Ты появился чёрный, красный, в блеске - Земля тут напряжённа и пуста, Струя дрожит в цветочной арабеске. Израненная пасть твоя горда - Хранит протяжный стон о бреде лета И сок граната, и сиянье света*. F. G. Lorca «Oda al toro de lidia»
- З-здравствуйте, м-мистер Рэдвуд...- прошептал он, глядя на незнакомца снизу вверх. Тот словно бы нависал над ним, хотя стоял достаточно далеко. - Мистер Рэдвуд - художник, - затараторила Бижу, - Поэтому, если постараешься, Джошуа, то будешь увековечен в его работах, неправда ли, сэр? - Маловероятно, - негромко ответил тот, и бандерша замолчала, - Прошу нас оставить, мадам. - Да, конечно...- и, непривычно смиренная, удалилась. Джошуа продолжал изумлённо таращиться на гостя. Тот же, в свою очередь, отвёл взгляд от мальчика и переместил на стену. Джошуа видел, как взор чёрных глаз внимательно скользит по дереву, словно бы впиваясь в каждый узор, каждую борозду. «Художник...» - только сейчас он заметил жёсткую папку, зажатую у незнакомца под мышкой. В ожидании, пока джентльмен обратит на него внимание, Джошуа бегло окинул его изучающим взглядом. Молодой мужчина двадцати двух-двадцати шести лет, совершенно точно иностранец. Шапка чёрных, как смоль волос на прямой пробор, густыми прядями спадающими на лоб. Смуглая кожа, красиво изогнутые брови и тонкие, строгие губы. Статный, облачённый в серый костюм, он весь был как натянутая тетива лука. Лишь одно омрачало его великолепие - это непонятная, яростная смута, отражающаяся во взгляде. Словно бы он был недоволен всем миром, словно никак не мог найти то, чего жаждал целую вечность...- этот список «словно» Джошуа мог бы продолжать бесконечно, если бы мужчина в следующее мгновение не посмотрел на него: - Это твоё? - спросил он и впервые Джошуа уловил в непроницаемом тоне интерес. - Да, - ответил он, опуская глаза, будучи не в силах выдержать этого взгляда. - Очень грубо выполнено. Чем ты это ваял? - Столовым ножом, - не вполне любезно огрызнулся сквозь зубы Джошуа. Почему-то он начинал злиться. Возможно, его задело небрежное замечание Рэдвуда. Этот человек не знал, что значила для Джошуа его «грубая» резьба. Не знал, сколько сил и слёз было вложено в эту стену. Ничего не знал. Гость, не отрывая взгляда от рельефа, медленно прошёлся вдоль стены, пока не достиг участка, где всего несколько минут назад Джошуа доцарапывал последнюю деталь. Ощутив под подошвой туфли стружку, мужчина остановился и ещё какое-то время смотрел на красного человечка на уровне своего бедра. А после протянул руку и коснулся уже впитавшегося в жилистое дерево багрового пятна. «Не трогай...» - Джошуа нервно встал и, отвернувшись, шагнул к окну, - «Не трогай!» - его охватывало странное, продирающее до костей чувство. Нет, не отвращение. Он сам не мог подобрать названия этим эмоциям, которые испытывал, глядя, на то, как тщательно этот заносчивый незнакомец изучает всё то сокровенное и болезненное, что он зашифровал в своих знаковых посланиях. Всю его боль, радость, тоску и унижение, через которые он прошёл с того момента, как покинул родной Котсуолд. Словно бы его разрезали и теперь с бесстрастным интересом исследовали. - Ножом... вот как...- вдруг негромко проронил Рэдвуд. Джошуа посмотрел на него, и ему почудилось, что в лице художника что-то неуловимым образом поменялось. Вот только что?.. - Как вас зовут? - спросил Уилсон. Ему хотелось разговорить этого джентльмена, который раздражал его и вызывал любопытство одновременно. - Моё имя Гранадо, - отозвался он, наконец отойдя от стены, подвинул стул и, сняв сюртук, сел напротив Джошуа. - Мы будем делать это на стуле? - хмыкнул юноша, - Оригинально. - Я пришёл сюда не за этим! - отрезал Рэдвуд, и его взгляд снова вспыхнул, как в первые минуты, - Сними одежду, чтобы я мог понять - подходишь ты для моего Эроса или нет. - Подхожу для кого? - не понял Джошуа, смутно припоминая, что что-то подобное он слышал уже от Жана. Гранадо молча смотрел на него, сжав губы в тонкую нить. Джошуа чувствовал, что он злится, поэтому, больше не задавая лишних вопросов, начал раздеваться. - Эрос - греческий бог любви, - услышал он, - Прекрасное дитя Афродиты с глазом метким, как у орла. При себе он всегда носит лук и колчан с любовными стрелами. Многие изображают его младенцем, но я не разделяю это видение. Поэтому ищу натурщика-юношу. - И где же мои стрелы? - усмехнулся Джошуа, отбрасывая на кровать бельё и наблюдая за выражением лица Гранадо. Оно не изменилось, только глаза словно бы заблестели. Уилсону казалось, что он физически чувствует на себе этот взгляд, будто по его коже водят кончиком раскалённого пера. - Медленно повернись, - Джошуа послушно выполнил указание, после чего Рэдвуд поманил его пальцем. Подойдя вплотную, юноша остановился, чувствуя, как его бёдер коснулись горячие ладони. По коже побежали мурашки, дыхание перехватило и Джошуа даже на мгновение прикрыл глаза - настолько приятным было ощущение. После чего шероховатые руки Гранадо скользнули выше, осязая очертания талии Джошуа, его живота и рёбер, поясницы. Глядя из-под ресниц, Уилсон заметил, что темные глаза мужчины закрыты, а руки продолжают изучать его тело, которое... досадно красноречиво стало реагировать. «Чёрт...» - Джошуа чувствовал, как горят щеки и как томительно ноют мышцы под пальцами Гранадо. - Эй, а живописцу обязательно трогать натуру? - всё же решился спросить он, стараясь, чтобы его голос звучал ехидно, а не беспомощно; ощущая, как усиливается с каждой минутой возбуждение в просыпающемся теле, а руки скользят вниз по спине и останавливаются на ягодицах. - Живописцу может и нет, но я не живописец, а скульптор, - ответил тот, - Мои руки - мои глаза, - после чего принялся ощупывать ноги и руки Уилсона. - Вот как... - Джошуа, не зная, куда деваться, закрыл глаза, пытаясь отвлечься и молясь, чтобы его плоть не выдала истинных своих ощущений. Почему-то ему не хотелось, чтобы Гранадо знал о них - одна только мысль об этом вгоняла его в жуткий стыд, - А Бижу говорила, что... - Она в этом смыслит не больше, чем корова в шахматах, - ответил Рэдвуд. «Она ему определённо не нравится», - с удовлетворением заключил про себя юноша. Когда процесс «запоминания» был завершён, Гранадо попросил его отойти и принять позу: - Встань ко мне вполоборота, - говорил он, - Правую ногу чуть согни, сделав упор на левую. Голову поверни в мою сторону и чуть склони вниз. А руку... Руку, что ближе всего ко мне, приподними, словно бы хочешь позвать кого-то...- Джошуа буквально захлёстывали волны энергии, которую излучал этот скульптор - не вставая со своего стула, он каким-то невероятным образом умудрялся производить впечатление бурной деятельности. Поэтому Уилсон - немного ошарашенный подобным шквалом эмоций, ни о чём не думал и просто старался выполнить как можно лучше то, что от него требовал Рэдвуд. Наконец, гость остался удовлетворён тем, что видел перед собой. Велев не двигаться, он открыл папку и принялся быстро покрывать бумагу стремительными набросками. Спустя час Джошуа стал уставать. Руки и ноги затекали, мучительно хотелось встряхнуться и походить. Ещё через полчаса он уже готов был взвыть. - Извините, сэр...- выдохнул Джошуа, - Я уже могу двигаться? - Нет, - последовал бескомпромиссный, словно упавшее лезвие гильотины ответ. Юноша досадливо и одновременно разочарованно вздохнул, думая, почему ему по жизни попадаются всякие грубияны. Внезапно, скульптор добавил: - Ещё пару минут и я тебя отпущу. Я почти закончил. Если двинешься сейчас, то уже не сможешь принять точно такое же положение. - Почему? - Потому что в одну реку нельзя войти дважды, - последовал немедленный ответ, после чего его мимолётно полоснули ещё одним сосредоточенным взглядом. - Так вы ещё и философ, - насмешливо фыркнул Джошуа, про себя задаваясь вопросом - уж не из-за этой ли софистики он вынужден стоять, как столб до полного отмирания конечностей? - Не я - Гераклит [1], - неожиданно мягко усмехнулся Гранадо, - И он был прав. Человек никогда не может принять одно и то же положение дважды. А если нельзя создать идентичных деталей от одной мозаики, то как я могу к динамике одного тела приделать динамику иную? Гармония будет нарушена. «О чём он вообще говорит?!», - прикрыв глаза от нетерпения, раздражённо подумал Джошуа, но спустя минуту скрупулёзных обдумываний до него дошёл смысл сказанных слов и он снова лишь вздохнул, потому что добавить ему было нечего. Последние несколько минут прошли в молчании: гость не хотел разговаривать, Джошуа не решался. Ему казалось, что Рэдвуда раздражает не только то, что он говорит, но и сам звук голоса. Поэтому он, замкнувшись внутри себя и обдумывая сложившиеся обстоятельства, просто стоял, умирая от свинцовой тяжести в затекших конечностях, пока не услышал стук захлопнувшейся папки и тяжёлый вздох клиента. - Всё. Можешь двигаться, - сказал тот и юноша с облегчением обрушился на постель, словно ему подрубили ноги. В общей сложности, он простоял два часа в полной неподвижности. Пока он лежал, прислушиваясь к поспешному гудению крови в возвращающихся к жизни рукам, Гранадо связал верёвочки папки и теперь неподвижно, о чём-то задумавшись, смотрел на покрытую резьбой стену. Уилсон наконец пришёл в себя и сел на кровати, а скульптор, будто очнувшись от скрипа мебели, тоже встал и снял со спинки стула сюртук. - Уже уходите? - зачем-то спросил Джошуа, хотя самым большим его желанием было сейчас остаться в одиночестве и отдохнуть. - Да, - отозвался тот, - Нужно успеть зайти ещё в пару мест, - взяв папку, он неспешно направился к выходу, но у самой двери внезапно остановился и повернулся к юноше: - Я приду снова. Ты мне подходишь. - Да? - растерянно, то ли спросил, то ли констатировал Джошуа. - Да, - после чего вышел, плотно прикрыв за собой дверь.***
Весь остаток дня Джошуа провёл в своей комнате. Раз за разом он прокручивал в голове образы своего нового знакомого и никак не мог понять, почему этот человек вызывает в нём такое беспокойство. Джошуа вспоминал: вот смуглая рука с закатанным до локтя рукавом рубашки скользит углём по бумаге с громким шорохом; вот гость поднимает голову; вот из-под свесившихся, чуть загибающихся на концах вороных волос сверкают ещё более чёрные цыганские глаза. После их вновь скрывают ресницы. «У него странный взгляд», - думал Джошуа, лёжа с трубкой в зубах на кровати и апатично разглядывая сквозь клубы горьковатого дыма трещины на побеленном глиняном потолке, - «Нет, не злой, а... порывистый? Предостерегающий? Будто бы всё, что он видит, приводит его в ярость. Он словно не может найти покоя. Нигде не может его найти... Это му̀ка. Да, там была настоящая мука», - Джошуа услышал топот нескольких ног в коридоре. Это означало, что подошло время вечерней трапезы. Чувствуя, как сводит желудок, юноша встал с кровати и устремился следом за мальчиками.***
- Здорово, Джо. Я слышал, у тебя сегодня побывал скульптор? - подсаживаясь с тарелкой, небрежно обронил Генри. - Да, - ответил Уилсон, размеренно опустошая чашку чая со странным привкусом. Кажется, заварку повариха меняла как минимум неделю назад. - Ну и как всё прошло? - поинтересовался товарищ. Джошуа пожал плечами: - Да никак. Заставил меня раздеться, сначала облапал всего, а после рисовал два часа. Из-за этого извращенца у меня чуть ноги-руки не отсохли, - он сам не знал, почему начинал злиться, вспоминая о Рэдвуде. Ведь на самом деле он испытывал в те часы по большей части совершенно иные чувства. - О, это нормально, - хихикнул Генри, - Мистер Рэдвуд нечастый гость здесь, но если уж заявляется, то ставит на уши весь дом. - Это как? - удивился Джошуа, - Мне показалось, что он довольно флегматичен. - Да я бы так не сказал...- задумчиво протянул мальчишка, - Это только кажется. Думаю, именно поэтому ему необязательно прыгать и вертеться, как флюгеру, чтобы переполошить всех вокруг. С ним очень сложно общаться, потому что не знаешь, какая реакция последует на очередное твоё слово. Человек-вулкан! Одно слово - испанец. Дикий народ, ей-богу, дикий! Даже Бижу теряется и робеет, когда приходится с ним заговаривать о чём-либо, хотя она, как по мне, особой чувствительностью не отличается. Как и воспитанием. Когда мне случалось ему позировать, и я пытался его разговорить, у меня сложилось впечатление, что он ненавидит не только меня, но и всех англичан, и Англию в целом. - С чего бы? Он ведь даже не ирландец! - насмешливо хмыкнул Джошуа. Генри фыркнул, словно бы говоря, что бог его знает, этого скульптора: - Возможно, потому что Англия совершенно отличается от его родины. Если привезти северное животное в Африку, ему там вряд ли понравится. И наоборот. В Англии иные нравы, другие люди, даже климат другой. Думаю, ему здесь неуютно. - Так почему не уезжает? - закатил глаза Джошуа. Генри снова пожал плечами. - Расскажи ещё, - попросил Джошуа, - Он сказал, что придёт снова, поэтому я хотел бы узнать больше. - Да я сам-то особо не знаю, - округлил изумрудные глаза Генри, - Ко мне он приходил лишь однажды. И ничего не обещал по уходу. И к другим тоже заявлялся всего один раз. Возможно, они не подходили. Подозреваю, что он жутко привередливый. А ты, по всей видимости, смог удовлетворить его запросам. Надо же... - И он всегда просто приходит и рисует? - Ага, - хитро улыбнувшись, словно показывая, что понимает суть вопроса, ответил тот, - Может, куда-то он и ходит трахаться, но не сюда. Если верить ребятам, он трогает, рисует, смотрит, но никогда ни с кем не спит. Это даже странно. Хотя, может, просто никто из нас ему не понравился настолько сильно. Кто знает. Деньги он платит очень хорошие, поэтому его всегда ждут с нетерпением. Да и нам здорово - целый фунт за какой-то там час зевания на стуле. Сам бог велел! - На стуле, как же...- едва слышно проворчал Джошуа в кружку, чувствуя, как ноют мышцы.***
В следующий раз хмурый испанец появился спустя месяц. Джошуа уже почти перестал вспоминать о нём, когда в дверь его комнаты около полудня раздался стук. Стоял солнечный весенний день, пели наперебой птицы и Джошуа, проснувшийся позже обычного, лежал в постели, прислушиваясь к весёлой какофонии за окном. Несмотря на радостный, очнувшийся от мёртвого зимнего сна мир, ему не хотелось вставать, и потому он тихо дремал, свернувшись под одеялом. Меланхолию забытья нарушил резкий неприятный звук и юноша, вздрогнув, открыл глаза, чувствуя злость и почти моральную боль от пробуждения. - Кто там? - нехотя спросил он. - Гранадо Рэдвуд, - отозвались из-за двери и Джошуа словно подбросило мощной пружиной. Он вскочил и начал поспешно одеваться. - О-одну секунду! Я сейчас! - уже застёгивая штаны, он поймал себя на мысли, что понятия не имеет, куда так спешит. Рэдвуд же не помрёт, если подождёт минуту. Поворачивая ключ в замке, Джошуа с удивлением отметил, что у него дрожат руки. «Да что за чёрт?!», - недоумевал он, распахивая дверь и встречаясь взглядом с джентльменом. Сегодня он показался ему более спокойным, чем в прошлый раз. - О... Кажется, ты спал. Я разбудил тебя? - осведомился он, и, не дожидаясь приглашения, прошёл в комнату. - Э... Да. Я не мог проснуться сегодня... почему-то, - чувствуя себя по неизвестной причине неловко, пробормотал Джошуа, закрывая дверь. - Это очень хорошо! - внезапно провозгласил Рэдвуд, кидая сюртук - на этот раз чёрный, на спинку стула, - Потому что сегодня ты будешь лежать. - Где? - не подумав, ляпнул Джошуа, выгоняя ненужные сцены из головы. - Где хочешь, - отозвался Гранадо, - Думаю, это будет на кровати. Мне нужна заготовка для мраморного надгробия. - Святые угодники...- тихо пробормотал Джошуа, забираясь на кровать. Перспектива позировать для надгробной плиты его отнюдь не вдохновляла, - Не знал, что вы ваяете ещё и такие... вещи. - Какие? - невозмутимо поинтересовался испанец, садясь на стул неподалёку и развязывая верёвочки на папке. - Ну... надгробия...- неуверенно закончил юноша. - Ложись, - последовала не то просьба, не то приказ. Джошуа послушно лёг. - Ляг так, как ложишься, когда засыпаешь, - Джошуа начал устраиваться, пытаясь найти удобное положение. А Гранадо, молча понаблюдав за ним пару секунд, продолжил: - В смерти нет ничего ужасного. Она всегда приходит вовремя - тогда, когда это необходимее всего. Лысая помогает нам расти - лишь под её немигающим взглядом мы способны проявить свои лучшие качества - смелость, презрение к опасности и благородство. И тогда мы становимся свободны. Так что смерть - это почти радостное событие, а надгробия я считаю одними из самых положительных своих работ. В конце концов, это такая же скульптура, как и те, что выставлены в музеях. - Вы делаете исключительно надгробия? - спросил Джошуа, втайне удивляясь, что впервые не испытывает напряжения в разговоре с Рэдвудом. - Нет, - Гранадо внимательно, даже слишком, рассматривал его и Джошуа решил, что он примеряется с ракурсом, - Я редко их делаю. Сейчас есть лишь один кенотаф [2] и одно надгробие. Это будет третьим. Оно для сына одного виконта из Сити [3]. Он попросил изваять надгробие с фигурой Танатоса [4], поэтому возьми это...- он достал из папки три красных мака и подошёл к кровати Джошуа. Не успел тот удивиться цветам в начале весны, когда внезапно понял, что они искусственные и сделаны из ткани, однако, выполнены с такой точностью, что на мгновение Уилсону захотелось поднести их к лицу в надежде ощутить тонкий горьковатый аромат. - Возьми два в руку, что лежит сейчас на бедре, - сказал испанец, - А третий положи впереди себя на край кровати. Джошуа выполнил требуемое и с облегчением откинулся на подушку, наблюдая, как Рэдвуд приступает к делу. Странно, но почему-то с прошлого раза его отношение к этому неприветливому человеку сильно изменилось в лучшую сторону. Более того, Джошуа вдруг понял, что совершенно не воспринимает Гранадо, как клиента. Скорее, как гостя, о котором ему хотелось узнать как можно больше. Подумав, он решился спросить: - Вы всегда проживали в Англии? Шорох угля на мгновение смолк, а после возобновился. - Нет. В Блэкберне я третий год, - английские слова у Гранадо выходили с явным акцентом - четкими, почти агрессивными «р» и горловыми «х». Он всегда говорил быстро, словно вспыхивая на мгновение всем своим существом, а после сразу потухал. Джошуа же, отмечая все эти особенности поведения, чувствовал всё большее и большее любопытство: - И вам нравится здесь? - он наблюдал, как быстро мечется взгляд скульптора от него к листу и обратно. - Нет. Это самая ужасная страна, какую только можно было бы найти на свете! - почти воскликнул он, - Не двигайся. - Я и не двигаюсь! - возмутился Джошуа, - И чем же вам она так не нравится? - Всем. Начиная от климата и заканчивая людьми. Не понимаю, как можно жить в таком болоте! Неудивительно, что англичане такие угрюмые консерваторы. Хотя, возможно, они сами и порождают эти болота, не знаю. Джошуа растерянно молчал. Похоже, Генри был прав относительно неприязни Рэдвуда к Англии. - Зачем же тогда вы сюда приехали, раз вам тут не нравится? Вас здесь никто не держит! - огрызнулся Уилсон, не успев подумать. Испанец, перестав рисовать, поднял голову и почти удивлённо уставился на юношу: - Sólo escucha! [5] Если бы мог, я бы покинул это место. Немедля! - почти яростно отрезал он, - Больше никаких вопросов! - невероятно, сколько эмоций может выразить руками разгневанный испанец! Джошуа, кипя от возмущения и онемев от изумления, закрыл глаза, словно бы показывая, что не только не собирается вступать больше в разговор, но и видеть нелюбезного гостя. «Невыносимый тип!», - ругался он про себя, слушая чирканье угля по бумаге, - «Просто кошмар! И как я только мог подумать, что с ним получится нормально общаться?! Это же невозможно!». Однако, спустя пять минут его раздражение слегка подутихло, уступив место здравому смыслу: «Хотя, если подумать, с чего я взял, что ему должно здесь нравиться?», - размышлял Джошуа, - «Я же не имею ни малейшего представления о том, какова его страна. Может быть, по-сравнению с ней старушка Англия и впрямь кажется темным и сырым подземельем». - Расскажите мне о вашей стране, - приоткрывая глаза, попросил он, - Что за место эта Испания? - Ты совсем ничего не слышал о ней? - недоверчиво вздёрнул выразительную бровь Рэдвуд, - Серьёзно? - Джошуа утвердительно кивнул, и скульптор, ещё раз странно покосившись на него, вновь заговорил: - Сейчас моя родина - довольно популярное место отдыха среди англичан. Я встречал немало твоих соотечественников, пока жил в Андалусии. Maldición! [6] Не знаю, что они там искали, но нередко бывали обескуражены! Впрочем, сейчас я немного могу их понять... В моей стране всегда тепло, по-сравнению с Англией. Один из лучших моментов в Андалусии, да и во всей Испании - закат. Сумерки короче, чем в Англии, но это и не внезапное африканское погружение во тьму. Иногда, если выйти в этот час на улицу, можно увидеть башни собора, чернеющие на фоне розово-красных облаков, что разгораются до огненно-оранжевого. Тогда вся равнина со стоящим на холме городом впадает в многозначительное молчание, нарушаемое лишь звуком церковного колокола, который вызванивает последние мгновения дня. Это время самых сильных чувств, настоящий миг истины, когда человек ощущает, что все святые Испании: Исидор, Ильдефонсо, Евлалия, Тереза, Игнатий, Хуан де ла Крус - наверное, собрались в каком-то небесном уголке и смотрят вниз, на темнеющую землю. Потом цвет с неба уходит, и зажигаются звезды...- Джошуа слушал его, как заворожённый. На его памяти никто с таким пылом и гордостью не рассказывал о своей стране. Гранадо определённо любил родину и тосковал по ней. Это было слышно по его интонациям, в которых сквозило едва заметное сожаление. Он говорил долго - не забывая, однако, рисовать, - так долго, что Джошуа, несмотря на захватывающее повествование, стал понемногу погружаться в приятную дремоту. Причудливые узоры рассказов о винограде, о липких и красных от сока ступнях давильщиков, о крестных ходах, о черноглазых девочках в белых платьях, идущих в жаркий полдень на своё первое причастие; о цыганках в ярких юбках и с босыми ногами, о крови, об атласно-чёрных быках, что бродят по берегам пурпурных ручьев меж розовых олеандров; о смерти; о тёплых душистых ночах, когда жасмин благоухает так сильно, что грудь сдавливает, будто в тисках... Всё это сплеталось в единое полотно, а после превратилось в деревянный гобелен. Только это было уже не серое высохшее дерево, а красное, жилистое и мясистое, будто только что освежёванная плоть. - Такая же... твоя стена...- выдохнул Джошуа и, ощутив в следующее мгновение сжавшие его плечо пальцы, вздрогнул и распахнул глаза. - Просыпайся, dormilón [7], мне пора уходить, - Гранадо нависал над ним, и взгляд его выдавал некоторую досаду. Джошуа, отогнав сиюминутный испуг, смекнул, что засыпать во время разговора было не очень-то вежливо с его стороны. - А... простите, я случайно уснул! - вскакивая, выпалил он, - Мне очень понравилось то, что я успел услышать, и теперь мне, кажется, понятно, почему вам здесь так не нравится...- Джошуа так торопился объясниться, что Гранадо от удивления округлил глаза, слушая его, - Я уверен, что смогу узнать от вас ещё много интересного, когда буду чувствовать себя более... бодро. - Что ж...- наконец проронил Рэдвуд и, взяв со стула папку, распрощался и ушёл, оставив Джошуа в лёгкой растерянности смотреть ему вслед.***
Все последующие дни Джошуа ходил, как в тумане. Вернее, он был в замешательстве: что за человек этот скульптор и как с ним вообще надо общаться? То, что случилось в последний его визит, было нелепо и оставляло в душе неприятный осадок то ли досады, то ли стыда. Казалось бы, вот она нить - нашёл! Разговор идёт как надо! А через мгновение всё рушится: взбалмошный испанец снова далёк и замкнут, а он, Джошуа, чувствует себя непроходимым тупицей. «Если так будет продолжаться и дальше, то я его потеряю», - скрупулёзно думал Джошуа, сидя в общей комнате перед камином и неотрывно глядя на танцующее пламя. Он довольно быстро смекнул, что визиты Рэдвуда - отличный шанс безо всякого для себя ущерба выполнять недельную норму у Бижу. От него не требовалось ни с кем спать, с Гранадо не нужно было переступать через себя, делая то, чего не хочется. Просто позировать. Позировать и наблюдать. И изумляться. «И всё-таки, это совершенно невозможный тип...», - тяжело вздохнул Уилсон, закрыв лицо рукой. Он не знал, что ему теперь делать, он снова зашёл в тупик: желание влезть в петлю пропало, но и счастливым юноша себя не ощущал. - Не плачь, малыш Джо, ещё не вечер, - услышал он над ухом знакомый звонкий голос. - Кто бы говорил, малявка, - хмыкнул он, и Генри, лукаво прищурив русалочьи глаза, обрушился на софу, перевалившись через спинку. - Что-то ты невесел, - заметил он, впиваясь мелкими, как у ласки зубами в кусок хлеба с маслом. - Да так...- неопределённо махнул рукой Джошуа. - Я сегодня видел скульптора, - сообщил товарищ, - Он к тебе приходил? - Да. - Что-то зачастил. Это неспроста, - глубокомысленно изрёк Генри. - Думаешь? - с надеждой спросил Джошуа, - Мне бы это «неспроста» очень пригодилось. - Вот уж не подозревал, что ты такой расчетливый, - фыркнул тот, облизывая губы, - Неужели он тебе нисколько не нравится? Красивый же. Не то что все эти уроды и слюнявые старикашки с отвисшими задницами. - Красивый? Да ну...- с улыбкой нахмурил брови Уилсон, - Мне как-то больше по душе европейцы, знаешь ли. А не эти... дикари. Да с ним же разговаривать вообще невозможно! Это не человек, а ходячий торнадо! Полнейший хаос! - Генри на это только пожал плечами и засунул в рот целиком остатки хлеба. - Зато ты хоть на живое существо стал похож. А то казалось, что вот-вот богу душу отдашь, - внезапно, невнятно выдал он, - Может, оно всё и к лучшему. - Я просто злюсь! - помолчав, с запозданием возразил Джошуа. При воспоминании о своём намерении ему стало не по себе. - Ну-ну, злись дальше, - с улыбкой хмыкнул Генри, - А пока предлагаю сыграть в карты. Ты как?..***
Шло время. Дни становились всё теплее и нередко весенний ветер, врывающийся в приоткрытое окно, заставлял непроизвольно вскидывать голову, вдыхая полной грудью аромат молодой листвы и зацветающих деревьев. Раздвигая влажные земляные недра, наружу пробиралась юная зелень, то тут, то там давая бутоны, обещавшие вскоре порадовать глаз жизнеутверждающим цветом. Всё вокруг кричало о переменах и приближающемся неведомом чуде. И, словно бы улавливая это, обитатели борделя Бижу куда охотнее стали выпархивать по вечерам из своего убежища, чтобы предложить свои полные новых надежд и молодой энергии ласки ищущим любви. Даже Джошуа перестал испытывать желание удавиться, когда подходило время зазыва. С приходом апреля оно трансформировалось в безразличие человека, которому смертельно приелась обыденность происходящего вокруг. Поэтому он - радуясь немного прояснившемуся сознанию, с наступлением темноты шатался вдоль дома, время от времени садясь на ступеньки и запаляя в трубке трофейный табак. Душистый дым изгонял из головы все лишние и горькие мысли, принося блаженную безмятежность и покой. Он мог сидеть так часами - потягивая свою трубку, созерцая мерцающие на небе звёзды и влажные глаза мальчиков, мелькавших в свете красных фонарей. Он по-прежнему и не думал гоняться за клиентами - те, заинтересовавшись, подходили сами. Кто-то задумчиво останавливался, разглядывая, но, передумав, шёл дальше. И Джошуа с облегчением вздыхал, а после продолжал свою тихую медитацию. Иногда его мысли обращались к испанскому скульптору, который не появлялся уже пару недель. Джошуа вспоминал выражение оливкового лица, когда тот будил его - смесь холодности, детской обиды и замешательства. И... что-то ещё. Как будто он стремился скрыть свои истинные эмоции. Однако, глаза - эти два вечно неугомонных раскалённых угля, жгли так, что не оставалось сомнений: их хозяином владеют поистине разрушительные страсти. Джошуа, привыкшего к сдержанному нраву англичан, темперамент Гранадо вгонял в панику и одновременно привлекал, как привлекает мотыльков огонь. Его одолевали редкостно противоречивые эмоции: впервые он не мог точно сказать - нравится ему человек или нет. Любопытство переплеталось с неприязнью и недоумением так тесно, что едва ли можно было отделить одно чувство от другого. Да и была ли теперь в этом необходимость?.. «В последний раз он ничего не сказал о том, придёт ли снова...», - размышлял Джошуа, глядя невидящим взглядом на толпы расхаживающих мальчиков и посасывая мундштук, - «Может быть, я сильно оскорбил его, заснув во время разговора? Наверное, мне не стоит больше ждать», - и встряхнул головой, прогоняя неприятные ассоциации. Сколько уже он вот так ждал, и к добру это не привело. Пора уже учиться на своих ошибках! Прекрати ждать, мальчик, учись жить, не любя, не скорбя и не жалея ни о чём! Не жалея ни о ком... Джошуа фыркнул себе под нос, проглатывая неприятную боль, зажегшуюся где-то в груди и вставая со ступенек. Он был даже рад тому, что останется сегодня один. Ему необходимо было многое обдумать, а это лучше всего делать, когда рядом никого нет. Однако, безвестность продлилась недолго. На следующее утро его разбудил стук в дверь. С трудом открыв глаза, недовольный и невыспавшийся после бессонной ночи, Джошуа отправился открывать. Уилсон даже не успел понять - удивился он или нет появлению гостя, когда мимо него, ограничившись мимолётным приветствием, влетел в комнату Гранадо. - М-мистер Рэдвуд? Как вы рано...- пробормотал Джошуа, с опаской размышляя, заставят его на этот раз стоять два часа или милостиво разрешат лечь и вздремнуть, пока идёт процесс рисования. - Проснись и иди умойся, а после надень его, - с этими словами скульптор бросил на кровать объёмистый свёрток, упакованный в коричневатую бумагу и перевязанный тесьмой. - Что это? - спросил Джошуа, приближаясь к свёртку и садясь рядом с ним. - Это костюм. Ты поедешь со мной в Лондон, - отрезал Гранадо, глядя в окно, а после перевёл на него взгляд, не терпящий возражений. - Куда?! - ошалел Уилсон, - Я...- «никуда не поеду!» - хотел возмутиться он, но передумал и вместо этого спросил: - А зачем? - Завтра состоится выставка моих скульптур в музее Виктории и Альберта, - пояснил Рэдвуд, - И многие caballeros [13] захотят увидеть модель. Поэтому ты едешь со мной. С Бижу я уже договорился. - У меня нет ни малейшего желания развлекать ваших поклонников, мистер Рэдвуд! - внезапно вспыхнув, выпалил Джошуа. Он пришёл в ярость, только представив себе, как будут самодовольно оглядывать его совершенно незнакомые люди, - Я работаю в публичном доме, а не в цирке, и это не входит в мои обязанности! Я не кусок мяса, чтобы меня оценивали, как на рынке, неизвестные мне типы! - Месяц, - проронил Гранадо, пристально глядя на него и, кажется, опешив от неожиданного раздражения англичанина. - Что «месяц»? - Я заплачу столько, что ты сможешь месяц не работать, - закончил он, - Но ты должен будешь поехать со мной. Джошуа заколебался и отвёл пылающий негодованием взгляд. Очень уж соблазнительным оказалось предложение. Целый месяц не опасаться посягательств на своё тело и душевный покой... Достойная ли плата за вечер чудовищного стыда? Ему казалось, что пятно порока въелось в него так сильно, что те, кто будет присутствовать на выставке, непременно догадаются о том, кто он, даже если Рэдвуд не станет говорить, чем он занимается. А с другой стороны, это всего лишь один вечер и он вряд ли когда-либо встретится с теми людьми снова. А в этом борделе ему, возможно, предстоит провести ещё немало лет. Так почему бы не поберечь себя ещё немного? Хотя, в конечном итоге он всё равно умрёт от случайного сифилиса. - Хорошо, я поеду с вами, - согласился Джошуа, и с тихим вздохом развязал бечёвки на свёртке. Ему казалось, что всё это сон. Внутри обнаружился костюм-тройка, состоящий из брюк, тёмно-синего жилета и серого сюртука, а также лёгкий плащ и шляпа по сезону. Подарок завершали мягкие кожаные туфли. - После можешь оставить одежду себе, - услышал он и понял, что всё это время за ним внимательно наблюдали. - Мне это ни к чему, я не той жизнью живу...- пробурчал Джошуа, смутившись окончательно, и отправился к тазу с водой. Пока он приводил себя в порядок и одевался, скульптор ходил вдоль испещрённой резьбой стены и разглядывал неровные абстрактные узоры, изредка прикасаясь к ним кончиками пальцев. - Довольно зловещие и грустные сюжеты, - негромко заметил он, - Как так вышло, что ты оказался здесь? Джошуа на мгновение даже перестал завязывать платок на шее. Кажется, заносчивый, вечно несущийся куда-то испанец впервые заметил что-то ещё, кроме себя. - Это долгая история, - уклончиво произнёс Джошуа, не желая вдаваться в далеко не радужные детали прошедших лет, - Меня сюда продали полгода назад. - Всего лишь полгода? - приподнял брови Гранадо, - Теперь ясно, почему я тебя не видел раньше. Это оказалось довольно большим упущением. - Что вы имеете ввиду? - Джошуа застегнул плащ у горловины и надел шляпу. - Твои пропорции хорошо смотрятся в мраморе и достаточно легки в исполнении. Это настоящая находка для скульптора. Джошуа хмыкнул: неужели похвала? А он думал, скорее небо рухнет на голову, чем этот самовлюблённый богемный сноб снизойдёт до комплимента шлюхе. - Благодарю. Спускаясь вниз по ступенькам к выходу, Джошуа испытывал странное, щемящее чувство. Оно было чем-то сродни страху: от него перехватывало дыхание, слабели конечности, а разум словно бы отходил на второй план, уступая место инстинктам. Это волнение сопровождало его весь последующий час, пока он и Рэдвуд пересекали холмистую местность Блэкберна в трясущемся на неровной дороге экипаже. Джошуа смотрел в окно и не мог оторвать взгляда от проносящегося мимо пейзажа: ему казалось, что перемены неотвратимо грядут, и что сейчас, хотя он и не ведает, что случится с ним после, он уносится от прошлой жизни, и больше ничто уже не будет так, как прежде. Тревожное и вместе с тем сладостное чувство. Испанец зевал. Качка и выпавшая на их путешествие пасмурная погода с мелким дождём его усыпляли. - Неужели моё присутствие на выставке так уж обязательно? - не выдержал Джошуа. Ему это казалось странным - выставлять оригинал рядом с творением. Ясно же как божий день, что скульптура будет куда более совершенной, и что он рядом с ней будет казаться неуклюжим и очень... смертным - со всеми своими недостатками, присущими человеческому существу. О да, они с творениями Рэдвуда составят разительный контраст. Джошуа решил, что понял неутешительное назначение своего пребывания там. - Все художники и скульпторы, выставляющиеся в галереях, приглашают тех, с кого писали картины или ваяли статуи. Так почему я не могу? - пожал плечами испанец. - Да... действительно...- пробормотал Джошуа, думая, что на приглашение это было похоже меньше всего, скорее напоминая сопровождение под конвоем. - К тому же, я хочу, чтобы ты также получил свою долю признания, потому что без твоей помощи у меня бы не вышел столь реалистичный Эрос, - сложив губы в лёгкой улыбке, продолжил Гранадо. Юноша замялся: - Спасибо за заботу, но... я не уверен, что смогу показать себя достойно в обществе, - осторожно возразил Уилсон. - Почему? - удивился тот. - Ну...- попытался объяснить Джошуа, - ... на ваши выставки наверняка являются люди утончённые и сведущие в таких вещах, о которых я вряд ли могу помыслить. Поэтому мне кажется, что там точно не моё место... - Не думай о них, - досадливо махнул рукой Рэдвуд, - Это всего лишь любители. На самом деле, в музеи и галереи они приходят покрасоваться друг перед другом и завести новые полезные связи, попутно купив какой-нибудь понравившийся экспонат, чтобы было, чем похвастать перед гостями и роднёй. И лишь очень немногие действительно понимают, в чём именно суть скульптуры, и зачем я этим занимаюсь. И также осознают, насколько я ещё несовершенен в этом...- Гранадо скрипнул от злости зубами, глядя куда-то сквозь стенку экипажа, и Джошуа подумал, что наконец-то начинает понимать, с кем имеет дело. С творцом, жаждущим совершенства, жаждущим вдохновения - опьяняющего, словно райский нектар, словно лучший из оргазмов. Вот чего хотели эти полные вечной смуты глаза. - ... Вот увидишь: те, кто больше всего будут восторгаться и хлопать в ладоши - болваны, ничего не смыслящие в искусстве! - бушевал Рэдвуд, размахивая руками. - А те, кто смыслит, молчат, и это - величайшая для меня загадка: почему?.. - Я не могу вам сказать, мистер Рэдвуд, я ещё не видел ваших скульптур, - отвечал Джошуа. - Увидишь, вот увидишь... Когда экипаж прибыл в Лондон, на землю уже спускались сумерки, а часы Большого Бена отбивали пять часов пополудни. - Сегодня отдохнём и переночуем здесь, а завтра с утра поедем в музей, - сказал Гранадо, указав на вывеску над входом, на которой значилось: «Siesta» [11]. Джошуа не возражал - он чувствовал себя уставшим и уже мечтал об ужине и тёплой постели. Хозяин этой небольшой гостиницы, к удивлению Уилсона, оказался соотечественником скульптора, и встретил испанца тепло, как члена своей семьи. - Лучший номер! - восклицал он, ведя их на второй этаж вверх по лестнице, - Лучший номер для дорогого друга! Dios mío [8], какой человек! Здесь ты и твой спутник почувствуете себя, как на согретых солнцем грудях Мадонны, точно вам говорю! Джошуа, услышав это, споткнулся и едва не влетел лбом в спину впереди идущего Гранадо. Ну и ну! Да он с этими испанцами в гроб спустится прежде, чем доберётся до комнат! Номер и впрямь оказался хорош: не так вычурен, как убранство «Тиресия», которое раз и навсегда закрепилось в сознании Джошуа за словом «роскошь», но и не хуже того. Помещение было обширным, разделённым на три жилые комнаты: две спальни и гостиную с большим арочным застеклённым выходом на маленький округлый балкон, где свободно умещались кофейный столик и пара стульев. В основной же комнате громоздились друг напротив друга две большие софы с втиснутым между ними низеньким длинным столиком тёмного дерева, увенчанным вазоном с букетом искусственных цветов неведомого происхождения. Вдоль стен располагалась различная мелкая мебель. Полы сплошь покрывали ковры с хитроумным геометрическим и растительным орнаментом, стены украшали картины в тяжёлых рамах, а на окнах тихо колыхались от ночного сквозняка драпировки, коих по английскому обыкновению было много в любом помещении. Но, вопреки привычному интерьеру, чувствовалось, что эта комната обставлялась не англичанином - несмотря на все усилия хозяина-иностранца придать ей традиционный викторианский шик, в каждой её детали проскальзывало что-то мавританское, от чего на мгновение начинал мерещиться какой-то пряный отголосок в воздухе. Примерно такое же чувство испытывал Джошуа, глядя на Гранадо и хозяина гостиницы. Обстановка была викторианской, но вот ткани, орнаменты и сюжеты картин создавали впечатление, что ты попал в жилище джентльмена-путешественника. «Ну ничего себе...» - подумал Джошуа, обозревая всё это. А тем временем, хозяин, которого звали Потахе, его жена Роберта - неожиданно бойкая английская леди, и скульптор оживлённо о чём-то беседовали, причём дон Потахе, увлекшись, вопил так, что Джошуа, вытаращив глаза, поёжился - ему на мгновение показалось, что разразился скандал. И лишь после понял, что хозяин просто рад видеть Рэдвуда и теперь что-то азартно рассказывает ему, активно жестикулируя. Роберта, посмотрев на изумлённо притихшего Уилсона, понимающе улыбнулась ему и предложила всем чаю. На что дон Потахе досадливо махнул рукой и заявил, что она может пить, что ей заблагорассудится, а он и Рэдвуд, пожалуй, уговорят бутылочку крепкого «Темпранильо». - «Уж я-то знаю, сеньо Гранадо, почему вы всегда останавливаетесь у меня, а не во всех этих чопорных английских гостиницах!» - заявлял он с торжествующей улыбкой абсолютно уверенного в собственной правоте человека, - «Ведь у них, кроме чая, ничего и нет! А у старого Потахе всегда найдётся хорошее, выдержанное вино!» - Я прошу прощения, мадам, но я не представляю, как вы только живёте с доном Потахе, - негромко сказал Джошуа, когда женщина приблизилась к нему, оставив тех двух тараторить о чём-то своём, - Это же не человек, а ураган! - Да, с ним нелегко, - улыбнулась Роберта, - Но я и сама не сахар. Мне всю жизнь говорили, что я слишком нравная для английской леди и веду себя, как шкодливый мальчишка. Единственный, кому пришлась по вкусу моя природа, оказался мой муж. Он говорил, что в первый день, когда встретил меня в лесу - идущую домой, разъярённую и строптивую, но неуловимо нежную, в юбке, вымоченной в ледяном ручье, я напомнила ему галисийских девушек с его родины. Это было очень забавно. - Надо же, как романтично, - вежливо улыбнулся Джошуа, пытаясь переварить услышанное. Ему казалось, что он не поспевает за всем происходящим. Тут раздался стук в дверь, и в номер вошёл тучный джентльмен средних лет, в сером костюме и цилиндре. Светлая борода топорщилась, подобно мотку проволоки, а мясистое розовое лицо лучилось довольством. Он явно был в хорошем расположении духа и немедленно оказался в объятиях скульптора. - Освальд! Как я рад тебя видеть! Уже всё готово к завтрашнему дню? - О, разумеется, мистер Рэдвуд, - важно подтвердил тот, - Я только что оттуда и уверяю вас, что завтра будет столпотворение... Джошуа, наблюдая за ними со стороны, отметил интересную вещь: Гранадо, по непонятным причинам, олицетворял собой золотую середину - он не был столь чрезмерным в своих проявлениях, как дон Потахе, от мельтешения которого кружилась голова и попросту становилось дурно; но на фоне сдержанного Освальда его темперамент проступал неожиданно ярко, как красный на белом. К тому же, юношу поражала та явная фамильярность, с которой скульптор обращался к своему английскому коллеге, который, как понял Джошуа, был его агентом и занимался продажей экспонатов и организацией выставок. Даже Джошуа, с его невежественным деревенским воспитанием, это показалось неприличным. Впрочем, ту же черту он заметил и за хозяином гостиницы. Весёлая пирушка затянулась до ночи. Испанцы тараторили и беспрестанно что-то обсуждали: казалось, у них никогда не заканчивались темы для разговора. Англичане, немного расслабившись, смеялись (Роберта, закинув ноги на колени мужу, разлеглась на софе и курила сигару, порой хохоча так громко, как не позволила бы себе ни одна приличная леди. Так не веселились даже в борделях). Несколько бутылок вина, принесенных из личного погреба Потахе, всё же развязали язык Джошуа, и он расспрашивал мистера Каннингема о том, как проходят выставки. Освальд - красный от выпитого, как томат, охотно рассказывал о сложностях организации подобных мероприятий, о нервных трудностях транспортировки ценного и хрупкого груза, коим является скульптура («Допусти я хоть малейшего повреждения мрамора, и Гранадо вместе с директором музея с меня шкуру спустят!»), о толпах гостей, которые приходят взглянуть на новые произведения искусства («У мистера Рэдвуда всегда много гостей на выставках. Причём большую часть составляют его знакомые и давние поклонники. Но, время от времени, добавляются и новые лица, так что ему грех жаловаться на отсутствие популярности»). Слушая Освальда, Джошуа чувствовал, как внутри по новой загорается тревога и опасение, что он не справится. С каждым разом эта выставка чудилась ему всё более важным и масштабным событием, порождая перед собой по-настоящему глубокий страх. Под конец, он начал пить охотнее, стремясь избавиться от этого неприятного чувства. Вино помогало, к тому же, доставляло удовольствие: тёплое, бархатистое на вкус, с явным оттенком табака, сливы, ягод и ещё чего-то, отдалённо напоминающего кожу. - Похоже, вашему другу понравилось моё вино, - сказал Потахе смеющемуся Рэдвуду, покосившись на Джошуа. Юноша, услышав это замечание, поднял голову и посмотрел на хозяина гостиницы. Тот уже был навеселе, с удвоенной силой рвался общаться и быть везде и сразу: - Наверняка, никогда раньше не пили таких вин, мистер... - Уилсон, - подсказал Джошуа. - Так вот, мистер Уилсон - пили или нет? - с явным удовольствием выдыхая дым в потолок, допытывался хозяин. - Нет, - отозвался Джошуа, - Только английские и французские. - И как оно вам? - Необыкновенное, сеньор. Оно сладкое и при этом терпкое. Такого мне не доводилось чувствовать в прочих винах. - Вот! Тоже самое мне говорил и Освальд! - тыча сигарой в Грано, заявил он, - А ты всё «не могут оценить, не могут оценить»! Если вино отличное, значит оно отличное для всякого, кто бы его ни выпил! Всем известно, что не существует более противоречивого сорта винограда, чем этот! В нём всё, что составляет Испанию: строгость и аскетизм сочетаются с игривостью и изяществом, а страсть и чувственность спорят с грубостью и хладнокровием! Такое возможно только в Темпранильо! Только мёртвого оно не сможет расшевелить при таком букете! И моя семья хранит этот рецепт на протяжении многих сотен лет!..- он так горячо доказывал это Рэдвуду, что, кажется, даже Гранадо утомился, погребённый под столь сокрушительным напором. Джошуа же вообще сидел и не понимал, кто с кем спорит и спорит ли вообще. Его разум затуманился и он ощущал спокойствие и приятную расслабленность. В итоге, Роберта, кое-как успокоив разбушевавшегося муженька, под ручку удалилась с ним, пожелав всем спокойной ночи и удачной выставки завтра. За ними следом потянулся и мистер Каннингем, пробормотав, что, пожалуй, излишне засиделся и уже поздно. Джошуа, привалившись к подушкам, слышал, как он напоследок напутствовал скульптора: - Да, обязательно фрак. Это же торжественное мероприятие. И, умоляю вас, ведите себя сдержаннее! Никаких «ты» - в Англии так не принято. Только «вы» и никак иначе! - Гранадо на все увещевания кивал, но, судя по хмельному взгляду, мало что понимал. Наконец, расцелованный в обе щеки и окончательно ошалевший от подобной беспардонности, Освальд ушёл. В наступившей тишине, скульптор вернулся в гостиную и развалился на диване напротив Джошуа, который точно также полулежал и апатично наблюдал за этими перемещениями. - Надо же, я и не предполагал, что в Лондоне есть испанские гостиницы, - сказал юноша. Гранадо же, услышав это, рассмеялся: - Это не испанская гостиница. Но это единственная в Лондоне гостиница, где хозяйничает испанец и держит настоящее "Темпранильо", а не эту разбавленную лавочную дрянь! Я даже удивлён, что при всей своей энергичности Потахе ещё не заполонил собой всю столицу. Джошуа, глядя на Гранадо, дивился: как отличался этот простодушный и ребячливый человек от того деспотичного типа, что пришёл тогда в бордель - холодный и неучтивый, с суровым, точно каменным лицом. - Боюсь, это означало бы конец света для всех лондонцев, - хмыкнул Джошуа, а после, в порыве внезапной откровенности, добавил: - Когда я увидел вас впервые, я не мог уложить в голове, что такие люди бывают в принципе. Ваш характер казался мне чрезмерным - во всём. Но после того, как мне довелось познакомиться с сеньором Потахе, я понял, что ошибался, и что вот оно - настоящее стихийное бедствие! Гранадо, слушая всё это, пьяно хихикал, а после, не выдержав, захохотал, заражая своим безумным весельем и Уилсона. Когда же оба отсмеялись, Джошуа ничего не видел от текущих из глаз слёз и чувствовал, как скрутило от приступов смеха живот. - На самом деле, таких горячих голов, как Потахе, много в Галисии, - сказал Гранадо, - Я отчасти понимаю, что испытывают англичане, сталкиваясь с характером испанцев, потому что меня воспитывал твой соотечественник. По этой причине я и живу сейчас в Блэкберне - мой приёмный отец из этих мест. Он очень стар и захотел вернуться, чтобы, как он выразился, «спокойно умереть на родине». И я не могу его оставить здесь одного, хотя, признаться - не в восторге от Англии и её обитателей. - А разве ваш отец не такой же «занудный англичанин»? – не удержался от колкости Джошуа, снимая сюртук и жилет, и задумчиво косясь на окно. После пребывания гостей, в комнате было ужасно душно, почти жарко. - Нет, - ответил скульптор и, склонив голову на одну из расшитых шёлком подушек, продолжил после недолгой паузы: - Он не занудный. Он напоминает мне стариков с моей родины - уже не столь строптивых, как в молодости, но и не потерявших вкус к жизни. Только он таким был всегда, а сейчас стал ещё спокойнее. Ему нравилась Андалусия, с её насыщенным страстями бытием. Но он считает, что умирать следует там же, где ты и родился. Вполне возможно, станется так, что и я в своё время вернусь на родину за поцелуем Лысой. А ты из Блэкберна? - Нет, - покачал головой Джошуа, - Я из Котсуолда. Поверил на свою беду одному человеку и поехал с ним в Лондон. Но вместо того, чтобы помочь, меня продали в местный бордель. А потом этот человек объявился снова, и я его убил. За это меня отправили в барак, в Блэкберн, подыхать в нищете. Испанец, смотрел на него во все глаза: - Как убил? - оторопело спросил он. - Так и убил - ножом, в сердце, - повторил Джошуа. - Правильно сделал, - неожиданно горячо поддержал его Гранадо, садясь, - Он обманул и унизил тебя, ты должен был отомстить! Однако, смерти он не заслуживал. Смерть - это избавление от боли. А ему прежде надо было хорошенько заплатить за содеянное. - Я подозреваю, что он уже достаточно настрадался за свою жизнь, - ответил Джошуа, ощутив сосущую пустоту внутри, как в день смерти Джеймса, - Боль сделала его таким. А я всего лишь отнял у него возможность и дальше причинять её другим. - Святая простота...- презрительно фыркнул Гранадо. - Кровожадный дикарь, - парировал Джошуа. В гостиной повисла напряжённая тишина. Джошуа настороженно смотрел на испанца, готовясь к скандалу, а Рэдвуд сверлил его пристальным взглядом с софы напротив. Однако, спустя минуту напряжение спало, сменившись странным, приятным томлением. Визуальная дуэль каким-то образом перешла в неосознанное взаимное изучение, и Джошуа, скользя взглядом по упругой оливковой коже лица и шеи, атласно-черным волосам и отчаянным, блестящим глазам, мимолётно подумал, что Генри был не так уж неправ, считая Рэдвуда привлекательным. Опасная, диковатая красота, не сулящая ничего хорошего душевному спокойствию. В тот момент он казался Джошуа настолько ярким, реальным и полнокровным, что юноша сам себе начинал уже казаться бесплотным бледным призраком. Гранадо же сперва поспешно спрятал глаза, но тут же вспомнил, что в Англии это не расценивается как домогательство, и потому спокойно дал себе как следует разглядеть объект своего интереса. Этот юнец, вопреки брезгливой неприязни к амёбным англичанам, был ему приятен, в частности, за свой интригующе-острый язык. Бледный и хрупкий, как молодой побег жасмина: казалось, стоит лишь чуть сжать пальцы - и сломается. Но каким дерзким и смелым этот человечек становится, стоит только задеть его убеждения! Каким праведным гневом загораются эти морские глаза! Gran! [9] Уверенный, что его состояние не сильно заметно, Гранадо рассматривал белую, нежную на вид, будто отполированный мрамор кожу и старался не вспоминать об испытанных когда-то ощущениях при соприкосновении с ней - тёплой, гладкой и бархатистой, словно августовский персик. Стоило ему только подумать об этом, как его охватывало возбуждение, тут же перерастающее в невообразимую робость и животный, почти панический страх. Нет, он даже помыслить не может... попробовать эту кожу на вкус... словно в дурном сне раскрыть языком нервные губы... Проклятье! Вино играет с ним злые шутки! - Хватит...- прошептал он, с трудом отводя взгляд от странно затуманенных синих глаз. - Да, вы правы, уже поздно, - Джошуа, протрактовав слова скульптора по-своему, вскочил на ноги и быстро скрылся в соседней комнате. Гранадо же, как во сне, направился в противоположную, и, лишь не обнаружив на кровати своих вещей, понял, что перепутал комнаты. - Maldición!..- хлопнув себя по лбу и проведя ладонью по лицу, он пошел обратно, и в дверях столкнулся с Джошуа. - Я... Простите... Не в ту комнату...- сбивчиво пробормотал юноша, не глядя на него. - Да, - проронил Рэдвуд, собираясь нырнуть в проём. Но через мгновение неловкая ситуация стала ещё хуже: Джошуа, как назло, выбрал тот же момент, и в итоге оказался зажат между дверным косяком и телом скульптора. - П-простите! - покраснев и широко раскрыв глаза, выдохнул он и, проскользнув мимо, захлопнул дверь. Гранадо даже не помнил, как очутился в своей спальне. Ему казалось, что за то мгновение, проведённое в дверях, он сто раз успел сойти с ума и тысячу раз умереть. Хотелось схватить в охапку этого греховодного, перепуганного его взглядами мальчишку, а после обвивать в ласках три ночи подряд. «Нет, ты сошёл с ума, приятель!», - одёрнул он себя, гася свет, - «Он же puta! Обыкновенный грязный puta! [10] Тебе надо успокоиться. Спать! Немедленно спать!» Он не знал, что в этот самый момент его спутник думал примерно о том же.***
Утро встретило постояльцев гостиницы «Сиеста» весьма противоречиво: для испанца – спокойно проспавшего всю ночь, оно стало свежим и едва ли не потрескивающим от электричества в предвкушении грядущего мероприятия. О душевных метаниях минувшей ночи напоминало только смутное беспокойство, которое – ввиду предстоящих событий, отодвинулось на второй план. Вернее говоря, Гранадо запретил себе думать об этом, списав подобные мысли и желания на действие креплёного Темпранильо и долгого воздержания. Его не интересовал, и не может интересовать этот мальчишка (к тому же, из опустившихся!). Однако, собираясь в то утро в музей, он чувствовал, как не хватает ему совета старого мастера, его отца. Для Джошуа же, который в эту ночь так и не смог сомкнуть глаз, всё было строго наоборот: давно уже потеряв склонность к самообману, он ужаснулся, осознав, что, кажется, снова попал в ловушку собственной чувствительности. Скульптор привлекал его со страшной силой - это факт, но, несмотря на это, юноша для себя решил, что пока ничего не станет предпринимать. Он никогда не решится на что-то, что выйдет за рамки приличия, пока не разберётся в собственных запутанных чувствах. «Наверняка, это всё моя впечатлительность из-за смены обстановки», - думал он, непослушными пальцами завязывая на шее платок. И в самом деле, он уже не помнил, когда в последний раз куда-то выбирался. За завтраком Рэдвуд вёл себя на удивление сдержанно - так, что Джошуа стал сомневаться в том, что всё, что происходило после заселения в гостиницу, происходило в действительности. Словно бы и не было того весёлого, смеющегося и болтающего испанца, которого он наблюдал вчера. И уж тем более не было того испанца, который так пожирал его взглядом в дверях, что, казалось, ещё секунда и остановится сердце. Это снова был тот малоприятный тип, любое оживление которого больше походило на всплеск агрессии, а просьбы звучали как непререкаемый приказ. Джошуа в растерянности наблюдал за всем этим и не понимал, что происходит, и почему имеют место столь контрастные различия в поведении. «Неужели это всё вино?», - думал он, исподтишка наблюдая за Гранадо, пока они ехали на выставку, - «Но у себя я таких изменений не замечал». Музей, в котором проходило мероприятие, представлял собой викторианское здание, украшенное множественными росписями, мозаикой и фресками, с большим количеством обширных окон - так, что изнутри помещение оказывалось всё залито дневным светом. Возле входа уже топталось в ожидании несколько джентльменов из организаторского состава, в числе коих был также мистер Каннингем. Завидев остановившийся неподалёку кэб, он оторвался от сигары и - смешно перебирая пухлыми ножками, заспешил к нему. - Вот мы и на месте, - негромко сказал Гранадо и, впервые за долгое время посмотрев в лицо юноше, наклонился вперёд и поправил ему сбившийся воротник и цилиндр, от чего у Джошуа ощутимо закружилась голова, а после он спохватился и глубоко вздохнул. - Не бойся. - сказал Гранадо, неверно поняв его волнение, - Сегодня ты - один из избранных. А остальные могут только смотреть и завидовать. - Д-да, - выдавил Джошуа, опуская глаза. После чего скульптор ловко выскочил из экипажа и проворно устремился к охающему и взмахивающему руками Каннингему. - Целый час, Мастер! Вы опоздали на целый час! Когда теперь, скажите на милость, нам проводить запланированное приветствие?! - Mañana! [12] - досадливо бросил Гранадо, на ходу снимая цилиндр, расстёгивая плащ и спихивая всё это агенту, - Сам проведу эту часть. - Но, как же... - Сам! Джошуа, поспешно шагая в числе «догоняющих», тихо кипятился про себя: «Этот болван знал, что опаздывает на целый час и даже бровью не повёл! Ползал, как улитка, словно бы и не его ждало такое огромное количество людей! Невыносимый идиот! Даже мне ничего не сказал!». Уже перед входом в зал, Джошуа тронули за плечо: - Мистер Уилсон, ваш плащ! - прошептал Каннингем. - Ах, точно...- Джошуа, за всеми своими мыслями, совершенно забыл, что всё ещё стоит в верхней одежде. Он едва успел отдать всё это агенту, когда массивные двери открылись и вся процессия, состоящая из виновника торжества, организаторского состава, Джошуа и двух молодых леди в воздушных кружевных платьях, двинулась в залитый белым утренним светом выставочный зал. Джошуа на мгновение растерялся, когда их встретила буря аплодисментов. Он-то думал, что публика воспримет их с возмущением уставших от ожидания людей. Однако, похоже, шустрые организаторы в стремлении задобрить гостей, успели напоить их шампанским, и теперь Джошуа мог созерцать непривычно оживлённые и доброжелательные лица лондонцев, на которых явственно читалось хмельное расслабление. Вскочив на помост, скульптор сделал широкий жест рукой: - Приветствую вас, уважаемые друзья, леди и джентльмены! - обратился он к аудитории с вежливой, белозубой улыбкой, - Многих из вас я вижу не впервые и очень признателен за ваше постоянство в отношении моей персоны. Новым лицам я также очень рад и надеюсь, что не обману ожиданий относительно вашего визита сюда. За сим, не вижу оснований дальше заставлять вас ждать, скажу лишь, что сегодняшняя выставка будет посвящена теме любви и смерти - этих вечно непримиримых, но таких в сути своей похожих друг на друга явления. Призываю вас сегодня прочувствовать это в полной мере, не страшась никаких последствий, ведь вы - зрители. Музыку! - оркестр на балконе сверху негромко заиграл непринуждённую лёгкую мелодию, а служащие под многочисленные рукоплескания поспешно сдёрнули тонкие покрывала, под которыми скрывались скульптуры. В общей сложности, их было одиннадцать штук. Джошуа, краем глаза отметив, что внимание Рэдвуда целиком и полностью сосредоточено на окруживших его гостях, жаждущих переговорить с Мастером, двинулся по залу. На пути к первой скульптуре, изображавшей жутковатое зрелище: лысая фигура, с лицевой части головы представляющая собой прекрасную женщину, а с затылка - зловещий череп. Руки скульптуры также были расположены в дуалистической позиции: одна - впереди, сжимала жезл, от соприкосновения с которым распускались цветы, а сотни маленьких людей под её ногами сплетались в объятиях и тянули к этой чудесной силе крохотные ручки. Другая же рука - костлявая, была вытянута назад и держала косу. Тут же были показаны и плачущие люди, явно рвущиеся на теневую сторону, к Смерти. Возможно, так Гранадо изображал тех несчастных, которые, запутавшись в собственных противоречивых чувствах и будучи не в силах выдержать насмешки Любви, уже готовы были искать покоя в объятиях её сестры. Так он переходил от экспоната к экспонату, поражаясь выверенности линий и почти фанатичной проработке деталей. Все скульптуры Гранадо отличала почти неприличная плотская реалистичность. Джошуа мимолётно подумал: как это английское общество ещё не подняло бунт против такого аморального искусства? Лишь позднее он узнал, что большую часть гостей составляли французы, которых, после их коллекций эротических картин и книг Де Сада, чем-либо удивить уже было бы сложно. Однако, то тут, то там он слышал шепот на тему того, что: «Мистер Рэдвуд вопиюще смел в своих идеях» и: «Эти работы прекрасны, но оценить их смогут лишь эксцентричного склада личности. Не уверена, что широкая английская публика благосклонно встретит...» «Да, я тоже не уверен», - заключил Джошуа, а после остановился как вкопанный, поражённый сходством - на него смотрел он сам, только белый, как мел, имеющий незначительные отличия, которые неизбежно даёт чужая рука при воспроизведении. Потрясающие формы и пропорции... Джошуа даже ощутил неловкость от того, что его практически обнажённая копия (если не считать перехваченной драпировкой талии) выставлена на всеобщее обозрение. Однако, он заметил такую закономерность - несмотря на великолепную технику, все скульптуры казались странно безликими. Это чувство было невозможно описать словами: в них будто не хватало экспрессии, той болезненной динамики, которая есть в живых существах. Динамики, глядя на которую, сердце начинает ныть от смутного осознания совершенства, которое кроется в каждом несовершенном создании. Этой противоречивой силы не было в десяти скульптурах. Лишь что-то похожее Джошуа уловил в последней - надгробии, для которого он позировал. Глядя на спящего в окружении маков юношу - такого спокойного, прекрасного лицом и телом, но при этом неуловимо земного, Уилсон не мог поверить, что это действительно он, и что возможно было создать настолько живого мертвеца. Эта скульптура не была чем-то из рамок вон выходящим, но при взгляде на неё Джошуа почему-то чувствовал грусть и странный покой - какой и положено чувствовать при соприкосновении со смертью. Да, пожалуй, эта скульптура действительно удалась. - Прошу прощения, месье...- Джошуа повернул голову на голос и обнаружил застывшую рядом в ожидании незнакомую женщину, - Это ведь вы? Вы позировали для этой скульптуры? - дама, судя по акценту, француженка, указала веером на Танатоса. - Да, - ответил Уилсон, чувствуя себя неловко. - Потрясающее сходство...- восхищённо вздохнула незнакомка, - Неправда ли, месье Рэдвуд гениален? Его работы так изысканны! Всё бы отдала, чтобы меня также увековечили в мраморе... - Э... да, - только и смог выдавить из себя Джошуа. Кажется, он начинал понимать суть возмущений Гранадо о поверхностном восприятии публики. Тем временем, дама подозвала двух своих подруг, а те, в свою очередь, своих кавалеров, и в итоге Джошуа оказался окружён французами, которые восторженно ахали и сравнивали камень с оригиналом, а также охотно расспрашивали его о жизни: - Месье Уилсон, а сами вы чем увлечены? Наверняка вы не менее интересный человек, чем мастер Рэдвуд? Ведь он - такая загадочная личность! Так сдержан, что сам похож на камень - сначала с трудом верится, что он художник... Джошуа на все расспросы молчал, парализованный ужасом: он совершенно не знал, что ответить. Лгать о своей дружбе с Гранадо ему не хотелось, а правда была слишком постыдна, чтобы её можно было произнести вслух. - Ну-ну, господа, полегче... - Джошуа вздрогнул, ощутив тяжёлую руку на своём плече, - Джошуа - племянник моего отца, - пояснил Гранадо, - Сейчас занимается резьбой по дереву, совершенствует свои навыки под его контролем. - О... Так мы - свидетели подрастающего гения! - воодушевились французы. Джошуа облегченно вздохнул, чувствуя прилив благодарности к Рэдвуду за своевременность. Когда пришло время возвращаться в гостиницу, Джошуа отметил, что Гранадо непривычно тих и задумчив. - Вы довольны тем, как прошла выставка? - спросил он в надежде немного взбодрить поникшего испанца. Гранадо ответил не сразу: - Нет, - наконец, раздалось спустя минуту. - Почему? - спросил Джошуа, - Ведь все остались довольны. И я на большинстве экспонатов видел ярлык «Продано». - Меня не волнует, довольны остальные или нет! - внезапно, яростно воскликнул скульптор, - Я недоволен! Недоволен, потому что те немногие, ради кого я это делал, не сказали ничего! - А для кого они были, если не секрет? - допытывался Джошуа. Он уже отчасти знал ответ, но не считал нужным высказываться по этому поводу. - Для всех, кто был со мной всё это время: отца - он учил меня управляться с камнем, Федериго - он натаскал меня по рисунку, истории искусств и привил мне любовь к познанию. Даже Энн, с её фанатичной преданностью раскопкам, явилась сегодня. И никто! Ничего! Не сказал! Разве должны молчать те, кто любит?! - а после, громко выдохнув, пробормотал: - Было бы куда проще, если бы они заявили, что я - бездарность и то, что я делаю - откровенная халтура, чем это вежливое молчание! И ладно лицемерные англичане, но Федериго! Делает вид, будто не собирается разубеждать слепого и глухого меня! Хоть я и не калека, но понимаю, что с моей скульптурой что-то не так! Я что-то упускаю, но не пойму, что. И это ужасно злит! - Если вы позволите, я мог бы высказать одну догадку, - осторожно сказал Джошуа, - Относительно впечатления от ваших скульптур, - зачем он это предложил, юноша не знал, ведь он ничего не смыслил в искусстве. Наверное, сказывалось выпитое на выставке от скуки в немалом количестве шампанское. Но слова уже вылетели в пространство, а взбудораженно сверкающие глаза уставились на него, явно требуя продолжения: - Когда я смотрел на них, у меня сложилось чувство, что им недостаёт эмоций, - Джошуа на мгновение замолчал, подбирая слова, - Но... не тех эмоций, которые ежедневно являются миру, а тех, что мы обычно никому не показываем. Это как творить скульптуру только для себя, и ваять на продажу незнакомым людям - разница ощутима. Из всех одиннадцати экспонатов, я уверен - для себя вы делали только Танатоса. - С чего это ты взял? - фыркнул Гранадо, несколько враждебно прищурив глаза. - А иначе, почему он сегодня оказался в выставочном зале, а не на могиле сына виконта? - возразил Джошуа, не вполне понимая реакции испанца и одновременно чувствуя сладостный привкус победы. Словно он загнал его в угол. - Чушь, - неожиданно спокойным тоном проронил скульптор, однако, глядя на него так, словно уже потрошил заживо, - И глупые фантазии, - а потом, внезапно окликнул кучера и стукнул в стенку. Кэб остановился. - Куда вы? - Джошуа, не понимая, что происходит, широко раскрытыми глазами смотрел, как испанец, надевая цилиндр, выскакивает наружу и захлопывает дверь. Уилсон поспешно приоткрыл окно и выглянул на улицу: - Куда вы собрались?! - Езжай в гостиницу, я немного пройдусь, - донеслось до него, а после Рэдвуд скрылся в мареве вечерних сумерек. «Чёрт!..» - выругался про себя Джошуа и ожесточённо откинулся на спинку сиденья, - «И дёрнула же меня нелёгкая влезть со своим мнением!». Однако, его не покидала смутная убеждённость, что он не ошибся в своих умозаключениях. Всё время до прихода Рэдвуда Джошуа прокружил по комнате, изредка останавливаясь у окна, чтобы выглянуть на улицу. Шёл уже десятый час вечера. Он не думал о разговоре, произошедшем в кэбе. Он просто сел на подоконник и, чувствуя, как слегка кружится от шампанского голова, отрешённо вглядывался в сине-жёлтый фонарный сумрак мощёных булыжником мостовых. Единственное, чего Джошуа сейчас хотелось - возвращения скульптора. Несмотря на последние события, он чувствовал смутную нежность, вспоминая то, как Гранадо рассказывал о родных местах, и как рисовал, чуть хмуря выразительные густые брови. «Разве должны молчать те, кто любит?..»***
Хлопнула дверь и Джошуа вздрогнул, приходя в себя. Кажется, он успел задремать, привалившись к толстой мягкой портьере. Он слышал, как Гранадо прошёл в свою комнату. Спустя несколько минут в дверь номера постучали и, судя по шагам и раздавшимся голосам, пришла горничная с заказом. Переодевшись ко сну, юноша вышел в гостиную. Гранадо он обнаружил на балконе: сидя за столиком, он неспешно пил кофе и глядел на пустынную улицу. Прохладный апрельский воздух был полон аромата цветущих деревьев, и Джошуа с наслаждением вздохнул полной грудью. Ему хотелось поговорить с мастером ещё раз, прежде чем наступит завтра - неизбежное завтра, в котором ему придётся вернуться к прежней своей жизни в борделе Бижу. - Мистер Рэдвуд, - скульптор едва уловимо вздрогнул и чуть повернул голову в его сторону, - Я... хочу извиниться, если сказал тогда что-то не то... Про ваши скульптуры. - Не бери в голову, - ответил Гранадо. - И спасибо, что выручили меня сегодня. Я бы, наверное, умер от стыда, если б они догадались, чем я зарабатываю на жизнь. - О, не стоит благодарности, - сказал Рэдвуд, снова переводя взгляд на колыхающиеся ветви деревьев, - Это касалось не только тебя, но и меня тоже, поэтому у меня вряд ли был иной выбор. К тому же, я не мог позволить так унизить тебя, это не по-христиански. Терпение Джошуа лопнуло. Дыхание перехватило, а кровь стучала в висках так оглушительно, что он на мгновение даже прикрыл глаза. Неслышно шагнув вперёд, он положил руки на покрытые жилетной тканью плечи и, наклонившись, коснулся губами прохладной от ночного ветра кожи. Он хотел поцеловать его в щёку, но Гранадо, резко повернув от неожиданности голову, получил поцелуй в угол рта. Оглушительный, ослепляющий звон разбитого стекла... Джошуа отшатнулся и попятился, ошарашенный взбешённым выражением лица вскочившего на ноги мужчины. Непередаваемое, пугающее выражение, в котором смешались воедино изумление, ярость и ещё что-то трудноопределимое. Когда же скульптор слегка опомнился, юнца уже и след простыл.***
«Что же я наделал, господи, что наделал...», - эта фраза за прошедшую ночь не покидала мыслей Джошуа, даже когда усталое сознание погружалось в подобие дремоты. Тот момент, когда он потерял над собой контроль, разрушил последнюю уверенность в том, что в его жизни ещё на какое-то время задержится этот своенравный человек. Из-за двух бессонных ночей кряду он чувствовал себя обессиленным, и только это ещё хоть как-то спасало от новых переживаний. Посему, в утро перед отъездом Уилсон был молчалив и, кажется, засыпал на ходу. Испанец выглядел не лучше, и не смотрел на него. Гранадо в принципе делал вид, будто ничего не произошло, однако разговаривал неохотно и вёл себя гораздо холоднее, чем обычно. Казалось, в каждом его движении проступает замешательство. Джошуа же, коря себя за свою беспросветную глупость, молча собрался и, забравшись в экипаж, уже через полчаса ритмичной качки погрузился в сон. Ему снились какие-то смутные образы, неведомые крики и смех... А потом, чья-то рука потрясла его за плечо. - Приехали, - сообщил Гранадо. Его высадили возле борделя и Рэдвуд, прощаясь, сказал: - Как и обещал: на месяц ты свободен от своих обязанностей здесь. - Да, - не глядя на него, ответил Джошуа. Мужчина скованно кивнул, словно бы подводя этим жестом итог, а после вскочил на подножку. - Вы приедете снова? - в последний момент не удержался Джошуа, и тут же отругал себя за несдержанность. Как бы он ни пытался себя перебороть, его грызла тоска, и чувство - почти перерастающее в отчаяние, вызывало желание умереть на месте. "Болван, какой же я болван…". Испанец на мгновение замер. И, прежде чем скрыться в кэбе, бросил через плечо: - Mañana.