Я постараюсь не уничтожить тебя

Андрей Евгеньевич выскочил из квартиры, вызвал лифт и уже через минуту в спешке покинул подъезд. Круглосуточная аптека располагалась совсем рядом - через дорогу, за углом. Он быстрым шагом пересек небольшой скверик, не желая привлекать внимание нервной беготней  тех "счастливчиков", которые субботним днем были вынуждены идти на работу, а так же собачников, выведших на утренний выгул своих питомцев.  Уже на подходе к аптеке он резко остановился.  "Стоп. Какой еще "Трасилол"? Лобанов, конечно, молодец, что и диагноз поставил, и название лекарства вспомнил, но у меня еще целая упаковка "Дицинона" лежит. Какого лешего я кинулся этот "Трасилол" покупать? Лобанов, чтоб тебя!"  Быков развернулся и так же быстро поспешил домой, коря себя за необдуманную импульсивность и проклиная тот факт, что "совы" очень туго соображают по утрам. Буквально ворвавшись в квартиру, он обнаружил, что Семена там нет. Открытая дверь туалета, разобранная кровать, на которой он спал, точно так же разобранный диван, на котором ночевал сам Андрей Евгеньевич, кухня пуста, краники не тронуты... "Где же ты, Сема?" Быков сел на табурет и прислушался к тишине, словно ожидая услышать хоть что-то полезное. И тут его будто обдало холодной водой.  - Лобанов... Ну, какого! - Быков вскочил и бросился к выходу. Перепрыгивая через две ступеньки, спустился на шестой этаж. - Лобанов... - сильная отдышка, вызванная больше волнением чем усталостью, мешала говорить, - Лобанов... Ты... Ты идиот, Лобанов... Форменный, рафинированный идиот!  Семен лежал без сознания у двери прокурора. Одетый в спортивные штаны и выцветшую футболку Быкова, абсолютно босой и бледный до синевы - зрелище было еще более жалким, чем когда он валялся у мусоропровода. В руке у него был нож. Подхватив своего интерна под мышки Андрей Евгеньевич дотащил его к лифту, который медленно полз с первого этажа. Врач упрямо ждал, напрочь отказываясь таскать эту неконтролируемую тушу по лестнице опять!                                                                                           ********** Ватка, смоченная в нашатыре, быстро привела Семена в чувства. Мощное средство. Против него, как против лома, нет приема. Но, если лом способен уложить кого угодно, то нашатырь наоборот - поднять.  - Давай, неуловимый мститель, приходи в себя, - парень открыл мутные глаза и увидел перед собой Быкова, - не надо дергаться, нож я забрал. Собирался и тебя привязать, но решил повременить. Или все же привязать? - Не... надо... - Я так и думал. А я прям озадачился с утра, что это ты такой сговорчивый. А ты, можно сказать, окрыленный жаждой мести, приглушил в себе чувство обиды и физической боли! Да, Сема? Отправился мочить вражин ненавистных. Один. С кухонным ножом. Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что телохранители Соломакина уложили бы тебя в считанные минуты! Эти... профессиональные убийцы! - Не уложили бы... Не на того напали... - Угу, в прошлый раз они тоже не на того напали. - сказал Быков и осекся, - ладно, забудь, Семен. Ничего бы ты им не сделал. Про квартиру тоже забудь - не жилая она. По моим наблюдениям прокуроришка туда минимум через неделю наведается. Впрочем, если тебе так не терпится, можешь пойти и завалить парочку рабочих, которые будут реставрировать его кухню. - Не хочется... рабочих.  - А Соломакина, значит, хочется? Лобанов, я не буду лицемерить и говорить тебе, что ничего страшного не случилось, но поверь мне, если ты не выкинешь из головы свою вендетту, случится может действительно непоправимое.  - Он мне говорил то же самое... А, куда уже хуже? - Хуже всегда есть куда. Не раскисай. У тебя есть профессия. В этом плане тебе повезло дважды, Сема! Во-первых, работая, можно забыться; во-вторых, нет лучше способа заглушить свое горе, чем ежедневно наблюдать страдания других. Ты - врач! Надеюсь, это спасет тебя. - Я - никто. Я уже никто... Был никем, а стал ничем...  Быков посмотрел в окно, думая, что же можно ответить. Чтобы он сам хотел услышать в этой ситуации? На ум ничего не приходило. Патовая ситуация. Он не считал Семена никем, а уж тем более ничем, однако, в том ли парень состоянии, чтобы философично объяснять ему о ценности каждой души, об уникальности каждого человека? А еще о том, что жизнь прожить - не поле перейти и что есть люди, которые и не с таким дерьмом в душе продолжают жить.  - Что там с кровотечением? - Нет никакого кровотечения... - Понятно. Лежи.  Мужчина вышел из комнаты и через минуту вернулся с ампулой успокоительного. Ловко спилил с нее верхушку, набрал содержимое в шприц, выпустил воздух...  - Не надо... - Это успокоительное, Сема. Так будет лучше всем, но больше всего - тебе. - Зачем, Андрей Евгеньевич? Больной, проснитесь, пора принять снотворное? - Смешно... Затем, Лобанов, что на сегодняшний день план твоей активности перевыполнен. - Только двери больше не запирайте. - Ладно. Но, учти, входная - закрыта, а ключ спрятан в надежном месте. Поэтому планируемые рейды по моим карманам лучше сразу аннулировать. Быков ввел Семену лекарство, пресекая его слабое сопротивление. Положил пустую ампулу в карман штанов, надел на иглу колпачок и отправил шприц следом. Можно было уйти, но почему-то не хотелось. Хотелось стоять вот так над ним и смотреть, как он снова проваливается в глубокий (есть надежда, что и в здоровый) сон. Измученный организм не сопротивлялся долго, и совсем скоро парень уснул. Глаза закрылись, но ресницы все еще продолжали трепыхать, предавая расслабленному лицу все же какой-то напряженности. Семен был похож на большого ребенка, который наконец-то сдался во власть Морфея, после стандартной вечерней истерики и нежелания идти спать.  Большой ребенок... Именно таким он и был. Упрямый, непослушный, своевольный, самонадеянный (будь оно неладно это его качество!), но так отчаянно нуждающийся в опеке и любви - хоть и сам не отдающий себе в этом отчет. И пусть Купитман сокрушается по поводу его, Быковских, методов, все же они себя оправдывают. Только сломав человека, можно увидеть его нутро, его сущность. В противном случае - это всего лишь социальная производная, выкидыш никчемного общества, фекалия, которую слепили по своему образу и подобию такие же какашки. То, что он видел в поломанном Семене, ему нравилось. Как  нравятся всем сильным личностям внутренне незащищенные люди. И конечно же, Быков знал, что чем боевитее образ, тем ранимее душа... Из всех четырех интернов Семен был выделен сразу, в первый же день. Андрей Евгеньевич принес аптечку и заново смазал мазью все поврежденные участки на теле уже третьей жертвы прокурора. Третьей и последней. Кто бы вновь не попал к нему в сети, доктор Быков и пальцем не пошевелит, чтобы этому кому-то помочь. Жестоко? Это с какой стороны посмотреть. Все же Соломакин был прав, называя его соучастником. Ведь как ни крути, а убивать он никого не стал бы (мудак - да, но не дебил же), а вот поиздеваться мог - потому что знал: есть человек, который поможет замести следы. И над интерном его поиздевался исключительно из-за уверенности, что он и Быков - одного поля ягоды. И только сейчас, врачуя раны Семена, стало понятно, как глупо было надеяться, что прокурор будет нежен и осторожен с ним. Наивность. Как она могла овладеть Быковым - не понятно. Впрочем, даже на таких как он всегда найдется управа. Конечно, ум, независимость, справедливость - это хорошо. Но, этого не достаточно, против таких, как Соломакин. Ведь есть еще такие качества, как подлость, жестокость, ушлость... И если ты приобретаешь их, ты без сомнения становишься сильнее. Зря только, что уже менее человечным.