По образу и подобию

- Как там дома? - По – прежнему, - Шурка, сидя на ступеньке с миской на коленях, уплетал сочные, еще теплые вареники, щедро политые сметаной и сочащиеся сладким сахарным сиропом. – Тебе от всех привет. - Две недели отпуск? - Неделя. За свой счет. Тетка сидела рядом, за вынесенным во двор столом, и резала кабачки на икру. Облизывая липкие губы, Шурка обреченно подумал, что попал. Теперь его будут кормить на убой, рассказывая, что «совсем отощал в своем Киеве», а он будет покорно лопать все, что не подставят под нос, потому что отказаться от той вкуснятины, что готовила тетка, было решительно невозможно. Из домика вышел Данил, в коротких шортах, майке и холщовой сумкой-авоськой через плечо, принялся стягивать волосы в хвост, пока Андрей закрывал дверь. - На разведку сходим, - пояснил Андрей, оборачиваясь и замечая их, улыбнулся, глядя на тетку. – Сто лет у вас тут не был. Интересно, насколько поменялось. - Ну, за сто-то лет прилично поменялось, - на самом деле тетка не язвила, просто у неё была такая манера разговаривать – подтрунивая. – Вон «Коралл» продали. Теперь шлагбаум, не подступишься. - «Коралл» - это пляж под скалой? Да, невесело. И кому продали? - Не весело, - кивнула тетка, соглашаясь, а Данил, нахлобучив кепку, нетерпеливо потянул Андрея под локоть. - Идем уже. Потом про пляжи поговорите. - Ну, чисто девка. Что лицом, что манерами, - проводив их взглядом, задумчиво сказала тетка, подтянула пачку «Примы» и дешевую зажигалку. – В темноте и попутать можно. - Да ну, - вяло возразил Шурка, дожевывая последний вареник. Солнце разогнало утреннюю дымку, и Кошка возвышалась, врезанная в яркое небо неровным силуэтом. А от сытости и с дороги привычно хотелось спать, а не дискутировать, даже если тетка и была в чем-то и не права. Тетке тоже видно не слишком хотелось развивать тему – кто они для нее были? Очередные отдыхающие, лица которых проходят за сезон чередой, и только некоторых запоминаешь, только некоторые потом возвращаются снова, превращаясь в привычных знакомых. А если каждого обсуждать, так и язык сотрется. Они сидели и молчали. Тянуло крепким табаком, воздух наливался сочным теплом, пригревало макушку, и Шурка, поставив, наконец, пустую миску уже было собирался встать, как она снова спросила: - А с каких это пор вы порознь отдыхаете? - С тех пор, как я переехал. Где у тебя губка, я миску помою. - А он разве не переехал? Это же вроде его была идея. Поставь, я сама помою. - Он передумал. Работа, проблемы, все такое. Где моющее? - Где всегда. У раковины. Поругались, что ли? Елозя пенящейся губкой по миске, Шурка кивнул, нехотя сказал. - Ну, вроде того. И почему признаваться, что разошлись, так трудно? Будто есть что – то постыдное и унизительное в том, что кто-то от кого-то уходит. Даже, если это сделал ты. Или все дело в том, почему ты это сделал? - Так что, вообще, больше не общаетесь? Он понимал, что тетка интересуется не ради досужего любопытства или дежурного участия. Ей всегда нравился Сашка, она единственная среди родни знала о Шурке правду, и сейчас чувствовалось, что ей действительно не все равно, но этот допрос начал доставать. Хотя он и готовился к тому, что рано или поздно, но расспросы неизбежны. - Созваниваемся иногда, - он поставил вымытую миску вверх дном на оббитый клеенкой стол, вспоминая письма по электронке, начавшие приходить месяц назад, и короткие разговоры по телефону. – Теть Надь, я пойду, посплю, а то после еды в сон клонит. Будите, если помощь будет нужна. В их родном городе, отнюдь не маленьком, славном четырьмя металлургическими комбинатами и морем, совершенно отсутствовали места, где можно было знакомиться, поэтому они, как водится, нашли друг друга в интернете. Переписывались неделю, потом договорились встретиться. Шурка хорошо помнил тот день. Было холодно и слякотно, но они все равно зачем–то пошли к морю, и долго гуляли по длинной безлюдной набережной, вдоль пляжа, где на рельсах стояли пустые товарные вагоны. Даже пару раз поцеловались, а потом поехали к Альке, подруге Саши, пить пиво, и Шурка просидел весь вечер в обнимку с диванной подушкой, молча прислушиваясь к их болтовне и кляня себя за дурацкую застенчивость. Она потом рассказывала, что сразу поняла, с той самой первой встречи, что Шурка станет для Сашки чем-то особенным, потому что он никогда не водил к ней всех этих своих интернетовских знакомых. А Шурку привел. В первую встречу. Серьезно - молчаливого, в черной шапке - «пидорке», похожего на ботаника из металлургического вуза. И это для них, дружащих с детства, значило больше, чем Шурка мог представить. Доверие. Одобрение близкого. Шурке было сложно это понять тогда, потому что до них у него не было друзей, с которыми можно не фильтровать темы и быть самим собой. А теперь, спустя три года, он сам показывал ей фотографии, откликнувшихся на его анкету, и они не всегда прилично шутили, разглядывая очередного претендента в любовники. Они всегда с ней неприлично шутили. А Сашку это раздражало, и он бурчал, что нельзя же быть такими пошлыми. Первые месяцы после ссоры, Шурка почему-то вспоминал не то хорошее, что было между ними за это время, а только то, что оправдывало его желание порвать со всем к чертовой матери. Сашка – чертов трудоголик. Сашка – сноб и карьерист. Сашка помешан на деньгах, и постоянно недоволен достигнутым, и ему все время надо что-то делать, что-то планировать, и зарабатывать больше и больше, будто он не может остановиться. Сашка считает, что есть только одно мнение. Его. Сашка – эгоист и зануда, и любит не к месту ляпать, что по натуре он одиночка, и ему никто не нужен, даже если в этот момент под его боком кто-то есть. Шурка помнил четкое количество дней, когда они ночевали вместе, чем когда-то вогнал Альку в шок, а Сашка забывал даже время, на которое они договаривались встретиться, приходя минимум на полчаса позже. «Если хотите, что бы Саша приходил на семь, скажите, что вечеринка на шесть, и не прогадаете», смеялись друзья, приняв эту дурацкую способность опаздывать как должное, но Шурке было не смешно. Он психовал, обижался, не в силах понять, неужели, черт возьми, нельзя выйти пораньше, и в результате они ругались и дулись друг на друга. Потом, правда, всегда мирились. Вместо сна, он лежал, разглядывая на потолке колеблющееся тени от винограда, заплетающего окно, и снова над этим всем думал. В Киеве предвкушалось, что стоит приехать на отдых, и новые впечатления нахлынут волной и сотрут все остатки неуютной горечи. А пока получалось наоборот. От того, что новые знакомые гуляли где-то по Симеизу, а он лежал тут дурак - дураком, хоть и с полным пузом вареников, на Шурку нашла непривычная жалость к себе. Все-таки отдыхать лучше ездить компанией или парой. Тогда уже по умолчанию весело. В противном случаи, если ты не намеревался провести отпуск за написанием книги или размышлениями о жизни, отдыхая от людей и города, надо себе кого-то искать. Чтобы не выглядеть среди счастливых парочек полным неудачником и идиотом, уныло дроча в одиночестве. Эти конструктивные мысли Шурку взбодрили, и он, потянувшись, решительно встал с кровати с четким намерением. Нет, не идти немедленно на поиски кого-то, а хотя бы для начала купить пива, которого хотел еще с момента приезда. * * * - Присоединяйся, - позвал его удобно устроившийся в пластиковом кресле Андрей, когда Шурка вернулся с рейда по окрестностям. Перед Андреем на столе плакала моросью запотевшая бутылка «Черниговского светлого», горкой лежала на тарелке распотрошенная косичка копченого сулугуни и примостился все тот же медицинский журнал. Шурка сел напротив, присоединяя к закуске пакет купленных местных креветок, терпко пахнущих морем и укропом, и свою пластиковую литрушку нефильтрованого пива. - А Данил где? - Спит, - Андрей потянулся и вытащил себе одну креветку, отвертел ей голову и сжевал все остальное вместе с панцирем и хвостом. - Покупался? - Нет еще. Так, просто прошелся. А вы? – Шурка завертел головой в поисках какой-то тары, а вставать было так лень, что бы идти к тетке в дом за стаканом, что он в результате просто с хрустом открутил крышку и с наслаждением присосался к ледяному игристому пиву. - А мы покупались. Тоже прошлись, продуктов купили. Хорошо тут. Андрей был только в шортах, и когда потягивался, все мышцы на его поджаром жилистом теле играли под кожей как резиновые. Шурка заинтересованно разглядывал черную татуировку на груди, тоже луща себе креветку. - Прикольно. Как там это у вас называется? Чаша Гиппократа? - Чаша со змеей, - Андрей скосил взгляд на татуировку, провел ладонью, будто разглаживая. – Гиппократа – это клятва. - А что написано? - «Не навреди». - Латынь? - Да. Бзики молодости. В том году хотел вывести, а потом плюнул и попросил доделать. Решил, пусть уж будет. Все- таки знаково. Да и мелкому нравится. Он вообще фанат татушек. Мог бы, забился бы весь, как полинезиец. - А чего не может? - Работа, - скупо объяснил Андрей, пожимая плечами, толкнул пальцами тарелку с сыром по направлению к Шурику. – Угощайся. Не сиди. - Спасибо, - Шурка потянул из сырного переплетения длинный желтоватый ус, зачем-то сказал: – А у меня тоже парень врач был. Гинеколог. - Не повезло тебе. А почему – «был»? - Разбежались, - Шурка тоже заулыбался засмеявшемуся Андрею, в тон спросил. – А почему «не повезло»? Типа не по профилю? - Да нет. Типа врач – это диагноз. - Любите вы себя. - Скажем так, объективно оцениваю. И давай на «ты». Шурка только хмыкнул, запивая терпкий привкус волокнистого сулугуни мутным пивом. Да, в плане диагноза Андрей был прав. Никто, наверное, не застревал так в работе, как медики. Разве что, еще менты. До переезда, они время от времени тусовались в Сашкиной компании, где кроме Шурика-программиста было четыре гинеколога, хирург и судебный врач. Рано или поздно все разговоры сводились к одному – работе. Конечно, разные медицинские истории слушать порой было любопытно, но, учитывая состав тусующихся, истории если и рассказывали, то не так, как рассказывают в незнакомой компании просто с целью позабавить публику. А истории, пересыпанные непонятными терминами, именами неведомых Шурке коллег и начальства, лекарств и прочих премудростей, навевали на Шурку тоску. Однажды он, устав слушать про непонятную «гистероскопию», пошутил, что мол, может, сменим тему, а то я вам тут тоже сейчас про транзакцию и базы данных расскажу, но шутку не поняли. И после короткой недоуменной заминки, все продолжилось, а Сашка потом недовольно бурчал, что он, Шурка, не умеет «ассимилироваться». И это были цветочки по сравнению с ночными вызовами, сюсюкающими дамочками с колясками, которым при встрече с «доктором» надо было тут же поделиться всеми особенностями жизнедеятельности их ненаглядных чад и Сашкиной диссертацией, которая напоминала Шурику ненасытного змея, сосущего свободное время из их жизни с жадностью пылесоса. И Шурка искренне не верил, что можно вот так позволять работе и пациентам оккупировать свою жизнь, если только в этом не замешан корыстный денежный интерес. Сам он забывал о своих программах, измеряющих сечения труб и прочую металлургическую мутотень, едва переступал порог конструкторского бюро. В мире существовало столько интересных вещей, что просто идиотизмом было постоянно говорить о работе вне работы. А Сашка возражал: «Ты не понимаешь» и обижался на Шуркино «Всех денег все равно не заработаешь». - А Данил, случайно, не врач? - Боже упаси! – Андрей даже шутливо закатил глаза. – Хватит нам в семье одного врача. Хотя, знаешь, быть моделью, тоже еще тот геморрой. Так что, одно другого стоит. Про «семью» было сказано так легко и мимоходом, будто это было вполне естественно и как так и надо. Два мужика и семья. Слышать такое было как-то странно. - Ну, конечно! – cипло заявили у Шурика за спиной. – Вас только оставь, вы уже тут жопы обсуждаете. И Данил с зевком, спустился по ступеням, сонно пошатываясь, обогнул сидящего нога за ногу Шурку и плюхнулся Андрею на колени. Уронил голову на голое мужское плечо, снова отчаянно зевнул и пробубнил: - Так что там про геморрой? Мне тоже интересно. - Мы вообще-то профессии обсуждали, а не жопы. У Шуры вон бывший молодой человек, оказывается, тоже врач. - С чем Шуру и поздравляю, - Данил открыл один глаз и, стащив с тарелки сыр, засунул в рот и принялся меланхолично жевать, снова зажмурившись. – Значит, Шура тоже знает, что песню Земфиры про соседей, надо на самом деле петь про пациентов. Шурка глянул, как широкая ладонь Андрея ласково и привычно гладит под майкой мальчишескую спину, и снова неловко отвел взгляд. Как тогда, когда в поезде, Данил прижимался к Андрею, или когда брал его за руку, когда они шли от автовокзала. Их откровенность напрягала. Почему, он и сам не понимал. Машинально поинтересовался, задумчиво отхлебнув пива: - Это какая песня? - «Хочешь, я убью соседей, что мешают спать», - с готовностью продекламировал Данил, и неожиданно выпрямился, садясь уже ровно, обняв Андрея за шею. – О, вкусный сыр! А где вообще мое пиво? - В холодильнике. И ты пойдешь за ним сам. - Садюга! - В скорбном возгласе было осуждение и обреченность приговоренного к казни. – Тогда я буду пить твое! Шурка, улыбаясь, наблюдал за их веселой возней в борьбе за бутылку, и думал, что еще не разу так явно не чувствовал себя третьим лишним. И он с неудовольствием вдруг понял в чем, собственно, причина того дурацкого напряга, который заставлял его чувствовать себя неуютно. Слегка раздраженная слегка зависть. Сашке всегда было не все равно, что думают и говорят о них окружающие, и он мог оборвать Шуркин, пусть и шутливый порыв приластиться, хмурясь и недовольно сводя брови. Этим двум, судя по всему, было плевать. - Господа, пидорасы! – выдернул его из размышлений звонкий голос Данила. – А мы вообще в этот ваш местный оплот разврата и совковой архитектуры под названием «Ежи» пойдем? Праздника охота. - Мы пойдем в этот наш местный оплот под названием «Ежи»? – весело поинтересовался Андрей, все еще поддерживая Данила под спину, и глядя на Шурку. И он, отбрасывая дурацкие мысли, засмеялся и хулигански ответил незаконченной пошлой поговоркой: - А хуле нам? Конечно, пойдем.