Дочки-матери

       - Как ты могла?        Открывшаяся ногой дверь заставила Зелену выйти из оцепенения, перестать смотреть на чудесную девочку в розовом платьице, лет трех, что сидит на том месте, где еще несколько минут назад лежала, свернувшись калачиком, Келли.        Зелена смотрит на дверь, даже не сомневаясь, кто именно сейчас ворвется сюда, вскочив и приготовившись обороняться. Огненный шар красным пламенем полыхает в ладони, малышка Келли, враз повзрослевшая, изумленно смотрит на мать, позабыв об игрушках, и лепечет о чем-то своем.        - Как ты могла? - выросший точно из ниоткуда перед глазами Аид, хватает ее за плечи, одним щелчком пальцев потушив созданный ею огонь. - Какого черта? Тебе нужно было продержаться три дня, пока я не открою портал! Как ты могла дать это пойло своей дочери, Зелена?        Зелена напугана. Растеряна. Он никогда еще не орал на нее. Никогда она еще не видела его настолько вышедшим из себя. Ощущение, будто он ее сейчас раздавит, сожжет, испепелит взглядом, становится с каждой секундой только сильнее.        Ее губы дрожат, плечи тоже, и ее саму бьет лихорадка, но взгляд ее ясен и тверд:        - Келли начала стареть. Я была вынуждена. Круэлла сказала мне, что она увянет пока портал откроется. Что по-твоему я должна была делать?        Они молча смотрят друг на друга - она с мольбой, он - затравлено, с такой болью, что не заразиться ею просто невозможно. И вдруг резко, схватив ее за шею, притягивает к себе - так, что ей не убежать ни от его рук, ни от пронзительного взгляда, сгребая в охапку и больно, до хруста, сжимая в объятьях:        - Прости меня. Пожалуйста, прости меня! Черт, прости! Я... - и он выдыхает жарким всхлипом ей в ухо, - я просто не могу, Зелена.        Она смотрит на него. Пронзительный, болезненный взгляд смотрит прямо в сердце, он искусал губы в кровь, почти совсем не дышит, только как-то рвано вдыхает ее запах, и больно сжимает ее руку, ни на миг ее не выпуская.        Что ей делать? Зелена ласково проводит кончиками пальцев по его щеке, колючей, покрытой щетиной, отмечая, что выглядит он не как импозантный повелитель Тартара, а как несчастный, загнанный в угол, пойманный в силки, зверь. Она все трогает эту ершистую щетину, а затем - тянется губами к его губам, даря сладкий, полный нежности, поцелуй. Без страсти. Без намека. Просто спокойное прикосновение губ к губам.        Боль, которую он сейчас испытывает, так хорошо знакома ей. Горечь, что сейчас его мучает, так давно ею изучена, так давно в ней живет. Это боль покинутого, ненужного, всеми отвергнутого человека, которого всегда предпочитали другим. Который вынужден гнить заживо в месте, которое не он выбрал своим домом.        Это боль и горечь чужака в любой компании и в любой компании мученика.        Его боль принадлежит ей. Она слишком хорошо знакома, слишком тонко изучена. Она - ее. Почти что родная. Почти ставшая ни чем иным, как вторым я. Носить эту боль и горечь самому годами, а в его случае - веками, невозможно. Невыносимо.        Боль хочет, чтобы ее чувствовали.        Она требует, чтобы ее разделили.        Зелена только на мгновение отрывается от его ершистой щеки - чтобы поцеловать дочку, которая играет куклой так, будто вокруг нее ничего не происходит.        Непривычно видеть Келли такой - рыжей, с длинными курчавыми волосами, с круглым личиком, покрытым веснушками, и смешно задранным кверху носиком. В ней, оказывается, ничего нет от отца, от бабушки, от тетки. Она - маленькая копия Зелены. Только ее дочь. Во всяком случае - внешне.        Зелена присаживается на самый край кровати, ласково запуская пальцы в ее волосы и целуя крошечный висок.        - Детка, давай-ка ложиться спать, ладно?        - А ты расскажешь мне сказку? - с воодушевлением спрашивает Келли, готовясь залезть в кровать.        Зелена вздрагивает. Непривычно видеть еще пару назад грудничка в пеленках такой взрослой. Непривычно понимать, что она разговаривает, слышать ее голос. А привыкать придется. Маленький конвертик, что она еще час назад носила на руках, остался в прошлом. Ему на смену пришла бойкая кнопка с огненно-рыжими волосами. Как и все дети в проклятом магическом мире, Келли повзрослела слишком быстро, внезапно и в один миг. Под влиянием почти трагических обстоятельств.        Каждый ребенок, рожденный в Сторибруке, - пленник.        Аид выходит, оставив их наедине. Зелена проводит рукой по кроватке, где под одеялом уже крутится ее солнечная малышка. И, грустно улыбаясь, чувствуя скорую разлуку, рассказывает ей поистине волшебную историю о далеких странах, бесстрашных путешественниках и отважных моряках. А затем - о девочке, танцевавшей на сельских ярмарках, и больше всего мечтавшей однажды стать птицей. О девчушке, которая искала маму в холодном лесу, но когда нашла - стала самой счастливой на свете.        Все эти сказки - такая ложь. Зелена больше не верит в сказки. Но Келли - не должна разувериться.        - Малыш, скоро ты увидишь папу, - улыбаясь, Зелена продолжает гладить доченьку по головке, - вам нужно будет отправиться отсюда в одно место вместе. А я потом к вам присоединюсь.        - Папу? - девочка смотрит на нее огромными глазами-пуговками, изумленно следя за ее ласковым взглядом. - А он красивый?        Этот простодушный тон, подкрепленный изумленными глазками, смешит Зелену.        Красивый ли Робин Гуд? Пожалуй, впервые за столько времени Зелена об этом задумалась. Она бы не назвала его красивым. Слишком простоковатый, как для нее. Слишком дикий. Деревенский. Напоминает крестьянина, которых было полно в Озе - молодого и грубого. Прущего, как танк, с огромным напором. И в то же время - рохлю.        Но, без сомнения, в нем было свое очарование. В широкой спине и покатых плечах Зелена узнавала работягу, взгляд его был пронзительным и ярким, глаза иногда будто бы смотрели в душу. У него был теплый голос. Он многое умел, что доказал не раз, когда они жили вместе (все домашние хлопоты с легкостью перенес на своих плечах, заботился о ней и своем сыне), он был покладистым, спокойным и рядом с ним любая женщина, не преследующая целей мести сестре, могла бы чувствовать себя королевой.        В конце концов, Зелена находит приемлемый ответ:        - Твой папа очень хороший, котенок мой.        - А ты скоро придешь к нам?        - Да, детка, - смахнув вновь выступившую на щеках слезу, обещает Зелена, - скоро.        Поцеловав ее в лобик, она дожидается пока в мгновение ока повзрослевшая дочурка уснет, свернувшись калачиком и, погладив крошечные пальчики, выходит, закрывая дверь ключом.        Пару гулких шагов по паркету - и она уже в его покоях.        Аид, конечно, вовсе не возлежит голый на ложе, и кровать все еще застелена. Он держит в руках книгу, хотя растерянный взгляд говорит, что он ее не читает, а рядом стоит полупустая бутылка вина. Похоже, пил, прежде чем влететь с криками в их с доченькой комнату.        Зелена молча забирается на постель. Убирает книгу. Отставляет на пол бутылку с вином. Придвигается ближе к нему, остро ощущая его терпкий аромат. Долго-долго, не мигая, смотрит на него, пока он наблюдает за ней. Осторожно гладит щеку краешками пальцев. Подползая к щеке, тянется и целует ее -неспешно, легонько касаясь кожи, слегка потёршись о щетину. Берет его ладонь в свою и, задевая пуговицы, ведет по груди, вниз к животу, жмурясь от удовольствия.        А потом вновь смотрит на него, ожидая малейшего знака, единственного намека на то, что в этот раз он не испугается, не оттолкнет ее, не отвергнет, не убежит. Она ждет его решения.        Аид смотрит на нее, не мигая. Он изумлен. Он растерян. Подавлен. Пристыжен. Восхищен и возбужден. Он в полном восторге от происходящего и в то же время - борется сам с собой, чтобы не кинуться на нее, не задушить в объятьях, не перекрыть кислород поцелуями.        Небесно-лазурный взгляд спрашивает, могут ли они остановиться?        Ее глаза отвечают: нет. Поздно. Слишком поздно.        И все происходит как-то само собой, в одно мгновение. Он сгребает ее в охапку, бросая на постель, и, упав сверху, дав ей лишь малое пространство, чтобы дышать, припадает губами к уху, к лицу, к губам, к шее - жадно целует куда-попало, всюду с одинаковой нежностью и страстью, дыша, как загнанный в капкан зверь, шумно и страстно.        Его ладонь отправляется в путешествие по ее телу, лаская каждый изгиб, каждую родинку, ничего не минуя, мнет ставшие торчком вмиг соски под одеждой, гладит напряженную спину, выгнувшуюся дугой, трогает призывно разведенные бедра и жаркое межножье, куда впорхнула рука.        Без особых церемоний (хоть, в общем-то, они не нужны), снимает уже влажные трусики, ныряя головой под платье. Язык опытного любовника тут же находит заветное местечко, принимаясь его ласкать - втягивать в себя, легонько покусывая, чем заставляет Зелену повизгивать от удовольствия, дразнить с только ему одному присущей дерзостью, пока женщина на постели иступленно кусает губы, терзать, не унимаясь, почти не делая послаблений и перерывов, успокоившись только тогда, когда сладкая влага достигает его рта и, может быть, горла, судя по тому, как судорожно он глотает.        Посадив ее одним рывком к себе на колени, Аид срывает с нее платье, пока она расправляется с рубашкой и, расстегнув брюки, ныряет головой меж его ног. О, теперь ее очередь посасывать, покусывать, тянуть и слушать, как он сопит и стонет. И пусть никогда она не была мастерицей, пусть была неопытной, но уж теперь-то она точно постарается на славу.        И получается. Аид дышит шумно, прижимая ее голову ладонью, направляет, ведет, указывает. Запах его пота сводит с ума, подстегивает ее действовать, быть все более активной, наглой, напористой, руки в это время играют в завитках волос на пружинистом животе.        Он так близок к финалу, не нужно много опыта, чтобы не понять этого. Несколько секунд назад сосредоточенное сопение все больше перерастает в судорожные, почти спазматические всхлипы, подстегивая Зелену буквально атаковать языком и, когда она впивается зубами в мягкую плоть в паху (не сильно, но ощутимо), он взрывается, едва успевая слегка отодвинуть ее голову.        Нет, так не пойдет. Разгоряченная, да что там - раскаленная от долгого желания и не менее долгой возможности его утолить Зелена, издает какой-то утробный звук, призванный уведомить его о том, что это далеко не конец и она вовсе не собирается останавливаться.        И только она проводит языком по удивительно нежной коже, собираясь продолжать второй раунд этого великолепного развлечения, как он одним рывком поднимает ее на руки, насаживая на себя и буквально вонзая ее в себя.        Зелена только и успела что разом выдохнуть весь накопившийся воздух из груди, прежде чем получить очередной толчок внутри, разливший жаркое тепло внутри.        Теперь уж его партия. Он ведет. Он командует. Он сам знает, как играть на ее теле, будто на скрипке, а ее удел - лишь позволять глотать воздух, когда он перестает жадно и исступленно целовать ее и повизгивать от наслаждения, когда он проникает в нее рывками - всегда хоть ненамного, но глубже.        Вскоре их тела настолько слиты в единое целое, что образуют какой-то туго сплетенный комок, не иначе. Он вонзается в нее, будто норовит проткнуть, на самом же деле даря им обоим сонм восторженных звуков и удовольствие, что разливается у нее внутри горячей волной, от которой она царапает его кожу, вонзившись в нее ногтями.        Зелена обнаруживает себя склоненной на его плечо, пока он чистит ее от следов только что закончившейся страсти.        - Ты все равно не можешь забеременеть здесь. Но, думаю, тебе так спокойнее будет.        Она садится на постели, но лишь на минуту - чтобы иметь возможность гладить его рельефную грудь, все еще хранящую в себе нестройное дыхание, и уложить его на подушки, обнимая пружинистый живот, покрытый золотистыми густыми волосами в которые она тут же окунает пальцы.       - Не делай так больше, ладно? Я хочу, чтобы ты был во мне. Во всех смыслах.        - Как пожелаешь. - спокойно говорит он, закрывая глаза и замерев рукою на ее бедре.        Ведьма почти не дышит, замирая. Гладит пальцами его живот, проводит рукой по талии. Повернув к себе его голову, аккуратно целует в висок, затем в глаза, щеки. На несколько секунд замирает губами на губах. И шепчет сладко в самое ухо:        - Я помогу тебе, слышишь? Я вытащу тебя отсюда. Тебе больше не нужно будет страдать. Эта эпоха закончилась, Аид. Верь мне.        Он кивает, но в затравленном, болезненном взгляде, который так отчаянно прячет, Зелена читает неверие.        Он не верит не ей, не в нее или в них вместе.        Он не верит в себя.