Сквозь реальность

9 марта Ты не поверишь, это была лучшая ночь в моей жизни! Хосок пришел ко мне под вечер и лукаво улыбнулся. Я попросил его не трогать меня. Я попросил это впервые вслух, и он немного удивился. Я попросил это громко, как будто не стеснялся. Он моргал, а потом сказал: - Тебе больно? И я ответил: - Да. Тогда Хосок открыл окно, было не утро, темнота уже поглотила улочки. Промозглые, снежные улочки. Не важно, почему продолжает идти снег. Просто год выдался такой неудачный и все. Он позвал меня одними глазами, и я пришел, не боясь уже ничего. Умирать, то умирать. Я тогда, кажется, устало прикоснулся к ране на щеке. Она все еще не затянулась до конца и болела, но Хосок ее совершенно игнорировал и я начал подозревать... Вдруг там ничего нет? Моя палата была на первом этаже, и мы удачно приземлились в холодный снег. Он понижал температуру тела, заставляя пальцы превращаться в неловкие конечности, а нос жутко краснеть. Это было нереально круто. Бродить с ним вдвоем, как в добрые времена моего здравия, по ночному городу. А потом оказалось, что сегодня полная луна. Я остановил его на каком-то мосту, схватив за край футболки. Немного приподнявшись, я потянулся к его губам. На долю секунды я поверил, что мне может быть не больно. Но было больно. Я терпел, искренне понимая, что если он сейчас попросит, я пойду и сгнию на солнце. Просто потому, что это Хосок. Хосок, попроси, пожалуйста. Мы сможем сгореть вдвоем? …. Не знаю, какое число. Я не знаю, какое сегодня число. Я открыл глаза и не понял, было это вчера или позавчера. Или может в прошлой жизни, параллельном мире, другой вселенной. Но на улице шел снег, руки были красными, я чувствовал давящий кашель в груди и окно было слегка приоткрытым. Пришел врач и сказал, что меня надо уколоть. Я видел в его глазах "ты сумасшедший". Я не хотел больше тут находиться, рвался к выходу, метался из стороны в сторону. Я кричал громко и пронзительно, чтобы Хосок услышал. Он все же сделал укол, но это было нелегко. Правда, мне потом стало легче, но я все равно не хочу больше лечиться. Я люблю тебя Хосок. Пожалуйста, спаси меня. ... Черт! Я не дамся им! Я уже слышу шаги в коридоре. Эта тишина угнетает, я слышу, как что-то шуршит в окне, как вздувается рана на щеке и... и я слышу их шаги в коридоре. Мне это не интересно. Я всего лишь простой парень по имени Юнги, у меня никтофилия, да, но я не псих. Пожалуйста... Если ты читаешь это, то знай: Я полюбил тебя этой зимой, Хосок, так пусть она длится вечно. .... Последние фразы были жутко смазанными, страницы закапаны слезами, помятые, почерк жутко неразборчивый. У меня пошли мурашки. Эта истории была болезненной, этот парень на глазах уходил от нас, отдалялся, сходил с ума. Кто-то постучал в дверь, и я резко дернулась, ударившись бедром об угол стола. Не дай Бог еще заметят, что я читаю этот дневник. Но в проеме оказался милый парень, лет двадцати. Правда глаза говорили, что он пережил очень много, да и выглядел он уставшим. Но он улыбался. Слегка натянуто и бессильно, зато во все тридцать два зуба. И эта улыбка была лучшей, что я видела в своей жизни. Я сразу признала в парне того самого Хосока. Парня, который пережил этот безумный поток чужого сознания, тяжелую любовь и просто невероятную судьбу. Он кинул печальный взгляд на дневник. - Можно мне... - он прикусил губу, и улыбка сошла с его лица. - Можно мне хотя бы посмотреть? Я не обдумано протянула ему дневник. Мне хотелось сделать все, лишь бы он улыбался. - Забирай. Только быстро, чтобы никто не заметил, иди отсюда. В его глазах стояли слезы благодарности. Я сама заплакала. И он, ничего не сказав, ушел назад в большой город, днем. Или может в аптеку на ночную смену, кто знает.