***
Мысль о том, что он всё ещё продолжает отчаянно ждать Джеймса, не укладывалась у Джошуа в голове. Юноша сам себе в этом не признавался, потому что считал невозможным так желать кого-то. До того момента, как он познакомился с Джеймсом, Джошуа и не подозревал, что люди могут вызывать настолько сильные чувства и пробуждать внутри такую острую печаль. И эти жалкие остатки жасмина... Зачем он их прислал? Джошуа не сомневался, что безымянный конверт, переданный ему - дело рук Джеймса. Но... это лишь значило, что он возвращает обратно то последнее, что их связывало. "Вот и всё", - подумал он, закрывая глаза.***
Он слышал сквозь сон пение утренних птиц, но лишь крепче сомкнул веки. Не хотелось просыпаться вообще, несмотря на отдохнувшее тело. Внутри словно поселилось странное бессилие, призывающее уснуть навсегда. Быть может, это было следствием мучительных дум и душевных терзаний Джошуа, а может, он заболел. Кто-то осторожно опустился на край его кровати, и мальчик, подумав о матери, даже не сделал попытки шевельнуться. Обычно она так делала, когда собиралась будить его. Но ожидаемого "вставай, милый" не последовало, что несколько удивило дремлющего юношу. И ещё больше его удивило, что прикоснувшаяся к щеке рука была явно не женской. Незнакомой. С трудом открыв глаза, Джошуа несколько секунд смотрел в склонившееся над ним лицо, пока тяжкий выдох не вырвался из лёгких. В нём было всё: и испуг, и растерянность, и недоверие, и обида. - Вы! - только и смог сказать он. Джеймс недоумённо захлопал глазами. - Надо же, какой холодный приём, - мягко улыбнувшись, ответил он, отстраняясь, - Я думал, ты обрадуешься. - Я... - Джошуа не нашёлся, что сказать. Потому что сам не знал, чего желает больше: ударить Джеймса или обнять его. Он до сих пор не мог поверить, что действительно видит перед собой того, кого сам ждал так мучительно и без особой надежды. Словно Джеймс был остатком не до конца рассеявшегося сна, который мог исчезнуть в любой момент. Поэтому всё, что Джошуа мог в его ошарашенном оцепенении - это проговорить, вцепившись в сюртук на сгибе локтя Ллойда: - Вы обманули меня. - Почему? - удивился Джеймс. - Я не понимаю, о чём ты... - Вы приехали, хотя не обещали этого. Поэтому я решил, что больше не увижу вас. И тот конверт... ведь он от вас, разве нет? Вы возвратили сорванный тогда жасмин и я подумал, что теперь-то вы уж точно не вернётесь... - Джошуа говорил быстро и с таким наивным жаром, что Джеймс осознал, насколько не ошибся, полагая, что приехал не зря. Мальчишка ждал его - о, и ещё как ждал! И то, что Ллойд поначалу принял за злость и недовольство, оказалось всего лишь безграничным изумлением от нечаянно сбывшегося желания. Сколько ещё очаровательных, страстных порывов таила в себе эта юная душа, Джеймс боялся сейчас и предположить, дабы не ошибиться. Джошуа изменился с момента их расставания: немного вырос, слегка загорел. Падающая на лоб чёлка стала почти белой от солнца, а черты лица утратили изначальную, слишком слащавую детскость, словно его долгое время одолевали серьёзные думы, выточившие скулы и придавшие мягким губам едва уловимую, угрюмую твёрдость. Он словно источал собой летнее тепло, и Джеймс в очередной раз нашёл его крайне пленительным в своей невинности. Словно один из цветов с жасминового куста. - Я послал этот конверт совершенно по другой причине, - сказал Джеймс. - Чтобы намекнуть тебе, что я неподалёку. Ведь он был не подписан. А письма без адреса вряд ли передаются по почте. Джошуа смущённо молчал. И действительно, как это он мог не заметить такой... очевидной вещи?.. - Зачем вы здесь? Снова проездом? - тихо спросил юноша, подтянув накрытые одеялом колени к груди и, совсем смутившись, спрятал лицо, опустив голову. Джеймс, глядя на эти терзания, ужасно хотел ещё раз прикоснуться к нему - такому необыкновенно живому, словно обнажённый нерв. Но знал, что, попытавшись это сделать сейчас, получит ту же реакцию, что и в последнюю их встречу - Джошуа просто оттолкнёт его и сбежит. - Нет. В этот раз я специально приехал сюда, - негромко отозвался Ллойд, прислушиваясь к суете в соседней комнате. - Чтобы увидеть тебя, Джошуа. - и, замечая, как приподнял голову Уилсон, продолжил: - Я остановился в гостинице, неподалёку от Котсуолда. Думаю пробыть тут неделю, может больше. Пока не вызовут из Лондона. Ты живёшь в необыкновенно красивом месте - я никогда не видел такой живописной деревни. Надеюсь, ты не откажешь мне в удовольствии и побудешь моим проводником? - Да... конечно! - просиял Джошуа, и Джеймс, взяв его за запястье, потянул за собой по направлению к двери.***
С того дня Джошуа почти перестал бывать дома: всё время с утра и до самого заката теперь принадлежало Джеймсу. За прошедшие трое суток они обошли весь Котсуолд. Молодой джентльмен не переставал восхищаться необыкновенной красотой этих мест, а Джошуа, глядя на своего чудесного спутника, не замечал ничего: ни свежести листвы, ни радужных переливов цветников, ни блеска речных волн. Для него всё это было привычно, в отличие от Джеймса, выросшего среди камня и высоких зданий Лондона. Наоборот, Джошуа с упоением слушал рассказы Ллойда о городской жизни, и с каждой новой историей ему всё больше казалось, что Джеймс - существо совершенно иного сорта, нежели он: более совершенное, более опытное и дальновидное. И чем больше Джошуа думал об этом, тем мрачнее и молчаливее становился. Джеймс же, замечая эти перемены, недоумевал, что же он делает не так, что мальчишка с каждым разом всё больше и больше уходит в себя, вместо того, чтобы доверчиво раскрыть свои лепестки ему навстречу. И вот в один из вечеров, сидя в саду Джошуа, он спросил, наблюдая, как юноша, стоя возле куста с жасмином, собирает цветы в корзину по поручению матери. Как он пояснил - для сушки. Жасмин применяют при многих заболеваниях, и из его цветов получается прекрасный чай. Джеймс никогда не видел ранее столь страстных и столь закрытых натур одновременно, и потому молчание юноши действовало на этого крайне самоуверенного англичанина не хуже, чем его прошлый отъезд на Уилсона. - Джошуа, - позвал он, наблюдая, как методично ветки лишаются своих нежных красот под пальцами мальчика. - Да? - отозвался тот, не прекращая своего занятия. Ллойда не оставляло ощущение, что Джошуа намеренно избегает смотреть на него, словно боится чего-то. Отложив книгу в сторону, Джеймс подошёл к нему сзади и, положив руки на плечи, спросил, чувствуя, как мгновенно замер и напрягся, словно тетива, юноша: - Что с тобой происходит? Мне кажется, или моё присутствие тебе неприятно? - В-вам кажется... - чуть заикнувшись, выдавил Джошуа. – Правда. - Тогда, может быть... слишком приятно? - наклонившись чуть ниже и коснувшись дыханием нежного уха, прошептал Джеймс. И не смог сдержать торжествующей улыбки, ощутив, как вздрогнул Джошуа, вцепляясь в корзинку побелевшими пальцами. Со стороны дороги донёсся цокот копыт и знакомый свист кучера. Англичанин, поняв, что это за ним, медленно выпустил паренька и, пожелав спокойной ночи, направился к ожидающему его экипажу, который должен был отвезти Ллойда в гостиницу.***
Как Джеймс и рассчитывал, мальчишка не на шутку разволновался, и потому на следующий день болтал без умолку, правда, такую редкостную чушь, что Ллойду оставалось только спрашивать себя: "Неужели он действительно думает, что я ничего не замечаю?". Неуклюжие попытки Джошуа скрыть своё отношение вызывали у Джеймса лишь веселье, смешанное с нетерпением. Ему, успевшему уже пресытиться радостями любви в столице, было непонятно это бесполезное и мучительное томление при отсутствии всяческих преград. Однако эта нерешительная до колючести невинность интриговала скучающий разум Ллойда и однажды, когда он и Джошуа через поле возвращались с реки, Джеймс спросил: - Я заметил, что ты никогда не смотришь на меня прямо, всегда отводишь глаза. Тебя что-то смущает в моём облике? - Вовсе нет, - ответил Джошуа, обходя тюк сена возле амбара и по-прежнему даже не взглянув на Джеймса. - Тогда почему?.. Нет, стой, - он остановился и за рукав подтянул к себе упрямца. - Ох, ну не начинайте... - досадливо вздохнул тот отворачиваясь, но в очередной раз ускользнуть от ответа ему не удалось, потому что рука Ллойда с закатанным рукавом рубашки упёрлась в стену амбара, отрезая путь для дальнейшего отступления. - Чего ты боишься? Посмотри на меня. - Я не... - начал было тот, но Джеймс его перебил: - Посмотри на меня, Джошуа. Замолчав, парень всё же поднял взгляд вверх, но с таким видимым трудом и так сильно щуря пушистые ресницы, что Джеймс поневоле решил: не светит ли тому в глаза солнце. Лишь спустя мгновение он понял, сколько всего невысказанного таил про себя этот юнец: в поразительно ярких, сине-зелёных глазах Джеймс увидел столько желания и страха этого желания, столько неосознанной чувственности, что удивился, как ещё Джошуа не набросился на него под натиском такой чудовищной волны эмоций. - И всего-то? – глядя прямо в омут потемневшей радужки, прошептал Джеймс, после чего наклонил голову и приник губами к горячей шее, ощутив солоноватый привкус кожи и отчаянную дрожь, прокатившуюся по телу Джошуа, когда он провёл ладонью по скрытой под одеждой спине юноши. - Нет... Вы что!.. Вы что... - глядя обезумевшими глазами и делая слабые, неуверенные попытки оттолкнуть Ллойда, тихо воскликнул, захлёбываясь собственным дыханием тот. Но Джеймс, зная, насколько бессмысленно уже это бормотание, схватив за руку, увлёк за собой Джошуа в ближайшее укрытие - один из пустующих летом амбаров, не давая тому ни опомниться, ни возразить. Предвкушение сладости этих бархатных губ было слишком большим соблазном, чтобы отказываться от него и далее. Хватило пары ласковых слов, чтобы рассеять последние сомнения, после чего Джеймс наконец получил возможность действовать свободно. Прикоснувшись к пересохшим от волнения устам, он лизнул их кончиком языка, прижимая Джошуа к себе и жадно целуя в приоткрывшийся рот. Ллойд подчинял этот танец общему ритму до тех пор, пока неумелый поцелуй не стал поистине сладостным, опьяняя и возбуждая, заставляя трепетать даже его искушённое существо, не говоря уже о невинном Джошуа: задыхаясь от переполнявших его незнакомых ощущений, он тесно льнул к англичанину, не подозревая, что этим только сильнее распаляет и его, и себя. Джошуа казалось, что там, где его касались руки и губы Джеймса, открывались глубокие, горячие раны. И, окровавленный собственной страстью, хотел гораздо большего: настойчивые лобзания и безжалостные в своей решимости объятия доводили его до безумия. Но больше всего его будоражило осознание того, что Джеймс - такой разгорячённый и желанный - сейчас так близко, что уже не разобрать, где начинается он и кончается Джошуа. Ллойд освободился от рубашки и почти содрал одежду с мальчика, обнажая золотистые плечи - настолько притягательные в скользящих по ним тонких лучах света, что Джеймс, обласкав однажды шелковистую кожу, не раз возвращался к ним снова. Покрывая поцелуями юное тело и глядя в помутившиеся от страсти глаза, он шептал: - Как же ты красив, Джошуа... Нежен, словно паутина: я лишь коснулся тебя, а ты уже весь горишь... То, что чувствовал Джошуа после, смешалось для него в полное адской сладости марево: солоноватые пальцы Джеймса во рту, тупая боль, медленно переходящая в смутное удовольствие. Потом снова боль - куда более сильная, от которой перехватывало дыхание и кружилась голова. И наконец, стремительно нарастающее наслаждение, разлившееся жаром по всему телу. Джошуа переполняло изнутри какой-то разрушительной волной не то счастья, не то отчаяния. От этого ощущения хотелось кричать что есть сил, и он, впившись пальцами в плечи любовника, уткнулся лицом в горячее плечо, заглушая прорывающиеся громкие стоны. Слушая крики Джошуа и собственное дыхание, Джеймс уже не понимал и не хотел ничего, кроме этого удовольствия и этой отчаянной близости. Джошуа же едва ли что-то осознавал, погребенный под этой волной из муки и наслаждения, заставляющей всё его существо изнывать от вожделения. Когда же слияние достигло своего пика, Джошуа задрожал в его руках, выгибаясь дугой и до боли впиваясь пальцами в кожу на лопатках. Всё произошло так резко, что он на мгновение даже отключился. Очнувшись же, ощутил лишь глубочайшее, полное удовлетворение и медленно наползающую сонливость. Принимая поцелуй расслабленными губами, он услышал, смыкая веки: - Славный ягнёнок...***
Когда Джошуа очнулся, Котсуолд уже окунулся в закат. Сноп кормовой травы, в котором он лежал, пах горечью переломанных стеблей и цветочной пыльцой. Чуть поёжившись от вечерней прохлады, юноша приподнялся, отмечая как протестующе ответила на его движения поясница. Он был один. Джеймс исчез. "Неужели он ушёл? Вот так вот бросил меня здесь? Быть не может!" - с лёгкой обидой подумал Джошуа и, поспешно одевшись, выбежал на улицу, огляделся. И только стремительно спускающиеся на поля сумерки... - Что случилось, малыш? Меня потерял? - вдруг услышал он откуда-то сзади и с радостно замершим сердцем обернулся. Джеймс стоял, прислонившись к стене амбара и курил свою трубку, выпуская в сиреневые сумерки мягкие клубы дыма. Гладкие серебристые волосы, спускающиеся на скрытые рубашкой плечи, придавали ему сходство с призраком, по чистой случайности явившимся раньше наступления темноты. - Я думал, вы ушли!.. - с облегчением выдохнул Джошуа, бросаясь к нему. Ничего не ответив, Джеймс обнял его одной рукой за плечи, привлекая мальчика к себе и отыскивая нежные, уже не столь растерянные губы. С готовностью ответив на поцелуй, Джошуа ощутил приятный аромат табака, почему-то с вишнёвым оттенком. В совокупности с тёплым запахом самого Джеймса это образовывало такую потрясающую квинтэссенцию, что у влюблённого юноши подкашивались ноги. Глядя же на него, Джошуа и вовсе терял голову: взгляд серых глаз - холодный, почти жестокий - брал его за живое, будил внутри столько низменных инстинктов и неясных чувств, что порой Уилсон ощущал себя пойманной в капкан жертвой. Но, что самое странное - ему это нравилось. Безумно нравилось ощущать себя во власти этого человека, отдавать ему всего себя раз за разом. Как понял Джошуа лишь сейчас, именно это неосознанное желание, этот посыл и напугали его в день знакомства с Ллойдом. С первого взгляда он хотел принадлежать ему также, как и сейчас: отдавая без остатка своё тело и ласки на заклание этой безнадежной привязанности. - А ты жадный, - со смешком прошептал Джеймс, отстраняясь и глядя в затуманенные желанием глаза Уилсона. - Удивительно, как, будучи таким страстным, ты ещё никого не знал до меня. - До вас я никого и не хотел! - в порыве внезапной откровенности выпалил Джошуа. - Я не знаю, что вы сделали со мной… но я умираю, когда вас нет рядом. Ужаснее того дня, когда вы уехали, я в жизни не знал. Мне казалось, что разлука тянулась века. Если бы вы знали, как я страшусь того момента, когда вы снова покинете Котсуолд... Лицо Джеймса помрачнело, и Джошуа на мгновение подумал, что разозлил любовника своей чрезмерной откровенностью. Но после, вновь ощутив смыкающиеся объятия, успокоился, и с облегчением и новым жаром отдался во власть горячих рук и лобзаний, приобретших какой-то новый оттенок, уловить который юноша был не в состоянии. Домой он возвратился далеко за полночь.