он хотел «вернуть тебе долг» и отговорить от драки с Таем, потому что какой-то другой железный изначально хотел натравить вас друг на друга, а затем убить выжившего… только вот этот должник опоздал, а ты… — старик пытался подобрать не матерное, но очень обидное слово в адрес недоумевающего беловолосого. — А с тобой связи не было! Упрости себе жизнь, пользуйся телефоном!
— Ла-а-адно, — пробубнил он, цепляя пластину за ухо. Как пользоваться этой вещью он прекрасно знал, вот только не хотел, а причины объяснить не мог — её просто не было.
— Остальное спросишь у Томо.
— Почему у него?
— Потому что у меня похмелье! Не беси меня! — рявкнул старик и исчез из дверного проёма, на прощанье громко хлопнув дверью.
— Похмелье? — переспросил у самого себя парень. Старик пил очень редко и в очень малых количествах, но в этот раз он явно перебрал. Что же Сора не мог вспомнить? — Спросить у Томо… — нахмурился парень, к которому воспоминания стали постепенно, почти неохотно возвращаться. — Ах, у Томо… АХ У ТОМО! СПРОСИТЬ! СУКА!!!
Железный вскочил с кровати и, заметив, что, очевидно он уснул в одежде, на надевание которой сейчас тратить время не придётся, стал нервно и быстро ходить из одного конца комнаты в другую. Томо! Эта тварь! Он что, издевается?! Возбудим и не дадим! Ещё и свалил, как ни в чём не бывало, ублюдок! Нет, ну точно, эта собака издевалась над Сорой!
Злость Ямаруты стремительно росла и парень, не выдержав, ударил кулаком в стену. По той моментально побежали длинные трещины, а Сора отпрянул назад, поняв, что не рассчитал силы. Он медленно выдохнул и даже немного остыл. Но лишь немного.
***
— А знаешь, какая сейчас самая обсуждаемая новость, дорогой мой старый друг? Нет? Не знаешь? — мужчина изобразил удивление, сквозь которое промелькнула ядовитая усмешка. Он коснулся пальцем полупрозрачного голографического экрана, развёрнутого перед ним, и плавно повернул его в воздухе, показывая его содержимое Томо. — «
Железный, совершивший суицид!» Нет, ты слышал что-нибудь подобное? Видел? Я тоже нет! Но это — самый натуральный Пиздец.
— Я понимаю, — обескуражено выдохнул брюнет, пребывающий в тихом шоке от случившегося и виртуозно этот шок скрывающий. — Но это действительно… странно…
— Странно? Странно, ты сказал? — начальник сделал вид, что не расслышал, нахмурившись и даже придвинувшись к копу. Тот лишь вздохнул. Он понятия не имел, что делать с этой информацией! — Это ЕБАНУТЬСЯ КАК СТРАННО! Просто Немыслимо, понимаешь?! Хорошо, что понимаешь, — в ответ на кивок Томо, мужчина несколько остыл и бухнулся в кресло.
— Это же вчера произошло? — удостоверился парень.
— Да. А СМИ уже со всех сторон обсосали эту ситуацию! Нас выставили говном, не способным разобраться с железными, а людей нихуёво напугали. Весь отдел кирпичами срёт. Железный, совершивший суицид… Да где такое видано? — обессиленно пробормотал начальник, в конец озадаченный сложившимися обстоятельствами, взъерошивая волосы на голове и недоумевая, как подобное можно объяснить.
Томо, со смирением пронаблюдавший развернувшуюся перед ним картину, выждал, пока мужчина успокоится, и ровным голосом спросил:
— Уличные камеры что-нибудь засекли?
— Ну да… На, смотри, — устало вздохнул мужчина, выводя на полупрозрачный экран видео, длившееся меньше минуты, и включил его.
Железный находился в самом людном месте Тэрроза. Очевидно, что сначала он пришёл туда незаметно, притворяясь обычным прохожим, а затем, встав посередине перекрёстка, высвободил хвосты, распугивая тем самым людей. Те не торопились бежать прочь, потому что железный не спешил нападать, а потом люди лишь отбегали от него на небольшое расстояние, прячась друг за друга. Звука в видео по какой-то причине не было, но, по словам очевидцев, железный говорил о том, что устал от погони за ним, устал жить, как преступник без права на человеческое отношение к себе. Затем он, дождавшись полиции, встал на колени, скидывая с себя толстовку, возвёл голову к небу, закрыв глаза, и воткнул все четыре хвоста в собственный позвоночник. На его лице не отразилось ни единой эмоции: он не морщился и не шипел от ужасающей боли, и не произнёс больше ни слова. Он не улыбался, хотя все ожидали именно этого, и не скрежетал зубами. Хвосты рывком выдернули позвонки из тела железного, и тот позволил себе тихо сдавленно охнуть, а затем упал на асфальт и больше не двигался. После этого видео оборвалось.
Томо так задумался над увиденным, что начал усердно кусать губы, почёсывая подбородок и вглядываясь в последний кадр из видео. Ну не поддавался этот поступок железного никакому объяснению! Не поддавался и всё тут! Хотя… Может, он принадлежал одной из группировок, и его использовали как смертника, чтобы таким образом замедлить работу полиции? Или он и впрямь по собственной воле сделал это? Тогда зачем? Сора же прячется и нормально, вроде, живёт, так почему этот железный так не мог? В чём была его проблема?
— У меня слишком много вопросов, башка сейчас лопнет, — в отчаянии прохрипел коп, потирая переносицу и морщась. Начальник понимающе кивнул.
— Я не буду вешать на тебя это дело, но я бы хотел, чтобы ты был в курсе всего этого. И если вдруг что-то узнаешь, сообщи. Свободен.
Томо кивнул, в последний раз с интересом взглянув на кадр из видео, и незамедлительно покинул кабинет.
Мужчина откинулся на спинку кресла, тяжело вздыхая.
— Он действительно ничего об этом не знает, — пробормотал начальник, вглядываясь в потолок. Из динамика пластины за ухом мужчины послышался печальный вздох.
— Жа-а-а-аль. Но! Если ты считаешь, что он водит дружбу с тем железным, Сорой, то, возможно, сможет что-нибудь разузнать у него. Ведь если это правда, то железный обязательно расспросит нашего Томо о произошедшем, а тот, чтобы не потерять доверие железного, попробует-таки что-нибудь всё-таки узнать. Или наоборот, — лениво рассуждал голос по ту сторону телефона, уверенный в том, кем является беловолосый. Начальник сразу расстроился. Мужчина-то всего лишь предположил, кем мог быть Ямарута, а Он уже строго подтверждал эту теорию, как неоспоримый факт.
— Будет обидно, если Томо всё же…
— Да, не спорю, будет обидно. Но с его помощью мы сможем убить сразу двух зайцев.
— Извините, эм-м… — пробубнил мужчина, поёжившись в кресле. — Я отвлекусь от темы, но… Когда Вы собираетесь приехать к нам?
— А что, это важно?
— Ну, Вы всё-таки куда более уважаемый человек, чем, допустим, я, и по званию выше… Конечно, это важно!
— Тогда тем более не парься! — весело пропел голос, а следом послышались лишь размеренные гудки.
***
«
Мне срочно нужно в магазин. Немедленно! Стоп… А Ямарута вообще знает, что произошло? Вряд ли, даже я только сегодня днём узнал… Узнал и нихрена не понимаю! А этот и подавно!» — распалялся коп по пути до злополучного магазина. Именно Не Понимать он не любил больше всего. Мало просто знать! Надо было разобраться, докопаться до мелочей, понять, в конце концов!
Брюнет зашёл в магазин, как к себе домой, мельком бросая взгляд на Анемон и, не обратив внимание на то, что Роши отсутствовал, повернулся к старику, привычно находящемуся за барной стойкой. Вот только он не протирал бокалы или стол, и даже не собирался готовить, а держался за голову и тихо завывал. Томо на секунду забыл, зачем пришёл.
— И Вам доброе утро, Господин полицейский, — вяло и весьма замучено промычал старик, морщась от нестерпимой головной боли и глядя на брюнета. Тот встрепенулся, выдохнул, и, наконец, пришёл в себя.
— У тебя похмелье, старик? — осведомился коп, без стеснения разглядывая мужчину.
— Не дави на больное! Ой-ой-ой, — скривился хуже прежнего хозяин магазина от собственного, неожиданно громкого, голоса, вызвавшего у него новую порцию головной боли.
— Видимо, да, — пришёл к выводу парень. — Сора живой?
— Живее меня будет…
— И он, я надеюсь, здесь?
— Здесь, солнышко, — послышался наигранный заботливый тон Ямаруты где-то сбоку. Томо уже в который раз за день охренел, только теперь причиной этого был Сора.
— Солнышко?.. — на автомате переспросил коп, готовый вот-вот впасть в мыслительную кому.
Беловолосый, вышедший из коридора, угрожающе надвигался на полицейского, расплывшись в широкой хищной ухмылке, и сжимая кулаки до побелевших костяшек — чего Томо как раз не заметил.
— Ты с утра пораньше головой где-то пизданулся? — пришёл в себя брюнет, привычно ухмыльнувшись, но всё ещё выглядя немного растерянным. Он и не подозревал о том, что спустя секунду не добро улыбающийся Сора наградит его одним из своих самых сильных хуков с правой…
