За минуту до...

Чарит неторопливо ехала по хорошо утоптанной дороге, которая постепенно углублялась в кустарник и хилый молодняк, со временем сменившийся худосочными деревья — лес не лес, скорее роща. Со времени поспешного расставания с Реехом — на язык просилось слово «бегство», но оно как-то плохо сказывалось на остатках самолюбия — прошло уже больше двух недель. Проехав полтора дня по пахотным полям да бездорожью, Чарит оказалась на какой-то едва заметной тропке, которая со временем вывела на хорошую ровную дорогу, явно подразумевающую обжитые места. По ней она ехала и сейчас. Правда, те самые обжитые места как-то не спешили появляться, разве что мелькали иногда поодаль хуторки в пять-семь домов. Впрочем, поздняя весна, тем более в землях Восточного Нарала, позволяла ночевать с комфортом и на открытом воздухе. Чарит бы и вовсе с удовольствием воздержалась от контактов с людьми, если бы не продовольствие, норовившее вот-вот закончиться. Собаки вели себя спокойно, то убегая далеко вперед, то возвращаясь к идущей шагом Безымянной, чтобы через какое-то мгновение снова исчезнуть в высокой траве. Чарит такой темп передвижения вполне устраивал: спешить все равно было некуда, а Реех наверняка давно потерял ее след, если вообще пытался найти. Объяснить, что заставило ее нестись сломя голову прочь от вполне симпатичного и приятного в общении мужчины, Чарит затруднилась бы даже самой себе. Псы? Не только. Инстинкт? Возможно. Было в нем что-то… неправильное. Тревожащее. Хотя определить, что именно или в чем же выражалась эта неправильность, она так и не смогла. Постепенно дорога стала уже, притворяясь почти лесной тропинкой — повозка бы проехала по ней с большим трудом, — и принялась петлять между стволами деревьев, как пьяная. Густые кроны сплелись в плотный полог, и внизу царили сумерки. Лишь изредка на лицо Чарит падал солнечный свет, когда нестройные шеренги деревьев по сторонам сменялись полянами, заросшими высокой травой. Лучи клонившегося к закату светила мягко ласкали кожу, но ощутимо били в глаза, вынуждая жмуриться после густого сумрака рощи. Лесок поредел так же быстро, как и начался. Дорога стала каменистой и пошла под уклон. Лита замедлила бег и теперь обгоняла хозяйку разве что на пару ярдов. Ард вообще больше не отлучался и неторопливо бежал рядом, почти вплотную к боку давно уже привыкшей к такому соседству Безымянной. Чарит так и не поняла, видимы ли псы для других животных, но ощущаемы они были точно. Что позволяло без опасений останавливаться на ночевку хоть посреди охотничьих угодий волков-людоедов. Не то чтобы животные их боялись, но близкого контакта избегали. После очередного резкого поворота деревья полностью сменились зарослями какого-то цветущего кустарника. Чуть дальше как на ладони виднелась долина, с двух сторон окруженная лесом, а с третьей — довольно мрачной горной грядой. Чарит остановилась, как и собаки, беспокойно водящие носами и с легким шуршанием переступающие мягкими лапами по мелким камням. Эта долина вызвала двоякое чувство. Словно она смотрела на сорванный, но еще живой ядовитый цветок, даривший своему убийце радость наслаждения последними минутами жизни. Обеих жизней. В чаше долины располагалась довольно большая деревня, дворы в которой складывались в причудливо изломанную спираль, порезанную на сектора узкими проулками. На отшибе, ближе к горам, Чарит увидела храм. Судя по белым стенам — посвященный Исфис Белоглазой, богине судьбы. На спуске к деревне ее догнали двое немолодых мужчин на таких же явно немолодых лошадях. Больше всего нежданные попутчики были похожи на бывших наемников, подрабатывающих охраной некрупных торговых поездов, курсирующих меж близлежащими поселениями. Поравнявшись с ней, мужчины смело завели беседу. Притороченный к седлу сверток явными очертаниями музыкального инструмента выдавал в ней менестреля, а бродячие певцы, как известно, никогда не отказывались поболтать, собирая таким образом новости, за которые порой платили больше, чем за песни. Чарит не возражала против попутчиков, да и псы на них никак не реагировали. Однако на все попытки ее разговорить отвечала односложно — стоящих новостей просто не было. Не считать же таковыми игрушечный переворот в далеком островном Галасте, до которого здешнему люду и дела нет, если о нем тут вообще кто-то слышал. Можно было поохать, как всегда, о нарастании общего напряжения в обитаемом мире, о вспыхивающих то тут, то там междоусобицах, об эпидемиях неизвестных болезней, неотвратимо выкашивающих целые города за несколько недель, а потом заканчивающихся так же внезапно, как и начались. Можно было на худой конец посетовать на рост цен, разгул банд и глупость правителей — такие разговоры тоже пользовались спросом всегда и везде. Ну и, конечно же, никто не мешал рассказать пару страшилок о нечисти всех сортов и видов, которая — опять-таки вне зависимости от места и времени — обязательно признавалась особо обнаглевшей именно в последние год-два-три, что, без сомнения, предвещало крупные потрясения и перемены к худшему. Можно было. Но желание впустую сотрясать воздух отсутствовало. Наконец мужчины оставили старания и завели беседу между собой. Чарит не особо прислушивалась, но когда один из них сделал вполне определенный жест, рисуя в воздухе пятиконечную звезду, Ард и Лита, до того мирно бежавшие рядом, недовольно заворчали. — Освящает. Знак богов, — со знанием дела пояснил тот, что ехал ближе, худощавый, повыше ростом и вроде бы чуть постарше. Чарит криво улыбнулась на то, какой же тупицей, не знающей элементарного, ее посчитали, и все же прислушалась к разговору. Хоть какое-то развлечение по пути к вызывающей смутное беспокойство деревне. Второй мужчина, пониже, коренастый, с явно обозначившимся пивным животом, насмешливо хмыкнул на объяснения своего спутника. — А местный жрец, служитель Исфис, не зря опасается-то, — добавил первый, — тут еще со времен наших дедов было неспокойно, — запнувшись, он боязливо огляделся и перешел на шепот: — Старый жрец этих еретиков изничтожил много лет назад. Но как помер, так они и вернулись. Ночью самое для них время. Зря наш жрец это делает, беду накликает. Зря ищет их. Пусть бы себе молились. Главное — нас бы не трогали. Древние боги — опасны. Еще дед мой сказывал, а ему — его. После его слов некоторое время ехали молча. — Сильный у них жрец выискался, — внезапно снова заговорил худой, «сведущий» в новостях, — и пришел откуда — непонятно. Яргово отродье Элхаши! Слухи ходят о нем в деревне разные. Говорят, знает старые молитвы. На которые боги не могут не откликнуться, такая там сила. — Он сплюнул и, спохватившись, спросил: — А если мертвяк или еще что похуже подымется? Мы вот с Улем ездили в Орет, в тамошний храм Арда за подмогой, да только исчез их жрец, уж седмицу как. Просто был — а наутро нету. Зря ты сюда приехала, госпожа менестрель, ох зря… — добавил совсем тихо. — Ты к храму беги сразу. На освященную землю им ходу нет. — О Исфис! — воскликнул коренастый, поименованный Улем. — Совсем ты страху нагнал, Хурт. Да пусть мертвяки лучше встают! Элхаши и освященная земля нипочем. Найти надо и сжечь отребье, а не подштанники каждое утро застирывать! Псы, будто разыгравшись внезапно, скакали у ног Чарит, забегая поочередно вперед, припадая к сухой, каменистой земле и глядя на хозяйку с азартным нетерпением. Словно звали: «Ну что же ты? Поторопись. Быстрее! Еще! Нам туда!» Ее саму разговор привел в состояние какого-то беспокойства и одновременно предвкушения, хотя она и не могла понять, что ее так взволновало. Суеверие этих людей? Их страх перед древней богиней смерти? Или страх перед знающим старые молитвы жрецом? Неугомонный «знаток» еще что-то говорил, наверняка описывая во всех красках мрачные знамения и необъяснимые происшествия, но до Чарит его слова доносились словно сквозь войлок: она прислушивалась к легкой дрожи внутри, такой, как если бы кто-то тронул струну и эта едва заметная вибрация передалась корпусу кайфы и все никак не хотела затухать. Когда в речах Хурта время от времени мелькало упоминание о древней богине, дрожь усиливалась — казалось, что с каждым звуком этого имени, шипевшего на губах и в ушах, как рассерженная змея, невидимая струна внутри натягивается все сильнее. Еще мгновение — и лопнет, ударив по неосторожным пальцам. Но разговор между попутчиками вскоре перешел на какие-то обыденные темы, и обрыв так и не случился. Волнение улеглось, дрожь сошла на нет. Даже собаки присмирели и устало тащились рядом, не пытаясь больше никуда звать. Да и пытались ли до этого или просто сбрасывали лишнюю энергию, а остальное Чарит додумала сама? До деревни дошли в густых сумерках. Обычно в таких селениях с наступлением темноты жизнь замирала, но сейчас по главной — и единственной — широкой улице, прорезающей деревню насквозь, от ворот до храма, бродили мужчины с факелами, а возле дворов то тут, то там собирались группками женщины, что-то активно обсуждая. Только детей видно не было. Царило нервное оживление, которое поневоле захватило и новоприбывших. Лита и Ард не отходили от Чарит, глухо порыкивая на взбудораженных людей. Ее попутчики направились к большой группе селян, стоящих у дверей бревенчатого сарая, и Чарит замедлила шаги. Узнать, что превратило деревню в подобие разворошенного улея, было не только интересно, но и важно. Не подходя слишком близко, краем уха она выхватила, что жрец Исфис и его паства, не став дожидаться подмоги из Орета, намедни все-таки нашли и сожгли хижину в предгорье. Ту, где устраивали жертвоприношения Элхаши. И что в кострище у каменного алтаря были найдены не только кости животных. Человеческие там были тоже, и немало. С подачи служителя справедливой Исфис, решено было казнить отступников на рассвете. Еще добрую треть ночи Чарит ворочалась в постели. «Струна» внутри дрожала и звенела, едва слышно, но до странного знакомо. Казалось, еще чуть-чуть — и удастся расслышать мелодию. И вспомнить ее. Вокруг темнота. Давящая. Удушающая. Воздуха почти нет — каждый вдох дается с трудом, словно вдыхаешь что-то густое. В горле першит. Она пытается пошевелиться и кричит от невыносимой боли: ощущение такое, будто во всем теле не осталось ни одной целой кости. Замерев и часто дыша через рот, ждет, пока боль утихнет и превратится в тупое нытье, разъедающее мозг. Спину холодят твердые камни, колющие острыми выступами. Стиснув зубы, она вытягивает правую руку и ощупывает темноту, натыкаясь на все те же камни. Ноги придавлены чем-то, и пошевелить ими невозможно. Наплевав на боль, тянется уже двумя руками и ищет, ищет хоть что-то, кроме камней, хоть что-то, похожее на просвет… И снова кричит — уже от понимания безвыходности: она замурована в каменном склепе. Время тянется невыносимо медленно. Ни единый луч света не пробивается в ее могилу, и понять, сколько же его на самом деле прошло, не получается. Минуты сливаются в часы. Или дни. Или года. Боль уходит на второй план, когда приходит жажда, растягивая время в бесконечность. Она то воет от невыносимой муки, то скулит от безнадежности. Каждый раз, проваливаясь в мутный водоворот полусна-полуяви, она отчаянно жаждет, чтобы это было окончательно. И каждый раз, выныривая обратно, плачет от ужаса, понимая, что это был еще не конец. В какой-то момент путающееся сознание, словно издеваясь, начинает подбрасывать яркие картинки чудесного спасения: уже чувствуя на лице дуновение свежего ветерка и ласково согревающие солнечные лучи, она внезапно возвращается в свой холодный каменный мешок. И так раз за разом. Сколько это продолжается? Времени нет. Может, проходит день, может — вечность. Может, там, за пределами этой тесной тюрьмы и нет ничего? Может, это и есть весь мир? Да и что такое «мир»? И кто она в нем? Кто она вообще?.. Очередное забытье приходит без видений. Оно пустое, стылое… мертвое. Исчезает давящая тяжесть на ногах, жажда, голод и боль. Ей кажется, что она падает в эту обжигающе холодную пустоту. Или парит?.. Приходит в себя она все там же: вокруг темнота и холодные булыжники. И за привычным уже разочарованием не сразу понимает, что боль исчезла. Совсем. Тело послушное и гибкое, и жажда ощущается лишь как досадная помеха где-то на грани восприятия. Вот только это не меняет ничего в том, что из каменного плена ей не вырваться. По щекам текут бессильные слезы. Во рту — кислый привкус мешается с горечью. Незнакомое прежде ощущение кажется почему-то похожим на вкус ржавого железа. Жгучее отчаяние затапливает неудержимым потоком, скручивается тугой спиралью, выворачивая по пути все внутренности. Ей кажется, что ее сейчас просто вывернет наизнанку. Это требует выхода. Она зажмуривается и кричит, кричит до сорванных связок от невыносимой, разрывающей необходимости выпустить, выплеснуть нечто, распирающее изнутри. Ее открытый рот засыпает песком и мелкой каменной крошкой. Окружавшие ее камни внезапно превращаются в пыль, сквозь которую она пытается ползти, дрожа от животного ужаса. Кажется, что сил не хватит. Кажется, что воздух в легких закончится раньше. Однако ни то, ни другое почему-то не спешит подходить к концу. Когда лицо внезапно обдувает порывом холодного ветра — это кажется всего лишь очередным мороком, иллюзией, созданной отчаявшимся сознанием. Но она все равно судорожно глотает свежий, невероятно сладкий воздух, откашливается, сплевывая скрипящий на зубах песок — и глотает снова, жадно, до головокружения, пытаясь успеть насытиться, пока не пришло время снова очнуться. Что-то горячее, влажное и шершавое проходит по лицу, убирая налипшую пыль и оставляя взамен быстро остывающую на морозном ветру… слюну? Она отшатывается и распахивает глаза, смаргивая вместе со слезами вездесущий песок и пытаясь рассмотреть расплывающуюся фигуру перед собой. То, что поначалу кажется похожим на силуэт невысокого человека, прорисовывается в большую, огромную просто собаку. Серый пес, с лохматой, словно свалявшейся шерстью, мощными передними лапами и массивной мордой, сидит прямо перед ней, вывалив из черногубой пасти исходящий паром язык, и внимательно смотрит ярко-красными, будто горящими глазами. Чуть поодаль, с любопытством склонив голову набок, стоит второе чудовище, такое же, разве что чуть мельче. Дышать все еще тяжело: нос забит пылью. Реагируя на смачный чих, оба зверя настороженно поднимают уши. Первый еще и пасть захлопывает от неожиданности. Она пытается отползти, утопая пальцами в сыпучем песке с впивающимися в кожу кусками щебня, но первое страшилище поднимается, делает шаг вперед, открывая пасть, и… Проснулась Чарит с ощущением, что ее кожу смазали чем-то густым и стягивающим. А в нос засунули полпуда муки, не меньше. Раздраженно откинув пыльное ветхое одеяло, выданное приютившей ее на ночь старушкой, она ожесточенно потерла лицо, пытаясь убрать с него липкую гадость. Совсем рядом горели двумя угольками красные глаза. Лита заворчала и спрыгнула с кровати на пол, удивительно бесшумно для такого крупного зверя. В темной комнате невозможно было разглядеть хотя бы очертания корпуса пса, однако Чарит точно знала, что это не Ард. Как и знала, что собака разбудила ее нарочно, обеспокоенная кошмаром хозяйки. Хотела бы она так же уверенно знать, откуда ей все это известно… Утром небо заволокло густыми черными тучами, поднялся сильный порывистый ветер. Хозяйка дома причитала о том, что это, дескать, Элхаши готовится освободить своего жреца, и разжигала по всему дому благовония. Чарит, почувствовав неприятный аромат, вползший в ее комнату, нахмурилась. Ард заскреб лапами по двери и рычал не переставая. Лита сновала у ее ног и заглядывала в лицо своими красными глазами. Беспокойство охватило собак, передавшись и ей; вкус ржавчины во рту стал в разы сильнее. Как и воздух, сгустившийся вокруг нее, пахнущий медным ароматом крови. Утро вообще было неприятным: остаток ночи Чарит проворочалась без сна, как и всегда после одного из своих кошмаров, уснув уже перед самым рассветом. Как итог: ни отдыха, ни настроения. Толку из ее попыток вспомнить подробно начало кошмара не было. Как и… сколько уже раз до этого? Почти сто шестьдесят лет прошло с тех пор, как она, беспамятная, безымянная, растерянная и слабая, как только что народившийся щенок, выбралась из каменной могилы. И сон этот снился ей с завидным постоянством. В нем она знала, кем была. Вначале. И вот это вот самое начало ускользало прочь из памяти, стоило только проснуться. Оставляя после себя лишь вкус ржавого железа во рту. И упрямое намерение вспомнить. Не сегодня — значит, в следующий раз. Или через раз. Когда-нибудь да получится. Чарит раздраженно фыркнула и тут же попыталась напялить на лицо гримасу подружелюбнее: зачем огорчать не ей предназначенной злостью приютившую ее на ночь крестьянку? Пожилая женщина, пользуясь случаем, который привел к ней неосведомленную о жизни деревни слушательницу, рассказывала о жреце по имени Нош, служителе проклятой богини. При этом она поминутно разрисовывала воздух звездами, что безмерно раздражало Чарит. А судя по рычанию и злобным взглядам из-под стола — то и псов тоже. — Этот безумец, — дрожащим голосом говорила хозяйка дома, — совершенно не боялся. Поговаривают, даже когда наш жрец вытащил из кострища с десяток человеческих черепов, тот продолжал молиться своей богине. А ведь сколько раз я его встречала на рынке! Человеком казался. Приветливый, улыбчивый, всегда поможет корзину тяжелую до двора донести. И кто бы мог подумать, что таков он на самом деле. Правильно решил наш Сарив, на костер безбожника! Чарит молча кивнула, давая понять, что благодарна за еду и ночлег, и поднялась из-за стола, положив на чистую деревянную столешницу несколько медных монет и серебряную сверху — за провизию. Хозяйка, видимо, желавшая еще поговорить, недовольно зыркнула на гостью, но промолчала и тоже встала с покрытой серым покрывалом лавки. На казнь Чарит идти не собиралась. Все, чего она хотела, — как можно скорее покинуть странную долину, душившую каким-то непонятным тревожным напряжением, разлитым в воздухе. Решив, что впредь нужно больше доверять своему чутью, она вышла на улицу с твердым намерением не смотреть в сторону импровизированного лобного места, возле которого как раз и стоял дом, послуживший ей пристанищем. Еще ранним утром на просторной центральной площади соорудили помост с болтающимися на ветру веревками. Погода не располагала к казни через сожжение, но высокий худосочный жрец — видимо, упомянутый недавно Сарив, — нелепо размахивая руками, все еще взывал к Исфис, моля о безветрии. Выводя Безымянную со двора, Чарит старательно отводила глаза, успев, однако, поймать неприязненный, подозрительный взгляд тощего старца в застиранном, когда-то белом балахоне. Ард и Лита синхронно оскалились на слишком любопытного человечка. Кайфа за плечами, впрочем, оберегла от расспросов. Завывания четырех еретиков, каждый из которых считал своим долгом выкрикнуть хотя бы одну угрозу о неминуемом возмездии, заставили ее остановиться, так и не свернув к воротам. Чарит застыла на мгновение, перед глазами ярко вспыхнуло кровавое месиво образов. Бросив взгляд на яростно рычащих псов, она пошла обратно, ведя в поводу Безымянную, взиравшую на окружающую суматоху с безразличием эльфийского мунка*. — Шевелитесь! Чего возитесь?! — визгливо кричал жрец, обеими руками придерживая свою серовато-белую хламиду, которую озверевший ветер то и дело норовил сорвать и унести прочь. — На помост их! Весь вид этого высохшего человечка вызывал неприязнь и безотчетную тревогу, и в подернутые пеленой безумия светло-зеленые глаза никто старался не смотреть. Подстегнутые криком селяне засуетились еще больше, толкая в спины троих мужчин в черных плащах и одного — в кроваво-красном. Чарит остановилась позади галдящей толпы. Созерцание мучений еретиков на костре или виселице было не столько обязанностью, сколько личным желанием каждого, вызванным любопытством и — даже — стремлением поразвлечься. Люди выкрикивали проклятия приговоренным и возносили хвалу Исфис и всей божественной пятерке за помощь в поимке. Чарит поморщилась от переизбытка засахаренных восхвалений и благодарностей богине судьбы. Она прекрасно знала, что люди способны с тем же жаром поносить ту же самую богиню за собственные несчастья, забывая, что в ведении Исфис находится не только судьба, но и справедливость. Троих осужденных повесили под громкие крики толпы, с жадностью глазевшей на последний танец, который отплясывали тела на веревках, заходясь в судорожных корчах. Затихнув, они уныло раскачивались под порывами ветра, привлекая к себе взгляды разве что детей, еще не способных постичь сущность прекращения жизни. Грязно-серый Сарив вышагивал у помоста, и его длинный посох то и дело тыкался в живот бедолаги Ноша, оставленного напоследок, «дабы его нечестивая душа удостоверилась в неотвратимости возмездия за совершенные злодеяния и устрашилась». Невысокий, кругленький Нош выглядел достаточно «устрашившимся», но готовым все равно стоять до последнего. Он отчаянно пытался не показать своего страха: высоко держал голову, то и дело судорожно сглатывая, и смотрел куда-то поверх толпы безразличным взглядом. Ну, это ему так казалось. На деле же, только слепой не заметил бы его мелко дрожащих губ и какой-то детской обиды в забавных круглых глазах. И это великий жрец кровавой Элхаши? Чарит с сомнением дернула уголком рта. Впрочем, ее это все равно не касалось. — Мы призваны пронести веру в божественную пятерку и нашу покровительницу, всевидящую Исфис, через все невзгоды и преграды! — вещал тем временем Сарив. — Призываю вас, паства моя, глядите в оба! Приспешники древних демонов не дремлют. Они ходят между нами в обличье… — жрец оглядел передние ряды сумасшедшими глазами и ткнул набалдашником посоха в миловидную молодую женщину, — вот даже в таком обличье. Толпа послушно образовала полукруг вокруг женщины. Однако по задним рядам прокатился шепоток, что жрец малость уже свихнулся на почве подозрительности и стал что охотничья ищейка пастуха Тильда. Между тем обреченный на смерть Нош сцепил небрежно связанные руки в замок, чтобы не так дрожали, и начал молиться в полный голос, совершенно не обращая внимания на жаждущих его смерти людей. — Да пусть он замолчит! Отрежьте же ему язык! — раздался из толпы истеричный женский голос. Чарит чувствовала огромное желание присоединиться к этому требованию: каждое слово, срывавшееся с губ Ноша, отдавалось, казалось, в самых ее костях и сверлило череп, пробираясь прямо в мозг. Псы вытянулись двумя стрелами, направленными точно в сторону помоста, которого за толпой видеть не могли, и жадно втягивали сгустившийся воздух. Бока их тяжело вздымались и опадали, словно и вправду качали внутрь нечто вязкое, более чем осязаемое. Нош вдруг громко закричал, запрокинув голову: — Элхаши! — слабый тенор его внезапно гулко зазвенел, обретая неожиданную мощь, разошелся над площадью, заглушая ропот толпы. Вороны, облепившие ближайшие к площади деревья в ожидании поживы, взмыли в воздух и молча унеслись прочь. Чарит с трудом втянула сквозь сведенные судорогой зубы порцию воняющего ржавчиной воздуха, песком прокатившегося по глотке. Перед глазами заплясали красно-черные пятна, разрастающиеся, пожирающие светлые промежутки подернутой дымкой реальности. Требующие выхода. А нелепый жрец давно мертвой богини все повторял и повторял свой настойчивый призыв, пока раздосадованный такой наглостью Сарив не стукнул его по голове посохом. Нош сдавленно охнул и наконец замолчал. — Мертвая демоница, которой ты поклоняешься, не спасет тебя! Да узрят… Сильный порыв ветра закружил дорожную пыль в воронке прямо посреди площади, резко хлестнув жреца Исфис по иссохшему лицу, затолкав слова обратно в рот вместе с доброй пригоршней песка. Заплакал ребенок, следом второй. Пара старушек повалилась на землю с протяжным «А-а-а-а», но на это никто не обратил внимания. Перекладины, на которых болтались повешенные, в считанные секунды покрылись плесенью — и тут же высохли и рассыпались трухой, которую радостно подхватил все тот же ветер, игриво бросая в лица застывшим в ужасе людям. Трупы попадали на помост, начиная гнить еще в воздухе, а ложась на доски уже ссохшимися, разваливающимися на куски мумиями с отслаивающейся клочками полуистлевшей плотью. Пыльный, тяжелый воздух нестерпимо смердел мертвечиной. Веревки на руках обалдевшего Ноша осыпались пылью, а он сам рухнул, провалившись сквозь мгновенно истлевший помост. Ближайшие к площади дома покрылись мерзким серо-зеленым налетом и начали заметно проседать, один и вовсе развалился, влив свой жалобный скрип в общую сумятицу. Плакали не только дети, но и некоторые женщины. Кто-то едва слышно скулил на одной высокой ноте. Толпа замерла единым, пораженным страхом организмом. Из-под кучи трухи кряхтя выполз с ног до головы запыленный Нош, и хрупкое единство распалось на десятки одуревших от ужаса особей, бросившихся врассыпную. Бежали сломя голову, вопя и расталкивая друг друга локтями, давя грузных односельчан и перепрыгивая через упавших, а чаще и вовсе не замечая, по чему проходят их ноги. Сарив медленно осел на землю, кривя рот в изумлении. Полнейшем замешательстве. Непонимании. Шоке. Из его горла вырывались нечленораздельные хрипы. Вероятно, он пытался воззвать к богам. Но не понимал, кому же молиться: Исфис о помощи или, что теперь казалось более правильным, Элхаши о милости? Проявление столь разрушительной силы от одного воззвания к древней богине поразило его в самое что ни на есть преданное Исфис сердце. Чарит моргнула. Глубоко вздохнула, выползая из вязкого состояния охватившей ее эйфории. Она стояла одна, и спасшийся жрец смотрел прямо на нее. У него было довольно приятное, круглое лицо, облепленное сейчас песком и искаженное крайней степенью удивления. Горящие преданностью глаза давали повод задуматься о его нормальности. Он то открывал, то закрывал рот, безуспешно пытаясь выдавить хоть слово. Чарит не стала ждать, пока к еретику вернется дар речи. Вскочив в седло, она выехала из селения и направилась к дальнему лесу, черной полоской видневшемуся на горизонте. Ард и Лита, сонно щурясь, нехотя поплелись следом. Деревня находилась в тупике и вела к ней одна-единственная дорога, дальше можно было разве что в горы лезть, так что ехать пришлось по полю, использовавшемуся, видимо, для выпаса скота. Тут не до спешки. Впрочем, Чарит и не любила скачки с ветерком. Обычно. Но сейчас скорость бы не помешала. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что случайно спасенный жрец Элхаши идет следом. Лита порой отставала, подбегала к нему поближе, но лишь придирчиво обнюхивала и фыркала. Ард игнорировал нежданного попутчика, не удостаивая даже взглядом и, вполне возможно, считая чем-то вроде ходячего провианта. Нош снял свой плащ и теперь выглядел вполне обычным, слегка полноватым мужчиной лет под пятьдесят. Угадать в нем почитателя запрещенного культа, приносившего человеческие жертвы, было непросто. Раза два Нош пытался ее догнать и что-то сказать, однако Чарит сразу же понукала Безымянную и начинала демонстративно насвистывать. Что он мог сказать, кроме какого-то фанатичного бреда, и даром ей не нужного? Поняв, что общаться с ним никто не намерен, жрец успокоился и покорно тащился позади, не приближаясь, но и не отставая, и, слава богам, больше не пытаясь завязать разговор. Начавшийся к вечеру дождь, мелкий, но настойчивый, заставил Чарит вернуться к недавно пройденным развалинам старого хутора. Маленькое поселение было заброшено так давно, что казалось каким-то инородным, мистическим вкраплением. Высокая трава полностью поглотила пахотные поля и дорогу, едва угадывающуюся по двум мелким выбоинам, в которых скапливалась вода, а дикий кустарник и хмель удушили в своих объятиях покорно усыхающие плодовые деревья. Из уцелевших строений с более-менее не прогнившей крышей был только крайний покосившийся дом. Одна стена лежала на земле кучей обвалившихся бревен, но Чарит была рада и этому. Усевшись на трухлявый, но сухой пол, она с некоторой опаской прислонилась к стене, потом, убедившись, что хлипкая трехстенная конструкция разваливаться не собирается, перевела дыхание и прикрыла глаза, абстрагируясь от неприятного ощущения прилипшей к спине и плечам холодной мокрой одежды. Безымянная, для которой навеса не нашлось, то и дело недовольно фыркала и пыталась засунуть под крышу хотя бы голову. Против ее головы Чарит ничего не имела, однако неизменно выталкивала наглую морду обратно, поскольку точно знала, что за этим обязательно последует и все не самое легкое лошадиное тело, которое полусгнившие доски пола уже точно не выдержат. Гнедая, обижаясь, отворачивалась и некоторое время демонстративно игнорировала жестокосердную хозяйку, однако надолго лошадиной памяти не хватало, и вскоре попытка вторжения повторялась. Есть не хотелось, спать пока тоже. Псы, тихонько ворча, улеглись рядом, и какое-то время Чарит просто слушала шум усилившегося дождя, постепенно согреваясь от тепла привалившихся с обоих боков собачьих тел. Пока громкий чих не выдернул ее из состояния дремоты. Ну конечно же! Нош. Чарит вздохнула и громко крикнула: — Эй! Так и будешь под дождем сидеть? Я не кусаюсь! Жрец появился в проеме на месте отсутствующей стены так быстро, словно только и ждал приглашения. Он осторожно зашел и тихо поблагодарил за позволение остаться. Чарит ничего не ответила, но кожей почувствовала изучающие, ищущие взгляды, который тот бросал на нее, усевшись у противоположной стены. Так на нее обычно смотрели ее псы. Чарит скривилась от отвращения. Посидев какое-то время, Нош с кряхтением заерзал по трухлявым доскам, пытаясь устроиться поудобнее и то и дело вздыхая. В сгустившейся темноте они долго молчали, слушая вконец разошедшийся дождь. Чарит подтянула ближе холщовую сумку и на ощупь нашла свернутое тонкое одеяло. Расстелила его тут же у стены и прилегла. Сон, однако, больше не шел. — Какого ярга ты за мной-то пошел? — решила она спросить все еще копошащегося в поисках хоть какого-то комфорта жреца. Сопение в темноте закончилось покашливанием, и дрожащий голос рассыпался в благодарностях за спасение и заверениях в будущем верном служении. Приехали. Если бы Чарит могла еще удивляться, она бы, пожалуй, удивилась, но такая глупость вызвала скорее раздражение. И на кой он ей сдался? — Иди себе своей дорогой, еретик. Ни к твоему спасению, ни к твоему кровавому культу я отношения не имею. — Но я видел. Я чувствовал… — залепетал Нош. — Что ты там мог видеть, стоя чуть ли не с петлей на шее? — фыркнула она, притягивая поближе недовольно заворчавшую Литу. И жрецу безопаснее, и ей теплее будет. — Я видел твои глаза, госпожа. Горящие огнем глаза. Не бывает такого у простых людей! Ты не просто так пришла, госпожа. Я молил о спасении и твое появление… — Посох жреца отбил твои мозги напрочь, старик. Повторяю, к твоей кровожадной богине я никаким яргом не отношусь и относиться не хочу. Радуйся, что жив остался, хотя заслуживаешь смерти за всех тех, кого убил во славу своей мертвой демоницы. И я настоятельно советую тебе радоваться молча. Нош возмущенно засопел в темноте и тут же пренебрег советом: — Я никого… Я не убивал, госпожа. Клянусь именем милостивейшей Элхаши! — Да, конечно, а человеческие черепа в твоем ритуальном кострище сами собой появились, — змеиный шепот трех простых слогов песком прошелся по нервам, придав тону не столько саркастичность, сколько злобность. — Но они сами… не появились, конечно, но… я не убивал их — они сами себя приносили в жертву. Они верили, что заслужат себе лучшее рождение. И лучшую жизнь. Я бы никогда… Элхаши милосердна, а вовсе не кровожадна, госпожа. Что и доказала сегодня ты, спасая меня. Я знаю, что в тот миг сама богиня снизошла в твоем обличье к своему преданному слуге, указав тем самым мой дальнейший путь — служение тебе как ее воплощению. Чарит беспомощно слушала всю эту околесицу, не зная, то ли смеяться, то ли плакать. Однако, когда ее новоявленный адепт попытался подползти ближе, она быстро определилась и предупредила: — Пожалуй, если ты продолжишь в том же духе, я сама доделаю то, что не успел жрец Исфис. Угроза подействовала, и до утра сумасшедший вел себя тихо. Видимо, решительность в ее голосе произвела на него впечатление. Однако уже утром Нош опять взирал на нее с таким обожанием и поклонением, что просто зубы сводило. Но хотя бы молчал. Так же тихо он шел за ней следом, выбиваясь из сил, когда ровная местность позволяла пустить Безымянную рысью, но неизменно догоняя. Надеясь, вероятно, что воплощение «бессмертной богини» станет со временем более благосклонно к своему верному почитателю. Чарит, однако, никакой благосклонности к сумасшедшему и близко не чувствовала, а потому появившейся внезапно довольно хорошо утоптанной тропинке обрадовалась неимоверно. Решительно хлестнув поводьями Безымянную, она оставила своего первого — и хотелось бы верить, что последнего, — адепта глотать пыль далеко позади. Тропинка вела совсем не к лесу, который Чарит наметила себе ориентиром при выезде из деревни, однако прелесть отсутствия определенной цели была как раз в том, что все дороги в таком случае вели в нужном направлении.