Дочки-матери

       Приближающаяся полночь вызвала у обычно бесстрашной ведьмы приступ страха. Бояться – пожалуй, единственное, чему она здесь научилась. Постоянно и неустанно бояться даже собственной тени. Потому что страх – вечный спутник отверженных и незащищенных.        Сидя у кроватки дочери, покачивая ее на руках, чтобы малышка быстрее уснула, Зелена с тревогой смотрит в окно, туда, где полным светом сияет бледная луна. Маленький комочек счастья сопит у нее на руках, уже почти успокоившийся, совершенно безмятежный. Хоть кто-то может быть здесь счастлив от того, что не понимает, в какой кошмар попал.        Аккуратно положив уснувшую малышку в кроватку, Зелена ставит магическую защиту и, отойдя к шкафу, достает платье. Красное, словно кровь, мягкое, как прикосновение любящего, броское, что невозможно отвести глаз. Такое же огненное, как она сама. Такое же опасное, как и его даритель.        Почти на цыпочках она подходит к огромному зеркалу, пытаясь разглядеть платье в кривых стеклах. Беда зеркал в Преисподней в том, что ни одно из них не отражает реальной действительности. Она субъективна, или же картинка плывет перед глазами, как у Зелены сейчас.        Привыкнув к мутному, расплывчатому изображению и даже умудрившись разглядеть новый образ, Зелена не может не улыбнуться. Она красива сейчас. Огненно-рыжие волосы, собранные на затылке, рассыпаются каскадом по плечам, тонкие губы блестят в освещении свеч, лукавые глаза горят каким-то особенным огнем, хрупкий стан (за который, очевидно, нужно поблагодарить одну здешнюю туристку, ускорившую беременность) напоминает точеную статуэтку, а кожа отливает молочной белизной. И она не может не признать, что весьма довольна увиденным.        Удовлетворенно хмыкнув, Зелена наносит на губы помаду, все так же на цыпочках подходит к кровати, целуя спокойно и безмятежно спящую доченьку и, с тревогой, которую не может отогнать, как ни старается, спешит покинуть комнату, заперев дверь на замок.        Коридор, по которому она идет, тихо цокая каблуками бальных туфель, мрачноват, однако, сияющая полная луна дарит ему таинственных серебряных красок. Величественное, хоть и жуткое зрелище. Зелена на миг замирает, казалось, забывая, как дышать, смотря на танцующие по стене тени. Тени повсюду, она видит старых знакомцев, чья жизнь уже оборвалась, шастающих здесь и опасливо смотрящих на нее перед тем, как поклониться. Понимание того, что они признают в ней госпожу не радует, скорее, наоборот, очень печалит. Потому что это – лишь подтверждение ее нового статуса здесь. Статуса живой заложницы.        Шаги Зелены легки и почти невесомы, не смотря на гнетущую тревогу, что терзает душу, она идет в гости к своему нежному мучителю никуда не торопясь. Несмотря на то, что близится полночь и нужно спешить, Зелена спокойно шагает по длинному узкому коридору, время от времени подмечая, что сегодня обстановка здесь куда более напряженная, чем обычно.        В углу комнаты, с которой открываются двери зала, стоит бледная женщина, зажав между пальцами сигарету и нервно кусает тонкие губы. Зелене не нужно спрашивать, кто это. Холодные голубые глаза, острые, словно лезвие кинжала скулы, сутулая фигура и надменный взгляд сразу выдают в незнакомке мать Круэллы. Бегло оценив ее, Зелена понимает причину боязни Де Виль – этой властности действительно можно бояться.        Повсюду горят, подрагивая, свечи, оставляя хрупкий свет на пыльных поверхностях мебели, по большей части, тяжелых, массивных стульев и кресел с толстыми ножками. Запах здесь тоже отнюдь не для носика нежной дамы предназначенный – пахнет забродившим вином и отвратно-сладкими духами. А еще – безнадежностью. Теперь Зелена точно знает, как она пахнет, хотя вряд ли в любом языке есть подходящие для описания слова.        Она подходит к двери, принимая поклон от какой-то робкой девчушки и машинально кивая ей в ответ. Довольная, та буквально упорхнула, напевая навязчивую песенку на латыни, от которой у кого-угодно заболит голова. Неприятная девочка, решила для себя Зелена, хотя вряд ли она ее раньше могла где-то видеть. Но с Херувимами здесь плохо, впрочем, как и со всем остальным, что хоть немного напоминало радость и хорошие эмоции или, тем более, чувства. Раздавшийся шепот, выползающий, кажется, из всех щелей, только усилил напряжение Зелены. Однако, тянуть больше было нельзя. Чем ближе она подходила к главному залу, тем сильнее слышались звуки оттуда. Зелена замерла, но вовсе не от пронизывающей ее сердце тревоги, нет. Меньше всего она ожидала слышать то, что услышала за дверьми – чарующую музыку, разливающуюся рекой, стройным хором звуков льющуюся повсюду. Не то, чтобы ведьма была меломаном, однако, она уже так устала от бесконечной боли и проблем, что это чудесное искусство заставило сердце трепетать и радоваться – пожалуй, впервые за долгие месяцы боли.        Дернув ручку на себя, она открывает дверь и… вздыхает в немом восторге и изумлении. Подскочивший к ней черный кот доверительно трется об ноги, урча пылесосом. Запустив пальцы в мягкую шерстку, Зелена ерошит ее, пока хитрый питомец довольно выгибается дугой.        В конферансье она с удивлением для себя обнаружила Питера Пена. Она мало что знала о нем, ей не довелось познакомиться с папочкой первого возлюбленного при жизни, однако, увидев, что он движется по направлению к ней, все еще робко стоящей у дверей и просто не знающей, смотреть ли ей на оркестр волшебных музыкантов, что творят чудо искусства, или на безумного вида художника, такого же рыжего, как она сама, словно солнце, что расписывает стены зала удивительными, чарующими рисунками, и луна на картинах которого сияет, как живая, Зелена разволновалась. Интуитивно сложив руки на груди, она уж было приготовилась защищаться, однако, как оказалось, напрасно: новый знакомец галантно склоняется к ней, целуя руку:        - Зелена, - прикосновение его губ к самому кончику ее пальцев невероятно холодны, - мы все рады приветствовать вас на нашем празднике. Желаете вина? Шампанского?        - Нет, - качает она головой, напряженно улыбаясь, - спасибо. Я ничего не хочу. Благодарю вас.        Трудно было бы представить себе более сюрреалистичную картину, чем коварная ведьма, разговаривающая с вечно молодым неисправимым злодеем, ставшем героем детских сказок, на балу у Дьявола. Однако, все было реальным и происходило в реальном времени. Дабы удостовериться, что это – не сон, Зелена даже ущипнула себя несколько раз за руку.        Здесь все было слишком прекрасно для Ада, единственным развлечением в котором считались попойки в кафе, где лихо заведовала Слепая ведьма. У Зелены даже возникло острое ощущение, будто все это – иллюзия, что, еще немного, и Преисподняя откроет для нее свое истинное ужасное и мерзкое лицо, затянутое красной дымкой. Но – нет. Здесь играл оркестр и она с удивлением обнаружила почти всех музыкантов, столь почитаемых в реальном мире. Дирижёром был Иоганн Штраус. А в человеке, расписывающем стены, она узнала Ван Гога. Что ж, пожалуй, единственным плюсом жизни в Нью-Йорке с Робином было то, что убогая квартирка находилась рядом с музеем художественных искусств и в паре шагов от музыкальной школы, так что, мисс Миллс преуспела в знании искусства обычных людей.        Здесь все было столь же праздно, как и на любых других балах, о которых она мечтала когда-то читала о них в книгах: гости, маскирующие свои неразрешимые проблемы фальшивой насквозь улыбкой, порхали туда-сюда в красивых платьях и дорогих костюмах, словно бабочки с яркими крыльями, время от времени кто-то перехватывал фрукты с фуршетных столиков, стоящих в углу, а вино и шампанское лились рекой. Чудесная, невероятная музыка, казалось, призвана была заставить гостей праздника забыть о том, что они – лишь жертвы, которым больше никогда не увидеть солнечного света, только мрак Преисподней.        Маска беззаботности и невыносимой легкости бытия, что была надета сегодня на каждом из присутствующих, на каждом миллиметре пола, на каждом сантиметре стены, в каждом блике роскошных ламп, без сомнения, почти приросла к лицам, изменив их до неузнаваемости. Зелена и сама подверглась этой легкости, слушая роскошную музыку гениального оркестра.        Резкий холод, что наполнил зал, мог принадлежать только одному человеку. Обернувшись в поисках его источника, Зелена обнаружила ледяную колдунью, с какой-то нездоровой радостью в глазах теребящую в руках грязный платок и превращающую ткань в миллиарды снежинок, самых разных, что тут же таяли от близкого огня. Зелена поежилась и с благодарностью бросив взгляд на ту, что протянула ей манто, обнаружила Мадлен.        - Королева – кротко сказала женщина, склоняя перед ней голову.        Зелена хочет возразить, сказать, что она здесь не королева, просто гостья, а по сути, заложница, но вовремя останавливает себя. Все здесь уверены в том, что она – женщина повелителя, так что толку их разубеждать. Вместо этого она дарит Мадлен благодарную улыбку, и, в который раз отметив ее слишком нездоровый даже как для обитательницы Ада, взгляд, с неприкрытой тревогой в голосе спрашивает:        - Вам нехорошо?        - Здесь моя дочь, - качает головой Мадлен, - и я очень боюсь, чтобы она никого не убила. Моя девочка, я так и не смогла защитить ее от Тьмы.        Как не старается Зелена отогнать от себя это чувство, но ревность вонзается острым уколом в сердце, очерняя ее. Она всегда хотела, чтобы на нее так же смотрела Кора, так же о ней заботилась, но – нет. Она была лишена этого счастья.        Мадлен отходит к двери совсем неслышно, словно тень. В опущенном взгляде этой женщины столько боли, что никто не способен стерпеть ее. Поспешно Зелена отводит взгляд, вновь разглядывая гостей, что теперь стройными рядами проходят мимо нее. Каждый, она замечает, ищет ее взгляда, ее приветствия, так, словно бы от этого зависело их жалкое существование.        Снова появившийся моментом Питер Пен щебечет на ухо:        - Не бойтесь одарить их своим вниманием, Ваше Величество, они ждут. У них давно не было доброй и молодой королевы.        Вздохнув, Зелена закрывает глаза. Сомнительное счастье – быть титулованной особой в мертвом царстве, рядом с его мрачным правителем. Она хотела бы увидеть весну и солнце, услышать пение птиц, а вместо этого слушает лишь звуки оркестра, пусть даже гениального и тихие всхлипывания страждущих, которые никакой музыкой не заглушить. Долгое время, почти всю свою жизнь Зелена считала, что может быть счастлива, только когда все остальные будут несчастны, но оказалось, ошиблась. Вид чужих страданий, даже если страдали враги, не приносит ей радости, скорее, наоборот – только боль. Много боли.        Чуть впереди она видит Круэллу. В иссиня-черном платье с манто из горностая на плечах, усыпанная дорогими бриллиантами, она проплывает мимо, небрежно кладя в красивый дерзкий рот виноградинку, покачивает бедрами, пьет шампанское так, будто то была кровь ее врагов – с нескрываемым наслаждением и триумфом. Едва они поравнялись, собачница одарила Зелену подчеркнуто вежливым поклоном и даже присела в элегантном книксене, уходя снова пригубила напиток из бокала.        То, что Круэлла явно оставила послание, Зелена понимает сразу, еще когда та приседала перед нею в поклоне. Маленькой ножкой она наступает на крошечную, свернутую в трубку, записку и, сделав вид, будто ей необходимо поправить туфлю, наклоняется, дабы прочитать брошенную к ее ногам записку.        Напряженный взгляд Де Виль с другого конца зала, что она чувствует, получает свободу едва только Зелена прочла его содержимое, магией превращая бумагу в пепел (пожалуй, единственный плюс Преисподней в том, что магия здесь работает совершенно противоположным образом, чем на земле). «За пять минут до рассвета я подойду к тебе. Будь готова, растворимся в толпе, я посажу тебя на лодку к Харону. Твоя дочь будет с ним».        Едва затаив в себе тяжелый вздох, Зелена дарит новые улыбки проходящим мимо нее гостям, каждый из которых буквально молит о самом крошечном знаке внимания и расцветает неподдельным счастьем, получая его. Они идут перед нею маршем, блестящие в своем великолепии, как будто живые, будто бы их души не поглотила Тьма и Смерть. В некоторых из них она с удивлением узнает живунов, других жителей Оз, и сжимается, понимая, что, наверное, они ее люто ненавидят.        Однако, ничего, кроме почтения и неизменной вежливости в их взглядах не замечает и вскоре позволяет себе расслабиться.        Кто-то, кому она машинально кивает в ответ в знак благодарности, протянул ей бокал со сладчайшим вином, такого же цвета, как и бальное платье. Откинув непослушную прядь с плеча, Зелена пригубила вино, с наслаждением отмечая прелестный вкус и насыщенный аромат и давая божественному напитку путешествовать по горлу, согреть все внутри.        Ингрид, все с тем же неизменным выражением надвигающегося безумия в глазах, создает горы мороженного, самого разнообразного, прямо на стоящих по углам столах, освещенных канделябрами, которое с удовольствием уплетает подошедшая гурьба детворы. Что-то пронзительное, присущее только матерям, просыпается в Зелене от осознания, что все эти дети умерли в младенчестве, либо попросту не родились. Страшное понятие «не судьба» здесь приобретает особо острое звучание.        Она все еще растерянно водит глазами по залу, обнаруживая множество знакомых лиц. Надо же – здесь так много писателей, деятелей искусства, которыми принято восхищаться, но, если талант от Бога, то что они делают в мрачном царстве Дьявола? Зря она думала, что адская обитель не способна ее удивить. Только сейчас Зелена заметила, что жители Сторибрука, почитаемые там как герои, тоже здесь в полном составе, и ее сестричка сидит рядом со Спасительницей с таким жалким видом, что у Зелены дрогнуло сердце. Нет, Королева храбрится, но в ее глазах нет былого величия, ее плечи сутулые, и выглядит она как самый несчастный человек в мире сейчас. Если бы Зелену спросили о том, как выглядит несчастье, она бы просто ткнула пальцем в младшую сестру, без каких-либо объяснений. Переведя взгляд на Эмму, она замечает не светлого Спасителя, на которого все герои так усердно молились, а человека, которого самого нужно спасать.        Вид сгрудившихся в комок Прекрасных добил ее. Только теперь она видит, что с остальным залом героев разделяет магическая перегородка из синего дыма. Гетто, откуда они, лишенные даже элементарной безопасности, даром что сидящие за столиком, где все так же, как и у других гостей здесь, не имеют права выйти. Это было последней каплей. В голове у ведьмы возникает мысль попросить Аида отпустить отсюда хотя бы Белоснежку, потому что она знает – жадный до власти, озлобленный появлением бесстрашных живых героев повелитель этого ужасного мира, ни за что не позволит выбраться никому из них. Наверняка его даже просьба пощадить такую же молодую мать, как она сама, раздразнит, но попробовать все же стоит. Не может ребенок быть жертвой жестоких игр взрослых, которые часто просто не думают о последствиях.       Отвлекясь, она на миг забыла о том, что гости все пребывают, шагая стройными рядами вдоль взвинченных лестниц зала. Женщины с развратно блестящими глазами, юные девушки с несчастным взглядом, лоснящиеся богатством мужчины, от которых разит деньгами и алкоголем, веселые щебетушки, прыгающие по крутым ступенькам, словно нимфы, легко и беззаботно. Обилие обнаженных тел, череда самых разных, то удивительно легких, то до одури тяжелых шагов – вот что такое мир Подземелья, куда ей довелось попасть. Подняв глаза к потолку, Зелена обнаруживает просачивающийся и сюда красный ультрамарин и пораженчески вздыхает: никуда от него не деться. О, как же он ей надоел, а ведь она здесь так мало! Не удивительно, что все здесь, не блиставшие здравым умом и рассудком при жизни, сошли с ума теперь, а прелестная мороженщица хохочет, словно Дьявол, раздавая детям свои сладости и безумно вращая глазами.        Зелена неспешно шествует по залу, ища Аида взглядом. Странно, бал уже начался, пьяные гости танцуют, обнявшись друг с другом, музыканты стараются пуще прежнего. В углу яростно и откровенно флиртует с кем-то Де Виль, отчаянная злодейка, не боящаяся гнева своего повелителя… хотя, у такой, как она повелителей точно быть не может. Зелена напрягает глаза, сквозь потоки дыма стараясь разглядеть спутника заклятой подруги (если Круэллу можно было так называть), и, с замиранием сердца, понимает, что это – Харон. Тот самый, о котором упоминала Де Виль в записке, чья миссия – помочь им с дочерью сбежать.        Словно бы невзначай, Зелена проходит рядом, делая вид, что ее интересуют бутерброды на дальнем столике и даже надкусывая один, с огурцом. Фуршет в Преисподней, могла ли она однажды подумать, что она переживет и это? Вряд ли.        Проходя лишь в нескольких шагах от Круэллы, Зелена замирает, чувствуя ее внимательный взгляд на себе. Обернувшись, читает в ее глазах нечто вроде обещания, насколько Де Виль вообще способна выражать подобные чувства. Тревога, терзающая ее, не покидает, наоборот, становится сильнее при виде этих холодных, испепеляющих, леденящих душу глаз, но, похоже, у нее нет другого выбора – только доверится коварной злодейке, возможно, куда более ужасной, чем она сама, если хочет спастись сама и спасти свою кроху.        Взаимовыгодное сотрудничество. Очень по-ведьмински.        Она ищет взглядом уголок, в котором, возможно, можно уединиться, понимая, что пронырливые глаза Пена следят за ней более чем пристально. Зелена усмехнулась: владыка ада приставил к ней смотрящего, пока сам все еще отсутствует. Она находит это даже забавным. В конце концов, она всегда мечтала, чтобы ее любили – и получила такую любовь, одержимую и больную. Надо радоваться. Ее полюбили, наконец, возможно, именно такой любви она и достойна.        В конце концов, уединившись на маленькой софе в самом дальнем углу зала, где дрожат свечи, Зелена получает возможность сполна рассмотреть здесь присутствующих. Она была сильнейшей ведьмой, видела многое и через многое прошла, однако же, никогда не видела сборища грешников, половина из которых, без лишних стеснений, были гениями. Великие всех времен и народов собрались здесь и, кажется, вполне счастливы. Простые люди так восхищаются гениями, не зная – они все продали душу Дьяволу. И искусство – тоже грязь.        В музыке мужчины, играющего сейчас на скрипке подле нее, в составе бесподобного оркестра, Зелена с удивлением узнает лучшее произведение Паганини. Неужто личный скрипач Дьявола решил поприветствовать ее здесь? Она учтиво отвечает кивком на его улыбку, закусывая губы. Закрывает глаза, уносясь куда-то далеко под чарующую музыку, что ласкает сердце сейчас. Прийти в себя ее заставляют лишь знакомые до боли шаги, эхом звенящие в ушах. Посмотрев вперед, она мгновенно поднялась со своего места, замерев около столика с напитками, подставляя руки под бледный свет свечей, чтобы прогнать внезапно охвативший ее холод.        Владыка Преисподней явился. Он шел в окружении слуг, которых Зелена раньше не видела здесь, и они несли в руках богатые гронки винограда, от вида которых у нее тот час же заурчало в желудке, хоть она вовсе не была голодна, и кубок, излучавший умопомрачительно-тонкий аромат вина, учуяв который Зелена облизала губы, хотя ее и не мучила жажда.        Аид шел не спеша, никуда не торопясь, спокойно размеренными шагами пересекая тронный зал. Казалось бы, он вырос из-под земли. На его величественном лице не дрогнул ни один мускул, губы были плотно сжаты в некоем подобии холодной улыбки, глаза одновременно видели все вокруг и не смотрели ни на кого конкретно. Поднявшийся было гул в зале, стихал с каждым его приближением. Она заметила тут же ринувшуюся ему навстречу Круэллу, приникшую губами к его запястью, но так и не склонившую голову, не поклонившуюся, как все вассалы. Она везде и всюду оставалась особенной, совершенно не такой, как все.        Слуги расступились, замерев в почтительном поклоне, вероятно, ожидая, что владыка дозволит им продолжить праздник. Однако, у Аида, очевидно, не было таких намерений, во всяком случае, пока. Подняв руку, он попросил тишины, хотя та и так была абсолютной. Голос его звучал столь же спокойно, как у довольного жизнью человека по утрам, когда его только начинают ласкать первые лучи солнца.        - Как вы знаете, дамы и господа, на сегодняшнем нашем празднике, присутствуют особенные гости. Если вдруг кто-то был лишен чести познакомиться с нашим бравым капитаном, у вас будет возможность сделать это сейчас.        Зелена по-настоящему осознала, что такое абсолютная покорность, только теперь. Аид щелкнул пальцами и двое здоровяг втянули избитого, абсолютно обессиленного Крюка в крови, в зал. Не нужно было обладать даром ясновидения, чтобы не понять, что единственный полукрик-полустон, переросший в плач, что прервал тишину и раскатился эхом по залу, принадлежит Спасительнице.        Не обращая ровно никакого внимания на этот душераздирающий вопль, от которого у любого бы дрогнуло сердце (впрочем, у Аида оно просто не могло так сделать в силу от него не зависящих причин), Аид подходит к своей жертве, уже сломанной, но еще храбрящейся, смотрящей ему в лицо заплывшими, окровавленными глазами (сразу видно, что капитану здесь пришлось очень не сладко), и, грубо схватив его за пазуху, приближает его к самому своему лицу. Его взгляд прикован к глазам его жертвы, а голос ледяной, что лишь усиливает разгоравшийся в зале страх. Впрочем, обращаясь конкретно к Джонсу и на самом деле ко всем сразу, а по сути – ни к кому, Аид говорит четко, громко и понятно. Чеканит каждое слово.        - Капитан не просто отказался сотрудничать со мной, тем самым не пожелав хоть немного облегчить свою жизнь, однако, посмел подумать, что здесь действуют те же законы, что и на земле, и его пощадят лишь за красиво подведенные глаза. Капитан – обычный человек, которому везло в жизни чуть больше остальных. От того он возомнил себя Богом.        Киллиан, которого Аид сильно встряхнул, издал какой-то утробный звук, воем зашлась и Эмма, отец которой поспешил закрыть ей рот, справедливо опасаясь еще худших последствий.        Дождавшись, пока шум снова утихнет, Аид продолжает:        - Капитан не понял, что в этом мире действуют только одни правила – мои. За это капитан будет наказан.        Вздрогнувшее было сердце Зелены упало куда-то вниз, ухнув, потому что Аид хладнокровно проткнул Джонса поданным тут же юрким слугою мечом и бравый пират с гулким стоном упал ему под ноги. Замертво.        Визг, поднявшийся с той самой части зала, где сидят уже и без того обезумевшие и сломленные герои, мало напоминает голос Эммы Свон. Скорее, крик человека, который окончательно погружается в пучину безумия.        Зелене бы сейчас оглянуться и посмотреть, как несчастная Спасительница бьется в конвульсиях, вереща и рыдая, будто смертельно раненный зверь, бесполезно пытаясь преодолеть магическое гетто, в которое их определил Аид, или взглянуть на Круэллу, которая тоже изменила своему хладнокровию, нервно дернув плечом и закрыв глаза. Но она не может.        Охватившее ее странное чувство восторга жалит все тело, достигает низа, взрывается в паху, заставляя почувствовать себя такой обессиленной, как после ночи колдовства над зельями. Она почти уже лишилась чувств, падая на пол, но сильные руки Аида подхватывают ее, крепче прижимая себе.        Подняв робкий взгляд, Зелена видит в его руках кубок, из которого тонкой змеей вьется манящий, будоражащий аромат молодого играющего вина. Прижав ее к себе крепче, так, что ей мгновенно передается жар в его паху, он подносит кубок к ее губам и повелительно провозглашает:        - Пей!        Его рука, застывшая на спине, как раз на том участке, что не закрыт тканью платья и зудящий жар в его паху, что она чувствует, прижатая к нему так непростительно близко, дурманящий аромат вина, делают свое дело – Зелена чувствует себя не просто больной, зараженной, но одержимой. Одержимой Дьяволом.        Робко взглянув на него, она касается холодного кубка губами, пьет предложенное угощение так жадно, будто бы измучилась от жажды, останавливается лишь когда кубок совсем пуст, а земля крутится перед глазами каруселью. На ее губах застыли сладкие капли, она пытается достать их языком, плохо понимая, что делает, как губы Аида мощно впиваются в ее губы, рот раздвигает ей рот и язык, проникнув в него, старается, кажется, достать до горла.        Она ест его рот с таким же рвением, чувствуя, как зудит изголодавшееся по мужчине тело, задыхаясь, рваными ранами целуя его, как в последний раз, крепче обняв за плечи так, будто весь ее мир зависит от него и тонет в нем, как в море.        Тонет.        Тонет.        Тонет.