***
— Как ты спасся? — спрашивает Брюс, за которым Тим следует за ним тенью. С первым консортом принцессы, опекуном Джейсона, они обменялись от силы парой слов. Он пугает. Напоминает Тиму мать. До боли напоминает. — Едва, — отвечает Тим и останавливается, чтобы Брюс смог положить ещё одну книгу на стопку тех, что он уже держит в руках. Брюс — один из стратегов Владыки. Не по званию, конечно, но в уединении за запертыми дверями он держится с Владыкой на равных. Или, по крайней мере, так говорят. Любопытно получается: Владыка готов скорее прислушаться к словам консорта принцессы, чем к собственным советникам. Что бы это значило. — Я спрятался в снегу, пользуясь моим даром, но меня нашли, когда перебили всех, кого могли. Среди них был муж со странными куклами — он колол их и поджигал, и тогда огнём занимались другие. У него был посох, увешанный перьями, и очень короткий кинжал. — Этого Тим очень хорошо помнит. Его кровь на его руках, как-никак. Тим вспоминает — и слова срываются с языка на чужом, таком мягком наречии, как лавина. — На меня снизошёл хаммаск. — Тим всегда знал, что в нём жила плоть берсеркров. От плоти отца. — Земля вошла в меня, и я поглотил её дар. Я стал хаммраммром, я был всем. Я пожирал и уничтожал. Меня благословили мать-дракон и сестра-хульдр наших земель. А когда всё закончилось, отец-волк позвал меня назад, и мать-медведица толкнула меня обратно в моё тело, и всё прекратилось. — Тогда Тим думал, что его вендетта свершилась. Теперь у него много вендетт. Но то ощущение он никогда не забудет. Его гнев и горе, рвущиеся из самой кости, его страх. Но когда на него снизошёл хаммаск, мира вокруг словно не стало. Его вены приняли в себя Землю, и Земля была к нему добра. Он видел всё, он знал всё. Он чувствовал, как горюют деревья, что сторожили его с тех пор, как он был младенцем в утробе. Он чувствовал, как неистовствует камень, устилающий владения матери. Небо над ним бесновалось, и он бесновался вместе с ним, и в воздухе стоял пар от пролитой крови, и всё было пропитано магией. Тим никогда этого не забудет. Когда он поднимает взгляд, Брюс, бледный, стискивает челюсть. А потом случается что-то очень странное — потому что сколько бы здешние люди ни любили прикосновения, Брюс их чурается. Но он опускается на колено — потому что он огромный, и будь в Брюсе плоть Севера, Тим бы решил, что тот из рода эттинов, — и осторожно притягивает Тима в объятия. Он произносит что-то на своём языке — том, который Джейсон усердно пытается вбить Тиму в голову. Позже Тим узнает, что Брюс тогда сказал: «Прости». Но через пару часов после этого ему расскажут, что мародёра, которого Тим убил, звали Обейах. И что Владыка поручил Брюсу изловить его и наказать за жестокость и практику чёрной магии. И что Брюс потерпел неудачу, потеряв след, когда Обейах направился на Север. С этого мгновения Брюс начинает разговаривать с Тимом чаще. Не как с диковинным созданием, привязавшимся к его подопечному, но как с личностью. Много позже Тим поймёт, что именно тогда им по-настоящему заинтересовался и Владыка.***
Тим ждёт в одиночестве в одном из малых залов, выходящих окнами на один из внутренних садов. Он волнуется — не знает, хочет ли, чтобы это оказалось правдой, или всё же нет. Что кровный брат его матери жив, что он пришёл за Тимом. Дверь открывается, и Тим вскидывает голову, глядя на вошедших. Муж в мехах и чешуе не похож на того, с кем Тим вырос. Дева в мехах и чешуе не похожа на ту, кого Тим помнит. Тим вряд ли похож на того, кого помнят они. Не в этих уязвимых южных шкурах. Но это, бесспорно, они. Тим полу-встаёт, и Слэйд с Роуз ловят его на полпути. Они цепляются друг за друга, и, вжимаясь лицом в жёсткую броню и мех, Тим почти вспоминает. Как рука матери касалась его лица, как под ухом билось сердце отца. Они не удерживаются на ногах, и Тим отстраняется, чтобы всмотреться, чтобы увидеть, чтобы высечь их в памяти навеки. Ладони Слэйда обхватывают его лицо, и Слэйд всматривается в ответ. Он и Роуз сохранили свои белые волосы, единственные в своём роде в истинном облике и такие же неповторимые среди золочёных южан. — Всё сделано, — говорит Слэйд. — Владения моей сестры сожжены. Ничего не осталось, кроме камня и снега. Они ушли. Тим выдыхает, и узел в груди, о существовании которого он и не подозревал, распускается. Никто из соседей не стал бы грабить владения, разорённые мародёрами. Это было постыдно и непочтительно по отношению к обесчещенным мёртвым. Это бы разбудило мстительных духов и призвало ярость самой Земли. Он боялся, что некому будет сжечь владения, и духи погибших будут вынуждены остаться, искажая местность. Какое облегчение, что он ошибался. Слэйд и Роуз садятся поудобнее и начинают ритуал повести. Неправильно, всё неправильно. Они не должны оставаться для этого в поддельных личинах. Толстые ковры на полу разделяют их с землёй и камнем. Связанный печатями, Тим не может прибегнуть к своей магии. Но приходится обходиться тем, что есть. И они начинают плести из песни слова-формы-образы. Они возвращались после схватки у границ. Уложили трёх аурелов и выводок кроликов ночью на пути обратно. Столкнулись с мародёрами и пробились с боем к владениям. Но к тому времени, как они туда добрались, от владений остались лишь кровь и потроха. Они с почестями предали огню все тела, какие смогли. Ярлы соседних владений пришли, чтобы помочь, чтобы оплакать павших. Глаза жжёт, и Слэйд втаскивает Тима на колени, баюкая, будто тот снова кроха с молочными зубами. Голос Слэйда, низкий и размеренный, поёт о боли и ярости, о горе, когда они сожгли его кровную сестру и её кровью повязанного, но не смогли найти его кровного сына. Вступает голос Роуз, и сквозь слёзы Тим видит свою печаль, отражённую на её лице. Она стискивает его лодыжки и прижимается лбом к его коленям, и, всхлипывая, поёт о кошмаре, в который превратилось тело его матери, о пропитанном кровью снеге и камне. Тим видит, как блестит кровь на камнях, и слышит запах пепла, когда занимается пламя. Они сплетают из песни образ владений, охваченных огнём. Клубится дым, всё громче звучат голоса стужерожденных, оплакивающих ещё одну потерю Югу. Роуз поёт о боли, когда увидела свою кровную мать и её кровью повязанного без рогов и без шкур, о том, как осквернили их тела. Она поёт о страхе, что Тима постигла та же участь, если не хуже. Они поют о долгих, злых ночах в поисках. О надежде, о единственном проблеске надежды, которым их благословили брат и сестра вороны. Роуз сплетает полёт близнецов-воронов, показывает видения, что снизошли на неё и указали им путь в сторону империи бессмертного Владыки. Тим пробует на вкус первый порыв жара, когда они покинули Север и нырнули в изумрудно-топазовые земли, прочёсывая скопления южан одно за другим, пока не дошли до столицы. К тому времени, как они заканчивают, у Тима иссякают слёзы. Связанный печатями, он не может как положено сплести для них свою повесть, слышную, ощутимую, видимую. Но он может складывать руками знаки и постараться восполнить недостающее голосом. Тим поёт о снизошедшем на него хаммаске. О матери, которая спрятала его, толкнув в снег, о том, как он спрятался во льду и видел. Как Обейях и его мародёры бросили против его родни магию и сталь, как разделывали тела. Он поёт о том, как его нашли и как выволокли из замороженного убежища, хотя он упирался как мог. Он поёт о ярости, когда увидел, как унизили отца и мать. Как их обесчестили. Как он обозлился, не желая пасть так же, как они. Он поёт о даре, который приняло его тело, и о силе, которую распробовал. Тим поёт о клейме — первом, которое отмечало его рабом южан. Он сопротивлялся, и клеймо не удалось. Метка зажила неправильно, расплывшаяся и перекошенная. Он поёт о боли и горячке, и как от этого хаммаск снизошёл на него во второй раз. Тот хаммаск тоже не удался. Необузданный, он принёс неистовство увенчанных рогами, от которого надломило кости и кожа разошлась, затрещав, как лютый мороз, как каменные гиганты, что воют и стонут в ущельях. Он поет о боли второго клейма, клейма убийцы. О гордости, которую он чувствовал, о потрясении, когда его отрезали от магии, от самой Земли. Когда он запинается, голоса Роуз и Слэйда, напевая, помогают ему продолжить. Он поёт о том, как лишился свободы и как Владыка огласил свои требования. Его руки мельтешат, складывая знаки для кровного брата, когда он начинает петь о Джейсоне и о том, как Брюс взял его под крыло, узнав про Обейяха. Тим поёт о Селине и Шиве. О Дике и чуждых обычаях Юга. О том, как он больше никогда не сможет играть и дремать среди шкур и мехов в кладовых владений матери, о вкусе свежей дичи. О том, как ему не хватает возможности видеть, слышать, чувствовать как следует. Он поёт о здешних зимах, которые никогда не бывают по-настоящему стылыми, и о всегда синем небе. Тим поёт о странном оружии и стали, которую здесь куют, о новых словах, которые он вынужден заучивать ежедневно. Тим рассказывает нараспев о глухом и опустошающем страхе от того, что он, возможно, теряет свой дом, самого себя, каждый день понемногу. Он поёт о надежде, которая пришла, как только он узнал, что Роуз и Слэйд здесь, поёт о страхе перед будущим. Ладонями и пальцами он отстукивает ритм своих дней и своего сердца, и, закончив, он ощущает изнеможение. Облегчение. Роуз целует его, когда он умолкает, знакомо придерживая уверенной рукой за затылок. — Ты справился, кровный сын моего отца, — говорит она. Просовывает между ними свободную руку, сжимает кулак и пихает его в грудь. — Кровный брат. Всё неправильно, но время не на их стороне. Роуз и Слэйд делят с ним кровь, не дожидаясь ночи, прямо там, в крохотном зале, под палящим солнцем этой зацелованной небом страны. И Тиму становится чуть менее одиноко.***
Когда Тиму исполняется шестнадцать, его вызывают в командный зал Владыки и сообщают, что у него есть большие шансы возглавить армии Империи. После этого Тим начинает проводить много времени в непосредственной близости с Владыкой. С Ра'сом. Тот обращается с ним хорошо, и в целом, Тим не имеет ничего против него. — Ты ненавидишь мою страну? — спрашивает его Ра'с, пока Тим рассматривает карты пограничных территорий. Тим поднимает голову. Владыке пятьдесят, может, близко к шестидесяти, но даже в таком возрасте он выглядит в самом расцвете сил. — Нет, — отвечает Тим. Он в самом деле не ненавидит Юг. Он не понимает, что такое страны. Ему потребовалось немало времени, чтобы изучить понятия этих людей. — Но эта страна меня из себя выводит, — говорит Тим, получив в ответ приподнятую бровь. Он ёрзает на своём месте и утыкается обратно в карту. На Севере карт почти не водится. Всякий и так знает, где кто и где что. Там леса, где аурелы охотятся ночами, там — скала, где плотская сестра соседского ярла лишилась жизни из-за самки лютого волка. Тут озеро, которое ярл Джанет, Умертвительница Дрейков делит с ярлом Фарром, пятым плотским сыном Гюнхера Барскра. Тут гора, на которую нужно взобраться, чтобы достать до гнёзд громоптиц, и там же со стороны, что выпускает солнце, эттины выдалбливают в склоне свои жилища. На расстоянии двух охотничьих пробегов от горы — соседние владения. Ра'с ждёт, пока Тим продолжит. — Вы здесь делаете простым то, что совсем не просто. И делаете то, что просто, сложным. — Как с кровью, плотью и утробой. Здесь говорят «тётя» и «дядя», «дедушка» и «бабушка», «сэр» и «леди», и «дама», и «госпожа», «лорд» и «консорт», и «владыка», и «вельможа», и ещё десятки дюжин слов, которые Тим никогда не слышал. А ещё у них есть физические разделения. У них есть королевства с провинциями, и города с деревнями, которые совсем не то же самое, что имения. В городах есть районы и кварталы, улицы и комнаты, и бесконечное множество других названий для дома. Людей разделяет достаток — монеты. На Севере нет монет. На Юге те, кто несчастен, остаются несчастными. Они не борются, не покидают место, не отправляются прочь восвояси. Тиму от них всё время хочется раздражённо вскидывать руки. — Неэффективно, — говорит Тим. В южном языке ему предстоит выучить ещё немало новых слов, но «неэффективный», пожалуй, единственное ему нравится, просто потому что у него есть столько применений. Язык Юга мягкий. Мягкие слоги и звуки на выдохе, которые северный ветер срывал бы с губ. Их язык не сильный, ни одного жёсткого звука. Тихий говор. В зависимости от говорящего, он может звучать чарующе, но по большей части Тима только злит, как складываются предложения. Наставники часто говорят, что его слова слишком грубые. Что его речь слишком резкая, невоспитанная. Владыке, кажется, без разницы. Так что Тим говорит, как говорил всегда: — Ты разделяешь людей, а они недовольны и бунтуют. Какой в этом смысл? Они ненавидят тебя втихую, а потом — пытаются убить. Твои армии вздорят между собой из-за этого. Твои вельможи ничего не делают, чтобы отстоять свою честь. Они бесхребетные и заплыли жиром, и не выстоят и мгновения в бою даже против младенца. Они полагаются на пустые слова, и в головах у них так же пусто. — Тим хмурится. — Слишком много имён у того, чему и одного хватило бы, но то, что тут называют одним именем, заслуживает многих названий. Твои солдаты сражаются на тренировках, но и только. Они дерутся на деревянных игрушках, которые годятся разве что для ребёнка. Мародёры пошли вразнос и творят беду и среди твоих, и среди чужих. Их до сих пор не заставили повиноваться. Владыка улыбается, протягивает руку над столом и кладёт на шею Тима ладонь. Тим морщит нос и осторожно скидывает её. — И ваши люди слишком часто всех трогают, — заключает он. Ра'с вскидывает другую бровь. — Но ты не ненавидишь нас, — говорит он. Тим хмурится. — Это всё, что ты из моих слов вынес? Нет. Я не ненавижу твоих людей. — Пусть даже мародёры мои люди тоже? — Мародёры не кланяются тебе, а значит, они не твои люди. — Тим фыркает. — И с чего мне ненавидеть мародёров? Что они мне сделали? — Тим давно отплатил тем, которые вытащили его изо льда и швырнули в пески. До остальных ему нет дела, пока они не встают у него на пути. — Вот как, — говорит Ра'с, подпирая щёку костяшками пальцев. — Ты необычно мыслишь. Нет, думает Тим, это ты мыслишь странно. Ты и твоя безумная страна, которая считает, что плоть — венец всего света, а кусочки блестящего металла стóят пропитания и крова. — Ну. Ты не ошибаешься, — говорит он наконец. Ра'с смеётся. У него приятный смех. (Внизу живота жарко тянет, и Тим стискивает кулаки поверх карты. Ему не неприятно. Он ему не неприятен.) — Скажи мне, это из-за твоего необычного мышления ты не поступаешь, как тебе велено? — продолжает Ра'с, и веселье в его голосе не угасает. — Даже я, хоть и мало знаком с укладом северян, знаю, что вы учите молодняк уважать старших. — Старейшины заслужили уважение, которое мы им выказываем, — огрызается Тим. — Они не жирные, надменные, ленивые полудурки, которые сидят на заднице день напролёт и думают, что правы всё время. — О, но я тоже старик, который сидит на троне и день напролёт беседует с просителями. Но меня ты слушаешься, — говорит Ра'с, наклоняясь поближе. — Твои наставники и преподаватели приходят ко мне лично чуть ли не каждодневно, чтобы хоть как-то заставить тебя слушаться. Тим щурится. — Пусть я кажусь тебе недалёким дикарём и рабом, но я не настолько глуп, чтобы верить, что ты просто какой-то там старик. Ра'с хмыкает, и когда он откидывается назад, в его глазах пляшут искры. — Ни за что я не назову тебя недалёким. Дикарём — да, но недалёким — нет. Ты достоин, остаётся невысказанным. Кто из них не высказался, а кто не услышал, тоже спорно.***
Много легенд было сложено о том, как его кровный отец потерял глаз. Тим их слышал, и его забавляет, что некоторые дошли до Юга в первозданном виде. — Ты ни разу не говорил, что Уничтожитель твой дядя, — говорит Джейсон за частной трапезой. Тим пожимает плечами. — Он кровный брат моей матери, — говорит он. Слэйд объявляет, что остаётся вместе с Роуз и будет обучать Тима искусству хаммаска, пока его дар не будет отточен и полностью подчинён. Они собирались забрать его для обучения на Север, но Ра'с отказал. — Он один из моих самых многообещающих солдат, — сказал он тогда, не отводя взгляд от Тима. — И излюбленный ученик многих. Он не может покинуть нас в разгар своего обучения здесь. Мальчишки из казарм наседают с вопросами. Легенд ходит много. Одни говорят, что кровью повязанная Слэйда была из хульдров, а он недооценил её и смертельно обидел. Чтобы показать свою доблесть и отстоять свою честь, поруганную его неуважением, она вызвала его на бой, и он поплатился глазом. Другие говорят, что глаз он вырвал себе сам и бросил его в колодец Имир, обменяв на силу. Он был вознаграждён даром к бою и больше не мог пострадать от смертельной раны. (Это точно неправда. Лишь крепкое владение хаммаском позволяет Слэйду мгновенно исцелить любую свою рану и драться долгие часы кряду.) Мать фыркала и потешалась над этими россказнями, а потом втаскивала Тима на колени и говорила, что Слэйд потерял глаз, когда был совсем маленьким и поранился в драке. Отец смеялся и возражал, что этого не может быть, потому что у Слэйда были оба глаза целы, когда он стал её кровью. Отец говорил, что Слэйд потерял глаз, когда пошёл против дичи, которая оказалась не по зубам даже его дару. Тим не знает, какая из этих историй правда, но зато он точно знает, как без глаза осталась Роуз. Она была на четыре года его старше, и когда ей было десять, она отправилась к колодцу Имир, выменяв глаз на дар знания. Взамен близнецы-вороны снизошли к ней и благословили её видениями. — Я рад, что ты здесь, — говорит Тим между едой и вежливыми разговорами. Роуз пихает его колено своим. — Я рада, что ты жив и не сломлен, — отвечает она. — Ты сберёг в себе песнь Земли и льда. Кровная мать и её кровью повязанный тобой бы гордились.