Дочки-матери

       Эмма остекленевшими глазами смотрит на небольшую жестяную банку - все, что осталось от ее сына. Она не понимает, любить, или ненавидеть Голда за то, что он так распорядился с прахом Генри. Один взмах его руки - от мальчика осталась лишь горстка пепла, которую он заточил в чертову жестяную банку. Он пообещал, что в Сторибруке пепел вновь превратиться в тело, что они смогут достойно похоронить усопшего, но разве можно верить Голду, даже если дело касается его собственного внука?        Эмма не верит, но у нее не было другого выхода. Она согласилась, потому что не могла позволить, чтобы тело Генри сгнило в этом проклятом месте, и не было бы даже могилы, на которую она могла бы прийти поплакать. Это было бы сущим кощунством.        Маленькая жестяная банка и потрепанная книга сказок - вот и все, что осталось от Генри. Его не спасло ничего, даже то, что он - Автор. Что может сделать уникальная магия, если она - пассивна?        Оказалось, почти ничего.        Эмма сидит на диване, охватив себя руками за плечи, не двигаясь и гипнотизируя взглядом жестянку, будто она может ожить от этого. Она должна была сегодня отправляться на поиски Крюка. Поклялась себе, что найдет его, где бы он не находился, найдет и спасет.        Не смогла. Ни Крюка не спасла, ни Генри.        Плохая из нее Спасительница. Саму нужно спасать.        Голова, которой она еще несколько часов назад, нещадно билась о диван, не в силах совладать с приступом очередной истерики, почти не болит, только гул гуляет по сосудам, отбиваясь звоном в ушах. А может, она просто не замечает боли. Что такое обычное головокружение, по сравнению с тем, что болит разбитое вдребезги сердце?        Она только сейчас поняла, что мать успокаивающе гладит ее по волосам, иногда целуя в воспаленный лоб. Ее мамочка рядом. И только ей, Эмме Свон, больше некого гладить.        Она только теперь осознала, что ее отец, обычно величаво-спокойный, стучит кулаками по столу, словно бы пытается выбить из него боль от потери внука. А еще - он плачет. Но Эмма Свон больше не будет плакать, нет. Ей больше не о ком плакать.        Она только теперь увидела, как судорожно дрожат пальцы Голда, стоящего у окна, словно изваяние, и смотрящего в него пустыми глазами. Неужто и он страдает от потери внука? А может, вспоминает Нила, которого так и не смог спасти, как не старался? Теперь у них гораздо больше общего. Она тоже не смогла спасти своего сына.        Только сейчас она заметила, что Реджина...        Реджина! Эмма лихорадочно шарит глазами, но не находит ее. В комнате ее нет!        - Где Реджина? - хрипло спрашивает она у матери, но на самом деле, ни к кому конкретно не обращаясь, и поразившись, как страшно звучит ее голос.        - Она вышла. Ушла минут десять назад - мать успокаивающе гладит ее по руке, как будто она - испуганный ребенок.        Но такая Эмма сейчас и есть. Испуганный ребенок, потерявший свое собственное дитя.        - Куда? - не в силах сдержать дрожь в губах, спрашивает Эмма.        - Сказала, что ей нужно поговорить с матерью. Вероятно, она хочет известить Кору о... произошедшем.        Голос Мери-Маргарет дрогнул. Она еще не в состоянии произнести слово "убийство".        Эмма резко подхватывается на ноги, на ходу срывая с вешалки красную куртку.        - Вы куда, мисс Свон? - вдруг поинтересовался Голд, оторвавшись от своего унылого созерцания непривычно глухим, надломленным голосом.        - Я за Реджиной. Не могу дать ей натворить глупостей.        - Она не натворит больше - уверяет Мери-Маргарет, хотя им обоим известно, что она в это совсем не верит.       - Я пойду, поищу ее. Так будет лучше.        - Я никуда не отпущу тебя. Одной ходить не безопасно.        - Ты останешься здесь, мама, - Эмма часто-часто моргает, чтобы не расплакаться. Еще одного приступа за сегодня она не выдержит.        - Она права, мисс Свон, - жутким, утробным голосом, говорит Голд. - Здесь опасно. По одиночке лучше не ходить. Не то мне придется добыть еще как минимум одну жестяную банку.        - Я не допущу, чтобы еще кто-нибудь пострадал из-за меня! - Спасительница упрямо качает головой.        - Идем! - отцу стоит огромных усилий встать, он схватился за стол, едва не упав. На ватных ногах он подходит к Эмме, обнимая ее за плечи и целуя, как и мать, в лоб.        Эмма храбрится. Вскидывает подбородок, пытаясь показать, что способна держать себя в руках. Но понимает - нет. Умоляющий взгляд отца и мольбы матери делают свое дело.        В конце концов, они только что потеряли внука, разве она может допустить, чтобы они лишились еще и недавно обретенной дочери?        Поэтому Эмма лишь крепко обнимает отца за плечи, а потом кивает: идем.        Девид открыл перед нею дверь и они выходят под красное воспаленное солнце Города Ужасов.        Сейчас тут необычно тихо. Наверное, от того, что зеваки уже разошлись по кафешкам и беспробудно пьют. В этой безнадежной трясине алкоголь - единственный способ забыться. Самообман, но единственно верный.        Эмма и Дэвид идут мимо плохой копии кафе "У бабушки", мимо подземной версии лавки Голда, мимо мелких дурацких магазинов, наполненных ненужными товарами, которые все равно никто не покупает.        Они идут молча, понуро свесив головы, и задевая придорожную пыль носками туфель. Какое значение имеют все эти мелочи, если только что они потеряли дорогого и любимого Генри, того, кто воплощал своим существованием их будущее?        Будущее, которого у них теперь нет.        Эмма все это время думает о Реджине. И корит себя за эгоизм.        Она и только она виновата во всем, что случилось. Она не смогла отпустить Киллиана, когда он умирал и просил об этом. Она допустила становление его Темным. Она потащила всех их сюда. Она все это время не могла сдержать эмоций, утопала в истериках, хотя должна была думать о том, что им тяжело здесь не меньше ее.        Она никого не слушала и не слышала. Как всегда.        Смерть Генри - первое последствие ее эгоизма, но последнее ли? Она не знает.        Они минуют разрушенную часовую башню, на которой стрелки часов бьются в какой-то истерике, и, зайдя за угол, оказываются около здания местной мэрии.        Какой похожий и знакомый вид, все точно так же, как дома, но это лишь ловкий обман. Как и все, что здесь есть, это - большая ложь, не более.        Они переглянулись, словно бы решая, кому идти первому. Эмма решилась. Она делает несколько неуверенных шагов вперед, и дергает за ручку двери.        Та со скрипом открывается.        Внутри та же самая иллюзия Сторибрука. Те же пастельные стены, тот же комфортный офис. И даже голос Реджины звучит где-то неподалеку.        Эмма нерешительно останавливается перед дверью кабинета мэра. Она не знает, как лучше поступить, взглядом ищет поддержки отца, но тот лишь растерянно пожимает плечами.        Тогда, глубоко вздохнув в напрасной попытке успокоиться, Эмма дергает ручку двери. Но та не поддается.        - Защитное заклятье - совершенно бесцветным голосом произносит она, потому что и без того знала, что оно там будет. Вряд ли мэр позволит войти сюда какому-то проходимцу.        Она мечется, стараясь скорее придумать верное решение, но ничего в голову не приходит. Эмма, Эмма, корит она себя, ты должна бы поблагодарить святое Провидение, что все еще дышишь и даже почти ровно стоишь на ногах.        Для матери, только что лишившейся сына, ты хорошо держишься. Но тебе и этого мало. Ненасытная эгоистка Эмма. Тебе всегда мало того, что ты имеешь. Вечно ты хочешь большего.        Решение приходит только когда она немного отвлеклась от самобичевания. Эмма прильнула ухом к двери и слушает, слушает, слушает. Потому что, похоже, это - единственное, что ей остается.        - А если Реджина или Кора выйдут?        - Я смогу все объяснить, пап. Да и потом, ты думаешь, мне не все равно? - она пытается пожать плечами, а вышло какое-то конвульсивное дерганье.        Отец не отвечает. Знает, что она права.        Эмма затаила дыхание, пытаясь понять, что происходит за дверью. Шорохи, шелест, конвульсивные рыдания.        Реджина плачет.        Спасительница льнет к двери еще сильнее, как к плечу родного человека, лишь молясь на то, чтобы что-то расслышать. И вот - до нее доносится негромкий разговор. Жалкие его обрывки, но понять, о чем разговаривают, можно.        - Что я сделала не так, мама? Почему судьба отнимает у меня всех, кого я люблю, кто мне дорог?        - Дорогая, - голос Коры звучит ровно, без эмоций - я ведь тебе говорила, увози Генри. Уезжайте отсюда. Это место проклято. Оно для нас, тех, чья жизнь уже закончена. Не для живых.        - Ты упрекаешь меня, мама? - снова всхлипывает Реджина.        - Нет, детка, - не похоже, чтобы Кора злилась, - я тебя не понимаю. Ты связалась с героями теперь, но зачем? Неужели ты думаешь, что пребывание в их компании даст тебе счастье?        Тишина. Очевидно, Реджина задумалась. Потом же глубоко вздохнула, и, кажется, снова плачет.        - Я просто хотела быть счастливой, мама. Думала, что меня перестанут уничтожать, как только я приду к героям. Стану их частицей. Ты же знаешь, в волшебном мире счастлив может быть только тот, кто на стороне ангелов.        - Здесь эти законы не действуют. Здесь же не все ублюдки, ты знаешь? Есть просто люди, у которых остались незавершенные дела на земле. Но мы горим в этом Аду, разница лишь в том, что у нас нет выбора, некуда уйти. Поэтому мы научились получать даже от такого положения своеобразное удовольствие. Но ведь это от того, что все наши чувства давно атрофировались, дорогая. Мы не чувствуем, мы лишь убеждаем себя в этом. Наши чувства и эмоции - так же, как и наша жизнь - не настоящие. Всего лишь подобие. Привычка. И все. Поэтому наша боль тупеет, почти не мучает нас, почти отпускает. Но вы - живые люди, и пока ваши сердца бьются, способны чувствовать. А значит, обречены здесь лишь страдать и все.        Ответом служит молчание, сменившееся полным боли очередным вздохом.        - Мамочка, милая, за что же мне это? Даже мой сын меня не любил! Погиб в попытке спасти свою настоящую чертову мать, которая не была с ним, когда была ему нужна больше всего. Променял меня на героя, опять, а я не понимаю, за что?        - Думаю, он бы отдал свою жизнь и за тебя, Реджина.        - Нет, мама - голос Реджины все глуше и глуше. - Он всегда выбирал Свон, хотя она того и не заслуживает.        - Тогда, дорогая, - в бархате голоса Коры появляются жестокие нотки, - ты должна сделать то, о чем я тебя просила. Помнишь?        - Хорошо, мама, я сделаю - после секундной заминки, слышится ответ.        - Обещаешь?        - Да.        - Поклянись мне!        - Клянусь!        И снова в голосе Редж ни капли сомнений. Эмма на миг перестает дышать, а ее и без того уже не здоровую голову лавиной атакуют миллионы вопросов, среди которых главный только один - неужели это конец, и Злая Королева снова выйдет бесчинствовать?        Эмма не может допустить такого развития событий! Нет, из-за нее в этом мире и так слишком много покалеченных жизней, в ведь она была рождена их спасать.        Она едва успевает отшатнуться, прежде чем дверь рывком открылась и из кабинета вышла разъяренная Реджина, похожая на тигрицу.        - Реджина... - Эмма бросилась к ней, привлекая внимание.        Она не может позволить ей вновь упасть, она должна показать подруге, что та не одна, что они могут пережить общее горе вместе.        Но Миллс лишь смерила ее надменным холодным взглядом:        - Что тебе нужно?        - Я хотела сказать, - Эмма облизывает раз за разом пересохшие губы, потому что знает, как мелочно сейчас прозвучат любые ее слова, - что ты не одна. Мы должны пережить эту боль вместе. Наш сын погиб и...        - НАШ сын? - Реджина недобро хохочет, запрокинув назад голову. - Ты ошибаешься, Свон. Генри - мой сын и только мой. Он был у меня, когда ты пыталась найти себя саму. Я его вырастила, я дала ему все. Со мной он был бы счастлив. Но появилась ты, и все разрушила.        - Реджина, - Эмма качает головой, но совсем не уверена в том, что Реджина ошиблась, - это не так...        - Пошла к черту, Свон! - она одергивает руку, заметив попытку Эммы коснуться ее. - Все из-за тебя. Я проклинаю теперь тебя, слышишь? Чтоб тебе гореть в Аду!        И уходит, грубо толкнув Дэвида, запрокинув голову и наверняка пытаясь справиться со слезами.        - Она отойдет - растерянно шепчет Прекрасный, в бесплодных попытках утешить дочь.        - Я не уверена - Эмма нервно дергает плечом, шагая назад. Пора уходить отсюда. Она ничтожество, ничего не смогла сделать, никак не помогла.        Как всегда.        Выйдя на улицу, они понимают, что солнце из малинового превратилось в багряно-красное, из-за чего на асфальте будто пятна крови танцуют.        - Удручающее зрелище - мрачно бросил Дэвид, хоть Эмма его и не слушает.        Они вновь шагают назад привычной дорогой, завернув за угол и очутившись у разрушенной часовой башни.        - Зелена? - растерянно спрашивает Прекрасный, заметив рыжеволосую ведьму, сидящую на верхушке разваленных часов.        Они подходят туда. Это не мираж и не игры безумного разума. Волшебница действительно здесь, сидит на потрескавшейся верхушке часов и философски смотрит вдаль, прямо как Голд в окно, когда они оставляли квартиру Прекрасных.        - Зелена, ты?        - Жива - закончила ведьма - Я вас ждала.        - Мы можем чем-то тебе помочь? - спрашивает Свон, скорее, автоматически, потому что, если подумать, помочь она уже вообще никому не в состоянии.        - Да.        Ловко спрыгнув с часов, Зелена приземляется на ноги.        - Вы вернете мне мою дочь. Но сначала скажите, где моя драгоценная, милая мамочка? Я хочу ее видеть.