Мраморная кожа

«Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернётся в прежние». А. Эйнштейн. «Так заведено в мире - только опустившись на самое дно бездны отчаяния, можно найти силы для новой надежды. Только познав бессилие, откроешь для себя новый источник силы. Только потеряв всё, обретёшь свободу для новых потерь. Потерпев сокрушительное поражение, взрастишь волю к новым победам. Так заведено в мире». Луис Ривера «Матадор».

      - Знаете, Гранадо, этот подмастерье, кажется, весьма и весьма ваш тип, я права? – спросила Нина спустя час после ухода Джошуа.        - Похоже, Нина, вам скучно, – он явно был не расположен сейчас обсуждать с кем-либо свои вкусы.        - О, да, я безумно скучаю! – закатила глаза проститутка, - Так вам нравятся именно такие, сэр?: голубоглазые, светловолосые, с кожей, видавшей мало солнца… Иными словами – полные противоположности вам.        - С чего вы сделали такие выводы? – поморщившись, уклончиво пробормотал Гранадо, дорисовывая линию бедра. В последнее время упоминания о Джошуа стали для него сродни болезненным уколам иглой, пробуждая в сердце тоску и состояние, близкое к отчаянию.        - Вы смотрите на него по-иному. Не так, как на меня и остальных, - ответила девушка, ловя обнажённым плечом солнечный свет, - Прямо-таки пожираете взглядом. Он вас привлекает, хоть вы и силитесь это скрыть. Такое страшное лицо порой корчите, что хочется вырыть яму в земле и спрятаться!        - Вы феноменально прозорливы, моя дорогая, - шутливо улыбнулся он.        - О, не стоит! Всё гораздо прозаичнее, чем кажется, - засмеялась Нина, - Просто я услышала от миссис Шелтер, что вы брали Нелли. Я и раньше подозревала, что женщины вас не интересуют, но увидела сегодня вашего помощника, и всё встало на свои места. И что же... - она с жадным интересом подалась вперёд, - ... вам уже удалось отведать его греховных плодов?        - Нина! – ошарашенно воскликнул убитый такой наглостью Гранадо, - Вы просто дьявол! Замолчите немедленно!        Проститутка довольно захихикала, смакуя победу. Ей доставляло удовольствие смущать этого художника, также как и забавно было видеть его праведный гнев.        - Ах, Гранадо, вы невиннее ребёнка... Это так трогательно. Интересно, все испанские мужчины таковы? - продолжала вещать она в режиме монолога, - Если да, то я хочу в Испанию! Прибьюсь к цыганам, буду по вечерам пить вино и отплясывать под звуки бубна и гитар... - и, услышав тихий смех из-за планшета, довольная, успокоилась. Так прошло несколько минут, прежде чем Нина вновь нарушила тишину:       - ...Только мне показалось, что он ушёл не потому что почувствовал недомогание, – она задумчиво подпёрла ладонью щёку. Румяное личико отразило чувство вины, - Наверное, я слегка перегнула палку в своих провокациях – он оказался куда более чувствительным, чем ожидалось. А я всего-то хотела его слегка поддразнить... Он такой хорошенький, что удержаться было трудно, - от нечего делать, она выводила на подушке ногтем узоры.        - Не думаю, что Джошуа настолько глуп, чтобы серьёзно отнестись к вашим «шпилькам». Вероятно, ему действительно нездоровилось, - ответил Гранадо, но неприятная тревога заскреблась внутри кошачьими коготками, попутно обрастая дурными предчувствиями. С этим мальчишкой никогда ничего нельзя знать наверняка, - Пожалуй, я закончил. Благодарю вас, Нина, вы свободны.

***

      Уставший, но довольный результатом, Гранадо посмотрел вслед уехавшему кэбу, и вернулся в дом. Жаль только, что он не смог сегодня закончить фигуру Джошуа… Но не беда: он непременно займётся этим, едва Уилсону станет лучше.        В доме было тихо: в послеобеденный час вся прислуга находилась либо на кухне, либо в своих комнатах. Арлетт и Мастера также не наблюдалось.        «Наверняка, в студии», - мелькнула мысль, и Гранадо, постучав в дверь, заглянул внутрь.       Да, отец работал над своей скульптурой: когда-то просто женское, теперь лицо превратилось в маску страдания и безумия. Деревянная дева протягивала руки, и словно бы готовилась сделать шаг вперёд с обрыва. От фигурки веяло могильным холодом и безысходностью.        - Ого, - едва взглянув на неё, не удержался испанец, - Впервые вижу в вашем исполнении настолько мрачную работу.        - У каждого художника есть такая, - со смесью грусти и безмятежности отвечал Мастер.        - А… разве вы не другое задумывали изначально? – с сомнением спросил Гранадо.        - Да, но в какой-то момент мне захотелось изменить курс.        Его насторожил меланхоличный тон обычно жизнерадостного родителя:        - Отец… Что-то случилось? – он присел рядом со стариком и заглянул ему в лицо.        - Не волнуйся, Грано, это всё пустое. Свойство старости – вспоминать о былом. Но, я всё же хочу поговорить с тобой кое о чём.        - О чём же?        - Что произошло между тобой и Джошуа? – Гранадо застыл, не дыша, пришпиленный к месту неожиданным вопросом.        - Между мной и… А что произошло? – он медленно выпрямился, устремив похолодевший взгляд на Мастера.        - В последние дни он был чем-то очень сильно подавлен, и когда я поинтересовался у него о причине, он нехотя признался, что повздорил с тобой. Поэтому я спрашиваю у тебя: в чём дело, Грано?        - Уже ни в чём, - быстро пожал плечами скульптор, всеми силами пытаясь преодолеть смятение, - Мы действительно поссорились, из-за ерунды. Это была моя вина, и я заходил к нему; мы поговорили, я попросил у него прощения. И он принял мои извинения… Кажется…- он сам уже не был уверен, что всё обстоит так, как он думает. Об этом говорило и поведение Джошуа в студии, и взгляд Мастера, красноречиво гласивший, что всё более чем печально.        Гранадо вспомнил лицо Джошуа, когда тот поднимался с подушек: горящие щёки, сжатые в тугую нить губы и блестящие влажные глаза. Он неровно дышал, и его слегка потряхивало. Так действительно мог бы выглядеть человек, который заболел. Но и также это могло быть состояние на грани нервного срыва.       «Будто бы сдерживался, чтобы не выдать своих эмоций, - Гранадо, не шевелясь, пытался справиться с осознанием новой проблемы: - И почему я сразу не догадался? Но ведь... я думал, что он больше не злится на меня. Даже если и так, то тогда от чего он страдает до сих пор? Что происходит?! Получается, моих извинений и унижения ему было недостаточно?! О, Мадонна, да что этому сопляку надо, в конце-то концов?!», – охваченный отчаянием, он посмотрел на Мастера:        - Он сейчас у себя?        - Нет, Грано, - ответил Мастер, - Он уехал.        - Что?! Куда?! – в ушах зазвенело от этой новости.       - Не знаю, - покачал головой тот, - Я думаю - домой. Он сказал, что не может больше здесь оставаться.        - Проклятье! – испанец в ярости хватил кулаком по столу, вскакивая, - Вот проклятье! И мне ничего не сказал!!! – он метнулся к двери.        - Куда ты?! – крикнул ему вслед старик.        - За ним! – дверь хлопнула, оставив после себя звенящую тишину.        Икабод откинулся на спинку кресла и сокрушённо покачал головой.

***

      Он открыл глаза, прислушиваясь к скрипу колёс почтового комодора. Джошуа находился в пути уже седьмой час, но совершенно позабыл о том: его мыслями и душой владела чёрная меланхолия, и не радовали ни проносящиеся мимо цветущие поля, ни доброжелательные попутчики. Юноша вообще не разговаривал ни с кем, привалившись плечом к стенке и апатично глядя в окно.       Он думал о том, что скажет матери и отцу, когда вернётся: что приехал их повидать на неопределённое время; что взял отпуск, чтобы подумать, стоит ли ему... Что понял свою ошибку и решил, что ремесло скульптора не для него; что ему важнее чувствовать себя равным своему окружению, потому и ушёл с нынешней своей работы... - он вздохнул и закрыл лицо руками. Плохо, просто плохо. Стоило вспомнить о Гранадо, как на глаза вновь наворачивались слёзы, а на горле змеиными кольцами свивалась тоска.       Он знал, что поступил правильно, исчезнув из этого дома: как бы ни были к нему добры его обитатели, как бы ни мечтал он о том, чтобы приблизиться ко всем этим людям - талантливым, знатным и богатым, - хотя бы на шаг, это было и остаётся всего лишь мечтами. Он слеплен из другого теста - он куда проще, и будет лучше, если он вернётся туда, где на него не станут смотреть свысока, где перестанут терзать ложные надежды.       ...Туда, где он будет чувствовать себя свободным.       - «Котсуолд!», - громко прохрипел кучер, стуча по стенке, и Джошуа, встрепенувшись и подхватив саквояж, выскочил наружу.       День уже клонился к вечеру - золотистый и тёплый, донося до обоняния томный и волнующий аромат цветников и полевых трав.       Джошуа, ощутив это, замер, а после судорожно вздохнул и прижал ладонь ко рту, глуша тихий всхлип. Вся накопившаяся горечь и усталость, весь груз страха и чувства вины словно бы утекали вместе с выступившими слезами, оставаясь позади. Сколько раз он мечтал, находясь в провонявших насквозь опиумом и потными простынями застенках борделя, что вновь ощутит этот запах: жасмина, роз и полыни; свежий - скошенной травы и влажный до затхлости - реки. Тогда он думал, что больше уже никогда не увидит и не почувствует всего этого.       Запахи уплывали далеко, теряясь в крутых поворотах ветра - летнего, обдувающего лицо и ласковыми невесомыми устами собирающего выступившие на глазах слёзы. Острая боль, пронзившая его душу в первые мгновения, стала сладкой, а после смягчилась и улеглась, свернувшись клубком, точно довольная кошка.       Он вернулся домой.

***

      Скульптор был в ярости. Скульптор метал молнии и ходил от стены к стене, но Мастер сидел в своём кресле в дверном проёме, и оставался непреклонен:       - Одумайся, Гранадо - куда ты собрался сейчас?! До Котсуолда, по словам кэбмена, семь часов пути! Ты приедешь туда среди ночи! Все жители будут спать! Как, скажи на милость, ты собрался искать в это время Джошуа?! Будешь шататься по улицам до утра в ожидании первых прохожих? Это бессмысленно!       - Мне всё равно! - рычал Гранадо, едва сдерживаясь, чтобы не начать крушить всё вокруг. Его буквально трясло от злости, обиды и, почему-то, страха. Уехал, ни словом не обмолвившись о своём решении, и это ему-то, ему!..       - Lo sacé de la alcantarilla, le di el trabajo y la oportunidad de ser lo que él quería, y él! ... ¡Se escapó sin decir nada, como si yo fuera un monstruo! ¡Como si no tuviera nada que ver con esto! Voy a encontrar y matar!.. - просвистев, в воздухе мелькнула медная пепельница. Оглушительный звон разбитого стекла, - A pedazos!.. Traidor... [1]       - Гранадо, не так быстро. Говори по-английски - ничего не понятно... Арлетт, будь добра, завтра с утра пошли кого-нибудь за стекольщиком, - зажмурившись и тяжело вздохнув, негромко сказал Икабод склонившейся к нему сиделке. Та понимающе кивнула.       Между тем, первая буря миновала, и испанец, обрушившись на стул, нервно закурил, а, не обнаружив под рукой пепельницы, тихо чертыхнулся.       Подав знак Арлетт, Мастер приблизился к столу:       - Не глупи, Гранадо, - мягко промолвил он, - Я понимаю, как этот мальчик для тебя важен - занятие скульптурой составляет большую часть твоей жизни. Но это не повод бросаться очертя голову. Ночью на дорогах опасно: экипажи грабят, людей убивают. А путь твой будет пролегать далеко не по столичным мостовым. Если не жалеешь себя, так пожалей хотя бы меня.       Повисло долгое молчание.       - Хорошо. Я отправлюсь завтра с утра, - смирившись, угрюмо ответил Гранадо. Икабод кивнул:       - Вот и славно. А теперь успокойся и займись делом. Мой тебе совет: ложись спать пораньше - завтра тебе предстоит длинный день, - после чего удалился из комнаты, оставив сына глушить остатки раздражения табаком.

***

      Это была самая спокойная и одновременно самая тревожная ночь на памяти Джошуа.       Когда он зашёл в дом - такой пронзительно родной, но странно непривычный после долгой разлуки, поднялся страшный переполох: мать, едва завидев его, вскрикнула и уронила тарелку, которую несла к столу, накрывая на мужа и сыновей к ужину, а соседка, которая в это время сидела с ней, замолчала на полуслове, а после заохала:       - Неужто это Джошуа?! Счастье-то какое - вернулся!       - Джошуа... - мать, словно сомнамбула, приблизилась к нему, а после схватила в охапку и разрыдалась у него на плече, стиснув в объятиях так, что у Джошуа перехватило дыхание.       - Здравствуйте, матушка. Ну, что же вы... Всё хорошо...- он успокаивающе гладил её по голове и вытирал слёзы с бескровного от волнения лица, а та ещё больше заходилась:       - Ни одного письма... Ни одного!.. Я уже мысленно похоронила тебя, неблагодарный! И Ллойдам писали - так и не пришло ответа! Господи, даже не верится... - после чего он весь вечер рассказывал наполовину выдуманную, наполовину правдивую историю о том, как жил, оказавшись в Лондоне, и как, в итоге, оказался в подмастерьях у известных скульпторов.       - Но почему же ты ушёл, если там было так хорошо? - по окончании рассказа, спросил его отец, успевший, вместе с братьями, присоединиться к ним за ужином.       - Потому что, несмотря на это, мне было плохо, - отвечал Джошуа, - Они были совершенно не похожи на меня - я даже не вполне понимаю, чем: воспитанием ли, положением ли в обществе или способностями... Но я не чувствовал себя человеком. Не чувствовал уважения по отношению к себе. Будто я раб какой, или комнатная собачонка... - он говорил это и понимал, что не найдёт сочувствия к своей беде, что с точки зрения членов семьи городит чушь, поскольку о многом умалчивает, и из-за этого его повествование приобретает взбалмошный, шутовской оттенок, полный провалов и несогласованностей.       - Экий ты дурак, Джошуа, - хмыкнул один из братьев, - Уважение надо ещё заслужить. К тому же, ты не член их семьи, а всего лишь прислуга, место которой - в каморке со швабрами. Никто не обязан тебя любить. У вас изначально разные сословия. А с таким мировоззрением тебе ещё во многом предстоит разочароваться.       Джошуа на все эти разглагольствования не проронил ни слова. В этом-то всё и дело - он не хотел быть ни рабом, ни прислугой. Единственное, чего он желал - любви.       Он сидел на подоконнике распахнутого настежь окна своей комнаты, привалившись к раме. Лунный свет заливал июльский сад, чётко очерчивая каждый листик, каждый душистый бутон. А ему не спалось: в груди поселилось странное чувство обречённости, которое, будто камень на сердце, тянуло к земле, мешая вздохнуть свободно.       Он смотрел вдаль: на горящие редкие огни поздних окон, на пустынную дорогу, и ему стало казаться, что он никогда не уезжал отсюда. Словно бы всё, что произошло с ним с момента отъезда Ллойдов, оказалось дурным сном, плодом воспалённого воображения и неутолённых желаний. На секунду он не смог поверить, что когда-либо встречал Гранадо и старого Мастера, что расхаживал - растерянный и смущённый - среди скульптур с бокалом шампанского в руке; что касался губами смуглой щеки…       Джошуа потряс головой, отгоняя грустные воспоминания. Всё это изначально было предназначено не ему. Каким же глупцом он был, думая, что может сравниться с Гранадо, стать таким же! Как и Джеймс, Рэдвуд лишь использовал его. Он – Джошуа – был всего лишь формой, имеющей значение не большее, чем те гипсовые заготовки, коими завалена мастерская скульптора. И все эти прикосновения, и взгляд - обжигающий, будто чёрное пламя - были подчинены лишь одной цели: извлечь выгоду, изваять с него как можно больше скульптур.       Он был вещью, и перестал ею быть, он вырвался на волю и впервые за долгое время вкушает нектар свободы. Но почему же ему тогда так горько?!       Джошуа закрыл глаза.       «Где я ошибся?..», - в кусте под окном запел соловей, оглашая сад сладкими, отрывистыми трелями. А ему хотелось сорваться и бежать, куда глаза глядят, кричать во всё горло, излить в ночную темноту и в лунный свет разрывающие всё существо на части бурлящие чувства, непонятные даже ему самому.       Внезапно, юноша вздрогнул и напрягся, спрыгивая с подоконника на землю и с испугом вглядываясь в поддёрнутую туманной дымкой даль: на мгновение, на дороге ему почудилась знакомая осанистая фигура. Но, спустя секунду, наваждение развеялось, оставив изумлённого мальчика переводить дыхание, судорожно вцепившись в ржавый жестяной подоконник.

***

      Он проснулся до рассвета, когда солнце ещё не успело пробраться в комнату слабыми и неуверенными лучами.       Вопреки всем советам и уверениям Мастера, что ему не стоит так тревожиться, и нужно хорошенько отдохнуть, спал он беспокойно, то и дело просыпаясь от ужасного ощущения, что падает в яму и не может ни за что ухватиться.       От чего очнулся на этот раз, Гранадо не помнил, но, решив, что с него хватит этих нелепых погонь за сном, поднялся и, подёргав за вызывной шнурок, начал одеваться.       Спустя пять минут, в дверь комнаты робко постучали. Гранадо, на ходу набрасывая поверх сорочки жилет, открыл дверь.       - Что угодно, хозяин? - с несчастным, заспанным видом, зябко кутаясь в шаль, осведомилась Кэти - одна из младших горничных.       - Я уезжаю в Котсуолд. Проследи, чтобы через час был готов экипаж. Завтрак - через пятнадцать минут.       - Слушаюсь, сэр, - во все глаза глядя на него и сделав книксен, ошарашенно пролепетала девушка, удивлённая конкретностью по обыкновению иррационального и не в меру расслабленного испанца.       А Гранадо не мог найти себе места ни на минуту: сегодня ему предстояло поехать в незнакомую глушь и отыскать там этого неблагодарного сопляка. Но даже не это было причиной нервозности Рэдвуда: он совершенно не представлял, что скажет, когда увидит Джошуа. Нет, разумеется, он не может броситься ему в ноги и умолять вернуться, хотя и находится сейчас в шаге от этого. Нужно было достойно выйти из сложившейся ситуации, но Рэдвуд опасался, что эмоции, как всегда, подведут его, и тогда... Гранадо всего трясло, стоило только подумать о том, каким презрительным взглядом одарит его этот заморыш. Это стало бы повторением андалузского кошмара на Коста дель Соль.       «Может, мне и вовсе не стоит ехать?.. - промелькнула угрюмая мысль, - Просто попытаться забыть... Смириться и поискать кого-то ещё, кто...», - и тут же понял, что это невозможно. Нет, такого - больше не будет. Он знал это, он чувствовал силу этого мальчика, то вдохновение, смешанное с почти отравляющей гаммой различных эмоций, что охватывало его, стоило только прикоснуться к нему, услышать его смех и звонкий, чуть хрипловатый, будто после занятия любовью голос, лишь скользнуть взглядом по золоту скандинавских волос... В такие моменты он готов был схватить первое, что попадётся под руку и слепить из этого шедевр, перед которым будут застывать истуканами все эти тупоголовые дамочки, желчные критики и крошащие собственные зубы в пыль конкуренты. Джошуа был сокровищем, которое он просто не мог позволить себе потерять.       Вихрем слетев по лестнице вниз, он наскоро позавтракал, с трудом запихнув в себя пару яиц и почти залпом осушив неприлично большую чашку кофе, на которую уже проснувшаяся Кэти посматривала с опаской, словно боясь, что он свалится под стол с сердечным приступом.       Экипаж отъехал от особняка на Монтагю-стрит в шесть часов утра, провожаемый удивлённым взглядом зевающего дворника, ибо чтобы кто-то из благородных господ вставал в такую несусветную рань - просто моветон!       Гранадо же, сидя в кабине и тесно сцепив пальцы в «замок», пытался хотя бы частично упорядочить мечущиеся в голове мысли, но был вынужден с отчаянием признать, что ничего не понимает: он же пришёл к нему, извинился, перенёс эти минуты унижения и стыда, бросив свою гордость ему под ноги, чтобы дать понять, что ему не всё равно, что он действительно сожалеет о своей несдержанности - чёрт бы побрал этих нежных англичан! - но да, да, он сожалеет! И ищет мира! Так почему Джошуа исчез, отвергнув его? Что ему было нужно в тот момент, чтобы смягчиться и успокоиться? Чего ему не хватало здесь, что он не просто уехал, а сбежал, как крыса с тонущего корабля?!       «Это я смогу узнать только у него, - с тяжёлым вздохом решил Гранадо, - Поскольку все мои догадки сейчас будут не более, чем домыслами...», - он знал, что если не займёт свои мысли чем-то другим, то попросту сойдёт с ума за эти семь часов размеренного покачивания и цокота копыт. Но думать о постороннем упорно не получалось. У него перед глазами стояло лицо Уилсона, каким он его видел последний раз - усталым и несчастным.       «Возможно, я совершаю ошибку... - с тоской подумал Гранадо, невольно обхватив себя руками. Хотелось спрятаться, защититься от этого шквала свалившихся на него тревоги и смятения, но он не знал как защититься от самого себя, - Ведь, живя в моём доме, он был несчастен. Даже находясь в борделе, он казался счастливее. Я сделал его таким - я сделал его несчастным. Наверное, как и Хуана. Я виноват во всём... - он согнулся пополам, в изнеможении зарывшись пальцами в волосы, - Значит, я был прав, думая, что мне нельзя с ним сближаться, иначе я погублю его. Или сам себя... неважно. Это ничего не меняет. Тогда зачем я еду туда? Зачем снова собираюсь потревожить его? Ведь он сейчас дома, с семьёй. Наверняка, он уже успокоился, и постепенно забывает... Забывает меня...», - Гранадо застыл, распластавшись по прямой спинке сиденья и чувствуя тоску и бессилие, пронзившие его во мгновение ока подобно бандерильям. Он не хотел быть забытым. И не хотел забывать и смиряться.       «Только посмотрите! Да ты просто жить не можешь без него», - ехидно прошептал внутренний голос, - «Влюблён, как последний дурак. Ничему тебя жизнь не учит, amante de la pena [2]. Забыл уже, как собирал себя по кускам, по пылинкам, прежде чем вновь обрёл человеческий облик?! ¡Impensable! [3] Хочешь ещё одной катастрофы, после которой к мастерской не подойдёшь вообще?!».       - Замолчи! - умоляюще прошептал скульптор, - Я знаю, что не должен ехать... - но ехал. Ехал и не раз порывался остановить кучера, но все слова и звуки застревали в пересохшем горле в последний момент, и он - в конце концов мысленно сдавшись на волю судьбы, прекратил попытки к сопротивлению. В них не было никакого толку - ему было нечего терять: если бы он не поехал, они бы не увиделись больше. А так, у него хотя бы есть возможность узнать, в чём его ошибка и увидеть Джошуа напоследок, может быть даже, дотронуться до него. Гранадо до сих пор не мог забыть нежный аромат его волос и уязвимое тепло шелковистого тела. Такой хрупкий, такой живой, что внутри всё переворачивается от ощущения его в своих руках.       Новая вспышка боли в захлебнувшемся кровью сердце, и скульптор исступлённо стукнулся затылком о стенку кэба. Нет, кабальеро, лучше не думай об этом, если не можешь быть с ним. А ты не можешь. Ведь ты боишься смерти как никто другой на этой Земле.

***

      - Джошуа! Срежь-ка справа! - скомандовал мистер Уилсон, морщась от разросшихся веток, то и дело норовящих выколоть ему глаза.       - Хорошо, - Джошуа, ловко поднырнув под соседнюю ветку, щёлкнул острыми ножницами, отсекая препятствующие отцу и солнцу побеги. Они находились в саду и обрезали чрезмерно ощетинившуюся яблоню. Время уже перевалило за полдень и жара давала о себе знать, да и дерево попалось упрямое, поэтому и мистер Уилсон, и Джошуа то и дело утирали рукавами катящийся по лицу пот и каждый втайне мечтал побыстрее прекратить экзекуцию.       - Джошуа, милый! - послышался шелест кустов и под деревом появилась миссис Уилсон.       - Что такое, матушка?       - Слезай. К тебе гость.       - К-какой гость?! - от неожиданности он чуть было не навернулся с ветки и поспешно поставил дрожащие от испуга ноги на лестничную перекладину.       - Не знаю! Но выглядит очень представительно, - Джошуа, наконец, достиг земли и вопросительно и взволнованно воззрился на мать, встретив точно такой же взгляд. Она заметно нервничала.       - Как он выглядит? Иностранец?! - с трудом выдавил он, давя приступ сиюминутной паники и глядя на женщину так, словно она могла вынести ему смертный приговор. Та непонимающе и одновременно настороженно посмотрела на него и отозвалась:       - Да. Смуглый, темноволосый. Чёрные глаза.       - Вот чёрт!.. - не удержался Джошуа и отвернулся, лихорадочно размышляя, что делать. Им постепенно овладевал страх: он возникал в районе солнечного сплетения и, словно яд, расползался дрожью по всему телу.       - Джошуа, что происходит? Почему ты боишься идти? Этот человек угрожает тебе?! - засыпала его вопросами мать, требовательно уперев руки в бока. Мистер Уилсон тоже свесился с ветки, с подозрением вслушиваясь в их разговор.       - Если этот мешок с дерьмом тебя хоть пальцем тронет, с ним разговаривать буду уже я, - мрачно пробасил он и вновь скрылся в кроне.       - Нет-нет! Это Гранадо... - поспешно замахал руками юноша, - ...тот скульптор, о котором я вам говорил. Он не делал, и не сделает мне ничего плохого!       - Тогда чего ты медлишь? Иди умойся и узнай, чего он хочет, - спросила мать. Джошуа видел, что она не поверила ему ни на грош.       - Просто... Это я виноват, что он сейчас здесь. Я уехал, и не сказал ему об этом. Только его отцу, - нехотя признался Джошуа.       - Что?! Джошуа! - мать в негодовании всплеснула руками, - Да разве же так поступают! Вопиющая бестактность!       - Формально, на работу меня принял не он, а его отец, - вывернулся Уилсон, - Так что...       - Это не имеет никакого значения! - разъярённо прошипела мать, - Сейчас же ступай умойся, а после извинишься за своё поведение! Я приготовила тебе таз - вон там. Подставляй руки!       Когда он на негнущихся ногах ступил в дом, его щёки, несмотря на умывшую их холодную воду, пылали; сердце бухало в груди, будто двадцатитонный валун, а кончики пальцев немели от ужаса. Что он скажет ему, о Господи, что скажет?! И не при матери же! Он совершенно не был готов к этому сегодня. Почему Гранадо было не приехать хотя бы через пару дней? - возможно, к этому времени он нашёл бы более чёткий ответ на очевидный вопрос «почему?», кроме невнятного: «Мне было больно!». Но слишком поздно - кровь гудит в ушах, а в голове ни одной здравой мысли. Только желание развернуться и убежать.       За спиной слышалось менторское пыхтение миссис Уилсон, и пути назад просто не осталось.       Гранадо ожидал их, мельтеша взад-вперёд по комнате. Было видно невооружённым глазом, что он тоже нервничает, от чего Джошуа стало немного легче, и он хотя бы перестал задыхаться от волнения.       - Простите, что заставили вас ждать, сэр, - с приветливой сдержанностью сказала хозяйка, коротко, но красноречиво резко подтолкнув сына в спину, - Если понадоблюсь - я буду в саду, - после чего удалилась, тем самым сняв ещё часть груза с души Джошуа. Теперь они хотя бы могли рассчитывать на приватный разговор.       Но, вместе с тем, с первой же секунды отсутствия миссис Уилсон, между ними словно натянулась тонкая, раскалённая добела нить, грозящая лопнуть в любой момент с последующим концом света.       Гранадо молча смотрел на него вполоборота, а Джошуа, окаменев по рукам и ногам, даже боялся поднять на него взгляд, словно испанец был смертоносным василиском.       Секунды тянулись и сворачивались, будто остывающая кровь. Джошуа лихорадочно думал, съёжившись от страха перед неизвестностью, что сказать, и вздрогнул от прорезавшего тишину свинцового:       - Вернись.       Это единственное слово будто прострелило его насквозь, заставив судорожно втянуть носом воздух:       - Нет, - тут же, словно рикошетом, отозвался он, и ощутил спадающее, как гора с плеч, первое напряжение. Но самое трудное было впереди:       - Почему ты ушёл?! Почему мне ничего не сказал?! Просто сбежал!       - Это ничего бы не изменило, - быстро сказал Джошуа, поморщившись от этого больно полоснувшего «сбежал», - Я не мог так больше. Поэтому ушёл.       - Как «так»?! - всплеснул руками Гранадо, - Если тебя что-то не устраивало, ты мог просто подойти ко мне и всё высказать! Поговорить! Или для этого обязательно ехать за двести миль?!       - Не... мог, - запнувшись от вставшего в горле кома, выдавил Джошуа, после не выдерживая и срываясь на крик: - И вообще - вас никто сюда не тащил, «сеньо Гранадо»! Я думал, вы понимаете, что если люди от вас уезжают, то это значит, что они не хотят вас видеть! Или в Испании так не принято?!       - Ни в одной нормальной стране не принято исчезать без объяснения причин! - закричал Гранадо так, что Джошуа невольно зажмурился, - Ты можешь сказать прямо, чем я тебя обидел? - подойдя почти вплотную, неожиданно негромко спросил он. Джошуа отступил на шаг, пряча глаза, - Посмотри на меня и скажи: что я сделал не так? В чём моя вина? - он с трудом заставил себя поднять взгляд и посмотреть в глаза Гранадо - полные отчаянной решимости и мольбы, вопроса «за что?». Это выражение слегка поколебало его уверенность, и Уилсон, боясь растерять остатки воли, вновь отвернулся. Он уже решил:       - Ничем, мистер Рэдвуд, но я не вернусь. Тогда - в тот день, в квартале фонарей - сидя в экипаже, вы сказали мне, что я теперь свободный человек. Так вот: моя свобода - не с вами. Мне не место в вашем доме: я устал жить с чувством совершенно не нужной мне вины. Я не просил вас меня выкупать, не просил ни о чём - вы просто сделали всё по-своему. Я ничего вам не должен. И вы тоже ничего не должны мне, - он видел, как бледнеет оливковая кожа и сужаются чёрные бездны зрачков под гнётом изумления или, быть может, бессилия?.. - Поэтому прощайте, мистер Рэдвуд. Больше мы с вами не увидимся.       На секунду Гранадо напомнил ему потерявшегося в толпе ребёнка - растерянного и уязвимого, - но спустя мгновение эта беспомощность исчезла, сменившись смиренной, мрачной решимостью и ледяным холодом, вылившимся в фразу:       - Тогда наслаждайся своей свободой, - а после сорвался с места, задев прикрывшего в муке глаза Джошуа лёгким порывом ветра. Громко, резко хлопнула входная дверь, и ноги, словно подрубленные этим звуком, перестали держать Уилсона. Дрожа, он сел на пол, бездумно глядя в пустоту перед собой, сотрясаясь всем телом от пережитого.       Вот и всё - кончено. Он вернулся к тому, с чего всё начиналось, очистив свой мир. Он начнёт новую жизнь - как и было ему предписано изначально. Он будет ремесленником - будет делать скульптуры здесь, в Котсуолде, и продавать их на местном рынке и ярмарках. Будет жить обычной, тихой, размеренной жизнью простолюдина, возможно, когда-нибудь влюбится и заведёт семью. Больше он не встретится с этой обугленной болью, с этим вороным страданием, вожделением и восторгом. Больше никогда не увидит и не почувствует белых от мраморной пыли рук и терпкий аромат гвоздики...       Внезапно, он замер, поражённый осознанием. Так значит, то красное покрывало, запахом которого он так беззастенчиво и наивно наслаждался в моменты отдыха, пахло им! Пахло Гранадо...       От этой, казалось бы совершенно лишней сейчас мысли, ему внезапно стало так плохо, что он не выдержал и зарыдал.       Его уже не волновало, что в любой момент может кто-то зайти. От него остались лишь осколки.

***

      Он вылетел из дома и стремительно пересёк сад. Только в экипаже он позволил себе расслабиться и дать ядовитой боли пролиться наружу. Он знал, что так и будет! Знал, что не стоило ехать, что ему здесь будут не рады. Знал, что снова хлебнёт сполна! И вот он вновь убит и раздавлен, снова страдает, как и много лет назад. Да на что он надеялся – этот puta никогда и не хотел быть кем-то! Только и ждал удобного момента, чтобы удрать в свою деревню!       «Он просто втоптал меня в грязь. Как и Хуан, - с ожесточённым разочарованием подумал Гранадо, невидящим взором смотря на всё ускоряющийся бег пейзажа за окошком кэба, - Это было так расчётливо и грубо, что я даже не смог объясниться с ним, - пейзаж затуманился и сорвался влажной каплей вниз, - Да и… уже не хотелось. Это больше не важно. Всё кончено», - в груди отчаянно жгла, растекаясь серной кислотой, боль. Гранадо вцепился в дверную ручку, и ему от ощущения хоть какой-то опоры, стало не так трудно дышать.       «Он всего лишь глупый мальчишка…- шептал ему внутренний голос, - Ты должен был быть умнее него, ты должен был сдержать его и дать себе возможность объяснить. Ведь он так ничего и не понял. Ты не должен был допустить, чтобы всё закончилось так…», - но как возможно удержать того, кто не желает остаться?..       Вернувшись в поместье, он быстро скрылся в мастерской. Гранадо не хотел, чтобы его кто-то видел в этот момент или задавал вопросы.       Словно во сне, он ходил из зала в зал, а, оказавшись в хранилище, залитом солнцем, двинулся вдоль скульптур. Ни одна из них не трогала его, ни одна не была так хороша, как «Эрос» и «Танатос». Проклятые боги! Будь он проклят!!!       Он схватил лежащий на стойке молот и ударил раз, другой, третий… С грохотом посыпались на каменный пол мраморные осколки, со звоном рассыпаясь в пыль. Нет, он не позволит Красоте вновь обмануть его и сломать себе жизнь! Пускай отправляются в ад и любовь, и красота, и этот проклятый puta! Он уничтожит всё, что может и дальше напоминать о нём и его существовании. Он сотрёт из памяти этот лимонный смех, как пыль со стола, и больше не позволит этому вернуться. Никогда.       Уничтожена прекрасная мраморная плоть… Уничтожены белоснежные маки… Уничтожены сомкнутые веки и приоткрытые во сне губы.       Уничтожены крылья… Уничтожены плечи и ноги… Уничтожен колчан…       В изнеможении он выронил молот и опустился на пол среди осколков, задыхаясь и закрыв испачканное, мокрое лицо руками. Вот и всё. Остались только боль и разочарование. Теперь что угодно, лишь бы избавиться и от них тоже... От всего избавиться, снять с себя, словно прогнившую кожу. Он был готов на всё, лишь бы поскорее поверить в то, что он никогда не встречал Джошуа, и не появлялся в борделе мадам Бижу.       Поднявшись на ноги, скульптор, пошатываясь, вышел из комнаты.

***

      - Хозяин, - Арлетт скромно, но решительно посмотрела на покрытый бархатной шапочкой затылок мастера.       - Да-да? – Икабод отвлёкся от высекания деревянных роз под ногами статуи.       - Это, конечно, не входит в мои обязанности, и совершенно не моё дело…- словно оправдываясь, начала она, - Но я хотела бы с вами поговорить о мистере Рэдвуде.       - А что именно тебя беспокоит? – Мастер повернулся лицом к сиделке.       - Он ушёл в крайнем расстройстве, его не было два дня, а сегодня рано поутру его привёз кэбмен в совершенно неподобающем виде: без сознания, от него разило перегаром, и, кажется, он с кем-то подрался – костяшки пальцев сбиты до крови. Я раньше никогда не видела его в таком состоянии. Если я могу чем-то помочь…       - К сожалению, вы тут ничем не поможете, моя дорогая… - старик вздохнул, и повернулся обратно к статуе, - Это выходит отчаяние, а от него человек в состоянии избавиться только сам. Уж я-то знаю, я проходил через это…- он уронил руку с резцом на колени, и печально смотрел в лицо деревянной женщине.       - Но он на грани…- снова начала было та.       - О, на грани… я знаю. На грани… Обрыв, пропасть…- место, куда приходят все художники бросаться навстречу своей судьбе. Всё, что мы можем сейчас – это проследить, чтобы он не погиб. Скажите Честертону, чтобы он незаметно наблюдал за ним вне дома, и, в случае чего, смог оказать помощь. Я заплачу ему вдвойне, если с Гранадо ничего не случится.       - Но Честертон обычный кучер, вы уверены, что он справится? – Арлетт с сомнением сверлила взглядом бархатную шапочку.       - Он крепкий парень, и не раз доказывал свою надёжность. Поэтому я спокоен.       - Хорошо, сэр.       «Прошлое никогда не проходит бесследно… - Мастер провёл узловатыми огрубевшими пальцами по гладкому деревянному лицу, - И будет напоминать о себе до тех пор, пока мы его не примем. Поэтому… - он скосил взгляд на гору мраморных обломков в углу, - …ты так страдаешь, мой мальчик».

***

      В дверь постучали.       - Что? – громко отозвался скульптор, уткнувшись лицом в подушку. Шёл одиннадцатый час дня, солнце светило в распахнутое окно. Пели птицы. Август приближался к своему закату.       А ему не хотелось вставать. Большую часть времени Гранадо теперь проводил в постели, либо же в пабах, пытаясь заглушить алкоголем и случайной близостью нежелание жить дальше.       Он больше не ваял – просто не мог смотреть на мрамор, не вспоминая об «Эросе» и «Танатосе». Не вспоминая о Джошуа.       - Только что приходил посыльный от барона Мортимера. Просил передать, что лорд нанесёт вам сегодня визит около трёх часов.       По телу скульптора прошла похмельная дрожь отвращения:       - Пускай катится к чёрту, я не буду никого принимать, - за дверью раздался изумленный возглас Арлетт, не ожидавшей подобной резкости, - Сказать мне ему нечего, так что может даже не приходить.       - Но… мистер Рэдвуд…- предприняла попытку вразумить его Арлетт, - Ведь это пэр, а не обычный человек. К тому же, вы заключили с ним контракт и обязались предоставить ему скульптуру. Хотя бы поговорите с ним, объясните, что сейчас вы не можете…- раздались быстрые шаги, дверь распахнулась, являя взъерошенного, неряшливого Гранадо. Арлетт осеклась на полуслове – глаза испанца сверкали такой яростью, что она отступила на шаг.       - Меня сейчас не волнует сам Господь бог, не то что какой-то барон! – прорычал он, - Скульптуры не будет – так и передайте ему! – дверь с грохотом захлопнулась у неё перед носом. Арлетт тяжело вздохнула и передёрнулась, после чего отправилась советоваться с Мастером.       Встреча с Мортимером была назначена на три.

***

      - Гранадо, открывай, - спокойно потребовал Мастер, но за дверью не раздалось ни звука, - Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но я не враг, поэтому не заставляй старика ждать на сквозняке, - он невольно улыбнулся, слыша ворчание Гранадо и возню в комнате. Мальчик уже взрослый, а рычаги давления всё те же.       Через минуту дверь открылась, и Гранадо, вкатив его коляску в комнату, закрыл дверь, и сел на кровать напротив него. Икабод, со сжавшимся сердцем, оглядел его: небритый, с грязными, спутанными волосами и серым от усталости лицом. Сколько он не спал? Сейчас Грано выглядел в разы хуже, чем до появления Джошуа в этом доме.       - Сегодня, в три часа, нам нанесёт визит лорд Мортимер, - сказал он, и Гранадо с мрачным видом закатил глаза, недвусмысленно выражая своё отношение к этой новости:       - Я не выйду. Мне нечего ему сказать.       - Нет. Есть, - возразил Икабод, - Скажешь, что скульптура не готова, что это очень длительный процесс, и тебе нужно время.       - А зачем? – Гранадо хмыкнул, пожав плечами, - Я всё равно не стану делать её. Просто не смогу. Эта работа загублена.       - Это ты сейчас так говоришь, - не согласился Мастер, - Всё, что тебе действительно нужно на данный момент – это время, Грано. Время и скверная память. Ты должен прийти в себя и залечить раны. Не будет его – будет другой. Всё рано или поздно заканчивается, мальчик мой. Вот только… жаль, что ты уничтожил то, что смог оставить тебе Джошуа. Они были прекрасны, хотя и не до конца раскрыты, - воспитанник молчал, хмуро уперев бездонный взгляд в стену. Икабод понимал, что он не мог по-другому: человек всегда пересиливал в Гранадо художника. Вот и сейчас Грано-человек не пощадил красоты, созданной его художественной ипостасью.       - Жизнь не остановилась на этом, - продолжил Мастер, - И ты это должен знать, как никто другой. Ты уже переживал подобное однажды, и выбрался на свет. Также будет и теперь…       - Нет, - вдруг, тихо прервал его Грано, - Не будет. Потому что это – другое. Хуан, при всей своей… при всех сложившихся обстоятельствах… Он был ничем рядом с ним. То, что я потерял, не выразить словами. То, что я потерял… я не смогу обрести снова.       - Откуда ты знаешь? – спросил Мастер, - Никто не ведает своего будущего, - Гранадо поднял на него погасший взгляд:       - Знаю. Потому что ни в ком, даже в Хуане, я ещё не чувствовал такой отчаянной жажды жизни.

***

      В три часа пополудни, он, заслышав на лестнице шум, собранный и чистый, спустился вниз.       Барон как раз отдавал цилиндр младшей горничной, а, завидев Гранадо, улыбнулся. Странная это была улыбка – дружелюбная, лукавая и опасная одновременно.       Гранадо сглотнул, не понимая, почему Мортимер неизменно вызывает у него такое непреодолимое желание вернуться обратно в спальню и сунуть в карман кольт – уж очень плотоядным было выражение его лица.       «Если бы он был животным, то, без сомнения, хищником», - прищурившись, Гранадо натянул на лицо улыбку и протянул ему руку.       - Добрый день, мистер Рэдвуд. Как ваши дела? Рад вас видеть, - поприветствовал его Коул.       - Благодарю вас, взаимно, - обменявшись любезностями, джентльмены направились в синюю гостиную, но барон внезапно остановился на полпути:       - Я прошу прощения за своё нетерпение, но могу ли я увидеть скульптуру? – осведомился он.       - Пока что нет, сэр, - сквозь зубы ответил Гранадо, - Она ещё не готова, а незаконченную работу я никогда не показываю.       - Вот как… И почему же? – входя в комнату, с улыбкой поинтересовался Мортимер, глядя на него так, что Гранадо невольно отвёл взгляд:       - Плохая примета, сэр. Что-то нарушается, если включить в процесс создания посторонний элемент, то есть, зрителя.       - То есть, меня? – засмеялся барон, и Гранадо, устыдившись своей нерешительности, гордо поднял голову, взглянув ему в глаза:       - Именно.       - Я не перестаю поражаться вашей смелости, мистер Рэдвуд, - он обошёл вокруг стоящего Гранадо и сел в кресло напротив. Тому пришлось присоединиться, - Обычно люди, вроде вас, передо мной заискивают, боятся…       - Вроде меня?       - Именно, мистер Рэдвуд: художники, скульпторы, певцы…- Гранадо на мгновение ощутил вставший в горле ком, - Все они боятся моего титула и репутации. И, вместе с тем, страстно жаждут сделать меня источником своих доходов. Но только не вы.       - А должен? – удивлённо поднял брови испанец. Этот вопрос, казалось, вызвал у Мортимера секундное замешательство:       - Нет, не думаю, мистер Рэдвуд. На самом деле, мне даже импонируют наглецы. И вы мне, определённо, нравитесь, - странный оттенок, на долю секунды возникший в тоне барона, насторожил Гранадо.       - Я так понимаю, скульптура будет готова не скоро? – усмехнулся он. Гранадо кивнул:       - Правильно понимаете. Это довольно длительный процесс, и мне требуется время. Тем более, вам нужна статуя в человеческий рост?       - Совершенно верно.       - Это двойная работа, поэтому и времени займёт больше.       - Я вас понял, Мастер, - барон поднялся на ноги, и двинулся к выходу. Гранадо последовал за ним, - Однако… - перед самой дверью, снимая цилиндр с полки, он вновь повернулся к собеседнику, - Время от времени я буду заходить, и хотел бы знать, как продвигается работа.       - Вы уверены, что стоит тратить на это своё время? – с досадой спросил Гранадо, почти физически ощущая, как на его шее затягивают ошейник контроля, - Работа от этого не ускорится. Сэр.       - О, не беспокойтесь, - цокнул языком тот, - На вас, Гранадо, я готов тратить всё время, которым располагаю, - Рэдвуд вздрогнул: пожимая ему руку на прощание, Мортимер на мгновение скользнул кончиками пальцев под манжету его рубашки, интимно проведя мизинцем по запястью.       Не успел скульптор среагировать на этот вопиющий факт, как тот развернулся и стремительно вышел, захлопнув дверь.

***

      «Чёрт! Вот чёрт!», - Гранадо ходил взад-вперёд по спальне, и выпуская табачный дым в воздух, лихорадочно думал, как быть: мало того, что он теперь не может ваять, так ещё и этот скользкий тип на него глаз положил! И, на правах заказчика, может справляться о процессе работы. К тому же, ещё и влиятельная шишка…       «Хоть из страны беги, - нервно размышлял он, останавливаясь возле окна, - Проклятье! Ссориться с ним нельзя… Но, чёрта с два я буду с ним спать! Не дождёшься, hijo de puta! [4]       Если он продолжит наседать, я расторгну контракт, и провались они пропадом, эти тысячи фунтов!», - в раздражении отпихнув от себя пепельницу, он направился в мастерскую. Нужно создать видимость работы, чтобы в следующий раз он мог показать Мортимеру хоть что-то, отдалённо напоминающее человеческую фигуру.

***

      Шло время. Дни сменялись неделями, а состояние Гранадо почти не изменилось к лучшему. Он перестал пропадать неизвестно где, но пить не бросил, и практически всё время проводил, запершись у себя в комнате, выходя наружу только чтобы через силу налепить очередной кусок глины на каркас «Амура и Психеи». Так больше продолжаться не могло, и даже Мастер потерял последнее терпение:       - Сколько можно уже упиваться жалостью?! Возьми себя в руки, Гранадо! – громыхал он на весь этаж в попытках достучаться до закрывшегося в скорлупу отчуждения сына, - Время истекает, тебе нужно через месяц предоставить готовую работу заказчику, а у тебя ещё заготовка не сделана! Да даже круглый идиот, вроде барона, не разбирающегося в скульптурном ремесле, сообразит, что ты просто не занимаешься его заказом! А это не шутки, Грано! Барон – не бакалейщик с Уолл-стрит, он не спустит тебе этого! У нас могут быть крупные проблемы, как ты не поймёшь?! Немедленно одевайся и ступай в мастерскую! Скульптура должна быть сдана в срок!       И он нехотя делал, просиживая часами в студии. Выходило совершенно безлико и бездушно, и Гранадо это прекрасно видел, но его на тот момент это нисколько не волновало: он не хотел делать эту скульптуру, не хотел держать в голове даже смысл её сюжета, даже название. Он не хотел проживать этот кошмар снова и снова. Он ненавидел любое воспоминание, любую ассоциацию, связанную с ним – бледнолицым английским мальчишкой, чья нежная юность и порочное очарование убили последнее, что дарило ему радость жизни – надежду. Он больше не надеялся стать великим, не хотел даже просто делать скульптуры.       Больше не хотел ничего. Только, чтобы эта боль, наконец, унялась.       Изрядную долю соли добавляли визиты Мортимера. Повторно барон объявился спустя месяц…       Гранадо как раз заканчивал лепку бедра Психеи, когда в дверь мастерской раздался стук.       - Войдите, - не глядя, отозвался он, решив, что это Мастер, или кто-то из прислуги.       - О… Я смотрю, работа кипит…- услышал он знакомый уже до тошноты бархатистый баритон лорда.       - А, барон…- он отстранился от модели и повернулся к вошедшему, - Неожиданный визит… С вашего позволения, за руку здороваться не буду, - тот бросил взгляд на вымазанные в серой глине руки скульптора.       - Глина – плоть природы, но, пожалуй, вы правы – не стоит, - Гранадо тайком облегчённо вздохнул, и мимолётно пожалел, что не вымазался, как свинья, целиком.       А лорд, тем временем, обошёл Психею по кругу, после чего заметил:       - А разве мы с вами договаривались о глиняной скульптуре?       - Нет, сэр, - ответил Гранадо, - Она будет мраморной, и гораздо больше в размерах.       - Да? – барон заметно оживился. Серые глаза зажглись интересом, - И каким же образом?       - Прежде чем браться за камень, всегда делают заготовку из глины, дабы не испортить с непривычки ценный материал, - пояснил испанец.       - Мистер Рэдвуд…- Коул шагнул ему за спину. Гранадо замер и напрягся, ощутив опасную близость и лёгкий ветерок дыхания на затылке, - Вы, кажется, забыли, что я барон, а не сапожник. Я предоставлю вам столько материала, сколько потребуется. Не нужно испытывать моё терпение, мой восточный Микеланджело…- Гранадо ощутил, как вдоль его позвоночника, от шеи вниз, медленно скользнул конец трости Мортимера, и, удерживаясь из последних сил от вспышки, сжал в ладонях ком мокрой глины так, что липкая масса полезла меж пальцев, - Иначе…       - Иначе, что? – не выдержал Рэдвуд, резко поворачиваясь, и с вызовом глядя в лицо Мортимеру, который, похоже, не ожидал такой внезапной агрессии со стороны скульптора, и невольно отступил на шаг. Однако, взяв себя в руки, улыбнулся своей сладкой, угрожающей улыбкой льва и промурлыкал:       - Иначе мне придётся заняться вашим перевоспитанием, Мастер – взыскать проценты за неисполнение условий контракта.       - Что? Какие ещё проценты? – прорычал Гранадо. Барон усмехнулся:       - А у вас скверная память, мистер Рэдвуд. Либо же, вы невнимательно читаете документы, которые подписываете.       - Я не понимаю, о чём вы! – разъярённо воскликнул Гранадо, - Покажите мне этот контракт! Немедленно!       - Как вам будет угодно, - улыбнулся барон, и извлёк из внутреннего кармана сюртука конверт.       Гранадо, поспешно вытерев руки, схватил его, и, развернув документ, пробежался по нему глазами.       - Это не то, что я подписывал! – заявил он спустя минуту, - Подделка! А вы – гнусный мошенник!       - Но, позвольте, - вполне натурально удивился тот, - Разве это не ваша подпись стоит под моей?       - Нет! Подпись, как моя, но написано не моей рукой! – не уступал Гранадо. Барон презрительно фыркнул:       - Какой вы выдумщик. Так и скажите, что не помните. У вас есть копия договора, где всё идентично этому документу, и чёрным по белому сказано, что «в случае, если Исполнитель не предоставит Заказчику работу в течение шестидесяти дней, то Заказчик имеет право взыскать с Исполнителя штраф в тройном размере от заявленной стоимости заказа».       У Гранадо зарябило в глазах, и он, метнувшись к себе в комнату, нашёл договор. Названное Мортимером условие действительно существовало, но было написано так мелко, и в таком неудобном для чтения месте, что взгляд с него соскальзывал, как с намыленного.       - Проклятье! – Рэдвуд стукнул кулаком по столу. Сумма штрафа выходила столь огромной, что даже его сбережений едва набиралось. Если он выплатит компенсацию, то оставит без гроша и себя, и отца. Он не мог этого допустить.       «Ладно, без паники. У меня есть ещё месяц», - попытался успокоить себя он, и, с трудом придав своему лицу невозмутимый вид, вернулся в мастерскую, где его с нетерпением дожидался желчный Мортимер.       - У меня есть ещё тридцать дней, - сказал Гранадо, - Вы получите скульптуру к этому сроку.       - А если нет?       - Я выплачу компенсацию, как и указано в контракте.       - Впечатляет, - поднял брови барон, - Не знал, что вы так востребованы, Мастер. Это тем более делает мне честь. Однако, у меня есть идея получше.       Гранадо нахмурился:       - Не темните.       - Думаю, мы могли бы полюбовно разрешить наш конфликт, - вкрадчиво начал Коул, - Так сказать, «услуга за услугу»: мне для одного грядущего светского мероприятия не хватает участника. Требуется молодой мужчина экзотического типажа, вроде вас. Всё это будет проходить в моём особняке.       - Что за мероприятие? – с каждой секундой Гранадо всё это нравилось меньше и меньше. Он чувствовал, как его норовит всё глубже затянуть опасная трясина.       - О, ничего особенного – обычное увеселительное собрание узкого круга избранных. Решайтесь, Гранадо… - Мортимер протянул ему руку, - Всего один вечер, но он избавит вас от многих проблем в случае невыполнения договора, - Гранадо с отвращением смотрел на красивую, массивную ладонь барона, на пальцы, унизанные драгоценными перстнями, и в нём всё сильнее крепла уверенность:       - Я отказываюсь, - отчеканил он, пристально глядя в лукавые глаза англичанина.       - Вы уверены? – со снисходительной усмешкой спросил тот, - Второго шанса я вам не дам.       - Абсолютно, - Гранадо шлёпнул в раскрытую ладонь Коула мокрую, склизкую массу, отчего пальцы барона скрючились, а на лице проступило брезгливое выражение, - Вы несчастный человек, Мортимер. Мне вас жаль, - он повернулся к скульптуре, взяв новый ком глины, - А теперь прошу вас покинуть мой дом, сэр. Мне нужно работать над вашим заказом.       - Ты пожалеешь о своих словах, глиномес, - услышал Гранадо за спиной слишком спокойный и пугающий тон барона, - Опомниться не успеешь, как окажешься на скотобойне, - хлопнула тяжёлая дверь, позволяя свинцовой, давящей тишине заполнить уши.       Гранадо, в ярости швырнув глину обратно, обессилено упёрся ладонями в столешницу. Во что он вляпался? И насколько сильно?       Произнося последние слова, Мортимер явно не шутил. Что же будет, Господи, что же… Но он должен успеть сделать эту проклятую скульптуру до срока, иначе… Он даже не знал, что произойдёт тогда. Единственное, в чём был уверен – что его ждут поистине катастрофические проблемы.       Но иного выхода не было.       Минуло три недели. За это время, в ходе неустанной работы, Гранадо худо-бедно удалось изваять фигуру Психеи. За Амура он даже и не думал пока браться – это представлялось ему попросту невозможным, смертельным для его рассудка. Если о Нине он мог думать без желания влезть в петлю, то о Джошуа и помыслить был не в состоянии даже под угрозой расстрела.       До сдачи работы оставалось всего девять дней. Гранадо не мог себе представить, как успеет за этот несчастный срок изготовить целую человеческую скульптуру. Это было совершенно невозможно.       Близился очередной визит Мортимера. В то утро конца сентября – солнечное и, словно в насмешку всем бедам Рэдвуда, поразительно тёплое, - Гранадо сидел в гостиной и пил кофе, ожидая прихода заказчика. Испанец был мрачен и подавлен, образовывая вокруг себя «мёртвую зону» - никто не решался подходить к нему в таком расположении духа, кроме Арлетт с кофейником в руках. Мастер в это время работал у себя в студии.       Гранадо думал, что ответить на закономерный вопрос барона: «И это всё? Только половина скульптуры?». Что сказать – он сам виноват в том, что сейчас с ним происходит. Но тогда он просто не мог заставить себя подняться с постели. Он чувствовал себя мёртвым не только морально, но и физически: руки и ноги не слушались, а на каждое движение отзывались протестующей болью, словно его избили. Он и сейчас мёртв, но вынужденно продолжает двигаться, и что-то делать, потому что не может подвергнуть опасности тех, кто ему дорог. Ведь он действительно понятия не имел, чего ожидать от Мортимера.       «Будь, что будет!», - в отчаянии решил он. Всё равно от его терзаний ничего не изменится. Он просто сделает всё от него зависящее, и тогда ему будет не за что себя корить.       В этот момент раздался стук дверного молотка. Поспешный цокот каблучков Кэти.       - Добро пожаловать, лорд Мортимер. Могу ли я принять вашу шляпу?..       Гранадо нехотя поднялся, и вышел в холл, давя в себе приступы дурноты и отчаяния.       - Добрый день, Мастер, - осклабился барон, - Чем порадуете меня на этот раз? Надеюсь, не глиной?       - Прошу вас, следуйте за мной, - словно механическая кукла, выдавил Рэдвуд, развернувшись, повёл заказчика в мастерскую.       Там, посреди зала, раскинулась на каменном ложе мраморная женщина, рядом с которой громоздилась белоснежная известняковая масса. Ещё не обработанная, она, тем не менее, выказывала смутные очертания будущей фигуры.       Обойдя Психею вокруг, и потрогав изящные изгибы плеч и бедра, всё ещё погребённую в мраморе правую руку, он задумчиво хмыкнул:       - Как, и это всё? – Мортимер остро, и вместе с тем торжествующе посмотрел на неподвижно стоящего Гранадо, - Психея прекрасна, да. Но это только половина всей композиции, не так ли?       - Совершенно верно, - одарив Коула ледяным взглядом, проронил скульптор, - Насчёт Амура у меня особые планы, поскольку именно он, по моему замыслу, является главным элементом.       - Однако же, времени у вас чуть больше недели, - заметил Мортимер.       - Благодарю вас, я это прекрасно помню! – сквозь зубы процедил испанец.       - Ну, что ж, - ехидно улыбнулся барон, - Всё в ваших руках, мистер Рэдвуд. Если вы, конечно, не передумали насчёт…       - Нет! – отрезал Гранадо, резко поворачиваясь к нему, - Ещё один подобный намёк, и я!..       Скрип двери.       Повернув голову, Гранадо так и прирос к полу. Слова, вот-вот готовые сорваться, застыли на губах.       В дверях стоял Джошуа.

***

      После приезда Гранадо его с таким трудом налаженная жизнь и душевное спокойствие рухнули, сойдя с рельс, будто потерявший управление поезд.       С усилием заставив себя подняться на ноги, чтобы не рыдать в доме, где его с большой вероятностью могли обнаружить миссис Уилсон или отец, Джошуа ускользнул в ближайшую рощицу, где смог найти необходимое ему в те минуты уединение, но отнюдь не покой.       Проклиная вездесущего испанца всеми ругательствами, которые только знал, Джошуа лёг в высоких зарослях полыни и пижмы, устремив взгляд в небеса, растворяя в солёных, обжигающих слезах вечный ультрамарин.       За что? Какими такими злодеяниями он заслужил себе этот персональный ад, конец которому он уже не надеется увидеть?! За то, что хотел быть свободным и заниматься тем, к чему лежит душа, к чему тянутся его сердце и мысли?!       Но, спустя секунду Джошуа поймал себя на том, что за всё то время, что провёл в деревне, он ни разу не подумал о том, чтобы сесть за резьбу. Все его мысли, словно роковая опухоль, заполонил этот глупый, взбалмошный человек, жизнь рядом с которым граничила с отчаянием, а способность трезво мыслить сводилась к нулю. Нет, это исключено: он не вернётся.       Ему необходимо побыстрее укорениться здесь, обрести опору, чтобы снова начать резать. Он хотел этого, но душевная боль ослепляла, едва ли обещая хороший исход.       Однако, через пару дней, немного придя в себя, он снова принялся за резьбу: нашёл подходящее дерево, пару стандартных резцов, и принялся за работу.       Раз за разом, он вспоминал сказку мистера Рэдвуда, его слова о том, что без глубинного, подлинного понимания сюжета невозможно создать что-либо, достойное восхищения. Красота в деталях, полутонах, нюансах. И Красота в основе – фундаменте, способном удержать всю хрупкую конструкцию на той грани, той крайности, ощутив которую, трудно остановить рвущийся наружу изумлённый возглас. Так застывает дождевая капля на козырьке крыши, чтобы в следующее мгновение сорваться вниз. В красоте мига скрывается красота жизни.       В той сказке таилось что-то невообразимо древнее – древнее, как весь этот мир, как сама Смерть. И, ощущая эту Смерть, он не чувствовал страха и одиночества. Думая об этой истории, он испытывал восторг, ему хотелось плакать от почти осязаемой чистоты и первозданности того, что было заключено в ней.       Он провёл немало часов, пытаясь поймать в форму то аморфное, то несказуемое, что томило его и гоняло целыми днями по пыльным дорогам и влажным ночным берегам. Но оно не желало воплощаться в материю. Так легко рождавшееся, пока дело касалось верхнего, осознанного слоя чувств, оно иссякало сразу же, как только из глубины существа поднималась волна безымянной стихии.       Ещё не достругав до конца, он проникался отвращением к тому, что делали его руки. Не скульптура – невнятная чурка, безглазый огрызок, бесконечно далёкий от владевшей им страсти! Всевозможные формы, как мошкара, кружились перед глазами Джошуа; чудилось, что даже мозг его покрыт опилками. Луна бесстрастно освещала изуродованное дерево.       Это была сущая мука. Но вовсе не знать этой муки было бы, пожалуй, ещё мучительнее.       Однако, его интереса не разделял никто в Котсуолде. Его более земные друзья всё неохотнее общались с задумчивым Джошуа, считая его «странноватым», а родители и братья осуждали его, по их мнению, «чрезмерную увлечённость непрактичными вещами».       - Ты прекрасно понимаешь, что мы не в том положении, чтобы позволить себе проводить целые дни в мечтах и развлечениях, как это делаешь ты! – злился мистер Уилсон, - Овощи сами себя не посадят, и урожай сам не соберётся! Поэтому одевайся и марш помогать братьям! Мне тут бездельники ни к чему, и без того дел по горло!       - Это не развлечение, это ремесло! Искусство! - пытался возразить Джошуа, на что получал насмешливый, презрительный взгляд и отрицательный кивок головой.       Мать же, видя несчастное лицо Джошуа, робко замечала:       - Искусство – это, конечно, хорошо, но какой от него прок, если оно не приносит денег? – и Джошуа в отчаянии закрывал лицо руками, не находя понимания даже у неё. Понурившись, он шёл в поле, после многочасовой работы на котором был не способен от усталости пошевелить ни рукой, ни ногой. А мысли день ото дня всё больше наводняли его разум неумолимыми приливами. Он ни с кем не мог поговорить о том, что его волнует, потому что никто не понимал смысла его слов, называя его тревоги «глупостью», а его самого «бездельником» и «нахлебником». Скульптуры плохо продавались на рынке, а монотонная работа на земле день ото дня становилась всё тяжелее.       Эта жизнь его отупляла, он начинал понимать, какую огромную, непростительную ошибку совершил, покинув дом Рэдвудов ради призрачной иллюзии покоя. С Гранадо он мог достигнуть небывалых высот, а всё, что остаётся ему здесь – это делать свистульки для детей или мастерить мебель.       Ему – однажды уже соприкоснувшемуся с миром музеев, фресок, каррарского белого мрамора и красного дерева, было невыносимо думать об этом. Возможно, если бы он тогда не уехал с Джеймсом, ему бы этого хватило. Но не теперь.       И тогда, он решился.       Скрепя сердце, Джошуа сделал пару десятков свистулек и немного игрушек, которые разошлись на рынке почти мгновенно: редкий ребёнок не останавливался, привлечённый красивой резной принцессой или солдатиком, а то и чудны̀м индийским слоном, изображение которого Джошуа как-то увидел на одном из набросков Гранадо. Он оказался прав относительно детей: они охотно тянулись ко всему новому, вынуждая своими капризами уступать своих более консервативных взрослых.       Этой выручки оказалось достаточно на поездку в почтовом комодоре в один конец до Блэкберна, и для снятия комнатушки на первую неделю. А там… там будь, что будет. Кажется, самое дно этого города он уже изведал.       На рассвете, пока все в доме спали, Джошуа собрался, и вышел из дома, оставив на столе записку, гласившую:       «Возвращение сюда было, возможно, самой большой из совершённых мною ошибок.       Я люблю вас.       P.S. Напишу сразу же, как устроюсь.

Ваш Джошуа».

      Ступая по прохладной, подёрнутой утренней дымкой сентябрьской дороге, он, помимо глухой усталости после бессонной ночи, чувствовал всепоглощающую решимость и глубинную уверенность в правильности своих действий. И более не жалел ни о чём. В том числе, и о своём уходе от Рэдвудов, потому что знал, что даже если его не примут обратно, свой путь скульптора он пройдёт в любом случае – с Гранадо или без него.       Ещё никогда ранее он не ощущал с такой силой своё предназначение.

***

      - Джошуа?.. – Гранадо показалось, что он летит в пропасть. Невольно схватившись за край стола и чувствуя лёгкое головокружение, он всё же попытался придать своему голосу вполне беззаботный тон: - Какими судьбами?       Тот молчал, переводя взгляд с него на Мортимера и обратно, а после как-то тяжело вздохнул и промолвил:       - Я пришёл поговорить. С вами, - и в этой формальной фразе так неожиданно ярко проступил контекст: «Наедине», что Мортимер прищурился и нервно дёрнул рукой, после чего протянул:       - О, это, должно быть, тот самый юноша, с которого вы должны сделать Амура… - Джошуа сузил глаза, полоснув барона подозрительным взглядом, - Что ж, не буду мешать работе. У вас девять дней, Мастер. Я ещё загляну к вам. До встречи, - дверь тихо закрылась. Удаляющиеся шаги.       Скульптор, словно бы прислушавшись к их звуку, глубоко вздохнул и, как показалось Джошуа, обессиленно сел на один из табуретов, после чего перевёл взгляд на мальчика.       Джошуа сглотнул ком, с трудом заставляя себя смотреть на испанца. Заранее заготовленные слова застряли в горле, стоило ему увидеть Гранадо: его усталость, злость, и бездонные, мрачные глаза. Он выглядел осунувшимся, выпитым, словно обескровленным, но по-прежнему хранящим в себе неугасимую искру. И каждый раз то чувство, что Джошуа испытывал при виде него – страха и безумного притяжения одновременно, - полностью выбивало опору у него из-под ног. Да, он нашёл в себе смелость сюда вернуться, но вот сможет ли остаться?..       - Итак… - первым нарушил гнетущую тишину Гранадо, - О чём ты хотел поговорить? – мужчина по-прежнему слегка задыхался от невозможности справиться с рвущимися на волю эмоциями, совершенно нежелательными в данный момент.       Всё смешалось: обида, злорадство, изумление, отчаяние, радость… Гранадо хотелось закрыть лицо руками и закричать. Слишком, слишком много всего. Но нужно было сохранить лицо. Он не может так безвольно и наивно обрадоваться тому, кто так безжалостно унизил его в прошлый раз. Нет… не будет этого.       - Я… - выдавил Джошуа, и замолчал, глядя так, что Гранадо ощутил, как с лица, помимо его воли, сползает суровое выражение. Испанец не удержался и хмыкнул: опомнился. Понял, что в той глуши у него нет никаких шансов. Пришёл проситься обратно.       - Ну, что же ты? Я слушаю, - устав ждать, подтолкнул его тот, всплеснув рукой.       - Я хочу вернуться! – внезапно, словно очнувшись, выпалил Джошуа, и, сорвавшись с места, стремительно приблизился к нему.       Изумлённый Гранадо выпрямился, наблюдая, как юноша опирается рядом ладонью о стол, глядя ему в лицо с такой отчаянной решимостью, что скульптор невольно содрогнулся, - Я совершил ужасную ошибку! Я думал, что ваш дом и ваше покровительство – тюрьма для меня! Но оказался не прав: настоящая тюрьма – это Котсуолд. Там нет никого, кто мог бы понять меня и мою тягу к скульптуре. Нет никого, кто смог бы оценить по достоинству то, что я люблю и делаю. Я понимаю, что с моей стороны это непростительная наглость – заявляться вот так после того, что я вам наговорил тогда… - весь красный от отчаяния и стыда, Джошуа опустил глаза, судорожно сжав край столешницы и ткань дорожного плаща на груди, - Я очень сожалею, сеньор, и прошу у вас прощения за свой неблагодарный поступок. Я… виноват… - когда поток раскаяния иссяк, Джошуа поднял взгляд на ошарашенное лицо Гранадо. Тот тяжело дышал, а смуглая рука, лежавшая на колене, была крепко стиснута в кулак.       Испанец молчал, глядя куда-то сквозь него, пауза затягивалась, доводя умирающего от волнения Джошуа до безумия.       - Гранадо, умоляю, дайте мне шанс… - наконец, не выдержав, прошептал Джошуа, слегка дотронувшись до побелевших костяшек и гладкой кожи на запястье. Взгляд скульптора во мгновение ока стал осмысленным, словно он вынырнул на поверхность. Опасно сверкнув глазами, он быстро отдёрнул руку, и встал со стула. Неспешно подойдя к окну, повернулся к юноше спиной.       - Значит… - хрипловатый голос Рэдвуда прорезал густое безмолвие, - Ты думаешь, что извинениями сможешь вернуть мою веру тебе?       - Я… - Джошуа, не ждавший подобного хода, запнулся: - Я не знаю, сэр. Но надеюсь.       - Я привёл тебя в свой дом… предоставил тебе все условия для развития… не требовал ничего, кроме позирования. А в ответ получил только… презрение и… отвержение… - он говорил медленно, делая паузы между словами, и Джошуа почти физически ощутил, с каким трудом давалось ему каждое слово - тяжёлое, как гранитная глыба. Ещё никогда в своей жизни Уилсону не доводилось испытывать такого сокрушительного стыда и муки.       - …И вот теперь ты заявляешься, и просишь принять тебя обратно… - испанец отвернулся от окна и пристально посмотрел на почти уничтоженного Джошуа, - Назови мне хоть одну причину, по которой я должен поверить тебе.       Джошуа онемел, не зная, что ответить. Его трясло и не держали ноги. Машинально он опустился на табурет, прислушиваясь к себе. Он знал, что должен сказать именно о том, что чувствует, иначе ему придётся уйти.       Гранадо напряжённо следил за тем, как юноша поднимает на него морской взгляд покрасневших от сдерживаемых слёз глаз, и шепчет:       - Потому что вы были единственным, кто по-настоящему понимал меня, - и замолчал, сжираемый сомнениями. Не ошибся ли он, произнося такое? Разве последние события не говорили об обратном?       Но, спустя мгновение понял, что сказал правду. Где-то глубоко внутри, на каком-то недосягаемом для разума уровне, они были близки, и понимали друг друга слишком хорошо, чтобы так легко поверить в это.       Гранадо, похоже, не ожидал такого ответа, и потому ощутимо смешался:       - Это не причина, - растерянно бросил он, проведя ладонью по лицу.       - Тогда что же причина?! – разозлился Джошуа, задетый таким пренебрежением, - Ведь очевидно, что вернулся я, потому что хочу и дальше заниматься скульптурой, и вы – единственный, кому я могу довериться в этом отношении! Я это осознаю, потому что сейчас мне не важно, что я слышу, это не имеет значения. Важно лишь то, что я вижу, особенно, закрывая глаза.       - И... что же ты видишь? – отрывисто произнёс побеждённый Гранадо, бессильно опершись о подоконник.       - Что вы важны для меня. И что мы похожи куда сильнее, чем кажется на первый взгляд.       Вот оно. Снова. Он снова убил его всего лишь парой фраз.       Раз за разом этот мальчишка пронзает его то болью, то радостью, и этому мучению не видно конца.       Он отвернулся, пряча лицо, с которого на мгновение упала маска гнева и презрения, обнажив свою окровавленную, горячую и солёную суть.       «Если бы ты только знал, как я не желаю, чтобы ты здесь оставался… И как я хочу, чтобы ты остался!!», - на мгновение, он будто воочию услышал свой собственный безумный крик.       - Что ж… Похоже, я не смог убедить вас. Мне так жаль… - услышал он. Скрип табурета, и шорох удаляющихся шагов по бетонному полу, - Простите, что отнял ваше время, - тихий скрежет дверной ручки словно окатил Гранадо ледяной водой.       - Стой! – что же он делает? Он же дал себе слово больше не подписываться на этот ад, он же хотел вытравить этого мальчишку из своего сердца, словно настырный сорняк. Но разум уже не подвластен ему и кипит, пузырится, погибая под градом нахлынувших чувств и эмоций.       - Останься, - выдавливает он.       - Что? – Джошуа кажется, что он, погребённый под грузом безысходности и тщетной надежды, ослышался.       - Ты можешь остаться! – раздражённо повторил Гранадо, не оборачиваясь.       - Я… а… Спасибо, сэр! Спасибо… - он обрадован, напуган и смущён одновременно. Но осталось ещё одно: - Только… Я хотел бы вам сказать кое о чём, касательно моего проживания.       - Что? – хмуро проворчал Гранадо.       - С вашего позволения, я остановился в одной из комнат на Кинг-стрит, и… Дни я буду проводить здесь, но на ночь уходить туда.       - Боже… - в изнеможении закатил глаза испанец, отталкиваясь от подоконника.       - Прошу вас, сэр… - взмолился Джошуа, - Мне это… необходимо.       - ¡Maldito seas [5], ладно! – крикнул Гранадо, - Больше ни слова, бери подпорки, иди к кругу [6] и готовься. У меня срок заказа подходит к концу. Нам нужен Амур!..

***

      - Вы уверены, что знаете, чего хотите? – осторожно спросил Джошуа спустя два часа, ощущая впивающиеся в тело то тут, то там грани деревянных подпорок. Закинув руки за голову и согнув одну ногу в колене, он лежал на вертящейся круглой платформе, а Гранадо сидел рядом и задумчиво смотрел на него. Испанец заставил его сменить уже больше десятка поз, и по-прежнему был чем-то недоволен.       - Да, - ответил Гранадо - и ещё раз прокрутил платформу, - Но это невозможно. Не за девять дней, - он закрыл лицо руками, - Немыслимо…       - Расскажите, что вам нужно в результате получить, быть может, я смогу вам чем-то помочь, - сказал Джошуа, поднимаясь и садясь.       - Мне нужно получить любовь! – воскликнул скульптор, в безнадёжном жесте махнув рукой, - Амура – вторую скульптуру из композиции «Амур и Психея», - и он вкратце поведал Джошуа миф о спящем Амуре, о Душе, увидевшей его, и о том, какие события это повлекло за собой, - …Причём такую скульптуру, которую можно было бы изваять за неделю. Но обнажённую натуру воспроизвести за такой срок в камне во всех её деталях просто невозможно, - закончил он.       - Тогда почему бы не взять не обнажённую? – глядя куда-то в пространство, после некоторых раздумий, проронил Джошуа.       - То есть? – не понял Гранадо.       - Вы говорили, что Амур пропал после того, как Психея увидела его лицо, - припомнил ему Джошуа, - То есть, дословно: Душа увидела Любовь, и Любовь пропала. Иными словами, - продолжал он, - получается, что когда слепо влюблённый прозревает, смотреть обычно уже не на что, - Уилсона охватило радостное возбуждение от собственной догадки. Мысль лепилась, как скульптура.       - «Любовь слепа», - невидяще смотря куда-то внутрь себя, прошептал потрясённый Рэдвуд, - Любовь сокрытая… - не договорив, он вскочил и, сдёрнув с гвоздя замаранную мраморной пылью и гипсом простыню, набросил её на улёгшегося в прежнюю позу Джошуа.       Опустившись на тело, тонкая ткань оставила лишь схематичные, но пленительные очертания изгибов.       Поглощённый сокрушительным чувством озарения, Гранадо медленно, боясь спугнуть это напряжённое очарование момента, опустился на платформу рядом, и, ещё раз окинув заворожённым взглядом проступающий белоснежный рельеф, приподнял край простыни, посмотрев на бледное и нежное лицо со смеженными веками.       - Да… Так и должно быть… - неосознанно прошептал он. Джошуа открыл глаза, встретившись с ним взглядом.       На мгновение, Гранадо ощутил это – сладостное, смертельное замирание где-то в глубине своего существа.       Пробираясь, как первые морозы, как малиновый яд, оно медленно пропитывало его душу, и она вся сжималась – беззащитная и испуганная необъятностью и настойчивостью этого чувства.       Но вот наваждение схлынуло. Скульптор разжал пальцы, и ткань вновь скрыла всё то, что рушило его мир, и его привычную жизнь.       Спустя семь дней скульптура «Амур и Психея» была завершена.

***

      Джошуа сидел на высоком табурете и неотрывно смотрел в окно, где холодный ветер трепал листву деревьев и осенних роз в саду. Пару дней назад Блэкберн потерял утешительный летний флёр, явив свою истинную, суровую суть: мрачные пейзажи, туманы, и режущий, словно бритва, ледяной ветер.       Джошуа смотрел на подёрнутую дымкой дорогу, медленно и бессознательно потирая ладони одна о другую. Его терзала странная тревога, внутренний разлад, появившийся, казалось бы, на пустом месте, не носи он в себе душу художника.       Когда этим пасмурным утром он вошёл в мастерскую, намереваясь напоследок взглянуть на композицию, законченную Гранадо два дня назад, то остановился, ещё на подходе ощутив смутное волнение. Быть может, причиной была его личная причастность к процессу создания: он позировал для этой скульптуры и помогал Гранадо в шлифовке камня. Но, дав себе некоторое время приглядеться и проникнуться композицией, Джошуа понял, что дело не только в этом: она была противоречива. Глядя на Амура под покрывалом, он ощущал странное замирание, томление, что сладко и чуть мучительно отзывалось где-то глубоко внутри. Этот ангел, этот крылатый бог, вопреки своей каменной оболочке, был так нежен и шелковист, что его хотелось желать, целовать и ласкать, отдать ему всего себя. Казалось, сокрытое под драпировкой хрупкое тело лишь способствовало этому стремлению, привнося ноту не то целомудренности, не то изощрённого соблазна.       И совершенно другие чувства охватывали его, стоило взглянуть на Психею – душу в обличье молодой женщины с россыпью пышных кудрей на изящных, но странно напряжённых и уязвимых плечах. Она выглядела уставшей, измученной, во всей её полулежащей фигуре проглядывало какое-то отчаянное стремление – так сорвавшийся со скалы хватается рукой за выступ; так входит в дом на вершине горы пеший путник. Так цепляются за жизнь на её краю.       Недоумевая, почему чувствует всё это, хотя видит всего лишь цветущее девичье тело, Джошуа подошёл к статуе вплотную и опустился на колени рядом с Психеей. Что такого было в ней, в её нежном, бархатистом и по-детски невинном лице, что его так берёт горечь и слёзы болезненным спазмом стынут в горле?.. Он протянул руку, дотрагиваясь до холодной щеки:       «Что это за ад, Гранадо? Это твой или мой ад?.. И найду ли я когда-нибудь в себе смелость спросить тебя об этом? О том, что ты чувствуешь на самом деле… - тёплые руки обвились вокруг мраморной шеи, прижимая холодный камень к себе, - Мне так жаль, что я не был рядом с тобой тогда…», - он в очередной раз осознал, как был слеп, решив, будто покой спасёт его. Нет. Покоя не было и не будет до тех пор, пока Трёхликая не решит, что он сделал всё, что смог. Джошуа был уверен, что будет рад ей, когда она придёт.       Он отвернулся от окна, в очередной раз скользнув взглядом по каменным телам. В свете пасмурного утра они казались живыми.       Да, в этот раз Гранадо превзошёл самого себя.       Услышав шаги и голоса в коридоре, Джошуа мгновенно соскочил с табурета и юркнул в соседнюю комнату, где оставил свои грифели и альбом – если спросят, что он тут делал, можно будет сказать, что рисовал.       Взяв принадлежности, он выглянул в рабочий зал.       Там, возле законченной скульптуры, стоял Гранадо и, разумеется, Мортимер.       Джошуа нахмурился. Этот тип с первой встречи вызвал у него стойкое недоверие и смутную неприязнь. Однако, к нему барон, похоже, был расположен вполне благодушно, что не преминул выразить, когда они случайно встретились на Кинг-стрит. Джошуа как раз выходил из дома, направляясь к Гранадо, а лорд Мортимер с какой-то рыжеволосой дамой под руку, выходил из шляпной лавки. Заметив Джошуа, он что-то сказал своей спутнице, и та, кивнув, неспешно направилась к соседнему заведению, торгующему платьями. Сколько ни силился, Джошуа так и не смог различить её лица.       Тем временем, Мортимер поравнялся с ним и завёл непринуждённую беседу, интересуясь, какими судьбами Джошуа здесь, и как дела у Мастера.       Чувствуя себя попавшим впросак, юноша старался отвечать как можно менее конкретно, а после, сославшись на то, что очень спешит к Гранадо, заверив Мортимера, что ему тоже «было крайне приятно встретить вас», поспешил ретироваться. В общем и целом, Мортимер оставил у него впечатление напыщенного, хотя и не без доли шарма, сноба, однако, было в нём ещё и что-то такое, из-за чего хотелось избегать его.       И, похоже, Гранадо разделял его чувства. Видя, как Коул оценивающе рассматривает скульптуру, а после дотрагивается до неё; видя, как Гранадо невольно передёргивается, когда ладонь барона ложится на плечо Психеи, ему хочется подойти и взять скульптора за руку, сжать её, чтобы он понял две вещи: «Я с тобой» и «Мне тоже больно».       Зная, что не сделает этого, Джошуа, крепко стиснув в руках альбом, выходит в зал, заставляя присутствующих на мгновение отвлечься и обратить на себя внимание.       - Джошуа… Ты тут…- слегка растерянно и, как показалось Уилсону, с облегчением пробормотал Гранадо.       - А, Джошуа, - Коул, наконец, отступил от скульптуры, и устремил взгляд карих, внимательных глаз на лицо юноши, - Рад снова вас видеть. К слову, у миссис Флоренс действительно чудные цветы – вы тогда посоветовали мне хорошую лавку.       Джошуа только кивнул в ответ, чувствуя на себе недоумённый, напряжённый взгляд Гранадо.       - А вас, мистер Рэдвуд, мне хочется осыпать цветами и аплодисментами: «Психея и Амур» прекрасны. Я, признаться, не ожидал такого великолепия. Вряд ли даже у Бернини найдётся что-то подобное по степени своей чувственности, чем эта работа.       - Благодарю, - ответил Гранадо так, что каждый в комнате ощутил его равнодушие, почти холодность к этой похвале.       «Да что происходит?», - переводя взгляд с Мортимера на скульптора, терялся в догадках Джошуа. Между этими двумя явно имел место какой-то конфликт, который, если встать посередине, начинал раздавливать Джошуа, словно огромный пресс.       Мортимер, наверняка, тоже это ощутил, и потому поспешил откланяться:       - Сегодня я найду людей для перевозки статуи, а завтра заберу её. Скорее всего, это случится ближе к полудню, - поставил его в известность Коул.       - Я понял, сэр, - медленно кивнул Гранадо.       - Что ж, тогда до завтра, - он развернулся и, проходя мимо Джошуа, остановился: - А вы, мистер Уилсон, останетесь загадкой для многих, кто увидит эту композицию. Не каждому выпадает в жизни шанс показать, как выглядит Любовь, сокрытая во плоти, - дверь с негромким стуком закрылась, оставив лишь вязкую, звенящую тишину.       - Я не хочу отдавать её, - неожиданно даже для себя, сказал Джошуа, глядя туда, где скрылся Мортимер.       - Я тоже, - с тяжёлым вздохом отозвался Гранадо.       - Тогда не отдавайте, - он требовательно, и вместе с тем, с надеждой устремил взгляд на Рэдвуда. Но тот отрицательно покачал головой:       - Не могу. Я заключил с ним контракт.       - Расторгните контракт.       - Не выйдет. Если я не предоставлю ему изделие в течение шестидесяти дней, то буду должен выплатить штраф в тройном размере от заявленной стоимости заказа. У меня нет таких денег.       Джошуа печально кивнул:       - Понятно, - и, с сожалением взглянув на скульптуру, вышел из мастерской.

***

      На следующий день Мортимер объявился позже обещанного – к двум часам. Однако, пришёл он один, без бригады рабочих, вопреки ожиданиям Гранадо и Джошуа.       - Здравствуйте, Мортимер. А где же ваши помощники? – осведомился испанец, когда барон ступил в холл поместья.       - Поэтому я и пришёл к вам, Мастер, - тонко улыбнулся лорд, - Без вашего одобрения ни одна грузовая служба не соглашается взяться за транспортировку настолько дорогого и хрупкого объекта. Вам придётся съездить со мной и, ознакомившись с их методами, подписать соглашение на перевозку.       - Снова что-то подписывать? Imposible! [7] Нет уж, благодарю покорно, с меня хватит уже проблем на этой почве! – яростно сверкнув глазами, отрезал Гранадо. Мортимер заулыбался ещё шире:       - Ну что за глупости, Мастер. Это же не контракт, и вы не будете нести никакой ответственности в случае, если со скульптурой что-то случится в процессе перевозки… - Джошуа заметил тревогу, мелькнувшую на лице Рэдвуда, - Вы всего лишь дадите своё разрешение, чтобы эти господа сдвинулись с места и, наконец-то, выполнили свою работу… - в тоне барона проскользнуло едва заметное раздражение. Вероятно, грузчики своим упрямством и нежеланием брать на себя ответственность за сохранность особо ценного груза, успели изрядно разозлить его, - Заодно и вам будет спокойнее, если будете знать, что с вашим творением обращаются должным образом.       - Ладно, хорошо, - хмуро согласился скульптор.       - Что ж, тогда жду вашей готовности, Мастер.       - Прошу вас, ожидайте в гостиной. Арлетт принесёт вам чаю.       - Благодарю.       Пока Гранадо собирался, Мортимер в ожидании расположился на одном из сапфировых диванов, и позвал:       - Джошуа.       - Да? – Джошуа, который в растерянности замешкался, и собрался было уйти в дальние помещения, остановился.       - Не составите ли мне компанию, пока мистер Рэдвуд занимается своим туалетом?       - А… да, конечно, - юноша, досадуя, что не был расторопнее, и не успел вовремя сбежать, обречённо сел напротив Коула, поблагодарив Арлетт, принесшую поднос с чашками.       - Не тушуйтесь, мистер Уилсон, ведь мы с вами уже в достаточной мере знакомы, чтобы отбросить неловкость. Так значит, вы – муза нашего дражайшего Мастера?       - Муза? Я… я не знаю, сэр, - растерянно ответил Джошуа, и, не представляя, куда деть глаза, и чем занять руки, дабы избежать смущения, взял свою чашку. Ощущение тепла в ладонях немного успокоило его, и заикание прошло, - Я подмастерье.       - Вы тоже работаете с камнем? – поинтересовался тот, пригубив чая.       - Нет, сэр. Я режу по дереву.       - О, так вы – резчик, - приятно удивился тот, - Я мог где-нибудь видеть ваши работы?       - Сомневаюсь, сэр. Я иногда продавал кое-какие мелочи, но ещё не выставлялся, как мистер Рэдвуд и его отец.       Коул на это лишь беззаботно махнул рукой:       - Вы так юны... Ещё успеете узнать вкус славы. А где же сейчас почтенный Рэдвуд-старший?       - Думаю, в мастерской. Он очень много работает.       - Вот как… - заметно оживился барон, - Не знал, что Рэдвуд-старший сейчас живёт здесь. Я думал, он в Испании.       - Нет, сэр. Он здесь, - Джошуа хотел добавить ещё что-то, но замолчал, решив, что это не его дело, и уж тем более, не касается Мортимера.       - Вам нравится, как получилась «Амур и Психея»?       - Да, она…- он запнулся, будучи не в состоянии выразить, что за чувства вызывает у него эта скульптура, - Она…       - Гениальна? – подсказал Мортимер.       - Возможно, - опустил ресницы Джошуа, - Она живая, сэр. Мне жаль с ней расставаться, - и, стушевавшись окончательно, мальчик вновь уткнулся в свою чашку.       Не успел Мортимер в очередной раз раскрыть рта, как в холле послышались шаги, и в гостиную влетел Гранадо: как всегда – порывистый и нетерпеливый, словно рассекающий своими флюидами воздух вокруг.       - Я готов, барон. Мы можем идти?       - Бесспорно, Мастер, - любезным тоном отозвался тот, вставая, после чего оба покинули дом, оставив Джошуа одного.       Подождав, пока кэб Мортимера уедет, юноша вернулся в мастерскую, где с удивлением застал Икабода и стоящую поодаль Арлетт.       Старый мастер сидел в своём кресле, и внимательно смотрел на мраморных возлюбленных. Джошуа встревожился, заметив, что старик плачет.       - Мастер?.. – тихо позвал он, приблизившись.       Тот не ответил, только глубоко вздохнул и, стащив с лысой головы свою бархатную шапочку, вытер ей лицо.       - Я ничего не имею против тебя, Джошуа… - наконец, тихо сказал он, - Но, если ты погубишь моего сына… ты будешь гореть в аду, - после чего, подав знак Арлетт, уехал, оставив потрясённого Джошуа стоять посреди сумрачной комнаты.

***

      - Икабод, зачем вы так сурово с ним? – осторожно спросила его Арлетт уже на пути к гостиной, - Он ведь не поймёт, ему всего шестнадцать.       - Ты видела эту скульптуру, Летти? – срывающимся голосом ответил ей тот, - Ты ведь тоже это ощутила? – сиделка замялась, но всё же выдавила:       - Я… не сильно разбираюсь в этом, сэр.       - А тут и не надо разбираться, чтобы понять, что это гениально! Вопиюще гениально! И, одновременно, это душераздирающее зрелище. Он весь, как на ладони… - Арлетт сочувственно наблюдала за тем, как Мастер вздыхает и сокрушённо качает головой, - Понимаете, моя дорогая? Это не похоже ни на что из того, что он создавал ранее… А ещё: ты помнишь, как Грано убивался, пока делал эту скульптуру? И всему причиной он – Джошуа! Этот юнец, который склонен, в силу своего возраста, к необдуманным словам и поступкам! Если не дать ему понять, какое колоссальное влияние он оказывает на Гранадо – быть беде. Мне страшно, Арлетт. С одной стороны, я счастлив, видя, на какое чудо способен Грано, когда даёт себе волю, а с другой: думая, какова цена этой свободы чувствовать то, что ты чувствуешь, и даже более того, я хочу остановиться, и остановить его. Это один из тех ужасных видов выбора, которые я ненавижу… - стук каблуков горничной и скрип спиц инвалидной коляски постепенно затихли, свернув к лестнице.

***

      Джошуа стоял, как вкопанный. Что произошло, что Мастер… сказал ему такое? Что он увидел там – в этой скульптуре? И откуда сделал такие выводы?!       «Если ты погубишь моего сына, ты будешь гореть в аду…», - раз за разом проносились у него в голове слова Икабода.       Он?.. Может погубить Гранадо? Каким образом?       Вспомнив свои эмоции от Психеи, Джошуа затаил дыхание. Значит, Мастер тоже ощущает это отчаяние, исходящее от фигуры... Ведь Гранадо делал её в тот период, когда… - глаза Джошуа расширились от изумления. Неужели это всё из-за него? Из-за его отказа? Неужели Гранадо действительно так страдал, потеряв его?!.       Юноша опустился на табурет, пытаясь осмыслить происходящее и прийти в себя.       Почему-то он не допускал раньше мысли, что за этой импульсивной поверхностностью может скрываться столь глубоко чувствующая душа. Ведь, если верить тому, что сказал Мастер, получается, он действительно дорог Гранадо, и тот его необдуманный уход нанёс скульптору болезненную рану, гораздо более сильную, чем он – Джошуа, мог себе представить.       От этого ему ещё более стало не по себе, и глубина всей глупости его поступка с каждой секундой открывалась Джошуа всё яснее.       Оглушённый мыслями, он вышел из мастерской и направился было в свою комнату, когда услышал оклик из коридора, и, обернувшись, увидел Кэти, которая, подобрав подол, спешила к нему:       - Мистер Уилсон! Там пришёл барон Мортимер, и спрашивает вас, - запыхавшись, сообщила она. Удивлённый Джошуа ничего не ответил, только последовал за торопящейся служанкой в холл, где его ожидал Коул.       - Сэр? – он вопросительно посмотрел на мужчину, подходя, - Разве вы не уехали с Гранадо? – тот улыбнулся, снимая шляпу:       - Прошу прощения, что потревожил вас, юный друг. Однако, у нас с мистером Рэдвудом по дороге случился форс-мажор, и это во многом моя вина: я, как назло, забыл дома важные документы, необходимые для оформления услуг этих проклятых перевозчиков. А уже через час у меня важная встреча с одним из членов Парламента... Сами понимаете, даже я не могу избегнуть её. Поэтому я и мистер Рэдвуд подумали, что вы сможете нам помочь.       - Каким образом? – спросил совершенно сбитый с толку этим ураганом объяснений Джошуа.       - Я сейчас отвезу вас к себе, отдам необходимые документы, а вы доставите их мистеру Рэдвуду по этому адресу… - он вручил ему визитную карточку, и в конец растерявшийся Джошуа взял её.       «Транспортная компания «Пэнвилл и сыновья» - значилось на грубой бумаге.       - Ну… хорошо… - пожал плечами Джошуа. После всего случившегося в мастерской он чувствовал себя ужасно, и был обессилен. В тот момент ему было всё равно, о чём кудахчет Мортимер.       Быстро собравшись, он сел в кэб барона, и, отъехав от дома на Монтагю-стрит, заметил, что по лицу Коула бродит странная ухмылка.       - Что вы так смотрите? – напрягшись, спросил Джошуа.       - Я рад, мистер Уилсон. Рад, что вы так легко согласились помочь мне. Ведь, благодаря вам, Гранадо наверняка уже у меня в руках.       - Что?! – дёрнулся было Джошуа, но осознание пришло слишком поздно: спустя мгновение он ощутил слепящую боль в затылке, после чего всё вокруг померкло.

***

      Сквозь дурноту он услышал чей-то приглушённый голос. После пришла боль. Джошуа вздрогнул и застонал, с усилием открывая глаза. Голова раскалывалась. В затылке, в месте, куда пришёлся удар, чувствовался болезненный жар.       Он хотел было коснуться повреждения, но не смог даже пошевелить руками – тело туго стягивали верёвки.       Он лежал поперёк кровати в незнакомой, дорого обставленной комнате. Мортимер… Это он притащил его сюда. Теперь Уилсон различил, что голос принадлежит Коулу: тот в коридоре, за дверью, отдавал какие-то распоряжения.       Юноша снова попытался высвободиться, но тщетно: всё, что ему удалось – это беспомощно дёрнуться всем телом, которое добросовестно было стянуто путами в районе живота, коленей и лодыжек.       «Чёрт… - прикрыв глаза от головной боли и бессилия, Джошуа ощутил, как неумолимо зарождается внутри него животный страх, - Зачем я здесь? Что со мной сделают?.. Господи, помоги… Он говорил, что ему нужен Гранадо… Меня похитили, чтобы заманить сюда Гранадо?.. Зачем он ему?..», - вопросы возникали один за другим, сталкиваясь и панически переплетаясь в голове испуганного мальчика.       С содроганием он услышал приближающиеся тяжёлые шаги в коридоре, после чего дверь открылась, и в комнату вошёл хозяин дома.       - Вы!..       - А, уже очнулся, - осклабился он, - Я надеялся, тишина продлится чуть дольше.       - Что вам нужно от Гранадо? – выдавил Джошуа, пытаясь вытащить руки из-под верёвок, - И вы просчитались, схватив меня – он не придёт за мной!       Барон иронично приподнял бровь:       - Ты в самом деле так считаешь? Что ж, тогда ты плохо знаешь своего хозяина.       Джошуа закусил губу. Если брать во внимание последние события, то Мортимер был прав: Гранадо вполне мог прийти за ним. Также, как отправился когда-то в Котсуолд.       От осознания этого его захлестнули ярость и отчаяние, и он забился в путах так неистово, что Мортимер хмыкнул:       - Mon Dieu, какая страсть… Если ты продолжишь и дальше мять моё покрывало из японского шёлка, мне придётся напоить тебя снотворным, - он ленивой, вальяжной походкой приблизился к Джошуа, и опёрся локтем о резную спинку кровати, - Да… Мастер придёт… я в этом уверен. Потерять такую красоту… - Джошуа зажмурился и передёрнулся, ощутив прикосновение пальцев барона к своим волосам, - …будет для него невыносимо. Как жаль, что я не по мальчикам, иначе употребил бы эти часы бесплодного ожидания с большей пользой, - услышав это, Уилсон презрительно скривил губы, а Мортимер, вдоволь насмеявшись над юношей, отстранился, и подошёл к окну.       - С чего вы вообще взяли, что Гранадо нравятся мужчины… - не удержавшись, проворчал Джошуа, слегка взволнованный намёками барона относительно Рэдвуда.       - О, у меня свои источники… - туманно отозвался Коул, глядя в стекло, и в ожидании раскуривая сигару, - Учитывая, как часто мистер Рэдвуд посещает дома терпимости, подослать шпиона в его особняк оказалось легче лёгкого.       - Нина! – воскликнул ошарашенный Джошуа.       - Именно, - со смешком кивнул Мортимер, - Глупышка так легко продалась за украшения и тряпки… Всё же шлюха остаётся шлюхой в любой ситуации, - Джошуа молчал, кипя от ярости. Так это она… эта рыжая тварь… Не зря она ему с первого взгляда не понравилась. Ходила и вынюхивала всё время… Почти одновременно с этим он понял, что за женщина была тогда на Кинг-стрит с Мортимером.       А с другой стороны, непрошенная мысль так и лезла в голову: Гранадо нравятся мужчины... Значит, у него всё же есть шанс, хоть сейчас об этом и не время думать – он в опасности. Нельзя допустить, чтобы Рэдвуд пришёл сюда.       Но Джошуа не представлял, как это сделать в его положении.       - К чему вы всё это затеяли? Зачем вам Гранадо? – снова спросил Джошуа, надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку.       - А ты смелый, - протянул Коул, покосившись на кровать сквозь сизый табачный дым, - Или наглый. Слишком много болтаешь для того, кто оказался связанным в незнакомом доме. Так часто попадаешь в переделки?       - Не увиливайте. Что вы хотите сделать с ним?       - Зачем же портить сюрприз? Если так любопытно, то я разрешу тебе смотреть, - усмехнулся Мортимер, с ироничным удовлетворением наблюдая отчаяние Джошуа, и то, как юноша утыкается лицом в покрывало. Он то и дело поглядывал на часы, теребя кончиками пальцев тонкую серебряную цепь на жилете. Прошло уже три часа с того момента, как он расстался с недовольным испанцем. По его расчётам, тот уже должен быть здесь. Что же…       Внезапно, барон вытянулся в струну. Джошуа, уловивший это движение, тоже насторожился.       К поместью подъехал кэб, запряжённый двойкой лошадей. Спустя секунду дверца распахнулась, и на землю спрыгнул мужчина. Без цилиндра и трости, в одном плаще, он выглядел разъярённым и потерянным одновременно, стремительным шагом приближаясь к крыльцу.       - А вот и он… - прошептал барон, пристально глядя в окно.

***

      Джентльмен, снимая шляпу, быстро скользнул в дверь под потрескавшейся вывеской «Пэнвилл и сыновья. Транспортная компания», спасаясь от мелкого дождя.       «Безмозглый кретин…», - раздражённо думал Гранадо, подходя к стойке, за которой его уже встречал дюжего вида детина с рыжими кудрявыми бакенбардами.       Он был зол и мечтал поскорее покончить со всей этой историей: когда они почти приехали на место, Мортимер внезапно спохватился, что забыл дома необходимые документы. Якобы, он не помнил номера счёта, который необходимо было предоставить, дабы банк смог перечислить необходимую сумму за перевозку скульптуры.       Оставив недовольного Гранадо, он помахал ручкой и пересел в другой кэб, тут же повернувший обратно. Пришлось ехать разбираться с грузчиками одному.       - Добрый день, сэр. Могу вам чем-нибудь помочь? – басовито осведомился детина.       - Да… Я от барона Мортимера, по поводу перевозки статуи, - вынырнув из невесёлых мыслей, ответил Гранадо.       - А! Вы, должно быть, тот самый скульптор, - ахнул грузчик, - Прошу прощения, что вам пришлось ехать лично, но нам необходима ваша подпись, иначе компания не сможет взяться за это дело. Боюсь, такие суммы мы не готовы выплачивать в случае повреждения груза. Мы, конечно, упакуем её должным образом, но в пути может случиться, что угодно. Вот вам случай из практики: мы перевозили комод, и в нашу повозку на полном скаку влетела обезумевшая лошадь!.. - Гранадо, слушая всё это, томился, скучал, и не мог дождаться окончания бумажной волокиты.       Наконец, когда все рассказы были выслушаны, процесс транспортировки изучен, а соглашение подписано, испанец с видимым облегчением вышел на улицу, и поймал кэб.       Он проторчал в этой лавке довольно долго – стрелка на циферблате его карманных часов показывала полдвенадцатого. ¡Dios mío!       По возвращении домой, Гранадо встретила Кэти с новостью, что ему пришло письмо.       - Письмо? От кого? – снимая цилиндр и возвращая трость на подставку, спросил Гранадо.       - От барона Мортимера, сэр.       - Дай сюда, - поспешно сняв перчатки, он выхватил конверт и взломал сургуч с оттиском львиной головы. Внутри лежало даже не письмо, а, скорее, записка – листок с несколькими рядами каллиграфически выведенных слов:       «Не перестаю восхищаться, Мастер,       Масштабы вашего таланта столь велики, что способны воспламенить немало невинных душ. Ваш мальчик так привязался к «Психее», что предложил мне себя в обмен на скульптуру. Поэтому не беспокойтесь – мотылёк у меня, и я приложу все усилия, чтобы он не пожалел о своём выборе», - на мгновение у него потемнело в глазах, а пальцы потеряли чувствительность, роняя конверт на пол.       - Проклятье!!! Вот дьявол!!!       - Что случилось, хозяин?! – не отвечая, он смял лист в ладонях и метнулся обратно к выходу, - Куда вы?!       - К Мортимеру! – бросил он, захлопывая дверь.       Едва дождавшись, пока кэб остановится, он выскочил наружу, и, кипя от ярости, зашагал к дому барона:       «Идиот! Puta! Глупый мальчишка! Да как он мог так поступить?! Это же всего лишь скульптура! Я бы сделал для него сто таких…».       На требовательный стук дверного молотка, явился тот же чопорный дворецкий, которого Гранадо видел в прошлый раз:       - Я к барону, - выпалил скульптор, не слушая приветствия.       - Сожалею, но хозяин сейчас занят. Приходите позднее.       - Это чем же он, интересно, занят?! – отпихнув дворецкого с дороги, Гранадо по лестнице взбежал на второй этаж.       Комнаты за двумя дверями оказались пусты. Толкнув третью, мужчина оказался в просторной спальне с большими полукруглыми окнами. Почти сразу же он увидел связанного Джошуа, лежащего поперёк кровати:       - Гранадо, уходи, это ловушка! – однако, не успел скульптор двинуться, как услышал звук взводимого курка.       - Спокойно, Мастер, без паники, - Мортимер, с дотлевающей сигарой в зубах, направил на него пистолет, - Если не будете делать лишних поползновений, останетесь живы. Ещё на час, - многозначительно добавил он, и глаза испанца расширились от осознания: его заманили сюда, использовав Джошуа, как приманку. Его сегодня убьют.       - А ты не трепыхайся, мотылёк, - чуть повысив голос, обратился к лежащему мальчику барон, - Иначе Мастеру не поможет даже образцовое поведение.       - Что я вам сделал? За что? – прошептал Гранадо, стоя на месте и не смея двинуться под дулом пистолета, - Это из-за…       - Из-за вашего острого языка? О, ну что за ребячество, дорогой сеньор! Мы же с вами уже не дети, чтобы всерьёз воспринимать чью-то строптивость. Да и вы тут по большому счёту ни при чём. Присядьте пока, вы же всё-таки в гостях, - Коул нетерпеливо указал оружием на кровать, и испанец послушно сел на скользкий шёлк, слыша рядом сбившееся от напряжения дыхание Джошуа. Теперь они оба были под прицелом. Сердце громыхало в ушах, и Гранадо казалось, что из-за этого оглушительного звука он не различает и половины слов Мортимера.       - Тогда я совершенно не понимаю, чем дал вам повод для моей смерти, - проронил он, неотрывно следя за каждым движением Коула.       - Я почему-то не сомневался, что вы ничего не знаете, Мастер, - ласково, словно бы говоря с ребёнком, отозвался барон, - Ваш отец, по-видимому, не склонен делиться с вами событиями своего прошлого…       - Что за чушь вы несёте?! Причём тут мой отец?! – мгновенно ощетинился Гранадо, и Джошуа в очередной раз поразился тому, насколько он любит Икабода – тут же весь страх растерял.       - О, я надеюсь, что вы сможете узнать это непосредственно от него, - мимолётно взглянув на часы, отчеканил Мортимер, захлопывая серебряную крышечку. С его лица пропали скука и слащавое лукавство, сменившись жадным нетерпением. Так выглядит терзаемый голодом хищник при виде куска мяса. Так ждут встречи спустя вечность разлуки. Настоящая, искренняя ненависть и непреодолимое желание, пронесённые сквозь года.       Джошуа, глядя на барона, лихорадочно пытался понять его мотивы: сомнений не было – истинной целью Мортимера был не он, и даже не Гранадо. Весь этот ад был организован лишь ради одного – заманить сюда Икабода. У этих двоих были какие-то старые счёты, в которые неведомо зачем впутали его и Гранадо.       - Икабод сам бы к вам не пришёл. Поэтому вы заманили Гранадо сюда… - негромко сказал вдруг озарённый простой мыслью Джошуа. Коул польщённо оскалился:       - Догадливый мальчик. Стал бы я создавать себе столько проблем, если бы мог сразу же добраться до Икабода. Он упрямый старик, и не желал отвечать за свои грешки. Ну так я заставлю его пожалеть о содеянном…       - Да о каких счётах ты говоришь, идиот?! Он стар, едва передвигается, и слаб, как младенец! – воскликнул Гранадо, в ярости глядя на Коула, - Нет никакой чести в убийстве старика! Ты слишком поздно вспомнил о мести.       - А кто говорил тут о чести, мистер Рэдвуд? – удивлённо вздёрнул брови барон, - Меня давно уже не волнует этот вопрос. Особенно, в отношении тех, кто сам о ней не вспоминает. Вы правы, Гранадо, ваш отец уже стар, но, коли он не рассказал вам правду, меньшим негодяем за все прожитые годы он быть не перестал.       - О чём вы говорите?.. – прошептал мрачный от гнева Гранадо.       - О том, что он убил мою мать, - ответил барон, наблюдая, как бледнеет скульптор, и как изумлённо расширяются глаза Джошуа…

***

      Часы в гостиной Рэдвудов пробили два часа дня. Стук дверного молотка.       Кэти, уже уставшая сегодня бегать по ступенькам, со вздохом спустилась в холл, и открыла дверь.       - Добрый день, мисс! Письмо для мистера Икабода Рэдвуда! – мальчишка-посыльный отдал удивлённой девушке конверт, и сбежал, даже не потребовав оплаты. Качая головой, горничная вернулась в дом.       «Что-то много писем сегодня», - подумала она, разыскивая Арлетт.       Хозяин, вместе с сиделкой, находились в мастерской: Икабод заканчивал скульптуру, а Арлетт, в ожидании распоряжений, сидела над пяльцами.       Постучав, Кэти заглянула в студию:       - Сэр, вам письмо.       - Интересно… - старик отвлёкся от деревянной женщины и отложил резец в сторону, - Кто бы мог написать такому старику, как я? – со смешком обратился он к горничным, и взял у Кэти конверт, - Разве что, Энни снова что-то раскопала в Египте… - однако, задержав взгляд на печати, он мгновенно стал серьёзным, и вскрыв письмо, пробежал по нему глазами.       - Что там, Икабод? – наблюдая за его лицом, спросила Арлетт.       - Это что, шутка?.. – похолодевшим тоном прошептал Мастер, а после посмотрел на Кэти, - Кто тебе это дал?       - Какой-то мальчик, сэр. Из посыльных, - осторожно ответила служанка, с тревогой глядя в лицо хозяину, на котором застыл… страх.       - Позвольте… - внезапно сказала Арлетт, и, взглянув на строки, ахнула, прижав ладонь ко рту, - Вам нельзя ехать, сэр. Это опасно. Негодяи…       - Где Гранадо, Кэти? – ослабевшим голосом спросил старик.       - Он… уехал с лордом Мортимером, - пискнула та, наконец осознав, что происходит что-то плохое, - После он вернулся, но тоже получил письмо, и буквально сбежал после его прочтения! Наверное, он отправился за Джошуа, ведь барон его увёз…       - Что значит «увёз»?! Да что же это творится?! – в ярости разорвав письмо, Мастер закрыл лицо руками. Вся степень его подавленности словно бы сосредоточилась в сжавшихся в кулаки, морщинистых, точно высохшее дерево, руках.       - Летти… - прошептал он, - Что мне делать?       - Вам нельзя ехать, - строго повторила она, опускаясь рядом с ним на корточки, - Я думаю, это ловушка.       - Ловушка... - он обречённо вздохнул, - Боюсь, ты права - ловушка моих ошибок. Я должен был догадаться, что это не пройдёт бесследно.       - Вы знаете, кто это может быть? – спросила Арлетт.       - Да, - кивнул Мастер.       - Мы можем обратиться в полицию, и тогда…       - Нет, не можем, - оборвал её Икабод, - Гранадо уже у него, и если что-то пойдёт не так – его убьют. Мне придётся поехать.       - Но, каким образом? – всплеснула руками сиделка, намекая на его инвалидное кресло, - Вы же…       - Найму кэб, и попрошу Честертона меня перенести – другого выхода нет.       - Я еду с вами! – заявила Арлетт, - Но я не понимаю, зачем…       - Это старые счёты, Летти, очень старые, - печально взглянув на статую, прошептал Икабод, - И я не могу допустить, чтобы Гранадо отвечал за мои ошибки. Зови Честертона, Арлетт. Немедленно.

***

      Когда они добрались до места, указанного на конверте, на Блэкберн уже спускались сиреневые сумерки.       Поспешно выбравшись из кэба, Честертон и кучер вытащили инвалидное кресло и осторожно переместили в него Икабода.       Мастер выглядел плохо: бледное от волнения, покрытое капельками пота лицо и дрожащие руки.       - Сэр, вы уверены, что вам стоит сейчас идти? – пробасил несведущий в происходящем Честертон, - Выглядите нездоро́во.       - Всё в порядке, Честертон, я справлюсь, - глядя куда-то сквозь него, рассеяно пробормотал старик.       Через пару минут они уже были в доме, где дворецкий сообщил, что пойдёт оповестит лорда Мортимера об их визите. Сам хозяин появился на лестнице буквально через минуту.       Жестом он попросил всех оставить помещение. Арлетт попыталась было задержаться, но её в итоге бесцеремонно вытолкнул дворецкий.       - Вот и вы, Икабод Рэдвуд… - внешне негромкий, тем не менее, голос Мортимера разнёсся по огромному холлу, отражаясь от стен и мраморного пола, - Долго же мне пришлось гоняться за вами, прежде чем, наконец, я смог узреть ваше лицо.       - Я много путешествовал в своей жизни, и не знал, что вы меня ищете, - хрипло отозвался Икабод, - Теперь я здесь. Чего вы хотите от меня, Мортимер? Если не ошибаюсь, вы – тот самый мальчик с берега Рейна, сын Жанны?       - Да, сын Жанны. Которую ты убил.       - Я не убивал её, - отрезал Мастер, - Это было самоубийство.       - …Которое произошло, потому что ты оставил её!! – Коул быстро спустился вниз, продолжая на ходу бросать слово за словом скульптору в лицо: - Ты появился словно из ниоткуда, разрушил нашу семью, навлёк на неё позор, а после, когда моя мать стала тебе не нужна, выбросил её, как старую вещь!!! И ты ещё смеешь утверждать, что это не ты убил её?! – лицо Коула горело таким гневом, и такая боль отражалась на нём, что на мгновение Икабод ощутил её, как свою собственную, вновь увидел в зрелом мужчине того мальчика, который отчаянно кричал, стоя на берегу Рейна, и глядел в быстрые воды кипучей реки…       - Коул… - он запнулся, глядя на разъярённого Мортимера, - Ты многого не знаешь… Я расскажу тебе всё. Только приведи Гранадо. Я хочу знать, что он не пострадал, иначе, боюсь, я не доживу и до конца этого вечера.       - Ты и так не уйдёшь отсюда живым, старик! – прорычал Коул, - Ты увидишь Гранадо… - он взялся за ручки кресла и вкатил его в соседнюю комнату, - Ты всё увидишь, Икабод: и его жизнь, и агонию, и смерть, - удаляющиеся шаги.       - Нет, Коул, прошу тебя! Коул!! – но дверь уже захлопнулась, оставляя старика в одиночестве.

***

      Они тонули в фиолетовом мареве сумеречной комнаты. Пять минут назад явился дворецкий, сообщив, что «мистер Рэдвуд прибыл», и Мортимер рысью кинулся за дверь. Щёлкнул, запираясь, замок, и всё медленно обволокло тишиной. Единственным доступным слуху звуком стало их дыхание.       Джошуа лежал на боку, но явственно чувствовал напряжение и страх Гранадо. Тот усиленно пытался расслышать что-нибудь за дверью, но, в конце концов, бросил бесплодные попытки, и, обречённо вздохнув, закрыл лицо руками.       Джошуа очень хотелось утешить его, сказать что-нибудь ободряющее, но в голову ничего не приходило, потому что ситуация действительно была бедственной: они все оказались заперты в доме человека, жаждущего мести за содеянное много лет назад. Противник вооружён, они – нет. Этот дом слишком велик, чтобы их крики услышали снаружи, а причина, по которой они все оказались здесь, слишком страшна, чтобы их пощадили.       - Возможно, он лжёт… - неуверенно предположил Джошуа. Гранадо шевельнулся рядом:       - Не лжёт. Если бы это было неправдой, то всё, что он делает, стало бы бессмысленным, - он шумно втянул носом воздух, словно пытаясь найти в себе силы справиться с происходящим.       Джошуа от неожиданности охнул, ощутив, что его переворачивают на спину, лицом вверх.       - Подождите… - попытался возразить Джошуа, наблюдая, как Гранадо развязывает узел на верёвках, - А вы не сделаете этим хуже? Вдруг он…       - Если ты не будешь делать глупостей, ничего не случится, - отрезал Гранадо, и Уилсон насторожился:       - Почему вы злитесь на меня? – Гранадо раздражённо покосился, а после – более уравновешенным тоном, спросил:       - Почему ты оказался здесь? Как Мортимеру удалось заманить тебя сюда?       - Я… - Джошуа запнулся под слишком внимательным взглядом скульптора: - Он сказал, что вам нужны были какие-то важные документы, которые остались у него дома, но у барона было мало времени из-за важной встречи в Парламенте, которая…       - Что за чушь?! – прорычал Гранадо, - И ты, якобы, должен был забрать эти документы и привезти мне?!       - Да! – выдохнул Джошуа, радуясь, что не придётся объяснять дальше.       - Мерзавец… - процедил Рэдвуд, но юноше в тоне испанца на мгновение почудилось облегчение.       Наконец, путы были сняты, и Джошуа сел, с наслаждением разминая затёкшие руки. Он хотел было встать и подойти к двери, но Гранадо внезапно схватил его за руку и силой усадил обратно:       - Не надо! Слышишь? – навострив уши, Джошуа услышал приближающиеся шаги в коридоре, и невольно стиснул в ладони горячую руку Гранадо.       Через мгновение дверь распахнулась, явив пленникам разъярённого барона. Наставив на них оружие, он рявкнул:       - Встали и пошли! – лицо Мортимера налилось кровью и, покрытое испариной, пугало гораздо сильнее его угрожающих заигрываний. Теперь это было лицо человека, поглощённого яростью, поглощённого одной-единственной целью – уничтожить, разрушить, прекратить. Жажда смерти, навсегда убаюкивающей боль.       Они спустились на первый этаж, и, беспрестанно понукаемые пистолетом Мортимера в спину, прошли в комнату под лестницей.       Совершенно пустая, если не считать пары ящиков и мешков с неизвестным содержимым в углу, она походила на склад или кладовую. Единственное маленькое окошко над головами собравшихся пропускало в помещение тусклый, серый, нищенский свет.       - Грано… - прошептал Мастер, но дёрнувшегося было в сторону отца испанца остановил рык Мортимера:       - Ещё один шаг, и найдёшь свой мозг под ногами, глиномес! – Гранадо, замерев, с ненавистью косился на барона, бессильно сжав руки в кулаки, - К стене!       - Коул, прошу тебя, ты же ничего не знаешь!.. – с перекошенным от ужаса лицом, Икабод, глядя, как с Гранадо стаскивают плащ и заставляют встать к стене, попытался подняться на ноги, но не удержался, и коляска перевернулась.       - Мастер! – Джошуа бросился было к нему, чтобы помочь, но с криком отпрянул: паркет под его ногами взорвался щепками от выстрела.       - Стой на месте! – дрожа, Джошуа попятился обратно. А Мортимер, вернув пистолет к голове Гранадо, а взгляд – на мертвенно-бледного Икабода, выплюнул:       - Чего же я не знаю?! Того, что ты хотел сдать мою мать в лечебницу, где над больными проводят опыты, и делают из живых людей камни? Или о том, что при вскрытии в её животе обнаружили зародыш?       - Коул… - лицо старика сморщилось от му́ки, и он издал сдавленный звук, похожий на стон раненого. Осунувшееся меловое лицо блестело от слёз.       Джошуа закрыл глаза, будучи не в силах видеть это: всё страдание и сожаление, всё то горе, что являло собой в эти минуты существо Икабода. Он боялся понять и прочувствовать всю глубину той бесконечной боли, что испытывал сейчас скульптор.       - Ты прав… Это… это правда… - наконец, свистящим шёпотом выдавил Мастер, - Но я... я не мог по-другому. Жанна была безумна, и ей день ото дня становилось всё хуже. Я возил её к врачу, и он говорил, что надежды нет… что её необходимо сдать в лечебницу… Но я не сделал этого, потому что был наслышан о том, что там творится. Я нанял ей сиделку, и… пытался до последнего, Коул. Но я не мог этого выносить. Моя жизнь только начиналась, а она была на пороге смерти. Она ни в чём не нуждалась, когда я уехал...       - Да, ни в чём. Кроме тебя! – сверкнул глазами Мортимер, - Ты соблазнил мою мать и сбежал. Мой отец пытался вернуть её, но она и слышать ничего не хотела. Только и говорила, что о тебе: «Икабод меня любит! Икабод вернётся! Икабод не похож на тебя – ты понятия не имеешь, что такое любовь!»... Икабод всё знает! Единственное, чего ты никогда не знал – что такое ответственность! Ты думал, сможешь запудрить влюблённой женщине мозги, а после сделать вид, что «не смог»?       - Я не знал, что Жанна больна, - тяжело дыша, прохрипел Икабод, - Это проявилось многим позже… через пять лет…       - Не надо лгать! – закричал Мортимер, - Мать всегда была нормальной! Думаешь, я поверю в эти россказни?!       - Ты можешь не верить, но я говорю правду, - впервые за всё время тон Мастера приобрёл убедительную твёрдость, - У Жанны Мортимер со временем обнаружилась шизофрения, которая день ото дня усугублялась. Я пытался ей помочь: возил к врачам, на отдых, искал лекарство. Я пытался, Коул! Но она всё больше погружалась во тьму! У неё были периоды просветления, и в один из таких моментов она сказала мне: «Я не знаю, кто я, Икабод. У меня нет уже уверенности, что я – это я, и что я на самом деле существую. Словно бы я выдуманный кем-то персонаж из книги. Я не могу сказать, кто управляет моими мыслями и поступками, сама ли я это делаю или кто-то другой. А вдруг это какой-то «создатель»? Я не знаю, что делать… Я потеряла уверенность в том, есть ли я в этом мире, потому что вокруг вижу только страшную серую пустоту»… - от этих слов у Джошуа по спине побежали мурашки. Мортимер с застывшим выражением лица смотрел на старика, и юноша подозревал, что он тоже это чувствует – Икабод не лгал. А Мастер, тем временем, продолжал:       - … А месяц спустя я нашёл её дневник, который она забыла на столике в спальне, и обнаружил, что в своих записях она стала заменять слово «я» на «она», а ближе к концу и это пропало, заменившись на мысли о себе в третьем лице.       Это ужасно напугало меня, я начал возить её к врачам, но все в голос заявляли, что это шизофрения – крайне сложное заболевание, которое пока никто не знает, как лечить. Мне посоветовали отправить её в лечебницу, но я отказался.       Я нанял ей сиделку, но легче не стало: промежутки между приступами помрачения рассудка сокращались каждую неделю. В итоге, она перестала меня узнавать, путала меня то с тобой, то со своим мужем, кричала и обвиняла меня в чём-то, чего я никогда не совершал, кидалась с кулаками… И я не выдержал. Мне тогда было всего сорок, и я не хотел похоронить себя вместе с Жанной в бездне безумия. Я хотел жить.       И вот однажды я ушёл, оставив её в поместье под присмотром сиделки. А спустя какое-то время узнал из письма всё той же прислуги, что Жанна покончила с собой, выбросившись из окна.       Я спешно собрался и приехал в морг, где анатом сообщил мне, что баронесса на момент смерти находилась на четвёртом месяце беременности. Это стало для меня сильным ударом. За всё то время, что мы жили вместе, она ни словом не обмолвилась, что в её теле происходят изменения. Хотя, возможно, она, в её состоянии, и вовсе этого не замечала...       Полгода я не мог справиться с этим: пил, не выходил из дома, не поддерживал ни с кем связей. Каждую ночь я видел во сне лицо Жанны в водах Рейна, чувствовал её взгляд холодом по спине. Я словно раз за разом проживал тот день нашей встречи в Бад-Эмсе [8], когда она сорвалась с берега в быструю реку. Ты можешь обвинять меня в чём угодно, Коул, но я любил её, - пронзительный взгляд из-под кустистых бровей встретился с неподвижными, полными недоверчивой пытки глазами Мортимера, - И страдал, когда потерял её душу. Но моя была жива, и я не мог позволить ей угаснуть вслед за Жанной.       - Почему я должен тебе верить? – звенящим от напряжения голосом прошептал Коул, - Откуда мне знать, что это не ложь, и что ты не говоришь всё это, чтобы обелить себя?       - У меня нет других доказательств, - ответил Икабод, - Мы не можем знать наверняка. Ни ты, ни я не видели момента её смерти. Единственной, кто находился тогда с Жанной, была её сиделка Бланш, но я не знаю, где она сейчас, - на секунду между ними воцарилось молчание. Мортимер, по-видимому, что-то обдумывал, пристально глядя на старика. Икабод же просто смотрел в ответ с опустошённым видом.       - Возможно, я знаю, - процедил барон, направляясь к двери, - Я отправляюсь за ней, а вы останетесь здесь до тех пор, пока я не решу, что с вами делать, - дверь захлопнулась. Щёлкнул, закрываясь, замок.       - «Будь здесь до моего прихода. Если кто-то из них попытается бежать – стреляй. Если упустишь их – голову снесу», - услышали они обращённый к неизвестному ледяной голос Мортимера за дверью. Затихающие шаги.       В комнате повисла гробовая тишина. Лишь тяжёлое, хрипловатое дыхание Мастера в спустившейся на Блэкберн вечерней тьме напоминало о недавней буре.       - Отец, вы в порядке? – Гранадо приблизился к сидящему на полу старику и опустился на колени рядом.       - Прости меня, Грано… - прошептал тот, и Джошуа, напряжённо прислушивающийся к малейшему шороху в комнате, понял, что Мастер плачет, - Я должен был тебе рассказать обо всём. Но я не думал, что… этот кошмар вернётся… Не думал, что ты можешь пострадать из-за моих ошибок… - Гранадо молчал в замешательстве. Наконец, он ответил:       - Это было неизбежно. Вы сами говорили, что никто не знает своего будущего. Вы - не знали... И я не могу винить вас в этом, - Мастер лишь горестно вздохнул на его слова. А Гранадо снова заговорил: - Расскажите мне сейчас обо всём. Я хочу знать всю историю.       - Ты и так почти всё знаешь, - отозвался Икабод, - Мы познакомились с Жанной на отдыхе в Бад-Эмсе, что на реке Рейн. Мне тогда исполнилось всего тридцать пять, я был молод, легкомысленен, состоятелен, и с блестящими перспективами в мире скульптуры.       Однажды, прогуливаясь по берегу Рейна, я услышал пронзительные крики и плач, и увидел стоящего на краю берега мальчика – это был Коул, которому на тот момент было не больше десяти. Он с ужасом смотрел в воду, и я понял, что там кто-то тонет. Рядом с мальчиком в панике метался его отец.       Недолго думая, я бросился в воду, и, с трудом выбравшись из быстрой реки с потерявшей сознание дамой, был вознаграждён аплодисментами отдыхающих, оказавшихся поблизости в момент происшествия.       Жанна и была той женщиной, которую я спас – необыкновенным созданием, будто бы неземным в своих причудах. Я был очарован ею, и влюбился без памяти. Она ответила мне взаимностью, и мы – презрев все законы морали и здравого смысла, будто семнадцатилетние юнцы, бросились в этот омут с головой. Она была моей музой, моей Лорелеей [9], моей Офелией [10], и я создал немало достойных скульптур с неё.       Жанна всегда производила впечатление ранимой и капризной особы – эдакой актрисы, но при всём при том, невероятно милой. Однако, несмотря на эти черты, она не стремилась общаться с окружающими, отдавая предпочтение уединению, и, порой, молитвам. Я стал исключением, мы проводили за разговорами множество часов. Казалось бы, нет на свете таких вещей, которых бы она не знала – Жанна могла поддержать разговор на любую тему. Но это безоблачное счастье не могло длиться вечно – её муж проведал о нашем романе. Был грандиозный скандал, о котором со временем узнали все.       Чтобы спасти свою репутацию, барон отправил Жанну в одно из поместий, запретив ей видеться с сыном до тех пор, пока я не исчезну из её жизни. Она очень страдала из-за этого, но отказалась прекратить отношения со мной. А я не нашёл в себе духу разорвать эту связь, потому что разлука с ней мнилась мне, как и любому влюблённому, смерти подобной.       Так мы прожили вместе пять лет. Но с момента разрыва с мужем и разлуки с сыном, странности Жанны стали усугубляться. Я явственно видел, что она не в себе. А затем начался весь тот ад, о котором я рассказывал ранее. После её смерти я спивался, пытаясь забыться, заглушить боль и пустоту внутри. Я хотел выбраться из этого, хотел жить, но не знал, как.       Всё изменил, казалось бы, незначительный случай...       Однажды, проходя мимо окна, я услышал звуки гитары. Не знаю, чем они меня привлекли, но я открыл раму и выглянул наружу.       На углу соседнего дома я увидел троих чумазых цыган: двух девушек и паренька. Мальчишка играл на гитаре, а девчушки танцевали. Одна из них пела песню на незнакомом языке. Её сильный, юный голос лился и журчал, как весенний ручей, разносясь по всей улице.       В тот момент, слыша эту песню – ритмичную, но пронизанную странным трагизмом, я впервые за долгое время ощутил, что должен жить, и что могу это сделать.       Я вышел к артистам, и, дав им денег, спросил, что это за песня, и на каком языке они поют. Цыганка, глядя на меня чёрными глазами, улыбнулась и объяснила, что это испанская песня про женщину, с горя утопившую своих детей и себя в реке.       - «Ла Йорона»… [11], - прошептал Гранадо.       - Да, она самая, - судя по голосу, Икабод улыбнулся, - Тогда эти слова словно ударили меня под дых, и я решил, что попытаюсь жить там – в Испании, стране смуглых людей, крови и апельсинов, где смерть – это обыденное явление, и не призвана внушать страх.       Так я поселился в Гранаде. Её провинциальность и тихая безмятежность, в сочетании с красотой, дарили мне утешение, помогали забывать боль и тот мрак безумия, которым меня невольно отравила Жанна. Тот камень на сердце, что я носил в себе со дня её смерти, понемногу исчезал...       А в одно солнечное осеннее утро я, выходя из дома по делам, нашёл на пороге свёрток – тебя, мальчик мой. Ты крепко спал в россыпи алых зёрен, которые, по-видимому, уронила твоя мать, когда ела гранат. Никакой записки с пояснениями я не обнаружил. Только ты, покрывало и гранаты. Я решил назвать тебя Гранадо, в честь этих зёрен.       С твоим появлением в моей жизни чёрная тень Жанны отступила окончательно, и я позволил себе забыть о том, что было. Однако, вместе с этим, я, к сожалению, забыл, что всё рано или поздно возвращается, делая круг. И вот оно воздалось мне сполна. Мне так жаль, Грано. Мне так жаль…       Джошуа, затаив дыхание во мраке, и обхватив руками колени, слушал эту исповедь. Он ничего не знал ни о Гранадо, ни о его отце, и вот завеса тайны приоткрылась, явив свой агонизирующий, истекающий правдой, будто кровью, лик. В тот момент, слушая Мастера и видя склонившийся над ним силуэт Гранадо, он будто заново переживал это сокрушительное ощущение полноты жизни, переливающейся через край: как в тот момент, когда он встретил Джеймса; как в миг, когда он убивал, пронзая бледное тело остро заточенным кинжалом Волка… Как в ту горькую ночь, когда уходил Тони… Как в день, когда в его комнату ступил Гранадо…       Всё это было смертью его прежнего и началом жизни его нового.       И этим вечером, в каморке под лестницей, вновь не стало прежнего Джошуа. Только вот он не знал, что на самом деле, в тот вечер не стало четверых.

***

      Всю ночь до рассвета они провели, не сомкнув глаз. Гранадо уговаривал отца поспать хоть немного, но тот лишь отрицательно качал головой и растирал ладонью впалую грудь – от пережитых волнений у него заболело сердце.       Джошуа же сидел, прислонившись виском к стене, и в обессиленной прострации следил глазами за Гранадо и Мастером. Ему почему-то вспомнилась та сказка про смерть, которую рассказал ему Икабод. Юноше казалось, что он начал понемногу понимать истинный её смысл: любовь и смерть всегда идут рука об руку в этом мире. «Нельзя умереть, не начав жить…» - на этом мысль обрывалась в его уставшем разуме, оставляя в душе лёгкую тревогу. Ответ ускользал, едва начав балансировать у самой кромки осознания.       Джошуа прикрыл глаза, из-под ресниц наблюдая за тем, как Гранадо, сидя на полу, и утомлённо облокотившись о стену спиной, расстёгивает запонки на манжетах своей сорочки; как закатывает рукава. Гладкая, смуглая кожа в паутине выступающих вен, и белый хлопок…       А ведь у Гранадо есть подобная скульптура: двухголовая фигура Любовь-Смерть с россыпью маленьких людей под ногами, которую он видел на выставке в Лондоне. Гранадо наверняка знает эту историю, и всё понял. Джошуа хотелось расспросить его о ней, но присутствие Мастера его почему-то останавливало. Ему казалось, что каждый его разговор с Гранадо всегда оборачивался чем-то очень личным, почти интимным; чем-то, что не предназначалось для посторонних ушей. Объяснения этому он до сих пор не мог отыскать, учитывая, что вспыльчивый гранадец явно не относился к разряду личностей, способных вскрывать людские души, как устричную раковину.       В этот момент испанец, словно почувствовав, о чём он думает, поднял голову, устремив на юношу усталый взгляд.       - Эй, - негромко позвал он, и Уилсон, вздрогнув, открыл глаза и посмотрел на него, - Ты сейчас упадёшь, иди сюда.       - Куда? – не понял сонный Джошуа. Гранадо, скроив скептическое выражение лица, похлопал ладонью по полу, возле себя.       Если бы Джошуа от усталости не соображал так плохо, то он бы, наверное, страшно смутился. Но в нынешнем своём состоянии он просто встал и, пройдя через комнату, сел рядом с Рэдвудом.       - Иди сюда… - прошептал тот, и, взяв юношу за плечи, опустил светловолосую голову себе на колени.       - Спасибо, - только и смог пробормотать Джошуа. Проваливаясь в сон, он слышал звук прибоя, и ему казалось, что он постепенно тонет в прозрачных водах тёмной реки.       Ещё никогда умирать не было так приятно, чем лёжа на этих коленях.

***

      Проснувшись, Джошуа понял, что ещё жив. Его голова по-прежнему покоилась на коленях у Гранадо, который, уронив подбородок на грудь, спал. Мастер тоже не выдержал усталости: привалившись к мягким мешкам, старик дремал, переплетя руки на груди.       Боясь шевельнуться, дабы ненароком не разбудить Гранадо, Джошуа, едва прикасаясь, провёл ладонью по колену скульптора, обтянутому брючной тканью: это первый раз с той ночи в лондонской гостинице, когда их тела соприкасаются, не считая того момента в комнате Мортимера, когда Джошуа от испуга схватил его за руку.       От этой мысли Уилсону стало не по себе, и, смутившись окончательно, он поднялся, и сел, слыша, как Гранадо шумно вздыхает, просыпаясь. Он выглядел измученным, с серым от усталости лицом.       - Что случилось? – хрипло пробормотал он. Джошуа неопределённо дёрнул плечом:       - Ничего - просто проснулся. Спите, ещё рано… - внезапно, он уловил шум и голоса в холле, за дверью. Напрягшись и настороженно прислушиваясь к звукам, он ощутил, как моментально пришёл в себя Гранадо, и начал шевелиться Мастер.       Через минуту заскрежетал замок, и в каморке появился Мортимер.       На бледном, как мел, лице застыла печать не то тревоги, не то горечи. Он молчал, заставляя заложников нервничать.       - Ну, и что в итоге? – не выдержал наконец Гранадо, - Вы узнали что-нибудь у сиделки?       - Узнал, - отозвался эхом Коул, - После того, как Икабод оставил Жанну, в поместье приходил мой отец.       - Что? – Гранадо сделал неопределённый жест руками, словно бы говоря: «Да что за фарс?!».       - Вы хотите сказать, что… - начал Джошуа.       - Я отпускаю вас.       - Вы… что? – Гранадо показалось, что он ослышался, - С чего бы вдруг?       - Потому что Бланш подтвердила всё то, что рассказал Икабод, - ответил Мортимер, - …И рассказала, где хранились заключения, выписанные врачами, обследовавшими её. Я отправился в поместье, нашёл их и внимательно изучил. У меня возникла масса вопросов… - он тяжело взглянул на пленников исподлобья, - Но задать их я хочу не вам. Поэтому можете быть свободны.       - Коул, ты думаешь, что это твой отец? – подал голос Мастер. Мортимер промолчал, и всем стало ясно, что он не знает. Или не хочет верить в то, что вертелось у него в голове.       - Посмотрим, - только и сказал он.       Неожиданно, в дверь раздался стук, и в комнату осторожно заглянул дворецкий:       - Сэр, прибыл лорд Мортимер.       - Очень вовремя… - пробормотал Коул, выходя в холл. Рэдвуды и Джошуа поспешили следом за ним.       В фойе стоял тучный, высокий старик с вылезшими светлыми бакенбардами и выцветшим, словно старая газета, лицом. Голубые и колючие, точно льдинки, глаза, впились в вышедших ему навстречу людей.       - Я получил твоё послание, Коул, - неожиданно громким, властным голосом, объявил он, - и поспешил приехать. Где они? – Коул молчал, глядя на него, и деловитое выражение медленно испарилось с одутловатого лица барона, сменившись тревогой. Он бросил быстрый взгляд на стоящих за спиной Коула людей: - Только не говори мне, что это…       - Ответь мне только на один вопрос… - негромко сказал Коул, - Почему ты убил её?       - Что?.. Что за бред?! Я не понимаю, о чём ты! – старик нервно и недовольно рассмеялся, а после, видя, что это не подействовало, начал злиться: - Да как ты посмел подумать обо мне такое?! Обо мне – своём отце! Я любил её!       - Тогда почему, если ты любил, ты отказался от неё, отослав подальше? Почему закрыл от неё наш дом? Почему запретил ей видеться со мной? – лицо Коула больше не пылало от гнева, как при разговоре с Мастером. На нём застыла мрачная опустошённость. Сейчас Мортимер выглядел таким же вымотанным, как и его заложники. Казалось, лишь благодаря внутренней не унявшейся боли он ещё держится на ногах.       - Потому что она предала нас – весь наш род! – прорычал Мортимер-страший, - Опозорила меня и тебя, да так, что я много лет не мог без стыда появиться на людях! Все до одного перемывали кости нашей семье! Ты думаешь, я мог допустить, чтобы эта тварь ещё хоть раз появилась в нашем доме?! Да и она не сильно-то горела желанием тебя видеть, Коул – ни разу не появилась после этого!       - Появилась, - прервал его сын, - Она приходила к тебе после, и просила о встрече со мной, но ты прогнал её.       - Откуда ты…       - ...Знаю? Я в тот момент находился поблизости, в библиотеке, и всё слышал.       - Но, как ты можешь обвинять меня в её смерти, если я после этого даже не видел её?! – Эрнст развёл руками, - Это они внушили тебе такую глупость?! – он наставил перст на застывшую у стены троицу.       - Нет, - ответил Мортимер, не сводя внимательного взгляда с покрасневшего лица родителя, словно пытаясь прочитать, о чём тот думает, - Мне известно, что в день её смерти ты приезжал в поместье, и встречался с матерью…       - Кто тебе это сказал?! – прорычал барон, - Чушь!       - Тебя проводили в её комнату, откуда после начали доноситься звуки скандала…       - Прислуга! – мутные глаза Эрнста налились кровью. Он был в бешенстве. А Коул продолжал всё тем же твёрдым, размеренным голосом:       - …После ты спустился вниз, и, сказав, что Жанна устала и просила её не беспокоить, ушёл. А ближе к вечеру, сиделка, зайдя в её комнату, увидела распахнутое настежь окно и пустое помещение… - Коул пристально смотрел в сверкающие бессильной яростью холодные глаза отца, - Тебе уже ничто не поможет. Даже если ты расскажешь.       - Её смерть ничего не значила для нашей крови, - прошипел сквозь стиснутые зубы Эрнст, - Она была безродной шлюхой, на которой я женился, потому что любил её, из-за чего был лишён наследства, проклят своей семьёй! Мне пришлось достигать всего самому! С нуля! А она лишь паразитировала на моих трудах и титуле, да ещё и в наглую водила шашни у меня за спиной с этим каменотёсом! Она была недостойна жить, недостойна тебя и меня, Коул!..       - Уходите, - обернувшись к скульпторам, глухо проронил Мортимер, - Немедленно, - и что-то такое было в тоне барона, что те поспешно сдвинулись с места и направились к дверям.       - Гранадо… - прошептал бледный, как мел, Мастер, когда они вышли на улицу, и испанец взял старика на руки, пока Джошуа спускал кресло по ступенькам вниз, - Нам нужно вернуться. Сейчас же.       - Вы с ума сошли?! - изумлённо воскликнул Гранадо, - Этот псих хотел нас прикончить!       - Он убьёт его! Так не должно быть... – по дряблым щекам Икабода текли слёзы, приводя Гранадо в недоумение, - Прошу тебя, Грано, скорее!!.       Внезапно, раздался громкий хлопок, заставив всех троих вздрогнуть и замереть на месте. Выстрел.       - Вот чёрт! – в ярости сплюнув, Гранадо посадил отца в кресло, и бросился обратно в дом.       Толкнув дверь, он замер.       Эрнст Мортимер, поскуливая от ужаса, сидел у стены на мраморных плитах пола. Рядом с его головой в стене дымился след от выстрела. Коул, с опущенным пистолетом в руке, стоял, склонив голову. Его лицо исказилось в му́ке, тело сотрясалось от рыданий. Он не убил.       Облегчённо выдохнув, потрясённый Гранадо бесшумно прикрыл дверь, и на ватных ногах вернулся к своим спутникам, вокруг которых уже суетились Арлетт и Честертон.       После, поздней ночью, когда Мастер, за которым весь вечер ухаживал лекарь, крепко спал в своей постели, Гранадо и Джошуа молча сидели в мастерской.       Тихо горели свечи.       Джошуа что-то вырезал из дерева, а Гранадо делал вид, что рисует, но на деле просто сидел, упершись взглядом в чистый лист. Он до сих пор не мог прийти в себя – перед его мысленным взором всё ещё стояла картина: сжавшийся у стены старик-убийца, и его сын, в последний момент решивший идти своим путём; разрушающий заколдованный круг из смертей.       Вздохнув, Гранадо закрыл лицо руками. Ему казалось, что он спит, и никак не может проснуться.       - Вы в порядке? – отняв ладони от глаз, он посмотрел на Джошуа, садящегося за стол напротив него.       - Не знаю, - тихо отозвался Гранадо, - У меня странное чувство: будто Мортимер выстрелил не в своего отца, а в меня, - Джошуа понимающе кивнул:       - Так всегда бывает, когда меняешься, - Гранадо ничего не ответил на это, лишь горькая складка – хранитель его тайн и переживаний, залегла возле рта. Прошла пара минут, прежде чем он прошептал:       - Теперь я особенно остро чувствую, насколько это больно.       Остаток ночи они провели за мнимыми делами, а с рассветом, измождённые, неохотно разошлись по своим комнатам. И никто из них не смог бы назвать причины, почему в тот момент им было так необходимо находиться рядом.