Я постараюсь не уничтожить тебя

Стрелка часов медленно подползла к отметке "девять". Вечер стремительно переходил в ночь. Зануда Левин все еще шастал по больнице, занимаясь невесть какими делами, суть которых была известна лишь Господу Богу и существу еще более высшего порядка - самому Борису. Семену же было абсолютно неинтересно, в чем именно эта самая суть состояла. Ни грамма. Отсутствовало даже желание придраться к коллеге, выпытать: какие они - главные пункты того тайного списка, которые должен выполнить хороший доктор, прежде чем лечь спать. Выпытать, а потом высмеять его, выстебать и выставить дураком. Все было побоку. Ординаторская стояла в темноте. Ее освещал лишь слабый свет из окна, исходивший от ночных светил, лениво выводя контуры неподвижной фигуры молодого врача. Семен сидел на диване, отсутствующе глядя перед собой, и думал. Мысли заползали в его голову медленно и задерживались там цепкими паучьими лапками, не давая возможности расслабиться. Он чувствовал, как что-то внутри него рушиться. По-настоящему. Бывает так, человек сталкивается с обидами, унижением, горем и несчастьем, но даже тогда, испытав смятение и неуверенность, со временем восстанавливается, понимая, что то внутреннее ядро, живущее в нем, все же осталось нетронутым, хоть сколько слоев было стесано с его души. То ядро, которое при любых обстоятельствах дает силу сказать: "Я все равно хороший. А вы - мудаки. И вы не правы. Всё". Теперь это ядро треснуло. Семен ощущал, как его горячая, сочная сердцевина растеклась по его нутру, отравляя все больше и больше живого в нем. И он подумал: "А что, если они... правы? Все они". Он как-то упустил этот момент, будучи слишком озабоченным Андреем Евгеньевичем, тянувшись к нему, словно бездомный щенок, ища тепла и ласки, временами потявкивая, давая понять, что нет-нет, он все же собака - большая и очень серьезная! Но, все же, тянувшись. Искал тепла, теряя себя... Он как-то упустил этот момент, и теперь все эти слова тяжким грузом лежат на его спине, давя все ниже и ниже к земле... И он теперь думает, что это все неспроста, что жизнь открывает ему глаза на реальное положение вещей, и он должен их принять, а иначе, жизнь снова протащит его, ухватившись за шкирку. Протащит больно - по какой-нибудь щебенке или гравию. Жизнь не любит непонятливых. Он откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. Все эти слова... "Известно ли тебе, что отличает мужика от бабы? Умение себя контролировать..." "Друг твой, я посмотрю, приструнил тебя достаточно быстро. Любой другой послал бы этого коротышку... Имеют тебя, Сема, все, кому не лень... А не лень многим. Внешне ты, выходит, мужик, а вот внутренне..." "Мой полный сил, всегда готовый к соитию мужчина в один миг стал... не мужчиной... Не полноценным... Не знаю, как это написать..." "Но когда твой муж несостоятелен, ты ощущаешь себя какой-то... профессионалкой..." "А ты, может, и не мужик вовсе, а этот, как его, трасфистит?!" "Накосячил - ответь как мужик, а не как тряпка трусливая!" "Так может, ты такой же сморчок, как и он?! Может, ты и не мужик вовсе?" Слово сильнее меча. Вердикт Быкова оказался самым болезным и самым отрезвляющим. Он вдруг поверил ему. Понял, что у него больше нет сил сопротивляться, доказывать обратное, игнорировать нападки, опираясь на внутреннюю уверенность в себе. Ее больше не стало. А значит - и его больше не стало. Он так и прошатался по больнице весь день, бездумно переходя от одного больного к другому, инертно куря с Романенко, попивая горький кофе и поддерживая пустые разговоры. Бодрился, даже шутил, стараясь выкинуть из головы игнор, который ему устроил заведующий. Что-то, помниться, говорил Левин. Ерничал. Выдвигал обвинения, намекал на скудность интеллекта и отсутствие врачебного таланта. Левин... Очкастый дебил, из-за которого все и случилось. Именно его идиотская интрига с молчанием вывела Быкова из себя. Скажи он правду изначально, ничего бы не было! Семен не растерялся бы и не повел себя так, чтобы заставить Андрея Евгеньевича отвернуться от него. А он отвернулся... Сема знает, за что его полюбили. И теперь этого нет. Испарилось. Потому что "ты - не мужик" - синоним "ты мне не нужен". И это больно, ведь Быков ему по-прежнему нужен. Наверное, нужен. А иначе почему он чувствует сейчас такую глухую тоску, что на стену лезть хочется? - Лобанов, ты чего это сидишь в темноте? - Борис как-то слишком шумно вошел, включил свет, и он больно полоснул своей яркостью по глазам Семена. - Ты или спать ложись или делом займись. Я, вон, еще нескольких пациентов обошел, проконтролировал их перед сном, - продолжал жужжать он, противно гундося поучительным тоном, - не хватало еще, чтобы опять повторился случай с летаргическим сном! Я думаю, ты тоже должен быть заинтересован в том, чтобы не злить Быкова. - Левин, захлопни свою варежку и уймись уже! Ты достал! - Лобанов крепко сжал зубы. - Это на твоей смене случилось! - Да, но это была твоя пациентка! - не уступал тот. - Я тебя сейчас в бараний рог скручу! - Семен, послушай, я думаю, что для нас обоих будет лучше расставить, как бы это точнее выразиться, приоритеты. - Он походил на неопытного учителя младших классов, который наивно полагал, что лучший способ общения с детьми - разговаривать с ними приторно-снисходительно, как с олигофренами. - Так вот. Я, как человек куда более интеллектуально развитый, в отличии от тебя, уже имею преимущество, если вдруг встанет вопрос о том, кто же из нас сделал больше ошибок, в лечении больной. А это значит и то, что я автоматически имею больше очков перед Быковым, чем ты. - А вот теперь он походил на жеманного педика, любующегося собой. - И второе, давай на чистоту, ничего ты мне не сделаешь. Попытайся все же немного пораскинуть мозгами и понять, что я придам огласке любую твою попытку избить меня и тогда тебя просто... уволят! - Он противно облизнул ложку, которой размешивал сахар в чае, и закончил свою распрекрасную тираду. - Ты все верно говоришь, Борис, - Лобанов хрипло согласился, - я просто пещерный человек с примитивными реакциями. Ну, ты же знаешь.   - Знаю. Но я рад, что ты признал свою неправоту и бессилие в данной ситуации. - Левин сел за стол, включил компьютер и начал перепечатывать историю болезни, продолжая изображать трудовое рвение. - А вообще, я даже удивлен, по правде сказать, что ты так быстро сдался. Я всегда считал тебя таким напористым, таким мужиком... Ну, ты же знаешь. Семен злился. Он весь кипел. Этот четырехглазый червь перешел в наступление, почуяв, что пахнет жаренным. И он, сам того не понимая, оказался прав - очков перед Быковым у Семы не много. В чем еще он прав? В том, что уже который час грызет Лобанова изнутри? В вопросе гамлетовского размаха "мужик - не мужик"... Избить оленя сейчас, да и когда бы то ни было, увы, не получится. Потому что он, сука, всем, все обо всем расскажет! Значит, надо сделать так, чтобы не рассказал... Чтобы и под страхом смерти молчал! Лобанов поднялся с дивана: - Я пойду проверю больных. Пожалуй, ты был прав - нельзя расслабляться.   - И это не удивительно, - поправил очки Левин, - я всегда прав.   - Да, разумеется. - Борис не видел искривленного лица Семена и лишь услышал, как за ним захлопнулась дверь. Через пятнадцать минут взволнованный Семен пулей вскочил в ординаторскую. Сильная одышка давила на диафрагму. Ему было сложно издать даже звук. - Левин... - он тяжело дышал, - там... - Что случилось? - Борис испуганно привстал со стула. - Синицыной, этой твоей... с гипертонией... захотелось в душевую пойти на ночь глядя... Упала, потеряла сознание! Давай дуй быстрее туда, пока медсестры не заметили! Расскажут Быкову - потом не отвертишься! - Семен, спасибо! Спасибо тебе! - Левин вскочил, как ошпаренный, и пустился в душевую комнату, молясь, чтобы никто не пришел туда раньше него. Уже на подходе он остановился, прислушиваясь ко всевозможным звукам. Внутри было тихо. Сердце выпрыгивали из груди. Он толкнул дверь, испытывая нездоровое желание, чтобы больная все еще находилась ТАМ, на своем прежнем месте - нетронутая и без сознания. А иначе - выговор. А иначе - крик и ор. Все же Быков был прав, он - трусло. Но ничего! Трусость - не порок! Зато сейчас он всем докажет, каким отменным врачом является и как профессионально может предоставить помощь пациентке! - Синицына? Вы здесь? - начал Борис с не совсем логичных вопросов, обнаружив, что в темноте комнаты, ему, с его зрением, сложно разглядеть хоть что-то. - Синицына? - он пошаркал ногой по полу, в надежде натолкнуться на тело. - Неужели они забрали ее быстрее... - Они никого не забрали, - раздался голос Семена. Левин обернулся и в слабых бликах ночного света увидел, как Лобанов закрывает дверь на защелку. - То есть, как не забрали? А где же она?   - Левин, глупо искать того, кого здесь изначально не было. - Как это не было?.. Ты же сказал... - Я соврал. - Семен начал приближаться к нему. - Но зачем? - Затем, Борюсик, что ты - очкастая тварь, так и не научившаяся следить за своим базаром, - Лобанов смотрелся угрожающе и даже зловеще, подобно танку продвигаясь все ближе и ближе. Его немного сиплый голос, умеющий настраиваться на нужную тональность в таких случаях, заполнял все пространство, пугая Левина до полусмерти. - Я пораскинул мозгами, Боря, пораскинул. И понял, что бить тебя действительно нельзя. - Конечно нельзя, Сема... - он уперся в угол между стеной и душевой кабинкой. - Какой же ты притворщик... Лобанов подошел к нему впритык, прижимая своим телом - его.   - Что поделаешь? Жизнь научила. Сейчас я докажу тебе, олень, что расслабляться действительно не стоит. - Он одной рукой охватил его за шею, а второй потянулся к своей ширинке, расстегивая ее. - Сейчас ты возьмешь его в рот и будешь преданно смотреть мне в глаза... Но перед эти, скажешь, что я - настоящий мужик. - Сем, ты чего?.. - Ты когда-нибудь делал что-то подобное? - щеки Лобанова горели, он чувствовал это запретное удовольствие власти над другим. И в какой-то момент... он даже понял Соломакина. - Семен, пожалуйста... Я не хотел оскорбить тебя так сильно. Извини! Извини! - Борис заглядывал ему в лицо, ища понимания. - Молодец, Левин. Теперь так сам, не отрывая своих глаз от моих, опускайся на колени... - он силой надавил вниз, понимая что медлить нельзя - все же время не самое позднее и в душевую может кто-то прийти. - Я сейчас буду кричать... - кажется, он начал плакать, становясь на колени. - Попробуй и ты случайно поскользнешься на кафеле, ударившись головой, - говорило в нем проснувшееся животное. Борис зажмурился и отвернулся, пытаясь не смотреть на член перед его лицом. - Я не слышу, Левин, - жестко потребовал реакции на свои домогательства Семен. Интерн залез рукой под линзы очков, вытирая слезы. Он поднял взгляд на Лобанова и, всхлипнув, тихо произнес: "Ты мужик, Сема..." - Не слышу. - Ты мужик, - уже громче повторил он. - Какой я мужик? - Настоящий... Настоящий мужик... - А ты кто? - Я... Я просто ничтожество... - он задумался. - Трусло! Я трусло! - Умница, Левин. Теперь давай... - Лобанов подсунул его голову к своему паху и силой всунул член в горячий рот. Плечи Бориса дернулись, грудь начала быстро вздыматься, щеки наполнились воздухом и вздулись. Он силой вырвался из крепких рук и на четвереньках ринулся в открытую кабинку, начав блевать прямо над водостоком. - Левин, ну ты и сука... - процедил Семен, нервно застигнул ширинку и подошел к вздрагивающему телу. - Какой же ты хлюпик... - он еле удержался от того, чтобы пнуть товарища ногой, раздираемый какой-то странной досадой, или нет - завистью, за то, что в свое время не смог вот так выблевать или даже потерять сознание, претерпевая насилие над собой. Может, тогда это уберегло бы его? Может, тогда мучители отступили бы? В первый раз в жизни он завидовал чужой слабости... Комната наполнилась приторно-сладким запахом. Борис, дурно пахнущий и грязный, продолжал всхлипывать, вытирая рукавом мокрый рот. Лобанов взял его за ворот халата и наклонился над потным затылком: - Завтра признаешься Андрею Евгеньевичу, что все произошедшее с этой летаргичкой - твоя оплошность. - Хорошо... - И скажешь хоть кому-нибудь о том, что здесь было - из-под земли достану. Ты понял? - Я понял. - Вот видишь, а то все "расскажу, да расскажу!" Давай мойся, и чтобы сегодня я тебя не видел. Семен аккуратно выглянул в коридор, проверяя его на наличие живых душ, и, убедившись, что он пуст, вышел. Отделение, кажется, окончательно погрузилось в сон. Интерн направился в ординаторскую, не переставая потирать руки. Внутри - словно камень с плеч свалился. Он, кажется, доказал свою истинную маскулинность, отстоял свою честь и главное - заткнул Левина, да так, что все вышло по плану, и теперь никто ничего не узнает. Все ведь вышло по плану? Или почти все? Семен вновь развалился на диване. Он же хотел получить минет от Левина. Или так... попугать? К черту мысли. Главное, что Быков ничего не узнает. Олень взвалит всю вину на себя, и Андрей Евгеньевич опять будет хорошего мнения о Семе.