***
– Я слышал, ты был хорошим мальчиком и завершил курс обучения у Дольфа, – с довольным видом заявил Жан, стрельнув взглядом в сторону соседа по комнате. Джошуа задумчиво поёрзал на полу, пытаясь привыкнуть к странным ощущениям в заднем проходе. Последнее занятие выдалось чертовски насыщенным как приятными, так и неприятными сюрпризами. Приятной была похвала, вернее, горы комплиментов, которыми его одарил Волк, уже не скрываясь за ворчанием и уничижительной иронией. Также Джошуа получил большую плоскую коробку молочного цвета, перевязанную алой лентой. – Что это? – с горящими от любопытства глазами спросил он, таращась на Дольфа. – Открой и сам увидишь, – добродушно хмыкнул он, и тот не замедлил последовать совету. Удивлённый вздох вырвался у юноши, когда он увидел мягкие тканевые переливы. Запустив руку в коробку, он благоговейно погладил шёлк кончиками пальцев. Это была самая великолепная ткань, которую ему когда-либо приходилось видеть. Даже на большую ярмарку, куда он ходил каждый год, пока жил в деревне, не привозили таких. Чуть погодя, он взял подарок в руки и развернул. Это оказалась короткая мужская туника из воздушного шёлка бледно-золотого цвета. Она казалась бы совсем простой, если бы не тонкая изысканная вышивка греческого образца, тянувшаяся по краю горловины и рукавов. – Это... потрясающая вещь, но зачем... – Этот подарок не столько от меня, – с не свойственными ему мягкими интонациями сказал Волк. - Скорее, от Гарсон. Это знак твоей готовности к полноправной жизни в «Тиресии». Каждый из нас получил одежду, соответствующую нашей роли во всеобщей игре. В твоём случае, это античная туника. – А у тебя что было? – спросил Джошуа. – Дорогой вечерний костюм с оторочкой из волчьего меха, – скривившись, отозвался Дольф. – Просто костюм? И никакой театральности? – удивился Уилсон. Волк усмехнулся: – Меня это тоже поначалу удивило. Хотя, признаться честно, я испытал некоторое облегчение. Лучше уж ходить в костюме, чем в нелепых клоунских тряпках, как Питер-карлик. Да и роль у меня такова, что можно придумать либо что-то ужасное, либо ничего. Но, как ответила Гарсон на мой вопрос: «Ты и есть волк. Тебе не нужно это подчёркивать маскарадом – и так в глаза бросается». – Да уж. Что правда, то правда... – пробормотал Джошуа и вернулся к рассматриванию презента. Более того, в коробке он обнаружил ещё одну тунику, похожую на первую. Джошуа залился краской до ушей. – В чём дело? – поинтересовался Дольф. - О... она... - почему-то заикаясь, выдавил Уилсон, показывая на одежду. Туника была также золотистой, но разница заключалась в том, что она была сделана из нитей, которые, перекрещиваясь, образовывали мелкую сеть. – Через неё же всё видно! – наконец закончил фразу он и тут же понял, какую глупость сморозил. В отдельные моменты он забывал, где находится и кто он теперь. Поэтому юноша быстренько замолчал и смущённо поблагодарил Дольфа, которого, по всей видимости, очень забавляла эта ситуация. – Примерь! – забрав у юноши настолько шокировавшую его вещь, Волк вручил ему шёлковую и отправил за ширму, вдогонку метнув кожаные сандалии и набедренную повязку. – Это-то мне на что?! – не понял Джошуа, помахав на манер флага куском хлопкового полотнища. – А ты что, в кальсонах собрался щеголять? – хмыкнул тот. Больше вопросов из-за ширмы не поступало. С трудом разобравшись с повязкой, Джошуа облачился в тунику, наслаждаясь нежной, словно вода, тканью. Пожалуй, хотя бы благодаря ей ночи, проведённые им в данной роли, не покажутся столь ужасными, как ему представляется сейчас. Застегнув на лодыжках сандалии, он наконец вышел к свечам возле балдахина. – О... – только и сказал Дольф, подперев щёку рукой и словно в ступоре разглядывая стоящего перед ним Джошуа. - Я думал, это будет выглядеть иначе. – Плохо? – забеспокоился Джошуа, одёргивая тунику. Ему казалось, что она коротковата для его роста. И вообще он чувствовал себя почти как в первый день, когда Волк привёл его в эту комнату. Словно бы всё началось заново. – Подойди, – сказал Дольф и махнул рукой. Джошуа приблизился. Отчего-то его потрясывало – да, совсем, как тогда! Поправив ему плетёный пояс, Волк с плохо скрываемым желанием коснулся обнажённого и тёплого, золотистого в свечном свете колена мальчика. – Нет, не плохо. Я не ожидал, что это будет выглядеть так... порочно, – вырвалось у него на выдохе. От неожиданности Джошуа вздрогнул и шлёпнул Дольфа по руке, слыша раскатистый хриплый смех. – Чёрт бы тебя побрал... – с досадой процедил он, разворачиваясь в направлении ширмы, но не тут-то было. – Эй-ей! Не так быстро, – сцапав его за руку, Дольф вернул паренька на место. – Ещё не всё. Надень это, – взяв поочерёдно одну и другую руки мальчика, он защёлкнул на них, словно золотые кандалы, широкие римские браслеты. – Идеально, – негромко сказал он, окинув взглядом юношу. – Ты так хорош во всём этом, что я уже почти завидую. – Чему? Этим тряпкам? – фыркнул Джошуа, слегка покривив душой. Дольф хитро прищурился: – Нет. Но я завидую тому, кто будет обладать тобой в этом образе. – Это не так уж и важно, – пожал плечами Джошуа и отвёл глаза в сторону. Он не хотел думать о том, что случится с ним после. – Да, не важно. Но перенестись в Древний Рим в компании такого красавчика чертовски заманчиво. – Не вижу проблемы, – поставив колено на кровать рядом с Дольфом, отозвался Джошуа. Волк покачал головой: – Нельзя. Костюм должен быть чист и свеж, как первый снег. Он для гостей – не для личных потех. Уилсон почти расстроено убрал колено и пробурчал: – Ну и ладно. – Но я не исполнил ещё одно поручение. И, думается, мне оно будет не менее приятным, - запустив руку в коробку, Дольф достал крупный кулон на цепочке. Вернее... – Иди ко мне, цветочек. Это заключительный подарок. Вопросительно посмотрев, Джошуа приблизился и наклонился к лицу Дольфа. Однако вместо того, чтобы надеть на него кулон, тот поцеловал его и обнял за талию, притягивая ближе к себе. Джошуа послушно позволил себя увлечь. С каждым днём он всё больше привыкал к Дольфу, к прикосновениям его рук и ощущению его объятий. От зажатости и былого стыда не осталось и следа. – Эй, ты же говорил, что нельзя? – прошептал юноша, на мгновение оторвавшись от терпковатых губ любовника. – Терпение, – так же негромко отозвался Волк. Джошуа ощутил, как распускается набедренная повязка под туникой и как шероховатые горячие ладони скользят по ягодицам. Ему стало трудно дышать от нахлынувшей волны возбуждения. Колени сами стиснули узкие бёдра Дольфа. А через мгновение в него проникло что-то скользкое и холодное. Джошуа показалось, что он сейчас кончит. Одновременно его пронзил лёгкий испуг. – Эй, полегче! Что это?! – резко отстранившись, воскликнул он, немедленно запуская руку назад и ощупывая вставленный предмет. – Только не говори мне, что... – Да, цветочек. Ты должен будешь носить это днём, – осклабившись, подтвердил худшие опасения Джошуа Волк. – Это расширитель для ануса. – Что?! Что за бред?! – возмутился Уилсон, отталкиваясь и становясь на ноги. Холодная цепочка неприятно билась о ноги, а вставший член всё ещё требовал разрядки. – Зачем это мне?! – Ты должен быть всегда готов. Он нужен для безопасности твоей же задницы. Чтобы не порвали ненароком, – Джошуа невольно передёрнулся. А Волк продолжил: – Его необязательно носить всегда. Но за три часа до открытия – да. В то время, когда он не используется, его нужно вставлять в этот пузырёк и закручивать, – Дольф показал ему витой флакончик, который юноша по ошибке принял за кулон. - В нём заживляющее масло. Поэтому он так легко вошёл в тебя. – Ладно, – поколебавшись, недовольно сказал смущённый Джошуа. Стоило ему представить всю процедуру, как чувство унижения начинало глодать его. – Но сейчас я хочу вытащить это. – Не спеши, – остановил его Дольф. – Сегодня тебе он ещё пригодится. – Как сегодня? – побледнел Джошуа. Неужели ему уже сегодня предстоит принимать клиентов?! Нет, он не готов к этому! – Не волнуйся. Этим вечером тебе не придётся выходить к клиентам, – успокоил его Дольф, заметив ужас на лице подопечного. – Тебе предстоит последний этап, который покажет, сможешь ли ты работать в «Тиресии». Экзамен, так сказать. – Не томи уже! – вздохнул Джошуа, возвращаясь за ширму и стягивая с себя тунику. Как подсказывала ему интуиция, ничего хорошего его не ожидает. – Выйдя из этой комнаты, ты должен будешь переспать с первым, кого увидишь, – Джошуа от неожиданности больно стукнулся о стену локтем и завопил: – Ни за что! – Ты не можешь отказаться, иначе Гарсон продаст тебя в барак как непригодного, – сообщил ему откуда-то из недр комнаты Дольф. – А там в разы хуже. Там с тобой церемониться не станут. Вжавшись лбом в стену, Джошуа молчал, переваривая информацию. Он понимал, что выбора у него нет. В горле словно застряла кость и стало холодно и горько. Он боялся подумать, что будет, если кому-то, кто неприятен ему, придёт в голову шляться в гостиной в тот момент, когда он выйдет. За всеми своими муками он не заметил приближающихся шагов и услышал Дольфа только когда тот подошёл почти вплотную: – Я понимаю, как тебе непросто. Тем более, что пребывание здесь не было твоим желанием. Но, поверь, в данной ситуации лучше поступить именно так, – он осторожно притянул Джошуа в объятия и провёл по спине, утешая. – Это жизнь, и чтобы добиться счастья, нужно быть сильным. Ты можешь быть таким, ромашка. Я не знаю, что ждёт тебя в дальнейшем, но знаю, что нужно делать сейчас. И сейчас ты оденешься и мы выйдем отсюда, – шмыгнув носом и вздохнув, Джошуа отстранился от него и кивнул. – Вот и отлично. Уже на выходе в коридор Джошуа остановился, но Дольф подтолкнул его с тихим шёпотом: «Не бойся». Их шаги гулко отдавались от мраморных плит коридора, и чем ближе был белый квадрат дверного проёма, тем явственней Джошуа слышал в ушах стук собственного сердца. Ещё немного и его натянутые нервы просто лопнут! Едва он вышел на свет, как услышал гомон множества голосов со стороны столовой. Но ещё раньше он увидел чью-то фигуру, поднимающуюся по лестнице. – Пха! Кто бы мог подумать... – не удержался Волк. – Ну не-ет! – неожиданно хмыкнул Джошуа. – С ним? Да у меня на него даже не встанет! – Как ты жесток, – засмеялся Дольф, – Уймись, Жан – прелесть. – Он святоша! Монахи не в моём вкусе! – прошипел Уилсон, провожая соседа по комнате затравленным взглядом. – Ты его плохо знаешь, – подмигнул Дольф, – Я даже рад, что тебе выпал именно он. С ним у тебя есть интересная возможность. – Это какая же? – Жан – универсал. Но, как утверждал Кнут, из него вышел сногсшибательный патикус [1]. Джошуа передёрнуло при воспоминании об этом громиле. – У Кнута все патикусы, знаешь ли. – Твоя правда, – засмеялся Дольф. – Что ж, удачи. Срок тебе – до завтрашнего утра. Гарсон предупредила, что ей надоело содержать тебя просто так. – Если не уверен, что сможешь сделать это ненавязчиво, скажи ему об этом прямо. Не думаю, что Жан станет ломаться, – Джошуа вздёрнул бровь к верху. В последней фразе Дольфа явно таился недвусмысленный намёк на нерешительность Уилсона. – Не беспокойся обо мне, – вспыхнув, заявил он, хватая коробку и направляясь с ней к лестнице. – Мне не составит труда это сделать. – Не сомневаюсь.***
Однако, когда воинственный запал его досады прошёл, Джошуа понял, что погорячился. С Жаном он хоть и общался, но совершенно не мог представить себя с ним в постели. И теперь, когда он сидел с ним в одной комнате, туча вопросов теснилась в его голове: каким образом заниматься с ним любовью? В какой роли? Быть агрессивным или наоборот – покладистым? Джошуа очень слабо представлял себе, как всё должно происходить, словно бы никогда не занимался этим. Он не мог вообразить себе даже то, как скажет ему об этом. «Подойти и просто начать? – думал он. – Нет, он не поймёт. Сказать прямо? Но как?! Проклятье!» – Эй, ты меня слышишь? – пощёлкал пальцами Жан и, подождав, пока Джошуа наконец посмотрит на него, спросил: – У тебя всё в порядке? – Да, – машинально ответил Джошуа. – Я просто немного не выспался, – на что Жан кивнул и больше ничего не спрашивал. Наблюдая тем же вечером за соседом, Джошуа отметил, что Жан и впрямь был универсалом. Для клиентов он накидывал на себя холодный и неприступный аристократический образ Графа, который менял свои оттенки в зависимости от типа человека. Так, для юношей моложе него он становился жёстче и снисходительнее, поражая байронизмом своей натуры, а для клиентов, превосходящих его по возрасту и имеющих высокий статус, превращался в эдакого чопорного, немного стервозного мальчишку с изящными манерами и приятной улыбкой. Видя всё это, Джошуа пришлось признать, что Дольф был прав, говоря, что Святой не так прост. Но всё равно не мог толком расслабиться и пил шампанское охотнее обычного. Спиртное помогло, но сильнее, чем планировалось, и Джошуа, присев в уголке в одно из мягких больших кресел, почти сразу же задремал и пришёл в себя лишь когда почувствовал, что его трясут за плечо. – Вставай и пошли спать в комнату. Все уже разошлись, – юноша узнал голос Жана. Голова всё ещё слегка была в тумане, но вполне соображала. Поэтому он встал и направился следом за соседом, наблюдая, как тот на ходу стаскивает с себя сюртук и сдирает с шеи галстук. Внезапно ему в голову закралась мысль, что Жан совсем не дурён собой, и что было бы приятно прикоснуться к нему: к обнажённой спине, а после пройтись рукой по тёмным волосам, которые наверняка окажутся мягкими. Весь он казался Джошуа в этот момент бархатистым и податливым, словно молодые листья фиалок. – Что? – услышал Уилсон и понял, что, задумавшись, протянул руку и провёл по спине соседа сверху вниз. Они стояли возле двери в комнату и Жан вопросительно смотрел на него через плечо, держась рукой за ключ в замке. – Я... – проронил Джошуа, но дальше фразу почему-то не продолжил. Наконец, соседу надоело ждать, и он молча втащил его в комнату за плечо и закрыл дверь. Закончив с замком, Жан повернулся и нос к носу столкнулся с Уилсоном. – Не застревай в проходе, – хмыкнул он, попытавшись обойти его. Но Джошуа, сделав шаг в сторону, снова загородил ему дорогу. – Да в чём дело?! – вспылил тот. – Я хочу тебя, – выпалил Джошуа и сам удивился решительности своего тона. – Чт... – Жан так и застыл, лишившись дара речи, но после вздрогнул и вздохнул: – Я не ослышался? Ты что, пьян? – Нет, – просто ответил Джошуа. – Ты кажешься мне привлекательным, и я очень хочу прикоснуться к тебе, - пока ещё в его крови гуляли остатки шампанского, Джошуа было легко это говорить, но он уже смутно подозревал, что на утро умрёт со стыда. – Успокойся. Иди умойся над тазом и ложись спать, – посоветовал ему Жан, и Джошуа понял, что прямолинейность – не то, чем можно взять Святого, чтобы там ни говорил пробивной Дольф. Послушно переодевшись, он залез в постель и подождал, пока Жан присоединится к нему. Посомневавшись пару минут, Джошуа повернулся на бок и уставился на обтянутую белым хлопком спину соседа. Прикоснувшись, он начал гладить и ласкать её ладонью, ощущая, как то напрягаются, то расслабляются под его рукой мышцы. – Слушай, отстань. Я же сказал тебе – нет, – донеслось с другой стороны, но Джошуа, не обращая внимания, продолжил изучать руками теплое тело, которое, несмотря на наличие крепких мышц, было достаточно изящно. Он забирался во все ложбинки и сгибы, ища слабые места несговорчивого соседа. И нашёл: стоило ему провести по шее под волосами, как Жана словно подбросило пружиной, и он, мгновенно повернувшись, толкнул Джошуа на спину: – Я сказал – не лезь! – гневно прошипел он, сузив глаза. Но юноша добился главного – реакции. А ещё услышал в тоне Жана что-то похожее на... беспомощность. Обхватив Жана ногой, он рванулся вперёд и повалил его обратно на постель, тем самым оказавшись сверху. Почти в предвкушении, Джошуа вцепился ему в волосы и прижался губами ко рту. Потребовалось несколько секунд, чтобы тот поддался поцелую. Сначала неуклюжий, судорожный и похожий на борьбу, он постепенно стал более медленным и глубоким. Джошуа наконец перестал сжимать изо всех сил голову Жана и испытал торжество, когда тот, проникшись, начал отвечать, углубляя лобзание и скользя ладонями по его бёдрам. Как Джошуа и предполагал, после Дольфа, с его первобытной манерой, Жан казался воплощением нежности. Более того, Джошуа чувствовал, что доминирующую роль играет он, и это пробуждало в нём приятную, томную волну сладострастия. В нём проснулся исследователь: он азартно изучал каждый сантиметр завоёванного тела, оглаживал его, целовал, покусывал, сосал, чувствуя возбуждённую дрожь Жана и его сдавленные стоны. Джошуа наслаждался его реакциями и намеревался испить эту чашу до дна. – Хватит!.. – наконец взмолился тот, и Джошуа, довольно улыбнувшись, глубоко поцеловал его в шею, слыша учащённое громкое дыхание, после чего, приподняв бёдра партнёра, вошёл. Как было приятно проникать в него – жаркого и упругого, прижимаясь телом к телу, а после неистово вбиваться в эту томящуюся, изнывающую от экстаза плоть. А после брать уже медленно и нежно, глядя в полуприкрытые, совершенно пьяные тёмные глаза, лихорадочно поблёскивающие в предрассветном полумраке. Неужели он выглядит также в глазах Дольфа, когда его скручивает под ним в исступленном забытьи? Волк испытывает такое же наслаждение от слияния с ним – эту совершенно невозможную, безумную смесь нежности и желания разорвать это прекрасное горячее тело под собой на куски?.. «Съешь меня...» Подумав об этом, он ощутил, как расширяется его сознание, а ощущения усиливаются. Странно, но он словно бы раздвоился, и часть его встала на место Жана, а часть осталась в его собственной роли. И это наваждение настолько выбросило его из реальности, что в какой-то момент Джошуа оказался снизу и понял, что пришло время платить по долгам, поэтому послушно обвил руками и ногами свою жертву, утонув с головой в его запахе – сумрачном, тяжеловатом и смутно-сладостном. Однако, Джошуа не мог отделаться от одной неприятной ему мысли где-то на краю сознания: этот привлекательный и одновременно отталкивающий аромат был ему знаком. Но где он ранее мог его чувствовать, юноше вспомнить так и не удалось.***
На следующий день Волк отловил его в гостиной и с довольным видом потрепал по волосам: – Молодец, ромашка. Когда ты сказал, что для тебя не составит особого труда соблазнить Жана, я думал, ты блефуешь. – С чего бы? – проронил Джошуа, будучи даже не в силах порадоваться победе над собой. Всему виной была тревога, которая не отпускала его с ночи. Словно холодное и скользкое щупальце, она вклинилась в тёплое и пахнущее жизнью облако телосплетения, разрушив часть того удовольствия, получением которого был занят Джошуа. Пытаясь отмести её в сторону, он так усердствовал в ласках, что в итоге Жан, бурно кончив, просто отключился. Благо, это произошло почти в одно время с тем, как Джошуа достиг своего пика, так что разочарования не наступило. Медленно скатившись с сопящего соседа, он мягко погрузился в сон. Теперь Уилсон мог с точностью сказать, что это было самое ужаснейшее сновидение в его жизни: впервые за долгое время ему привиделся Джеймс, стоящий в зарослях дикого дурмана. Изо всех сил тая внутри страх и едва сдерживаемые слёзы обиды, Джошуа смотрел на него, на его белое и жестокое, совершенное, точно взмах опасной бритвы, лицо, и его разрывало от ужасной, невыносимой тоски и горечи. Это было не любящее «скучаю», а отчаяние того, что никогда уже не изменить. У этого страшного чувства не было названия. Казалось, в нём смешались все самые худшие эмоции: обида, злость, страдание, тоска, страх и желание смерти. Страстно-сладкий, пьянящий, словно поцелуй Танатоса, аромат «ангельских труб»... Холодные, как у рептилии глаза – этого Джошуа никогда не мог ему простить. Что бы Джеймс ни делал, что бы ни говорил, его глаза всегда оставались пустыми и безучастными. Пожалуй, это равнодушие нанесло Джошуа самую большую рану. Он ненавидел Джеймса за это! Ненавидел! Господи, как же это больно! Двигаясь с характерной грацией, Джеймс вышел из зарослей и приблизился к нему. От него исходил всё тот же аромат. Казалось, он был частью зловещих кущ, одним из этих смертельных жемчужных цветов. Почему-то, стоя рядом с ним, Джошуа чувствовал отголосок тления. – «...», – Джеймс что-то сказал, но Джошуа не услышал. Он лишь видел, как беззвучно двигаются тонкие губы, а в следующее мгновение с ужасом понял, что не может двигаться: всё тело парализовало, будто от яда. Джеймс раскрыл объятия и пугающе медленно, но неотвратимо заключил его в плен своих рук. Внезапно тело Джошуа пронзила мучительная, жгучая боль – его словно разъедало кислотой. Там, где Джеймс касался его, кожа начинала гнить, причиняя невыносимые страдания. Джошуа уже чувствовал приступ агонии. Ещё минута – и он умрёт. Боже, скорее! Скорее!!! Весь в поту, он распахнул глаза и некоторое время испуганно таращился в потолок, тихо всхлипывая. В комнате клубились предрассветные сумерки. Жан спал рядом, вольготно перекинув руку поперёк его тела. Значит, он не кричал. Джошуа попытался издать звук, но не смог: горло скрутило в спазме так, что хотелось умереть. Казалось, яд того Джеймса из сна проник в реальность. Он даже заплакать был не в состоянии – настолько глубока была горечь. Так он и пролежал до самого рассвета, пока не стало легче. Но почему? Почему за всеми этими событиями ему вдруг привиделся Джеймс?.. – Эй, что с тобой? – нахмурился Волк. Но Джошуа не мог удержать беззаботное выражение лица. Широко распахнув глаза, он смотрел в пространство, будучи погружённым глубоко в себя. Внезапно он понял, почему Жан всегда так неуловимо напоминал ему Ллойда, хотя и был казалось бы совершенно другим – запах. Аромат тела Жана напоминал запах Джеймса, как фиалка напоминает своим благоуханием дурман. Осознавать это было странно, почти ужасно. Джошуа медленно зарылся пальцами в волосы на голове. – Джошуа? – его легонько тронули за плечо, что помогло вернуться в реальность. Дольф обеспокоенно смотрел на него. - Что-то произошло ночью? Почему ты... – Нет, ничего, – покачал головой он. – Мне понравилось быть с Жаном. Просто... мне приснился такой кошмар, что я до сих пор не могу отойти. – Расскажешь? – Волк был непривычно внимателен к нему, но Джошуа покачал головой: – Не сейчас. Может быть, потом. – эта боль всё ещё была слишком сильна, слишком личная, чтобы о ней мог знать кто-либо ещё. – Ладно, – вздохнул Дольф. – В любом случае, я подошёл сказать, что с сегодняшнего дня ты начинаешь принимать клиентов. Поэтому к восьми будь во всеоружии. Но мой тебе совет: не надевай то, что я тебе принёс, если не хочешь в первый же день быть затраханным толпой обезумевших самцов. – Дурак! – тут же вспыхнул Уилсон, чувствуя, как волосы на теле встали дыбом от картины, возникшей перед глазами. Посмеиваясь, Волк подмигнул: – Ничего не могу поделать: в этой тунике тебя не захочет только камень. Ты чудо как хорош, ромашка, - уходя, на прощание он шутливо шлёпнул его по заднице, вызвав очередной всплеск досады у Джошуа. - Умей пользоваться этим.***
Джошуа думал, что, побывав столько раз в вечерней гостиной, не станет волноваться, но на деле всё оказалось иначе. Ближе к открытию его стало колотить так, что даже Жан, который с самого утра был подозрительно тих до безразличия, не выдержал: – Перестань уже. Ты не на виселицу идёшь, а всего лишь любезничать с клиентами. К тому же, сегодня у нас опиумный приём, так что не думаю, что сегодня хоть кому-то из них будет до тебя дело. – Так здесь ещё и наркопритон, надо же... – презрительно фыркнул Джошуа, копаясь в своём чемодане в поисках подходящей одежды. Белая коробка стояла там же, под кроватью. К ней он даже притрагиваться боялся – сам не знал, почему. Возможно, всё дело было в совете Дольфа. – Не делай такой ханжеский вид, – с долей мстительности в голосе процедил Жан. – Ты сам далеко не святой, знаешь ли. – Не спорю. Ведь это место уже занято тобой, – парировал Джошуа и покосился на соседа, проверяя реакцию. Тот же только поморщился и продолжил собираться, повернувшись спиной. Джошуа решил пойти на мировую: – Слушай, посоветуй, что надеть? Я не умею подбирать тряпки по случаю, – с надеждой позвал он. Но не тут-то было: – Надень то, что тебе подарили. – Нет, – тут же замотал головой Уилсон. - Я не хочу, чтобы меня «затрахали в первый же вечер», - вспомнил он похабные слова Дольфа. Жан насмешливо хмыкнул: – Поразительно, какой ты «скромный». Этот Дольф тебя окончательно испортил, – а после, подумав, наконец оттаял: – Ладно. Давай посмотрим, что у тебя есть... Спустя полчаса копания в чемоданах обоих Джошуа наконец привели в надлежащий вид. Это был тот же самый барочный образ, в котором он появился в первый свой вечер в гостиной: школярская рубашка с жабо и бордовые бархатные бриджи с белыми чулками. – Волосы завивать не будем. Ты и так слишком смазливый для сегодняшней тематики, – бросил Жан. Джошуа прищурился: сегодня сосед был необычайно резок с ним, чего никогда не случалось ранее. Неужели это из-за того, что произошло ночью? – Ты злишься на меня? – спросил он. Но Жан сделал вид, что не услышал. Когда Большой Бен на площади пробил восемь, все спустились в гостиную и расположились в ожидании гостей. Джошуа выбрал привычный ему дальний диванчик рядом с тяжёлой портьерой. В глубине души он надеялся, что его не заметят, как и в большинстве случаев, однако Гарсон разрушила его планы. Прежде чем комната потонула в опиумном угаре, она вышла на середину зала и объявила: – Господа, сегодня вечером у нас вы сможете не только попробовать старый-добрый опиум высочайшего качества, но и припасть к одному из новых источников молодости и красоты. Давайте поприветствуем Жасмина – у него сегодня дебют! Жасмин, встань, покажись гостям! – чувствуя, как все взгляды до единого впились в него, Джошуа на враз ослабевших ногах поднялся с дивана и попытался приветливо улыбнуться, что казалось совершенно невозможным: шок сковывал его с ног до головы, парализуя каждую мышцу. Даже ободряющие аплодисменты не смогли унять его волнения. Он словно ослеп и оглох, целиком и полностью находясь в плену своего страха. – Будьте снисходительны к нему, господа. Жасмин сама невинность. Теперь у каждого из вас есть шанс раскрыть эти нежные лепестки и ощутить всю полноту его аромата. За сим объявляю очередной вечер в «Тиресии» открытым! «Надеюсь, я выглядел достаточно невзрачно, чтобы никто из них не положил на меня глаз», – возвращаясь на место, думал Джошуа, слушая одобрительный гул аплодисментов. Однако, не прошло и пяти минут, как он заметил, что его манит к себе пальцем джентльмен. Сорока пяти-пятидесяти лет, с тёмными с проседью волосами и невозмутимым лицом, по которому невозможно было что-либо прочесть, он сидел, нет – восседал на большом диване в кругу других господ, уже окруживших себя мальчиками. Похоже, всё это время он приглядывался к Джошуа, поскольку взгляд его выражал сомнение, а манившие юношу костистые пальцы были полны не терпящей возражений властности. «Наверняка это кто-то очень высокопоставленный», - почти опасливо подумал Уилсон, вставая и на ватных ногах направляясь к клиенту. Тот же, по мере приближения Джошуа, скользил по нему оценивающим взглядом. Это было не то чтобы неприятно, но как-то странно. – Добрый вечер, – на мгновение у него перехватило дыхание и он запнулся. – Я... Жасмин. – Я слышал, – процедил мужчина с необъяснимым безразличием. В нём не чувствовалось ни толики интереса или вожделения по отношению к юноше. Джошуа почувствовал мгновенно вспыхнувшую где-то глубоко внутри боль и растерянность. Это... было ужасно. Это его преследовало. – Больно? – внезапно спросил джентльмен и, изменившись в лице, протянул сухопарую руку и привлёк опешившего мальчика к себе на колени. - Ты действительно невинен. – Я... не вполне понимаю, – попытавшись улыбнуться, пробормотал Уилсон. Джентльмен поморщился и прищёлкнул языком: – Не ври, всё ты понимаешь. Я видел, как тебя ранило моё равнодушие, – резко сказал он. - Сам его не переношу, потому что это самое худшее, что можно испытать по отношению к другим. Хуже, чем жалость и даже чем презрение. Я всегда так проверяю людей, чтобы понять, кто меня услышит, а кто – нет. Не забывай эту боль, мальчик. Боль – это не плохо. Она означает, что ты ещё жив. Она делает нас сильнее, закаляет, как сталь. Как только ты перестанешь её чувствовать – вот это уже повод для опасений. Как только ты перестанешь её чувствовать – ты потеряешь всё. Джошуа не знал, куда ему деваться. Речи странного эсквайра повергли его в ещё больший ступор, чем тот, в котором он пребывал ранее. Ему хотелось слезть с этих острых коленей и уйти наверх, к себе в комнату, чтобы не слышать всего этого, но он продолжал сидеть, вперившись пустым взглядом в пространство и не глядя в бесстрастное лицо клиента. – А, мистер Моуш. Давно вас не было видно. Как продвигается написание романа? – к ним подошёл с бокалом шампанского Жан. Так называемый Моуш растянул губы в подобии улыбки: – Здравствуйте, Жан. Весьма плодотворно. Сейчас работаю над кульминацией, – Жан приподнял тёмные брови, выражая крайнюю степень удивления: – Вот как? Неужели он в финале всё же умрёт? – Вы негодный мальчишка, Жан, - вполне добродушно укорил его Моуш. - Умеете испортить всю интригу. - Я, пожалуй... - начал было Джошуа, осторожно сползая с колен, когда дверь борделя распахнулась и в помещение ввалились двое. Джентльмены были веселы, раскатисто смеялись, и, похоже, были хорошо знакомы Гарсон, поскольку та чинно поднялась со своего места и с поистине не мужской грацией направилась к гостям. – Надо же, знаменитые братья! Мистер О`Конелл и мистер Рейд! Рад снова видеть вас здесь! – донеслось до Джошуа сквозь гомон разговоров. - Располагайтесь, сегодня у нас курительный вечер. – Опиум? – поинтересовался один из них. Второй же поднял голову, принюхиваясь. Оба джентльмена поражали своей схожестью, хотя и не были близнецами. Тот, что звался О`Конеллом, был на полголовы ниже Рейда, выглядел куда более хрупким и моложе года на три. А в остальном – оба бледнокожие, улыбчивые и с волосами цвета тёмной меди до середины спины. Ко всему прочему, у Рейда волосы слегка вились. – Жан! – глядя на них, негромко позвал Джошуа, но тот настолько увлёкся разговором с Моушем, что не слышал его. В замешательстве, Джошуа медленно начал пробираться между то тут, то там стоящими диванами и креслами, когда услышал оклик Гарсон: – Жасмин! – нехотя остановившись, он увидел, что бандерша вкрадчиво манит его пальчиком, а братья негромко переговариваются, склонив рыжеволосые головы друг к другу. – Поверить не могу... – пробормотал себе под нос Джошуа и направился к ним. Интересно, кого из них он заинтересовал? Или Гарсон просто хотела его о чём-то спросить? Но надежда на то, что ему дадут какое-то поручение, с треском провалилась. – Вот он, господа. Это наш новенький, Жасмин. Не обращайте внимания на его стеснительность: он ещё девственник, к тому же, не привык пока ко всеобщему вниманию. – Ничего, это даже мило, – улыбнувшись Уилсону краем рта, сказал Рейд. При ближайшем рассмотрении он оказался намного красивее, а его голос был прекрасен: низкий, с приятным и очень тёплым тембром. Его можно было сравнить с тёмным элем. Младший, О`Конелл, промолчал, но смотрел на Джошуа приветливо, слегка прищурив золотисто-ореховые глаза. На мгновение Джошуа накрыло непреодолимое желание уйти с ними, но после тут же сменилось пронзительной мыслью: «Да что со мной?! Когда я стал так легко принимать всё происходящее? Я же совсем их не знаю, этих парней...» - он искоса посмотрел на братьев. Те что-то перечисляли, а Гарсон записывала в блокнот их пожелания. – Ещё атласные ленты, пожалуйста, – уловил Джошуа более высокий, чем у Рейда голос – другой брат. – Всё имеется, джентльмены, – заключила Гарсон. – Желаете как обычно – комнату в прованском стиле? – Да, если можно, – кивнул О`Конелл. – У той кровати очень подходящая спинка. – Что ж... Тогда пройдите пока туда, я пришлю ваши коробки через пару минут. Поблагодарив хозяйку, братья с обеих сторон подошли к Джошуа и, взяв под руки, потянули к комнатам. – В-вы берёте меня?! – заикаясь от волнения, выдавил Джошуа, едва переставляя ноги. В ответ на его вопрос и испуганный взгляд, Рейд тихо засмеялся и ласково потрепал по волосам, скользнув большим пальцем по щеке: – Да, парень, ты нам подходишь. И не трясись так – мы тебя не обидим, – после чего обнял Джошуа за плечи. О`Конелл обвил рукой его талию и, остановившись перед одной из дверей с маленькой медной табличкой, достал ключ и открыл. В этой комнате Джошуа никогда раньше не был. Она оказалась очень уютной, в бежевых и терракотовых тонах, обставленная деревянной мебелью. Много, очень много дерева. На стенах в большом количестве висели картины с изображением всевозможных пейзажей и животных, на которых плясали золотистые блики от зажженных свечей. Джошуа не знал, что значит «прованский стиль», но подозревал, что к Франции эта комната имеет очень отдалённое отношение. По крайней мере, это больше походило на загородный дом состоятельных северян. – Что ж, по крайней мере, они ничего здесь не меняли, – протянул Рейд, снимая плащ и цилиндр. – Ольгерду нравится эта комната, – наблюдая, как его спутник разоблачается до сюртука, негромко сказал О`Конелл, обращаясь к мальчику. – Она похожа на его дом в Дублине. – Так вы ирландцы? – наконец решился раскрыть рот Джошуа, и вопросы неожиданно полились рекой: – Вы и впрямь братья? Тогда почему вы больше никого не взяли, кроме меня? – джентльмены переглянулись, ища логику в этом словесном потоке. Видимо, не найдя её, Рейд пожал плечами, а его спутник тихо прыснул и с улыбкой ответил: – Какой ты любопытный, Жасмин. Мы считаем себя братьями, и нас все принимают за братьев, но это не совсем так, хотя мы и родственники. Я прихожусь Ольгерду четвероюродным кузеном. – А, – только и сказал Джошуа. Подозрения, что его втягивают в инцестные игрища, рассеялись. Не то чтобы Джошуа было бы противно, совсем нет, просто он до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке, и одна только мысль о столь смелых экспериментах, вроде роли любовника для двух братьев одновременно, отправляла его в нокаут. Джошуа поёжился, словно от сквозняка. Почему-то в этой комнате у него возникало ощущение осени. Были ли тому виной его рыжеволосые клиенты или запах сосны и осины от мебели, он не знал. Но ему действительно стало холодно, и он отчётливо почувствовал то преходящее щемящее томление, которое охватывает каждого в преддверии поцелуя. – Нам определённо повезло, что ты оказался здесь сегодня. Думали, снова придётся выбирать из того, что есть. Но тут появился ты, и ты такой, как мы себе и представляли, – услышал Джошуа сзади низкий голос Рейда, после чего ощутил прикосновение пальцев к своему уху – то, как убирают его волосы назад. Как это ни странно, но никакого отторжения он не почувствовал. Жилистые руки Ольгерда были тёплыми и приятными, словно у давнего друга. Перед лицом Джошуа возникли октябрьские глаза второго брата, а бледные ладони с проворством ласки скользнули вверх по его груди на плечи. Он ощутил прикосновение уст ирландца и приоткрыл губы, впуская в себя его дыхание и сливаясь с ним в нежном, томительно-чувственном лобзании. Одновременно сквозь эту дымку терпковатого вкуса Джошуа ощутил, как впиваются сзади в шею горячие губы Ольгерда, а две пары рук проникают под рубашку и неспешно, с сознательно подавляемым нетерпением исследуют его тело, время от времени лаская друг друга. – Умпф... ну где же эти коробки?.. Не могу больше ждать... – отрываясь от губ Джошуа, пылко прошептал младший. – Терпение, Лиль, – словно большой кот, бархатисто промурлыкал Ольгерд в ухо Уилсону. Джошуа только вздохнул. Он уже возбудился и мысленно был согласен с братьями. И тут, как ответ на их молитвы, раздался стук в дверь. – Очень вовремя, – Лиль отстранился и открыл. За дверью обнаружился малыш Анри с небольшой коробкой. – Ваши игрушки, сэр! – радостно объявил он и с интересом взглянул на Джошуа, который так и застыл, прижатый спиной к груди Ольгерда. Возбуждение мгновенно пропало и нахлынула волна острого стыда. Лиль взял коробку и, поблагодарив Анри, закрыл дверь. «Я не должен этого делать», – Джошуа, силясь проглотить внезапно вставший в горле ком, зажмурился. – В чём дело? – услышал он голос ирландца и ощутил ласково прошедшиеся по щеке пальцы. – Не бойся, я и Ольгерд будем нежными. Ведь это твой первый раз? – Да, – ответил Джошуа, понимая, что этого от него и ждут. – Идеален... – прошептал Лиль, и, обняв его и Рейда, увлёк к кровати. Посадив Ольгерда на перину, а Джошуа меж его ног, лицом к себе, О`Конелл опустился на колени, и его лик оказался вровень с глазами юноши. Джошуа смотрел на него и с облегчением понимал, что стыд понемногу уходит, сменяясь тихим восхищением необычной красотой этих двоих. Изящные черты белого лица Лиля, пьянящий не хуже грога голос Ольгерда и золото ресниц и волос обоих завораживали Уилсона. Он чувствовал себя персонажем сказки о фейри, крадущих людей, которую ему когда-то в детстве рассказывала мать. Они были прекрасны – эти осенние сиды, и Джошуа, позабыв о колебаниях, протянул вперёд руку и нежно коснулся лица Лиля, после чего притянул его к себе и поцеловал. Волк бы наверняка не выдержал и отлупил его: Джошуа в очередной раз делал всё неправильно, с точки зрения шлюхи – занимался любовью, целовал в губы, растрачивал себя и свою душу, отдавая её по капле совершенно незнакомым людям. Да, всё это было верно, но не в данном случае. Сейчас Джошуа хотел заняться любовью, хотел насладиться сполна этими чудесными созданиями, словно сотканными из закатного золота, из волшебного багрянца опадающей листвы. Поглотить часть их совершенства, чтобы хоть в чём-то стать похожим на них. В этот момент Джошуа открыл для себя главный смысл, жизненное кредо мира «Тиресия»: каждый из приходящих – совершенство. И видеть это совершенство – вот высшее умение и высшее благо. – Вы прекрасны... – шептал Джошуа, перебирая пальцами шелковистые волосы Лиля и ощущая его губы на своей груди, чувствуя густой, похожий на запах грецкого ореха аромат тела, – Так прекрасны... – Ты только наш, – отвечал Лиль, неспешно раздевая его. - Мы будем вместе всю ночь... Братья оказались не только искусниками по части ласк, но и опытными палачами: самые жаркие ночи с каждым из любовников Джошуа не шли ни в какое сравнение с пытками болью и наслаждением, которые довелось ему испытать в этот раз. Ему нравилось, когда, связав до полной неподвижности, Ольгерд водил кончиком пера по его члену и промежности. Издавать какие-либо звуки было нельзя во избежание наказания плетью, и как это было мучительно и приятно: слегка болели мышцы, низ живота словно скрутило в тугой узел от возбуждения. Всё его существо жаждало облегчения и разрядки, и оно наступало – великолепное и блаженное, словно освобождающее от любого страдания и самых тяжёлых мыслей. Оно приходило после ещё одной изощрённой пытки – маленькими полированными шариками на верёвочке. Они были ненасытны – словно вознамерились вытянуть из него все силы. Заснув после очередного оглушительного оргазма, Джошуа очнулся от смутно-приятного жара и услышал стоны. Сначала он подумал, что Ольгерд и Лиль снова переключились друг на друга, как не раз уже случалось за текущую ночь, но, открыв глаза, понял, что звуки принадлежат ему, а тело пылает от того, что им обладают сразу двое. На мгновение это привело его в ужас и панику. Перепуганный обрушившимися на него ощущениями, он вцепился в спину Ольгерда, а после попытался отпихнуть его: – Вытащи немедленно! Я не выдержу... Вы порвёте меня! – закричал Джошуа, ощущая нарастающую с каждой секундой боль. – Тшш... Успокойся, Жасмин, – ловя его запястья и пригвождая их к подушке, мягко сказал Рейд, глядя ему в глаза. - Всё будет хорошо, если ты перестанешь дёргаться и напрягаться. – Расслабься и тогда сможешь ощутить то же удовольствие, что и во сне, – промурлыкал из-за спины Лиль и принялся оглаживать и покрывать поцелуями его лопатки и шею. – Доверься нам, и сможешь испытать нечто чудесное. – ласковый тон подействовал на него успокаивающе, и Джошуа, сделав над собой усилие, послушно расслабился. Боль действительно ушла, оставив лишь небольшой отголосок. – Люби нас... – шептали они по очереди, беря его то глубоко и нежно, то быстро и болезненно. При этом Джошуа чувствовал, что они не переставали давать ему то, в чём просили взаимности. Это было очень странно. Странно и... прекрасно. Странно и... незнакомо. Никто не любил его так до этого – Джошуа осознал это с необычайной ясностью. Не в физическом плане. Он ощущал их любовь к нему, их доброту и нежность, чистую страсть, желание доставить ему удовольствие. Безо всяких условий. Ни Волк, ни тем более Джеймс никогда не любили его. Для всех них он был средством, но никак не целью. Эта ночь стала для него ночью озарений и осознания реального положения дел, ведь истина познаётся в сравнении. Проснувшись же с утра в той самой постели, совершенно вымотанный, но умиротворённый, как младенец, Джошуа никого не обнаружил в комнате. Братья исчезли.***
Боль. И, если приоткрыть глаза, марево не рассеется. Кажется, за время сна он снова ослеп: кровь отлила от головы и вернётся обратно, как только он начнёт шевелиться. Но двигаться было чертовски трудно: дыхание то и дело прерывалось, а в груди поселилась знакомая тяжесть. Но нужно попытаться, ведь он проснулся сегодня, а значит, должен бороться. Каждый раз, открывая глаза, Ангел задавал себе один и тот же вопрос: зачем он вообще живёт, и почему до сих пор ещё не испустил дух, ведь был в шаге от смерти бесчисленное количество раз? Так часто, что уже перестал бояться собственной кончины. Раньше бы он не нашёл даже предполагаемого ответа, но на сегодняшний день единственной причиной его существования был Дольф: дикий, странный и причиняющий боль одним своим бытием – ту боль, которая возникала от осознания, что лёгких путей не осталось. Андрей не понимал, почему Дольф так любил его, и каким образом он – немощный калека – смог одним лишь своим наличием загнать существо, больше всего на свете ценящее свободу и независимость, в оковы этого омута. Пропасть под названием «Тиресий», из которой нет возврата, если ты хоть на мгновение примирился с её законами, хоть на минуту допустил, что она имеет право на существование. – Дольф! – позвал он и понял, что не может даже закричать – голос сел. Никто не отозвался. Значит, вышел. Зрение ещё не вернулось, и Андрей не мог даже сказать, который сейчас час. Когда-то он ненавидел свою беспомощность, а после устал, и ему показалось, он смирился с тем, что не может ничего изменить. Однако, с появлением Дольфа злость вернулась, и Андрей не знал, хорошо это или плохо. Он до сих пор смутно мог отличить ложную надежду от болезненной воли к борьбе. Шаря перед собой руками, он попытался встать, но споткнулся обо что-то и с грохотом рухнул на пол. Зашипев от боли, Ангел возблагодарил небо, что хотя бы приземлился не на что-то острое. Внезапно он услышал знакомые шаги за дверью – тяжёлые и чёткие – и быстро поднялся. Он не хотел, чтобы Волк видел его в таком состоянии. Скрипнула дверь, и нос учуял запах молочной овсянки, хлеба и кофе. Дольф принёс завтрак. Значит, сейчас утро. – Ты вовремя проснулся. Я завтрак принёс, – сообщил мутный силуэт. – Я чувствую, – ответил Андрей и рискнул сдвинуться с места. Теперь он уже мог различить отдельные световые пятна. – Снова глаза? – спросил Дольф, беря его за руку, целуя в висок и ненавязчиво увлекая за собой. Ангел хмыкнул: он даже не мог злиться, что с ним обращаются, как с калекой – так старательно, хотя и безуспешно Волк маскировал свою заботу. – Зрение возвращается, – сказал он. – Нужно ещё немного времени... – Не беда, – хмыкнул Дольф. – Уж ложку-то ты мимо рта не пронесёшь. Ангел улыбнулся. Это была ещё одна причина, по которой ему теперь было бы невыносимо тяжело свести счёты с собственной жизнью – Волк верил в него и давал знать ему об этом постоянно, даже в такой шутливой форме. – В последнее время тебя подолгу не бывает. Много клиентов? – сделав над собой усилие, осторожно спросил Андрей. Он терпеть не мог задавать подобные вопросы. Ему всегда казалось, что это звучит жалко, словно бы он выпрашивает внимания. Этого было достаточно, чтобы возненавидеть себя. Дольф, уже как-то нарвавшись на такого рода недоразумение, улыбнулся, и, думая о том, какой же Крылатый гордый дурак, принялся рассказывать: – Да. Приходится много времени проводить в гостиной, к тому же, только вчера наш новенький завершил своё обучение. На него тоже много времени уходило. Пожалуй, больше, чем на всё остальное. Андрей застыл с ложкой у рта. Если тот мальчик приступает наконец к работе... – Значит... – начал он, плюхая ложку обратно в тарелку. – Да, душа моя. Это значит, что есть вероятность. Он знал, что Дольф спал с этим мальчишкой – и не раз. Также он чувствовал смуту, поселившуюся в душе Волка, но ни словом не попрекнул его за это. Он знал, что виноват сам. Что по вине своего проклятого тела – этой болезненной, но всё ещё завораживающей оболочки – не может дать Дольфу того, чего тот желает день ото дня. Он рисковал, даже оказываясь в полных желания объятиях любимого, потому что чувства Волка передавались ему, и от этого сердце начинало стучать как бешеное, грозя своему владельцу инфарктом. Он не хотел даже вспоминать о тех двух случаях, когда нашёлся извращённый толстосум, который смог купить его у Гарсон. Тогда он действительно думал, что не выберется из темноты. И больше никогда не хотел видеть то, как страдает Волк, переживая за него. Никогда. Он был согласен с Дольфом, что это несправедливо: несправедливо то, что он должен подвергать себя опасности; несправедливо, что он не может дать тому, кого любит, то, что вынужден отдавать незнакомцам; несправедливо, что деньги ставятся выше человеческой жизни и человеческой души. Но эта новость его обрадовала, заставив в груди вспыхнуть слабый огонёк надежды. Андрей улыбнулся, невидяще смотря в пространство и чувствуя, как Дольф взял его руку в свою и поцеловал. Если этот день настанет, и они его переживут, их мир изменится. Ангел отставил тарелку и в приступе столь редкой для него пылкости обнял Дольфа, слыша его удивлённое хмыканье и мгновенно сомкнувшиеся объятия крепких жилистых рук. Он был уверен, что его капризное сердце вполне выдержит несколько поцелуев, к тому же, Серый как всегда заслужил куда больше, чем он мог бы ему дать. Но сейчас не время для вины, не время... Он нашёл знакомые до дрожи в пальцах губы и прижался к ним, ловя нить пахнувшего от Волка жара вожделения и отметая мысль о мучительных оправданиях. Слова всегда оказывались бесполезны там, где нужна была лишь любовь.***
– «Единственный способ заставить женщин любить себя – это мучить их: более надежного я не знаю», – процитировал Джошуа и, усмехнувшись, закинул томик де Сада в изголовье кровати. Жан, бреясь над тазом, хмыкнул: – Это ты к чему? – К тому, что де Сад чёртов садист, – отозвался Джошуа, ложась на разобранную постель и безмятежно глядя в окно на словно застывающие деревья в саду. Его окутывала осень и странное спокойствие с отголоском тревоги. Томный август уже бросил свой последний взгляд на Лондон и готовился смениться сентябрём. – Ты с ним не согласен? – Жан плеснул на лицо водой, смывая остатки пены. – Но это же правда. – Я не знаю, что в этом вопросе правда – я не имел отношений с женщинами, – криво усмехнулся Джошуа. – Как-то так вышло, что они для меня всегда были далеки и малопривлекательны. Но я не согласен с тем, что можно вызвать любовь, причиняя страдания. – Этот принцип работает со всеми, – безапелляционно заявил Жан. - Потому что именно в моменты ощущения боли мы как никогда живы. Ведь чем, по сути, так привлекательна любовь? Та любовь, которая сопровождается страстями, а не спокойное агапэ [2]: тем, что жизнь в ней бьёт ключом, ни один день не похож на предыдущие, а поток впечатлений способен разрушить своей силой даже Тауэрский мост. И тебе кажется, что с тебя сняли кожу, и что тот человек, которому удалось вызвать в тебе подобные чувства, просто не может быть не тем. А боль лишь усиливает это ощущение, делая связь чертовски сильной. Джошуа задумчиво посмотрел на Жана: – Ты тоже знаешь предательство? – Да, – помедлив, ответил он. – Я был ещё мальчишкой, даже младше тебя, когда моя старшая сестра вышла замуж. Её избранник был очень красив и обаятелен, наделён многими достоинствами, но, как оказалось впоследствии, не меньше у него имелось и скелетов в шкафу. Тогда я его боготворил, мечтал стать таким же, как он и... попался на удочку. Мне просто отказала моя способность думать, когда однажды ночью он пришёл ко мне в комнату и сказал, что хочет меня, хочет быть со мной, что влюблён, и что глубоко сожалеет о том, что встретил мою сестру раньше, чем меня. Как выяснилось много позже, женился он на ней ради связей и состояния. Мы тайно встречались, и это было то самое время, о котором говорил де Сад: время боли, любви и самообмана. Меня сжирало чувство вины за свою подлость. И вот страшный день настал: сестра узнала о нашей тайной связи - ей донесла служанка. Горячо и преданно любившая, она не вынесла разочарования и позора, и сбросилась с утёса на скалы. А я не мог больше оставаться дома, поэтому ушёл. А там уже, в ходе долгих мытарств, меня занесло в один бордель, а после сюда. Джошуа в лёгком ступоре глядел в пространство. Перед его мысленным взором как живые проносились немые сцены из истории Жана. Внезапно его осенило. Он понял, почему Жан так реагировал после... – Прости меня, – медленно сев на кровати, сказал Джошуа. – Я не знал... Я думал, для тебя это было привычно... – Ты прав, – усмехнулся Жан. - Привычно. Но ты не должен извиняться: тебе нужно было испробовать свои силы, а я попался на пути. Ирония судьбы в том, что так всё совпало. Джошуа зажмурился: это звучало просто ужасно. Чудовищно. Он не знал, как извиниться, оправдаться и просто молчал. – Прекрати, не могу тебя видеть таким! – не выдержал Жан и, взяв за подбородок, порывисто поцеловал Уилсона в губы. - Я прощаю тебя, понял? – Ага... – круглыми глазами глядя на соседа, только и смог выдавить Джошуа.***
С тех пор, как он начал принимать клиентов, Джошуа посетил странный покой. Это было потрясающее в своей безмятежности чувство гармонии, нарушаемое только тогда, когда его выбирал кто-то исключительный в своём уродстве или красоте. Дни неслись, словно молодые кони, а в Лондон незаметно пришла истинная осень, неся на своих плечах гроздья тумана – столь густые, что, посмотрев в окно, иной раз едва ли можно было различить брусчатку на площади или деревья в саду. Всего за пару месяцев он стал довольно популярен и за ночь мог принять по три-четыре клиента. Жан, наблюдая за его успехами, отчасти шутливо, отчасти ревниво, фыркал, позже беря своё наверху в комнате, когда оба были в настроении. Как это ни странно, но Дольф как-то незаметно исчез с горизонта Джошуа, и он о нём почти не думал, даже изредка встречая в коридорах «Тиресия». Однажды ему выпал редкий случай: Джошуа не спалось, и он, стараясь не потревожить спящего Жана, сполз с кровати и направился в гостиную, в которой частенько находился кто-то, кто тоже не мог сомкнуть глаз в этот предрассветный час. Но, как ни странно, ни обычного шлёпанья карт, ни знакомого запаха табачного дыма он не услышал. Вместо этого – шелест бумажных страниц и тусклый свет зелёной лампы на столике. Человек в белом шелковом халате сидел в глубоком кресле, подобрав под себя ноги. Хотя он никогда его не видел, Джошуа мгновенно понял, кто перед ним. – Ангел? – изумлённо выдохнул он. Белое существо подняло голову от книги и близоруко сощурилось: – Меня зовут Андрей, – услышал Джошуа нежный и тихий голос. – А кто ты? – Меня зовут Жасмин, – представился юноша и увидел, как неодобрительно полуприкрылись бледные веки на прозрачных глазах: – Тебя зовут Джошуа, а не Жасмин, – с едва заметным нажимом отрезал он. – Не забывай это имя, иначе забудешь, кто ты, и станешь одной из кукол Гарсон. – Да... – только и смог сказать удивлённый Джошуа в ответ. Он не ожидал от этого создания подобной жёсткости. Из рассказов Волка он представлял его себе чем-то слабым, трогательным и бесконечно прекрасным. Впрочем, «бесконечно прекрасный» было правдой: глядя на Андрея, Джошуа чувствовал, как сложно ему стало дышать, и как его охватывает что-то сродни благоговению. Андрей был красив так, что хотелось прикоснуться к нему и в то же время не трогать: каждая деталь его образа – вплоть до слабо светящихся в свете лампы волосков на белой, как у луня голове – была хороша именно так, как есть в данный момент. Опасаясь нарушить эту хрупкую гармонию, Джошуа сел на подлокотник кресла поодаль, а Ангел продолжал без улыбки и без враждебности смотреть на него внимательным, словно бы устремлённым вникуда взглядом. – Я часто думал о тебе, – неожиданно для себя проронил Джошуа. Ангел удивлённо приподнял брови и Джошуа, осознав, как это двусмысленно звучит, поспешил пояснить: – Мне о тебе рассказывал Дольф, и я часто представлял тебя себе. – Вот как, – только и сказал тот. Он не интересовался, что рассказывал о нём Волк, не спрашивал о разнице фантазий и действительности. Его это не волновало. – А насчёт имён... – начал Джошуа, – я уже не уверен в том, что хочу помнить себя прошлого. Сейчас я чувствую небывалый покой. Меня уже не терзают мои демоны и ничто не волнует. – Почти как у мёртвых, верно? – с едва заметной улыбкой прошелестел Андрей, и Джошуа вздрогнул: – Неправда! Я всего лишь нашёл успокоение. Так... легче. Если вспомнить дни, когда я только появился здесь, они были похожи на ад, – он чувствовал, как заботливо выстроенная опора снова начала шататься, и всё его существо воспротивилось этому. – Легче – не всегда вернее, – снова не согласился Ангел. – Иных ложь возносит на крыльях до небес, а правда повергает в адское пламя. – Что ты хочешь сказать? – нахмурился Джошуа. Ангел вздохнул: – То и хочу: не жди, что будет просто – во всём. Ничто настоящее не даётся легко. А то, что даётся – быстро теряется, ибо не ценится. И тот покой, что тебе сейчас мнится – это иллюзия, покрывало, драпирующее пустоту. Джошуа молчал, только качая головой. Он не хотел этого слышать. Это всё было каким-то бредом. Этот бледнолицый калека просто сумасшедший... – Иди спать. Не слушай меня больше. Я и так сказал слишком много... – донёсся до него бархатистый шёпот, в котором явственно слышались не то печаль, не то сожаление. Помедлив, Джошуа встал и, словно оглушённый, побрёл в свою комнату. В голове царил полнейший сумбур: негатив переплетался с симпатией, смятение с безразличием, помутнение рассудка с кристальной ясностью сознания. «Устал, – решил он, толкая дверь комнаты и забираясь под одеяло к Жану. – Нельзя сейчас думать об этом, иначе сойду с ума», – едва его голова коснулась подушки, Джошуа уснул. В гостиной погасла лампа.***
– Эй, Жасмин! – Джошуа, отвлекшись от хмурого созерцания курительной трубки, обернулся. Йен, сидя на диване в компании двух мужчин, поманил его рукой. «Что этому узкоглазому нужно?» – неприязненно подумал он, вставая и неспешно направляясь к ним. Йен ему не нравился своей склонностью разносить сплетни и за глаза говорить гадости о других. – Вот, мистер Дарелл. Это наш белокурый цветок из самого сердца Англии. Чем не фарфор? Если будет нужно, мы его подкрасим. «Что?» – Джошуа непонимающе воззрился на вьетнамца. Джентльмен же средних лет по фамилии Дарелл придирчиво изучал его глазами, после чего одобрительно кивнул и сказал: – Хорошо. Только побольше кружев. – Будет исполнено, – приторно улыбнулся Йен и, грациозно поднявшись, заскользил по направлению к Гарсон. Та, выслушав Самурая, кивнула и, подозвав Жана, что-то сказала ему. Тот как-то обречённо кивнул, и Джошуа скрестил руки на груди. Святой всегда так делал, когда на него вешали заботы о внешнем виде Уилсона. «Да что я, сам о себе позаботиться что ли не смогу?!» – возмущённо думал он, решительным шагом направляясь к ним. – О, Жасмин, ты очень вовремя, – сказала та. – Иди с Жаном, он поможет тебе одеться для клиента. – Зачем Жана? Я и сам могу одеться, – возразил тот. – Нет! – отрезала бандерша. - Ты не знаешь, где лежит этот костюм. К тому же, это довольно важный клиент, поэтому никаких недочётов я не потерплю. Жан, проследи. – Да, сэр, – отозвался тот. «Ещё бы поклон отвесил», – с досадой подумал Джошуа, вместе с соседом поднимаясь в гардеробную. – Тебя Дарелл выбрал. Это не очень хорошо, – сказал Жан, закрывая за ними дверь. – Это ещё почему? – насторожился Джошуа. – Он тот ещё извращенец. К тому же, нередко бывает жесток и неаккуратен. После него всегда приходится отдавать костюмы в починку. Видимо, ты выбран на этот раз на роль куклы, – Жан достал большую круглую коробку с полки и открыл, являя глазам Джошуа кучу белых кружев в сочетании с розовым атласом. – Это что, платье?! – развернул вещь в руках, возмутился Джошуа. – Я это не надену! – Наденешь, – спокойно отрезал Жан. – Я не женщина, и становиться ею не собираюсь! – ощетинился тот, и, предугадывая очередное возражение Жана, добавил: – Даже если сплю с мужчинами. Я терпел эту нелепую штуковину в заднице, но это – ни за что! – Да что ты так взъярился?! – разозлился Жан. - Это всего лишь тряпка, Джошуа! Одна из тех тряпок, которые цепляют на себя люди, чтобы прикрыть наготу до поры до времени! Если ты наденешь её, это ещё не будет значить, что ты женщина! Что за бред?! Или твоё самосознание так легко пошатнуть кучей кружев? – последний вопрос поколебал его уверенность в своей правоте. – Нет... Но я не хочу это надевать, – он знал, как Жана бесит его упрямство, но собирался стоять на своём. – Ты ведёшь себя, как ребёнок! – вспылил тот. – Немедленно надевай, иначе я иду и говорю Гарсон, что ты отказываешься выходить к клиенту. А знаешь, что будет, если это случится? – Ну и что же? – с вызовом отозвался Уилсон, не расцепляя туго скрещенных на груди рук. – Катастрофа и скандал. Этот Дарелл – один из тех типов, с которыми лучше не спорить: он достаточно богат, влиятелен и злопамятен, чтобы создать большие проблемы «Тиресию». И зачем только Йен тебя позвал... – Хочешь сказать, я не справлюсь? – раздражённо обронил Джошуа. Жан вздохнул: – Нет, я так не думал. Но теперь думаю, потому что твоё поведение говорит само за себя. Зарычав от бессилия, Джошуа выхватил у соседа из рук платье: – Давай свою тряпку!..***
«Что же ты делаешь? Как ты мог позволить..? Они нарядили и размалевали тебя как... шлюху?.., - гулко стуча каблуками, он шёл через гостиную, чувствуя, как кожу щекочут кружева и взгляды собравшихся. - Но ведь ты и есть шлюха, - его жёстко берут за плечо и влекут в сторону комнат для встреч. - Шлюха?» Резкий, отвратительный треск рвущейся ткани. Сильный удар о перину на мгновение вышиб из него дух. Болезненное и грубое проникновение. – «Хороша, сучка...», – довольно рычит тот, вбиваясь бёдрами. Противное шлёпанье. «Нет, - на глазах невольно выступают слёзы ярости. - Я не хочу... Не хочу так жить». «...Шлюха из тебя никакая...» «Я не шлюха, не бездушная вещь... Не хочу так жить!» – Мне больно... – сквозь зубы выдавливает он, слыша в полутьме экстатическое пыхтение Дарелла. – Нет... – выдыхает тот, – Не-ет. Ты же... кукла. А кукле... не может быть больно. Лежи смирно, потаскушка... Всё произошло быстрее, чем он успел осознать, что делает: – Я не кукла, ты, больной ублюдок!!! – Дарелл отшатнулся от удара в челюсть и, споткнувшись о ковёр, упал. – Ах ты, сосунок! Ты что, взбесился?! – заорал он, вставая и поспешно застёгивая штаны, кинулся вдогонку. Но Джошуа уже и след простыл.***
– У вас будут огромные неприятности, у всех вас – уж будьте уверены, – ледяным тоном процедил Дарелл. - Я этого так не оставлю! Этот сученыш испортил мне лицо: я теперь с этим синяком не смогу появиться в приличном обществе как минимум две недели! – он демонстративно указал на начинающую опухать скулу. – Мы приносим свои извинения, мистер Дарелл. И Жасмин лично попросит у вас прощения за своё безобразное поведение! – Гарсон бросила потрошащий взгляд на Уилсона, на что тот ответил ей взглядом взбешенным. Видно было, что он нисколько не раскаивается в содеянном, и это было плохо. Сейчас этого сноба Дарелла надо бы задобрить и подлить сиропа, а этот засранец ещё и нрав свой показывает! Ну ничего, с ним она потом разберётся, а пока... – Жасмин, – тоном, не терпящим возражений, сказала бандерша, - умоляй этого джентльмена простить твою недостойную тушу за нанесённый ему физический и моральный ущерб, иначе я сам тебя прикончу, даю слово. – Ну-ну, Гарсон, полегче, – притворно смягчился клиент. – Он всего лишь глупый мальчишка, хотя хорошее наказание ему явно не помешает. «Заткнись!!! – кричало и вопило всё внутри у Джошуа. – Ты, мерзкий извращённый ублюдок! Да я скорее сдохну, чем скажу хоть слово!» – Жасмин, – с нажимом повторила Гарсон. – Меня зовут Джошуа, а не Жасмин, – в тон ей ответил он. – И я не стану просить прощения за моральный ущерб у того, кто знать не знает о морали. – Замолчи! – в панике прошептал стоящий сзади него Жан. Эта ужасная сцена происходила в гостиной, где клиента успела нагнать всполошенная бандерша. – Извините... – раздался голос. Джошуа увидел, как из скопища мальчиков выступил Дольф. На него в этот момент было страшно смотреть – таким разозлённым Джошуа его ещё никогда не видел. Он был просто в ярости. Через мгновение его оглушило: откуда-то прилетела тяжёлая рука, и сознание на секунду покинуло Уилсона. Он не сразу сообразил, что произошло. – Как ты смеешь говорить с клиентом в таком тоне, щенок?! – прорычал Дольф, и Джошуа невольно ощутил, как внутри всё сжалось от страха, обиды и боли. Чуть позже он осознал, что сидит на полу, держась рукой за левую щеку, которая горела так, что было непонятно – боль это или стыд. – Ты пожалеешь, что родился на свет! Я его забираю! – его грубо схватили за шиворот и сдёрнули с места. – Ещё раз приносим свои извинения, мистер Дарелл. Ни одна внятная мысль не лезла в голову. Джошуа просто шёл по коридору за тянущим его куда-то Волком. Он даже не сразу сообразил, что его привели в ту же комнату, где проходило его обучение. «Как он мог?! Не верю... Это же Дольф! Не верю...», – вот и всё, что билось в сознании. Он даже не мог предположить, что с ним сейчас сделают здесь – в этой комнате, где он узнал столько нежности и страсти. Дольф посадил его на кровать, а сам опустился на пол. – Прости меня, ромашка, – Джошуа даже вздрогнул – так неожиданно это было услышать именно сейчас. – Я должен был это сделать. – За-зачем?! – голос вышел из-под контроля, и получилось что-то ужасное – какой-то писк, свистящий шёпот, словно из перехваченного удавкой горла. Джошуа почувствовал, что его трясёт – изнутри и снаружи. Дольф обхватил его дрожащие руки своими, но Джошуа вырвался и отсел от него подальше. Сейчас ему было отвратительно даже смотреть на Волка. – Ты... Ты унизил меня при всех! Ты... Ты... - он не мог даже толком говорить, чтобы не разрыдаться. Джошуа казалось, что он сейчас рассыплется на куски, словно расколотая статуя. – Я знаю, как это выглядело! – нервно отрезал Дольф. – Но это было лучше, чем если бы Гарсон сама взялась за это. Ты не представляешь, что она могла бы сделать с тобой после! – И что же?! – крикнул Джошуа, чувствуя, что слёзы всё же начинают течь. – Тебя продали бы в барак, – коротко ответил он. – Но прежде она изуродовала бы тебя так, что твоя жизнь была бы загублена на корню. Тебя даже на работу не всякий бы согласился взять. Максимум – выставлять в цирке уродов. Так что, ты всё ещё считаешь это лучшим развитием событий? Джошуа промолчал. Не только потому, что ему нечего было возразить. Он совершенно не чувствовал в себе сил – ни моральных, ни физических. Ему хотелось просто лечь и умереть. – Я не шлюха, – только и смог сказать он. – Я не смогу привыкнуть к этому, если не забуду своё имя. Дольф как-то удивлённо и одновременно настороженно шевельнулся рядом. – Ты виделся с Андреем? – спросил он. – Да, – кивнул Джошуа. – Он дал мне понять, что я уже на грани.***
Шли дни. Джошуа не знал, что сказал Дольф Гарсон, но та ни словом, ни делом не оповестила, что его ждёт наказание. Бандерша в принципе не контактировала с ним – впрочем, как и обычно. Постепенно он дал себе расслабиться, и всего за неделю от переживаний по поводу недавнего инцидента не осталось и следа. Но неприятный осадок возникал каждый раз, когда он видел Дольфа – тот напоминал ему одновременно о двух вещах: о пережитом унижении и словах Ангела. «Ничто настоящее не даётся легко. А то, что даётся – быстро теряется, ибо не ценится. И тот покой, что тебе сейчас мнится – это иллюзия, покрывало, драпирующее пустоту...» Каждый раз эта мысль причиняла ему боль. Ему хотелось плюнуть на все свои хлопоты и внутренние терзания, и вернуться к той прошлой, беззаботной жизни. Но он одёргивал себя, потому что знал, что это невозможно: что если обернётся назад, то не увидит там ничего, кроме пустоты и хрупких воспоминаний. «Дзынь-дзынь, дзынь-дзынь!» В гостиной постепенно смолкли смех и разговоры – Гарсон, облачённая в новый с иголочки фрак, поднялась со своего места. – «Дамы и господа! Сегодня нашей обители любви и чувственных наслаждений исполняется ровно десять лет. И в честь этого события мы не возьмём с вас в этот вечер ни шиллинга! Пейте и веселитесь в своё удовольствие и помните, что «Тиресий» всегда рад раскрыть вам свои объятия с наступлением темноты. Musique!», – по команде оркестр заиграл какую-то легкомысленную игривую мелодию, и под одобрительные аплодисменты гостей в гостиной вновь воцарился весёлый гам. – Боже, мистер Уилкис, как вам это удаётся? Вы только посмотрите... - часть мальчиков, окружив одного из клиентов, изумлённо смотрела, как тот безошибочно повторяет на кромке бокала с шампанским мелодию за музыкантами. После чего все наблюдатели взяли себе по одному, и вскоре гостиная наполнилась монотонным гипнотическим гулом. – Какой кошмар, Йен – у тебя совсем нет слуха! – Ты тоже вообще-то фальшивишь! Джошуа хохотал от души, наблюдая за всем этим. До тех пор, пока его самого не втянули во всеобщую забаву. У него уже почти получилось влиться в мелодию, когда входная дверь «Тиресия» громко хлопнула. В тёплое помещение пахнуло влажным осенним холодом. Гарсон неспешно поднялась, выходя навстречу гостю, и некоторые подались туда же в стремлении узнать, кто пришёл. Выглянув из скопища музицирующих, Джошуа увидел мелькнувший глянцем от дождевой влаги чёрный плащ. Но в следующее мгновение замер: гость расстегнул высокий ворот и снял цилиндр. На плечи упали седые пряди волос. В глазах потемнело. – Джошуа, – толкнул его в бок Жан, - тебе нехорошо? Ты бледный, как... – Мне... нехорошо, – выдохнул Джошуа и на ватных ногах поспешил убраться, скользнув в проход за портьерой. «Он здесь», – он бросился бежать. Скорее, скорее, здесь его не должны найти! Скользнув в комнату в конце коридора, он захлопнул дверь, задвинул засов и медленно сполз по ней на пол. Он всё ещё был оглушён. Уши словно заложило и был слышен лишь тонкий писк. «Господи, нет... Пусть окажется так, что мне показалось. Мне показалось! Это не он! А если и он, то зачем он пришёл?» – то, что испытывал Джошуа в этот момент, было отнюдь не волнением. Его поглощал панический страх. В голове всплыл последний его сон с Джеймсом – эта ужасная, ослепляющая боль, эти кровавые язвы на теле, словно от кантаридина. И дыхание смерти над ухом. «Что же делать, что же делать, что же делать...», – обхватив колени руками, он попытался успокоиться. Абсурдно думать, будто бы Джеймс явился, чтобы убить его. Да он, скорее всего, уже едва ли вспомнит о Джошуа: для Джеймса он был всего лишь ещё одной глупой зверушкой, которую оказалось до смешного просто заманить в клетку. В глазах защипало. Джошуа встряхнул головой: нет, не время жалеть себя. Нужно понять, как ему поступить сейчас: выйти ли как ни в чём небывало в гостиную или же отсидеться в комнате, мучаясь от неведения, здесь Ллойд или уже ушёл. Джошуа почувствовал, как пересыхает у него в горле. Он знал, что должен сделать это. Должен принять это так, как есть. Внутри сложенных лепестков этого нового ужаса лежало семя большей силы. Он встал и, пытаясь унять отчаянную дрожь в коленях, медленно двинулся по направлению к гостиной.***
В общем зале Джеймса не оказалось. Впрочем, как и Гарсон. Однако, Джошуа был уверен, что он всё ещё здесь. Скорее всего, они поднялись в кабинет бандерши. Почти рухнув в кресло, Джошуа не оставлял попыток прогнать эту всепоглощающую слабость. Он не должен прятаться, он должен быть сильным и встретиться со своим врагом лицом к лицу. «Скорее умру, чем покажу ему, что боюсь, – думал юноша, нервно раскуривая оставленный на столике кем-то из мальчиков табак. – Слишком много чести будет этой твари. Так просто ты меня не сломаешь...», – постепенно паника и страх внутри улеглись, и Джошуа почувствовал себя лучше, почти с наслаждением затягиваясь ароматным дымом и выпуская его тонкие пепельные облачка в потолок. Внезапно он увидел на лестнице Гарсон – она в одиночестве спускалась в гостиную. Глядя, как она скользит по нему взглядом, он едва преодолел мучительное желание сжаться и стать как можно незаметнее. Бандерша резко изменила курс и направилась прямо к нему. В горле встал ком. – Вот ты где, Джошуа. Где ты шлялся, негодный мальчишка? Ты должен сидеть тут как привязанный, как минимум, до трёх утра! – Отходил по нужде, – брякнул первое пришедшее на ум Уилсон. Гарсон закатила глаза. – Я сделаю вид, что поверил тебе, а теперь слушай меня внимательно: сейчас ты поднимешься наверх и наденешь то, что Дольф должен был дать тебе в последний день твоего обучения. А после спускайся в Красную комнату – там тебя будет ждать клиент. Джошуа не знал, изменилось ли как-то его выражение лица, но по лицу бандерши было заметно, что она поняла, о чём он думает. В комнате будет Джеймс. – И только посмей устроить ещё раз сцену, подобную той, что произошла с Дареллом... - угрожающе тихо прошипела она, - и можешь попрощаться со своим смазливым личиком! – после чего метнулась в самую гущу гостей, оставив Джошуа в кресле приходить в себя от шока. Словно во сне, он медленно поднялся и побрёл к лестнице, ведущей на второй этаж. Каждый шаг давался неимоверно тяжело, словно к ногам привязали по камню. «Она хочет... Я должен... Нет, я не вынесу этого. Больше никогда. Этот гад... эта смердящая тварь заманила меня сюда. Он сломал мне жизнь...», – рука сама по себе сжалась в кулак, зубы намертво сцепились, а на глазах выступили слёзы злости. Он ненавидел... О, как же он ненавидел! И это чувство было бесконечно в своей глубине. Скользнув к себе в комнату, он скорчился за дверью, впившись пальцами в старое, жилистое дерево. Его тошнило от горьких спазмов и слёз, подступающих к горлу. «Это невозможно... Я не смогу жить, если ещё хоть раз... Что угодно, но подобное унижение... не переживу. Я не могу... больше». Один за другим, с его гильотины падали безглазые обрубки надежд. Джошуа чувствовал, как темнота медленно, но верно обволакивает его, погружая разум в единое марево беспросветного отчаяния. Очень медленно он подошёл к тазу, чтобы умыться, но после второй горсти воды его стошнило. Стало чуть легче. Прополоскав рот, в мрачном смирении он подошёл к кровати и вытащил из-под неё запылившуюся коробку с алой лентой. Подарок новорождённой шлюхе. Коснувшись золотистого шёлка туники, Джошуа вспомнил, как обнимал его Дольф, и на мгновение в груди потеплело. «...Завидую тому, кто будет обладать тобой в этом образе». «Не стоит, Дольф, - подумал Джошуа, вынимая костюм из коробки. - Потому что это будет последняя моя ночь». Внезапно, звякнуло и упало на пол что-то тяжёлое. Юноша вздрогнул и, заглянув под кровать, достал оттуда... кинжал. «Что это... откуда он тут?!», – осторожно, словно боясь, что тот исчезнет, Уилсон медленно вытянул его из неаккуратных, словно сшитых вручную грубой ниткой, сыромятных ножен. Простой, с чёрной деревянной ручкой и незамысловатой резьбой на ней. Лезвие было старым, измученным частыми заточками и очень острым. Внезапно Джошуа посетила страшная мысль. Осторожно положив кинжал, он отошёл к окну. Тускнела луна от боли. По улице кралась полночь, стучась в закрытые ставни. А он думал, искал в себе силы осознать. Джошуа казалось, что даже желание отомстить не могло сподвигнуть его на это. Но... Джошуа развернулся лицом к коробке и решительно достал сетчатую тунику. Впервые за долгое время пребывания здесь у него появился выбор.***
Он неспешно спускался вниз по лестнице, слыша, как во мгновение ока стало чуть тише в зале: возбуждённые перешёптывания, смешки и заворожённые, полные похоти взгляды собравшихся. Даже Гарсон, кажется, одобрительно хмыкнула. Он знал, что выглядит великолепно, ведь никогда ещё так тщательно не собирался на встречу с клиентом. Сегодня же гость был особенным. Полупрозрачная туника блестела золотом, кожа и волосы благоухали чистотой. Он даже воспользовался давним советом Жана и чуть подкрасил губы кармином. Чтобы выглядеть развратнее. Чтобы отвлечь от несущественных деталей. Точь-в-точь мальчик из Древнего Рима, словно только что из покоев самого Калигулы – готовый исполнить любое, самое немыслимое и сокровенное желание, какое только придёт в голову. Безотказный и покорный воле господина во всём. Тёмный коридор и ещё более чёрная дверь, ведущая в Красную комнату. Слыша, как громко и тяжёло стучит его сердце, Джошуа взялся за ручку и сделал шаг вперёд.***
Он был там. Без галстука и в до середины расстёгнутой рубашке, Джеймс стоял возле камина и неспешно опустошал бокал красного вина. Седые волосы уже просохли от жара тихо гудевшего огня и, кажется, стали ещё длиннее, чем в день их последней встречи. Глядя на этот точёный холодный профиль, Джошуа вновь испытал то вечно преследовавшее его противоречивое и болезненное чувство: возбуждение и отвращение одновременно. Эта змеиная, пропитанная ядом красота влекла к себе, но никогда даже не намекала на получение удовольствия или счастья. Ты знал, что будешь убит, раздавлен, безжалостно смят в ничто, но всё равно шёл ей навстречу. Она вызывала отвращение тем, что не оставляла даже призрачной возможности на самооправдание. – Ну, здравствуй... – Джеймс с глухим стуком поставил пустой бокал на покрытый гобеленовой скатертью стол и посмотрел на юношу, – ...малыш Джошуа. – Кажется, вы уже забыли, – любезно, но с долей угрозы улыбнулся Уилсон. – Не смейте называть меня малышом, мистер Ллойд, сами будучи не намного старше. – Х... А я опасался, что Гарсон выбила из тебя всю дерзость... – губы Джеймса тронула тонкая усмешка, и Джошуа захотелось взвыть от необъяснимой муки. – Обычно мальчики, попадая сюда, становятся покорными и бесхребетными до пошлости. Но я удивлён: ты, кажется, стал сильнее, – Джошуа промолчал, глядя куда-то в пол. Он не мог заставить себя посмотреть в лицо Джеймсу, дабы вновь не попасть под гипноз этих жестоких глаз и острой улыбки. – ...И красивее, – он услышал приглушённый ковром звук шагов и не смог сдержать дрожи, когда его лица коснулись горячие от каминного жара пальцы. – Я был прав, думая, что здесь ты расцветешь, превратившись из деревенского простака в то притягательное совершенство, что я вижу перед собой сейчас. От этих слов Джошуа хотелось зажмуриться и сдаться – расплакаться, словно маленькому ребёнку. А после смеяться. Смеяться, смеяться, смеяться... Просто потому что плакать уже не было бы сил. Неужели то сломанное, растоптанное и запятнанное, что он видит сейчас перед собой, называется совершенством?! – Бросьте, мистер Ллойд, – с нервной ухмылкой сказал Джошуа. – Ничего вы не видите. Во мне мало что осталось прежнего, но это явно нельзя назвать совершенством. – Но ты по-прежнему не смотришь мне в глаза, – услышал он бархатистый голос, насмешливый тон которого внезапно вызвал досаду и боль где-то глубоко внутри. - Сложно, неправда ли? В порыве обуявшей его злости, Джошуа поднял голову и с вызовом посмотрел Джеймсу в глаза. Серые, словно сталь, и такие же ранящие своим взором. Тёмная бровь взлетела вверх. – Даже так?.. – проронил он, и от звука его голоса Джошуа пришлось вдохнуть чуть глубже, чтобы усилием воли не прикрыть веки. Да что с ним?! Почему рядом с Джеймсом он едва держится на ногах?! Джошуа злился всё сильнее. И, кажется, этим доставлял удовольствие Ллойду. – Мне определённо нравится то, каким ты стал... – наклонившись, он приблизился к лицу Джошуа, но тот резко отвернулся. – Я не целуюсь в губы, – отрезал он, с едва скрываемым злорадством искоса глядя на застывшее в лёгком изумлении лицо Джеймса. - Я же теперь шлюха, мистер Ллойд. Не забывайте об этом. – Хочешь сказать, что больше не любишь меня? – осклабился Джеймс. – Любви не существует – вы сами говорили это, – ответил Джошуа. – Делайте выводы, – и тут же понял, что сам загнал себя в ловушку. – Раз любви не существует, то тогда у тебя нет оснований отказывать мне в поцелуе, – со смешком парировал Джеймс и, взяв его за подбородок, коснулся губами плотно сжатого рта Джошуа. «Пытка, это пытка! Что мне делать?» – в смятении думал Джошуа, но это с каждым мгновением получалось у него всё хуже и хуже. Всё же, Джеймс имел на него колоссальное влияние, и даже ненависть, что Джошуа испытывал, не стала хорошим щитом от него. Он знал, что лучшая броня – это безразличие. Но равнодушие и жизнь несовместимы. «...Почти как у мёртвых, верно?..» Он снова должен был принять эту муку, испытать это страдание – как одно нескончаемое мгновение, заключающее в себя всю остроту болезненной секунды, не ослабевающей никогда. Он ощутил, что старая рана снова вскрылась – в ту секунду, когда язык Джеймса коснулся его, словно нож, входящий в зарубцованную плоть. А после бледные руки сомкнулись вокруг Джошуа, позволяя боли затопить его с головой.***
Он помнил, как его отнесли на кровать и уложили на скопище алых бархатных подушек. Видел этот опасный, плотоядный взгляд Джеймса, когда он, забравшись на кровать, провёл ладонью по обнажённой ноге Джошуа, облачённой в кожаную сандалию. – Совсем другой... – едва слышно прошептал он, и Джошуа с неожиданной ясностью понял, что это не было очередной уловкой и Джеймс действительно восхищён. Это привело бы его в лёгкое замешательство, если бы в следующий момент Ллойд не набросился на него, буквально оглушив своими ласками. Джошуа чувствовал дурманящий аромат его тела и волос, упавших ему на плечи, и им с каждой секундой всё больше овладевала похоть – это желание взять, вкусить, ощутить, подчинить. Хотелось как и прежде утонуть с головой в Джеймсе, уступить этому искушению – этому невозможному магнетизму. Но Джошуа знал, что если сейчас потеряет над собой контроль, то может дорого заплатить после. И, боже, как мучительно тяжело это было! – Признайся: ты ждал меня?.. – возбуждённо прошептал Джеймс ему на ухо, входя и проникая так глубоко, что не на шутку взбудораженный Джошуа не смог удержаться от громкого стона в потолок: – Нет! – Нет? А я вижу, что ты возбуждён так, словно с того дня воздерживался, – хмыкнул Ллойд, обхватывая пальцами вставший, твёрдый, как камень, член юноши. – Впрочем, не важно: я лишь продолжу укрощать тебя, пока не наступит утро. Я скучал по тебе, мой нежный цветочек... – пропустив свободную руку между мальчиком и кроватью, он теснее прижал Джошуа к себе, – ...по твоим губам, твоему запаху... – плавно двигаясь, он зарылся носом между шеей и плечом Уилсона. – Как ты сладок... Из тебя получилась прекрасная шлюха. Джошуа словно ударило током. Страстное наваждение спало во мгновение ока, и остался лишь чистый, незамутнённый разум и смертельная боль. Бутон ненависти внутри медленно раскрыл свои лепестки, и наступило затишье. – Позвольте мне переместиться наверх, – прошептал он Джеймсу, касаясь кончиком языка уха под снежными волосами. – Хочу показать вам, чему я научился здесь. – Хочешь сказать, что можешь ещё лучше? – промурлыкал Ллойд, и Джошуа в ответ многообещающе улыбнулся: – Это будет в разы лучше той la petite mort[3], что вы привыкли испытывать. Больше не задавая вопросов, Джеймс перекатился на спину, сажая Джошуа сверху. – Я весь в нетерпении, моя прелесть. Снова насадившись на фаллос, Джошуа, изо всех сил сжав мышцы, начал двигаться, слыша, как тихо застонал Джеймс, впившись пальцами в его ягодицы. Он и сам начал получать то удовольствие, противостоять которому так сложно, что глаза сами собой закрываются, а конечности становятся ватными от той неги, что овладевает всеми членами тела. Пламя по венам, распространяющееся со скоростью летящей стрелы. Стоны Джеймса становились всё громче. Джошуа слышал, как отражается этот бархатистый голос от поверхностей в комнате в унисон с его собственным. «Ты заманил меня сюда, словно доверчивую овцу, а теперь сам стонешь подо мной, – он выгнулся и насадился глубже, играя мышцами и видя под закрытыми веками вспышки. – Тогда я любил тебя и ничего не мог с этим поделать. Любовь пришла ко мне, не ведая страха, и заставила томиться в поисках вечного покоя. Любовь была торжеством боли. Этот монумент, возведённый на обломках моего разбитого сердца... И когда он обрушился, осталась лишь агонизирующая тишина...» – немеющие в экстазе соития, пальцы судорожно сомкнулись на ручке кинжала... – Да-а... – выдохнул Джеймс, прогибаясь в спине. В этот момент он был для Джошуа как бездонная трясина мучения – возбуждённо-прекрасный и дурманяще-отвратительный. Он топил его жизнь в бесконечной тьме, уничтожал всё, к чему прикасался. Вся та ярость, вся боль и обида, что были в нём, переместились в руку. В сердце раздался неистовый рёв... Тот момент, когда лезвие кинжала вошло в плоть, был криком души, медленно пробуждающихся инстинктов и самых глубинных чувств. Полётом желаний. Как падение с огромной высоты на расправленных крыльях... Как пьянящее ощущение горчащей на языке свободы... Ощущение бьющего горячего семени и предсмертные хрипы. Белые волосы, утопающие в алой, горячей, как и семя, крови... А он всё колол и колол... Удар за ударом... Сильнее, сильнее! Глубже!.. И ощущение простора и всепоглощающей эйфории несло его на своих волнах в неведомую и прекрасную бесконечность. Когда же буря в душе Джошуа улеглась, он медленно слез с кровати и посмотрел на Джеймса: на расслабленное в последнем наслаждении лицо, на грудь в тёмных розах, полную смертной истомы. Это было концом. И та умиротворённая пустота, что появилась мгновение назад в душе, говорила о том, что он сделал всё, что мог. Сейчас он выйдет отсюда, а что будет дальше – не важно. Уже не важно.***
«Они... смотрят», – люди, находившиеся в гостиной, разом замерли. Некоторые из них медленно стали подниматься со своих мест. Он не слышал их разговоров и перешёптываний – он ничего не слышал. В ушах стоял всё тот же странный писк и глухая тишина, словно наложили подушку. «Кажется, они чем-то взволнованы?» – Джошуа посмотрел на свои руки, и в глазах зарябило от того ослепительного алого цвета, который, переливаясь, стремительно застывал тягучей коркой. Пугающего... Внезапно его замутило. Голова закружилась, и он согнулся пополам. Где-то далеко он слышал крики, и как его кто-то хватает за плечи и трясёт. Кажется, это была Гарсон. Ему хотелось, чтобы его стошнило, и эта ужасная дурнота наконец ушла. Но он продолжал чувствовать её, а после его накрыла спасительная тьма...***
«Кап... кап...» Он открыл глаза. Под рукой и по всей коже чувствовался холод: он лежал на каменном полу. «Кап… кап…» С потолка капала вода. Где он? Джошуа, преодолев нежелание двигаться, с трудом сел и огляделся. Было темно, но сквозь небольшое отверстие в стене пробивался свет луны. Сырое место, явно не приспособленное для проживания... Джошуа вздохнул и закрыл лицо руками. Всё ясно: его бросили в подвал. Неизвестно только – надолго ли. И что с ним будет после. Хорошо бы, если бы его убили быстро. Умирать здесь от голода представлялось куда более мрачной перспективой. Обняв колени руками, Джошуа прислонился к холодной стене. Итак, он всё же сделал это. Уилсон до сих пор не мог до конца поверить, что пошёл на это – убил Джеймса. Раз за разом он вспоминал тот момент, когда ощутил, как лезвие кинжала врезается в упругую, тугую плоть, прорывает кожу на белой груди и устремляется дальше – в алую и горячую глубину. Его сознание было парализовано: Джошуа просто сидел, привалившись, и смотрел перед собой, а перед глазами видел раз за разом проносящиеся картины недавних событий. Он не сожалел о содеянном. Он вообще ничего не чувствовал. Джошуа не знал, сколько времени прошло, но в какой-то момент он услышал металлический скрежет и понял, что кто-то открывает железную ржавую дверь. – Джошуа... – услышал он знакомый голос, однако в силу своего состояния не сразу понял, кому он принадлежит. – Жан, – наконец проронил он, вставая и, пошатываясь, направился к источнику звука. Тот, наконец, зашёл внутрь и, поставив фонарь, протянул руки и прижал Уилсона к себе. – Я так обрадовался, когда Гарсон сказала мне отнести тебе еду. Я думал, ты уже мёртв. Как ты? – Я не знаю, – честно ответил Джошуа. – Наверное, я не в лучшем состоянии. – Да уж... – пробормотал Жан. - Он... ты... Что произошло? Ты... убил Джеймса. Я знал, конечно, что тебе было нелегко о нём вспоминать, но я не подозревал... Мы думали, что сходим с ума, когда увидели тебя, выходящего... всего в крови... Словно ты терзал его на куски... Я никогда не знал тебя таким, Джошуа. Никто не знал. – Да, – только и сказал он, привалившись виском к плечу соседа. Внезапно его пронзила одна мысль. Ему было необходимо... – Жан, – позвал он, – ты можешь сделать так, чтобы сюда пришёл Дольф? Мне очень нужно повидаться с ним. – Зачем? – Жан насторожился. – Я не собираюсь никого убивать. И бежать тоже не собираюсь. Я устал, и мне нужен Дольф. Хочу кое-что спросить у него. – К сожалению, это невозможно, – горько усмехнулся Жан и, в ответ на вопросительный взгляд Уилсона, пояснил: – За те сутки, что ты тут сидел, у нас, наверху, произошла масса событий. Волка больше нет. Как и Ангела, – глаза Джошуа расширились, а Жан продолжал: – Они воспользовались всеобщей неразберихой и сбежали. Даже вещи с собой прихватили. Не знаю, как, но, похоже, они спланировали всё это заранее. «Как?..» – сердце пропустило удар и снова забилось ровно. Джошуа затрясло, и его пробил безудержный, истеричный смех. Отражаясь от каменных стен и пола, дробясь лунными каплями, он разносился по всему подвалу множественным эхом. Потрясающе. Значит, он был прав – тот кинжал принадлежал Волку. Всё это было спланировано с самого начала: Дольф сделал всё, чтобы втереться к нему в доверие и получить возможность оказывать своё влияние, чтобы потом в решающий момент подложить ему в коробку кинжал. А о том, чтобы он этот момент не пропустил, позаботился Андрей. «Было несложно догадаться, что я испытываю к Джеймсу после того, как он поступил со мной, – давясь смехом, думал Джошуа, игнорируя сочувственные взгляды Жана. – И так же несложно было догадаться, что он вернётся сюда снова». Нет. Нет никакой любви. Вся эта нежность, и страсть, и самоотречение... всё это ложь. Даже дружба... сомнительное явление. Каждый думает лишь о себе и собственной выгоде. – Тогда мне больше нечего тебе сказать, – отсмеявшись, хрипло сказал Джошуа. – Спасибо, что навестил. Это я съем. – Гарсон сказала, что продаст тебя в барак, – тихо сказал Жан. – Сегодня утром она ездила туда и сказала, что уже договорилась с одной из бандерш. – Мне всё равно, Жан, – отозвался Джошуа, чувствуя странное безразличие. – Я отчаялся. Такая жизнь не для меня. Наверное, я проклят. Продаст в барак, что ж – со временем умру от сифилиса. Или меня убьёт какой-нибудь пьяный клиент... – Замолчи! Не говори так! – воскликнул изумлённый Жан. – Не смей впадать в отчаяние! Мы все должны жить, несмотря ни на что! В этом и заключается наше предназначение: преодолевать трудности и страдания, чтобы стать сильнее. – А на что мне эта сила? – горько усмехнулся Джошуа. – Если я всё равно как был в клетке, так в клетке и останусь. И боль не закончится. И облегчения не наступит. Я не вижу цели, Жан. Поэтому мне не хочется жить. Сосед некоторое время молчал, а после промолвил: – Никто не знает, что ждёт нас впереди. Поэтому стоит жить ради надежды на завтрашний день. Потому что он может изменить весь ход твоего бытия. Дни, они тоже разные бывают – как вчерашний, например. Он уводит тебя от нас, и я буду молиться, чтобы этот путь лежал в лучшие времена. – Спасибо, Жан, – искренне отозвался Джошуа. – Я не забуду твоих слов. За дверью послышались чьи-то шаги. – Мне пора, – спохватился Жан и, как показалось Джошуа, нехотя высвободил плечо из-под головы Уилсона. - Я надеюсь, что ещё смогу увидеться с тобой до отъезда. Я принёс одеяло, поэтому оденься, не сиди в этой тряпке. Здесь холодно. – Да, – проронил Джошуа, только сейчас замечая, что по-прежнему облачён в тунику, только уже побуревшую и закостеневшую от крови. Слушая удаляющиеся шаги Жана и грохот закрывшейся двери, он почти машинально укутался в колючее одеяло и снова провалился в апатию, а после и в сон.***
Тиканье витых позолоченных часов на столе. – Я и не думал, что этот мальчишка способен на такое. Наивный недотёпа... трясся, как птенец. И вдруг бам! – убийца! И эти двое сбежали! Я должен, должен был догадаться, что этот уличный пройдоха так просто не сдастся! Но столько времени прошло, откуда мне было знать?! – Гарсон, нервно дымя сигарой, в ярости смахнула со стола кипу бумаг и, будучи не в силах усидеть на месте, нервно закружила по комнате. - Я несу чудовищные убытки... Что мне делать, Боб? – остановившись, спросила она, разведя руками. – Я даже покалечить его не могу в наказание, как было с Волком. Потому что я купил его, потеряв значительную часть бюджета «Тиресия». А урода никто не возьмёт дорого. Если я не верну хотя бы часть этих денег, мы по миру пойдём. Будь неладен этот Ллойд, чтоб его... – она снова закурила. – Я даже рад, что цыплёнок его прикончил. Этот гад меня водил за нос не раз. Что же делать... – Выпить, – негромко отозвался Боб, разливая абсент. Гарсон нервно хохотнула, принимая из рук мавра бокал и, выпив, сморщилась – спиртное обожгло гортань, на мгновение прояснив мысли. – Он больше не может здесь оставаться, – вздохнула бандерша. – Здесь приличный публичный дом, а не притон для преступников. Только полиции не хватало. – «Приличный публичный дом»... Хорошо сказал, – насмешливо хмыкнул Боб. – Решено, – хлопнула ладонью по столу бандерша. – С утра я еду по борделям, поэтому позаботься о том, чтобы к семи часам у входа стоял кеб. Может статься так, что мне придётся ехать далеко, поэтому предупреди кучера заранее. А пока нужно поспать... – вздохнув, Гарсон с глухим стуком поставила бокал на столешницу и, соскочив на пол, отправилась в альков. – Иначе этот кошмарный день не закончится.***
«Любовь... Я искал её прежде всего потому что от неё душа кипит восторгом, безмерным восторгом – за несколько таких часов не жаль пожертвовать всей жизнью... – он лежал навзничь, укутавшись в одеяло, и ощущал бесконечную, мёртвую усталость. Ту усталость, которая не даёт до конца сомкнуть веки, чтобы забыться во сне. – Я искал любви и затем, что она прогоняет одиночество. Наконец, я искал любви и потому, что в единении двух видел прообраз Рая, открывавшегося поэтам и святым. Вот, что я искал, и вот, что так и не смог найти...» – он слушал мерный стук капель по полу и был настолько погружен в бессилие и оцепенение, что не сразу обратил внимание на открывшуюся дверь. – Эй, ты! – кто-то чётким и лёгким шагом подошёл к нему и несильно пнул его по ногам. Запоздало Джошуа осознал, что это Гарсон. – Собирайся, ты сейчас же отправляешься к новым хозяевам. Джошуа ничего не ответил и, молча поднявшись, вышел в коридор. После синего сумрака подвала ему казалось, что вокруг слишком светло и огни свечей слепили глаза. – Сейчас ты быстро вымоешься в уборной комнате. Одежда, в которой ты поедешь будет лежать там же, на столике. Как и твой чемодан. После чего спускайся к выходу. – Да, – односложно отвечал Джошуа. Значит, Жана он уже не сможет увидеть. Пока он приводил себя в порядок, его посетила мимолётная тоска. Всё же по некоторым обитателям «Тиресия» он будет скучать. Но он не может здесь остаться. Сейчас его преследовало то же чувство неотвратимости, которое было в день, когда он покидал родной дом в Котсуолде. Неужели его ждёт новый этап? И каким он будет? Сколько новых страданий и неудач ждёт его впереди? Сколько ещё крови и слёз – своих и чужих – он должен будет пролить, чтобы наконец найти долгожданное успокоение? И есть ли место покою рядом с жизнью? Боже, кто бы мог подумать, что в жизни будет так много крови! Столько крови... Взяв чемодан и застегнув плащ у горловины, он вышел из уборной и спустился по ступенькам вниз, к выходу, где его ждал стылый экипаж, которым правил уже хорошо знакомый, гнусно ухмыляющийся Артур. Этот же экипаж привёз его сюда в тот зловещий вечер, и он же увозит его отсюда – равнодушного и бесконечно усталого. Однако крупица страха сидела в Джошуа, потому что он чувствовал и понимал: той степени безразличия и жестокости, что была свойственна Джеймсу, ему никогда не достичь. Что в нем есть ещё что-то живое. Ещё не добитое. А это значит, что боль не закончится. «Потом. Всё потом. Сейчас я слишком устал», – подумал Джошуа, садясь и захлопывая за собой дверь комодора. «Джеймс... – раздался стук копыт, и экипаж тронулся с места, увозя его от «Тиресия» и маленькой, мощёной булыжником площади. Джошуа прислонился виском к стеклу, глядя на застывшую в пазу снаружи мёртвую бабочку. Проносящийся мимо пейзаж – осенний, печальный и серый Лондон. Город, в котором никогда не заканчивается дождь. – Какой жизнью ты жил, что стал таким? Ты был первым человеком, который только отнимал, но ничего не давал взамен, кроме бесплодной, разъедающей боли. Ты мог бы сделать мне величайший дар – небьющееся сердце... – за струящимся по стеклу дождём мелькали смутные силуэты случайных прохожих. – Ты мог бы... Но ты не оставил мне даже этого», – веки медленно сомкнулись. Крыло за стеклом дёрнулось и затрепетало.