Лабиринт искажений

19.

Его действительно никто не трогал. Даже когда они заметили, что он пришёл в себя. Альтакано походил мимо, не пытаясь даже словом задеть, словно его вообще здесь не было. Ринбор почти не появлялся, лишь изредка его голос доносился из смежной залы. Райнен помнил, что передышку получил на несколько дней, но даже не пытался думать о том, что будет дальше. Ему всё ещё было нехорошо. Болела и кружилась голова, а при попытке приподняться начинало мутить — он и не пытался. Ему казалось, что прижавшись к постели, отгородившись от всего вокруг одеялами, он, по крайней мере, навредить никому не в состоянии. Отрубленная рука на забрызганных тёмной кровью камнях никак из ума не шла. Он думал и думал, о том, как жить, оставшись безруким; вспоминал, как они с дядей переделывали Магору луки и собрали в конце концов чудовищную штуковину, клееную роговыми пластинами, с металлическими вставками, увесистую и жутковатую. Магор действительно был сильным парнем: такие обычно, выбирая, берутся за меч, а не за лук, но Магору больше нравилось стрелять. Тяжесть оружия его не смущала. Зато он из своего лука мог стрелять железными стрелами, наподобие тех, которыми заряжали самострелы. Они летели недалеко, но били со страшной силой. Магор одной такой гарнизонные ворота пробил. Сотник считал этот лук пустым баловством, но в бою оказалось, что из него можно не только портить ворота и ставни деревенским девчонкам. Райнен видел, как одна стрела насквозь прошла через варга, и потом ещё почти по оперение воткнулась в горло его наезднику. Когда орки подошли совсем близко, Магор так и не вынул меч — продолжал в них стрелять иногда заваливая двоих одной стрелой. Теперь, даже если он выживет, ему будет нечем натягивать тетиву и держать стрелу. Мечник может переучиться и натренировать другую руку, но лучнику нужны обе. Эти мысли постоянно возвращали Райнена к гарнизонной жизни, к обыденным и незначительным моментам, теперь ставшим воспоминаниями ценными и горькими одновременно. О том, как они лазили в сады над рекой летними ночами обирать тайком вишни, как ловили рыбу, купали в речке коней и плескались сами под ворчание Бунди, что он-де вынужден пасти двух малолетних болванов, даром что оба выше него. Как Магор злился, когда Райнен его перерос, и утешался тем, что по-прежнему шире в плечах и сильнее («зато тебя поднять одной левой можно»), и с досады выводил происхождение Райнена от речной форели («и такой же костлявый!»). И всё это теперь рассыпалось серым прахом, превращаясь в «никогда больше». Ему осталась только память о запахах цветов и речной воды, о звёздах и настоящем ярком солнечном свете, о всех тех, кто остался по ту сторону Врат. Он чувствовал себя неживым, таким же призрачным, как сумрак, заменяющий здесь свет, таким же блёклым, как камни гор и стен. Сознание, что где-то среди этих скал и камней, есть всё ещё живые эльфы и Даэрнир ему причиняло только ещё большие мучения. Он боялся. Ему казалось — стоит шевельнуться и напомнить о себе, и Альтакано заставит его снова участвовать в чём-нибудь вроде того допроса. В следующий раз это всё может оказаться серьёзнее. Он уже понял, что чужих мучений выдержать почти не в состоянии, а потому ненадёжен. Он искренне сожалел, что не отказался с самого начала говорить с Альтакано, как настаивал Финнеланн. Но, пытаясь представить, что было бы дальше, он понимал, что всё равно бы не смог отпираться долго. Он мог представить, что молча наблюдает за тем, как Альтакано медленно убивает кого-то из них. Он не представлял, как потом с этим жить. Пусть даже никто из них не был его близким другом. Даэрнира они не раз и не два провожали от гарнизона до Лаэгоста, эльфийского форта у восточных склонов Эред Ветрин. Безопасная дорога шла вдоль цепочки этих фортов, стоящих на холмах, на подступах к обрывистым стенам Дортониона, но они чаще срезали путь через Ард-Гален напрямую. Даэрнир в первое время отчаянно трусил, считая, что на равнине на них непременно нападут орки, и скандально требуя от Бунди провожать его по самым спокойным тропинкам, но после пары поездок перестал пререкаться. Он не любил степь, не любил ездить верхом, терпеть не мог ночевать под открытым небом и не умел как следует держать ни меч, ни лук. Гарнизон он и вовсе терпеть не мог — его там в его сиротском детстве несколько раз ловили на мелком воровстве и успели несколько раз показательно высечь, прежде чем отправили в город за неисправимую тягу к чужому. Но в городке Даэрнира приметил один из писарей и, оценив его способность быстро схватывать новое, пристроил к делу. Магор с Райненом поначалу подкалывали Даэрнира чуть ли не каждый раз, когда приходилось таскаться с ним в Лаэгост. Даэрнир в долгу не оставался. Как-то раз он половину пути изводил Магора, спрашивая, знает ли он такое слово, другое слово. И каждый раз поучительно начинал пояснения с: «Каждому дураку известно…» Магор злился, но ответить ему было нечем, а стукнуть Даэрнира по башке так, чтобы язык прикусил — ну что он за противник-то? Ночью Магор вывернул тёплую безрукавку мехом наружу, обмотал руки тряпками и намазал лицо сажей, напялил волчью шкуру, которой в холодную погоду укрывался, на голову, пристроил поверх неё шлем с привязанными бараньими рогами, а баранью челюсть пристроил так, чтобы торчала из-под шкуры. И пошёл будить Даэрнира. Райнен, которого придирки Даэрнира тоже утомили, отправился за компанию. Даэрнир всерьёз вообразил спросонья, что за ним явились-таки орки… Кроме штанов Даэрнира и ушей Райнена и Магора (беспощадно оборванных Бунди) в этой истории пострадавших не было. Райнен с утра пристал к Даэрниру с вопросами про все те странные слова, которыми накануне он изводил Магора, и Даэрнир сначала дулся и огрызался, но потихоньку начал просто рассказывать. И он рассказывал и рассказывал всю дорогу, ему было о чём. Он умел читать и писать и рассказывал о дворе Владыки, об архивах и записях, в которых старый летописец день за днём помечает, что была за погода, кто приезжал, что где творилось, кто родился и кто умер, и о книгах, где собраны те рассказы, что ходят про эльфов. Эльфы, говорил он, сами рассказывали эти истории прежним правителям. Порой Райнену из его рассказов казалось, что он и сам приходит уши погреть к дверям чертога Бреголаса, потому что некоторые из его рассказов иначе, чем сплетнями было назвать сложно. Даэрнир клялся, что видел собственными глазами Аэгнора, соправителя Ангрода, и не раз. Ангрода не видел. К нему, как Даэрнир говорил, Бреголас сам ездит.  — А лорду Аэгнору кое-где мёдом намазано, похоже, — с ухмылочкой разъяснил он. — Он не просто так ездит. Как к владыке Бреголасу одна родственница переселилась, так и зачастил.  — Да ладно?! — не поверил Магор. — Быть не может!  — Почему это не может?  — Это же правитель Дортониона…  — А она дочь владыки Боромира.  — Это нынешнего владыки дед, что ли? Так он умер давно. Сколько же ей лет?  — Да изрядно.  — А чего он к ней ездит тогда?  — Дурак ты, Магор. Он же эльф. Какая ему разница, сколько ей лет. Он её девчонкой помнить будет, когда от нас костей не останется, — посмеялся Даэрнир. — Он к ней разговаривать ездит. А она записывает. Да, эльфы к смертным сватов не засылают. Ходят только потрепаться, да по… — Он посмотрел на Райнена, — полюбиться.  — Даэрнир, ты с коня падал когда-нибудь? — спросил его Райнен.  — Нет.  — Сейчас упадёшь.  — Да ладно тебе. Может, у тебя тоже отец кто-нибудь из этих высокородных ушастых. Ты не думал?  — Нет у меня отца. Заткнись. Расскажи лучше про книги. Ты их читал?  — Нет, — Даэрниру тоже, кажется, хотелось бы добраться до этих книг. — Кое-что отдали переписчику, но он пока не закончил. Доберусь — расскажу. Но так и не добрался — переписчик надолго засел над переводом. Зато когда Райнен заезжал в городок, Даэрнир привёл его в архив и дал взглянуть на то, о чём говорил. На свитки со столбиками записей киртом и тенгваром, на книги с узорными полями и разноцветными миниатюрами, на листы пергамента с чудесными картинами. И в тот момент Райнен ему завидовал… С Сигилмиром Райнен знаком был ещё дольше, чем с Даэрниром. Эльфы из фортов заезжали в гарнизон нередко. Сигилмир снисходительно относился к человеческой малышне, позволяя повисеть на нём самым младшим и давая кое-какие советы тем, кто постарше. Райнену, правда, казалось, что он всех эдайн в гарнизоне воспринимает, как детей. Может, так оно и было. Он вполне мог помнить, как нынешний сотник под стол пешком ходил. Но может, именно поэтому Сигилмир и не отказывался порадовать их из года в год своими умениями. Только-только перебравшись к дяде, Райнен насмотрелся, как Сигилмир выбивает один-единственный мак из подкинутого в воздух букета васильков и долго-долго считал, что нет воина сильнее и лучше. Пока не увидел тренировочный поединок Этраньяра с другим эльфом в Лаэгосте. Финнеланна он и вовсе впервые увидел всего пару лет назад. Сначала они чуть не столкнулись на ступенях между ярусами в форте Дозора. Райнен торопился в конюшню, и скакал по ступеням вниз, глядя под ноги, а не вперёд, и лишь в конце спуска обернулся взглянуть — кто это так же поспешно пробежал мимо него по лестнице вверх. Увидел только край взметнувшегося плаща и светлые волосы, и успел заподозрить, что это кто-то незнакомый. Ничего удивительного в этом не было: кроме постоянно находившихся в форте воинов, многие приезжали или уезжали, к некоторым наведывались родственники. Райнен благополучно забыл про встречу на ступеньках. Им в тот день пришлось спешно уехать, по дороге дождик зарядил, вымочив всех насквозь, лошадь захромала, добираться пришлось медленно, вдобавок Райнен где-то потерял пряжку с ремешка ножен, и ерундовое воспоминание выветрилось из головы. В следующий раз они пересеклись, когда эльфы Лаэгоста праздновали начало года. Все в форте по этому поводу были немножко нетрезвыми и казались немножко рехнувшимися. Райнен посчитал, что это с ними скорее от весны, чем от выпивки. Бунди засел со своими старыми приятелями в караульной и отказался подниматься, когда кто-то пригласил людей зайти в большой зал. Но Райнена, как самого младшего, отрядил сбегать туда за выпивкой. Возвращаясь с парой кувшинов в каждой руке, Райнен услышал, как его называют по имени, и оглянулся. Окликнувший его эльф стоял возле вывешенных по случаю праздника флагов, тень от них падала ему на лицо, хотя Райнен всё равно мог понять, что с ним не знаком. И в первый момент Райнен посмотрел на лицо мельком, его внимание привлекло одеяние: ткань, плотно затканная мелким узором рыжих, коричневых и красноватых листиков по тёмно-синему полю, атласная оторочка, янтарные бусинки застёжки. Здесь никто такое не носил даже по большим праздникам. Эльф потянулся к нему, словно собираясь тронуть за руку, но ладонь, не прикоснувшись, взмыла вверх, застыв в вопросительном жесте. Так — с воздетыми к небу пальцами — на миниатюрах в городской летописи стояли маленькие человечки, изображавшие королей и правителей. Только в книгах это выглядело нелепо и коряво, а наяву Райнена заставило застыть на месте, впившись глазами в эту руку и в эти пальцы. — Могу ли я тебя немного задержать? — спросил эльф. Райнен молча кивнул, не в силах оторваться. Но тут эльф опустил руку, длинные широкие рукава одежды соскользнули вниз, закрывая пальцы от взгляда, и Райнен смог выдохнуть. Ненадолго. — Позволь тебе задать вопрос? Прошу, прости меня… возможно, он невежлив, — продолжал эльф. У него был приятный голос, но беда была даже не в голосе. Слова будто складывались в песню — без музыки, без рифмы, но в них были мелодия и ритм. — А? — сказал Райнен, плохо соображая. — Да ладно, чего там. Эльф шагнул на свет. Выглядел он… Райнен не смог бы объяснить в чём дело. Не в какой-то там эльфийской красоте и стати. Это было что-то сродни алому рассвету над заснеженной степью, грозовой туче в солнечный день, первым цветам на проталинах, вызолоченным осенним лесам на склонах Эред-Ветрин… — Скажи, кто был твоим отцом? — спросил эльф. При том, каким тоном был вопрос задан, он казался почтительным, а не бестактным. — Кто бы он ни был — мне не представлялся, — ответил Райнен. Он приблизительно так на вопросы о своём неведомом батюшке отвечал всегда. Но всегда было нормально, а сейчас самому показалось — очень грубо. — А мать тебе о нём не говорила? — ещё более уважительно спросил эльф. — Говорила… Райнен повторил мамину сказочку, которую все и в гарнизоне, и в Лаэгосте давно знали и не один десяток раз обсмеяли. Райнен был уверен — этому эльфу про него тоже рассказали. Но тот вежливо улыбнулся в ответ и кивнул: — Удивительная история. Их прервал Сигилмир, который вышел на воздух, и увидев собеседника Райнена, приобнял его хозяйским жестом, от которого Райнену просто нехорошо стало — до такой степени фамильярным было объятие. Но потом Сигилмир сказал: — Извини Райнен, я заберу у тебя своего братика. Райнен изумился: — Он твой брат?!. Они были не похожи. Совсем. Сигилмир улыбнулся. Казалось, ему замешательство Райнена нравилось. — Двоюродный, — сказал он. — По отцу. Сын моего дяди. Только младший в маму пошёл, и — видишь — ничего общего. Мне даже не верят, что мы родня. Сигилмир был в очень хорошем расположении духа. Поэтому, наверное, дурачась, потрепал «младшего» по макушке, и, запустив пальцы ему в волосы, встряхнул их. «Младший» пригладил взлохмаченные пряди и аккуратно вывернулся из-под руки старшего. Вот тут-то Райнен и понял, кого видел на лестнице, и ещё — что стоит с отвисшей челюстью, и поспешил прикрыть рот, извиниться и удалиться. Он чувствовал себя ощутимо пьяным, хотя к тому моменту ещё ни капли спиртного в рот не брал. К своим он вернулся озадаченным. — Ты про того, который с косой ниже жопы? — переспросил Бунди, когда Райнен начал его расспрашивать про эльфа. — Э, да тебе он просто на глаза не попадался. Всё больше где-нибудь в верхних покоях сидит со своими микстурами, а так-то — не первый год здесь… Эти встречи Райнен теперь тоже вспоминал с болью. Боль скапливалась в груди, сдавливала горло и лилась слезами, исчезая в тонком полотне. Так он и провёл несколько дней, придавленный виной, сожалением, отчаянием, мучаясь чувством утраты и становясь всё безразличнее к собственной участи…