Psycho

Павел отложил отвёртку в сторону и печально вздохнул. На столе перед ним лежало ружьё в ещё более разобранном состоянии, чем раньше. Как бы парень ни бился, починить оружие у него не получалось. Детали, использованные для починки пистолета Дауда, были критически важными, а чертежей, чтобы сделать новые, у него не имелось. В итоге у парня был выбор — либо выбраться в город и найти ремесленника, либо оставить эту идею. — Прости, девочка моя, — он любовно погладил щербинки на прикладе, — но придётся тебе полежать пока так. Вздохнув ещё раз, тивиец убрал ружьё в шкаф. Работы на сегодня осталось крайне мало, поэтому он решил в кой-то веки пойти поесть. Был самый разгар весны, и солнце светило во всю. Тихо ругаясь, парень натянул капюшон как можно ниже и, прижимаясь к домам в поисках тени, направился в сторону столовой. По пути его попытались остановить несколько ассасинов, посланных куда подальше дежурной фразой «После обеда». Это всё больше и больше напоминало его работу во время учебы. Только тогда условия были другими. «Да и заказчики тоже», — подумал Павел, глядя на столпившихся около доски с заказами товарищей. Называть наемников товарищами было странно, но парень понимал, что ему уже не свернуть с этого пути. Он был убийцей, таким же, как они. Павел вздохнул и, отгоняя прочь плохие мысли, шагнул в шумную столовую. Первыми в глаза ему бросились толпящиеся вокруг Даудового места ассасины. Серконец наконец-то вернулся с задания. Павел невольно улыбнулся. После его срыва прошло уже больше двух недель, и парень окончательно пришёл в себя. Но всё-таки при мысли, что мастер находится рядом, он чувствовал себя увереннее. — Мастер! Вы вернулись! Быстрая тень пронеслась мимо него и повисла на мужчине. — Чтоб тебя, Райан, меня не было всего лишь три дня! — А я всё равно по вам соскучился. — Если я узнаю, что они над тобой не издеваются, а ты просто воспринимаешь меня, как бесплатные качели, я клянусь, я оторву тебе башку. — И, после недолгого молчания, рявкнул на весь зал: — А если к Райану всё-таки кто-то лезет, головы полетят уже ваши! Ассасины подозрительно притихли. Тивиец хмыкнул — сейчас нельзя было даже сказать, шутит мастер или нет. Кто-то попытался ухватить его за плечо. — Дайте мне поесть, а? С тихим «Черт!» — его отпустили, но тут же ухватили с другой стороны. — Да имейте вы совесть! — Ты вчера спал весь день! И у кого из нас нет совести? — У меня был выходной. Со всеми вопросами — к Дауду. — Он очень серьёзно посмотрел на ассасина, все ещё не оставляя попыток вспомнить его имя, вырвался и продолжил свой путь к раздаче. В этом плане Ассасины были сущим кошмаром. Они донимали Павла везде: за работой, во сне, во время еды; у парня даже появилась мысль брать с собой оружие в душ, как это делала Билли. К нему лезли, пожалуй, даже больше, чем к Дауду. Хотя бы по той простой причине, что мастер мог и вломить. Тивиец же предпочитал разрешать всё устно. У стойки с раздачей было непривычно шумно. Билли громко спорила с Фергюсом о размере своей порции, Томас стоял, сложив руки на груди и прикрыв глаза. Он был вымотан явно сильнее девушки. Заметив подходящего Павла, он поднял раскрытую ладонь в знак приветствия и снова устало просмотрел на напарницу. — Билли, угомонись! У меня страшно болят ноги, и я хочу есть. — Цыц! — Ноги? Томас мученически вздохнул. — Идти через полгорода по крышам — такое себе удовольствие. Павел раньше не задумывался об этом. Он оглянулся на Дауда, успевшего к тому времени отогнать от себя подчиненных и уткнуться в утреннюю газету. Мастеру ведь пришлось ещё и его на себе тащить. Тивиец смутился. — Я сейчас эту кастрюлю на тебя вылью! Билли, видимо приняв своё поражение, забрала тарелку и гордо удалилась. Парни, взяв свои порции, последовали за ней. Павел при этом продолжал внимательно смотреть на Томаса. Тот выглядел совершенно не как человек, менее суток назад впервые совершивший убийство. Юрист будто сдал невозможно трудный экзамен и теперь предвкушал длительный отдых. — Как ваше дело прошло? — Да, нормально. — Томас потянулся за солонкой. — Чья сейчас очередь её набирать? Ассасины некоторое время злобно переглядывались между собой. Павел находил это забавным. За каждым стоялом существовала очередь наполнения солонки, и первым пунктом в повторяющемся каждые несколько дней ритуале её наполнения было найти своё место в этой очереди. После нескольких минут жаркой перепалки, за которые тивиец успел почти полностью прикончить свой обед, солонку решено было отдать Билли, которая восприняла эту новость с заметной холодностью, а Томас повернулся обратно к Павлу. — Так, о чем мы?.. Ах да, дело. Всё прошло лучше, чем я думал. Посидели на крыше, потом убили, кого надо было, и домой отправились. — Он пожал плечами. — Не смотри на меня так. Юрист говорил об этом так спокойно, словно зарезал не нескольких человек, а курицу. Тивиец поежился и поспешил вернуться к обеду. Когда он относил тарелку в мойку, за ним успела выстроиться очередь. Парень вздохнул. Ассасины были до неприличия исполнительными. Им сказали подойти после обеда — они подошли именно тогда, когда обед для него закончился. Проходя мимо Дауда, Павел поймал на себе его взгляд. «Удачи», — насмешливо сказал мастер одними губами. Вечером следующего дня к нему зашла Билли. Девушка скептически осмотрела разложенный на столах десяток арбалетов и плюхнулась на стул. Павел повернулся так, чтобы следить за её руками: заново наводить порядок в инструментах ему не хотелось. Билли поковырялась в баночке с заклепками. — Чего тебе надо? — Когда у тебя выходной? Парень поднял не неё недоуменный взгляд. Убийца выглядела подозрительно невинно. — Я первый спросил. — А я спросила второй. Тивиец вздохнул. Споры с Билли обычно ни к чему хорошему не приводили. — Завтра. — О, прекрасно! — Она захлопала в ладоши. — Мы с ребятами собираемся выпить, отметить завершение обучения. Ты с нами. — Нет. — Почему? Павел открыл было рот, чтобы рассказать ей о причинах своей нелюбви к подобным сборищам, но передумал. Долго, нудно и не факт, что до неё дойдёт. Поэтому, глубоко вздохнув ещё раз, он повторил: — Нет. — Это не обсуждается. — Билли, я не пью. Девушка издала звук, будто поперхнулась воздухом. Тивиец вернулся обратно к арбалету. — Что значит «ты не пьёшь»? — Ну, вероятно, что я не употребляю алкоголь. — Гонишь, — раздался третий голос. Оба провернулись к двери и увидели Финна, заходящего в мастерскую с таким видом, словно все стены были покрыты насекомыми. — Ты же тивиец. У вас там только два занятия — рыбалка и алкоголь. — А у вас что? — раздраженно ответил Павел. — Это хреново желе смерти? — А ещё Праздник Маслобоев. Инженер раздраженно фыркнул и повернулся обратно к Билли. — Без меня. — Мне плевать... — Но... — попытался он вставить хоть слово. — ...что ты думаешь и хочешь. Ты с нами, это даже не обсуждается. Тивиец оглянулся на Финна. Тот раздраженно скрестил руки на груди и фыркнул: — Мне вообще плевать, но она нам всем уже мозг выела. Павел вздохнул. Билли была невыносима и невероятно упряма. — Посмотрим. Если найдётся время... — О, прекрасно! — Она вскочила на ноги и хлопнула в ладоши. — Завтра в восемь. Не опаздывай. Парень почувствовал себя невероятно уставшим. Такое случалось каждый раз, как он заканчивал разговаривать с Билли. Девушка будто высасывала из него все силы и сразу же убегала искать следующую жертву. По лицу Финна было заметно, что думает он о том же самом. — Где мой арбалет? — В процессе. — Он уже неделю в процессе! — вспылил морлиец. — Потому что кроме тебя у меня есть ещё двадцать человек, за оружием которых нужно следить! — Асасины крайне ревностно относились к своей амуниции, при этом думая, что у тивийца росла, как минимум, дюжина рук. — Жди. Либо договаривайся с остальными, чтобы с тобой я разобрался без очереди. Финн выругался и ушёл. Павел не любил совместные посиделки, которые в большинстве своём сводились исключительно к употреблению алкоголя и разговорам «за жизнь». Это пошло ещё с Тамарака, где его соседом был студент медицинского факультета, часто таскавший его на подобные мероприятия. Медики пили просто дьявольски много, даже по Павловым меркам. Но во время этих встреч можно было неплохо поесть, так что обычно парень не отказывался. Сейчас же, стоя перед комнатой уже бывших новичков, он в очередной раз спросил себя, что вообще здесь делает. Он не чувствовал к этим людям особой привязанности, за исключением той, что появляется, когда месяц живёшь с кем-то бок о бок. Нормально общался парень только с Томасом, как с единственным образованным из них всех человеком, и с Билли, потому что та постоянно крутилась рядом с Юристом. — Мы уж думали, ты не придешь. Тивиец оглядел сидящих кружком парней. В центре стояли несколько бутылок виски, Павел сомневался в уровне его качества. — А я так и думал, что закуской вы не озадачитесь. Он плюхнулся на свободное место рядом с Томом и принялся вытаскивать из карманов стащенные из кухни консервы. Финн посмотрел на него с явным неодобрением. — Виски не закусывают. Павел поставил на пол последнюю баночку копченого угря. Угорь нравился ему особенно сильно. Возможно, грела душу эмблема Самарского консервного завода. — Я тебе, кроме как: «Да пошёл ты на хер!» — на это больше ничего сказать не могу. Главные правила любой пьянки — закусывать, не смешивать и не пить на понижение. — Ну да, и не пить с тивийцами. Парень осуждающе посмотрел на товарища. Эта поговорка давно ходила на Островах, но по мнению самих тивийцев никакой практической основы под собой не имела. Сами они считали, что пить с южанами — как ходить на рыбалку без удочки. Бессмысленно, и кончится всё слишком быстро. — На хер пошёл, — повторил Павел. — С этим вопросом уже к Билли, она меня сюда затащила. Финн открыл было рот, но его прервала вовремя зашедшая Девчонка. Она выглядела удивительно бодрой для человека, полдня стоявшего на посту часовых. — Я уж думала, ты не придёшь. — У меня был выбор? — Разумеется, нет. — Девушка грохнула на пол несколько стаканов. — Итак, я очень рада, что всё мы здесь сегодня собрались... Как Павел и подозревал, виски был дрянным, а новички — не умеющими пить. Уже после третьего тоста (единогласного: «За тех, кто в море!») Финн впился в Инженера печальным ох-уж-эти-южане взглядом. По справедливому Павловому мнению морлийцы тоже были южанами, но он прекрасно понимал товарища. Остальные были совсем южанами. Ещё через пару тостов Инженер понял, что посиделки с медиками были веселее. Те хоть про забавные больничные случаи рассказывали. Эти же, не найдя других интересных тем, начали обсуждать свои первые убийства. Павел слушал вполуха, вспоминая, чьи сабли и арбалеты уже готовы и что ещё надо сделать, и изредка вставляя комментарии. Это продолжалось до тех пор, пока Билли не вспомнила о нем. — Ну, а ты что можешь о первом деле рассказать? Тивиец о своем первом деле рассказывать не хотел. Лефт уже не являлся к нему во снах, но воспоминания обо всем произошедшем были ещё слишком сильны. — Мы ждали подходящего момента. — Две недели. — И обсуждали линзы, я же тебе уже рассказывал. — «И ходили в бордель». Этого новичкам было знать необязательно. Билли недовольно скрестила руки на груди. — Я искренне не понимаю, что тебя не устраивает. Дауд — невероятно начитанный человек, мне есть что с ним обсудить, хоть я и согласен не со всеми его мыслями. — Так ты с ним не только разговаривать научился, ты с ним ещё и споришь, — довольно улыбнулась девушка. — Спор — неотъемлемая часть любой научной дискуссии... — Мать твою, только не про науку опять! — перебили его. — Труд и наука — выше этих двух сил нет ничего на земле. Томас громко хлопнул в ладоши. — Это всё, конечно, очень здорово, но мы не должны забывать о юриспруденции. — Новички дружно мученически застонали. — Юриспруденция — это тонкое искусство! Закон — последнее, что не дает человечеству скатиться в Бездну! Даже Дауд со мной согласен. — Юриспруденция — это продажная девка политики! А Дауд и химию считает едва ли не величайшей из наук, так что на твоем месте я бы не стал настолько доверять его словам. Томас повернулся к тивийцу, глаза его горели яростным огнем. Было видно, что Юрист пьян, и что ему хотелось начать спорить. Павел широко улыбнулся. Юриспруденция была величайшим злом этого мира (за исключением, разве что, теории электричества), и спорить на этот счет с Томасом всегда было весело. — Так, я курить, — поднялся с места Финн. За ним последовало ещё несколько человек, и в комнате остались только Павел, Томас и Билли. В этот раз их дискуссия завершилась достаточно быстро — девушка внезапно уснула, тивиец отнес её на кровать, а к его возвращению гнев ассасина уже улетучился. Вслед за Билли начали отрубаться и другие новички, и вскоре на ногах остались лишь Павел с Финном. Морлиец не был тем человеком, с которым Инженер хотел бы провести остаток этого вечера, но за неимением никого другого пришлось согласиться и на Угря. — Знаешь, а ты ведь парень, в общем-то, неплохой. Ты, конечно, сука ебучая, и я желаю тебе мучительной смерти, но что-то хорошее в тебе есть. Тивиец пропустил его слова мимо ушей. В его голове крутились мысли, бывшие убийце явно не по мозгам. Или вообще кому-либо из них всех. Кроме Дауда, конечно. Павел даже подумал, что было бы неплохо обсудить это с мастером, но потом вспомнил о лестницах, ведущих в его кабинет. Лестницы. Лееестницы. — Лестницы явно придумал кто-то, кто ненавидит человечество. Морлиец прервался на полуслове. В его глазах отображалось непонимание. — Что? Лестницы? — Ну да. Знаешь, они ведут наверх. И вниз тоже ведут. Зачем вообще ходить вниз и вверх, если есть земля? Можно было бы просто придавать себе ускорение, находясь под определенным углом к земле, чтобы попадать наверх. Без всяких лестниц. — Ты предлагаешь стрелять людьми из рогатки? Инженер хмыкнул: эта идея раньше не приходила ему в голову. Стрелять людьми из рогатки... Это было бы даже забавно. — А я вообще могу без лестниц обходиться. — Финн сжал левую руку в кулак и продемонстрировал загоревшуюся на тыльной стороне ладони метку. Павел печально вздохнул. Он потратил почти пять лет на изучение хренового электричества вместо того, чтобы заниматься действительно важными вещами. — За полезные изобретения! — парень поднял стакан. Финн нехотя присоединился. Смотря на то, как морлиец, выпив, опрокидывается на спину, Инженер думал, что южане — не люди. Он в гордом одиночестве допил оставшееся в бутылке и решил пойти поесть. *** Дауд сейчас находится в состоянии между «обсуждать дихотомию добра и зла» и «петь народные серконские песни». Леону второе нравится в той же мере, в которой не нравится первое, так что он поспешил удрать, пока его не втянули в крайне интересный, но полный странных терминов диалог. Мужчина тоскливо смотрит на две бутылки виски, — пустую и початую, — и думает, что не отказался бы от продолжения, но пить в одиночестве ему не позволяют принципы и наставления одного старого пиратского капитана. Серконец недовольно цокает. Леон обратно уже не вернётся, а искать собутыльника среди собственных учеников кажется ему неправильным. В конце концов, он решает пойти поесть. Достигнув до лестницы и ухватившись за перила, Дауд осознаёт, что пьян сильнее, чем ему казалось. Мужчина вглядывается в темноту лестничного пролета и думает, как бы добраться до первого этажа без приключений. Пока он сжимает руку, чтобы сотворить заклинание, разум пытается вопить, что использование Переноса в его нынешнем состоянии обычно ничем хорошим не заканчивалось. Дауд говорит разуму: «Насрать». На первый этаж он попадает с удивительной лёгкостью, даже не напоровшись ни на что и ни на кого по пути. Мужчина чувствует себя чертовски довольным. В столовой темно и тихо. Дауд сосредотачивается, чтобы наколдовать Темное зрение, но тут количество выпитого даёт о себе знать. Земля резко уходит из-под ног, чтобы через секунду вернуться в компании больно ударившей по ногам скамейки. Серконец громко ругается, пробует ещё раз и едва успевает поймать летящую в лицо кружку, беспечно оставленную кем-то из ассасинов на столе. — Да блять! На третий раз мир становится ещё темнее, чем раньше. Мужчина глубоко вздыхает. Если он сейчас начнёт высказывать свои мысли по поводу сложившейся ситуации, сюда слетится весь лагерь. Вместо этого Дауд пробует ещё одно заклинание и долго потом смотрит на оранжевый круг на полу. Он точно не помнит, что делает эта способность, но решает не проверять. Когда окружающее пространство из черного становится синим, Дауд не может сдержать радостного крика. Тут и там зелёным светятся оброненные монетки, и мужчина решает собрать те, до которых может дотянуться. Обойдя почти весь зал и ещё пару раз впечатавшись в столы, серконец наконец добирается до кухни. В зеленом зареве шкафов с продуктами ярким желтым пятном выделяется кто-то, как и Дауд, забредший сюда посреди ночи. Мужчина искренне надеется, что это не Фергюс. Спорить с поваром о необходимости ночных перекусов у него сейчас нет ни сил, ни желания. Серконец отступает в тень, снимает с глаз заклинание, а в следующую секунду чувствует, как волосы на затылке встают дыбом. Дауд никогда не верил рассказам матери о призраках. Истории о неупокоенных душах, одержимых ненавистью ко всему живому, казались ему бредом. Однако сейчас, смотря на белую фигуру, медленно плывущую вдоль шкафов, он готов в них поверить. Мужчина оглядывается в поисках соли. Призрак тем временем останавливается, дергает одну дверцу и, тихо выругавшись, начинает рыться в карманах бледного макинтоша. Рука Дауда замирает над крышкой большой пузатой банки. Он несколько секунд вглядывается в белесый затылок, а затем недоуменно спрашивает: — Павел? Жуткое видение резко оборачивается и, действительно, оказывается тивийцем. Мужчина облегченно вздыхает. — Что ты здесь делаешь? Парень полностью поворачивается к нему и отвешивает неуклюжий поклон, сильно пошатываясь при этом. — Здравствуйте, сэр. Мы собирались с ребятами, а сейчас они все спят, так что я решил пойти поесть. Я всё равно слишком пьян, чтобы работать. Дауд хмыкает. В кухне куда светлее, чем в остальном помещении, видимо, архитектор решил, что для поглощения еды свет не нужен. Мужчина оглядывает Павла с головы до ног. Даже теперь тот остаётся больше похожим на духа, чем на живого человека. Дауд готов прямо сейчас дать ему чёрный мастерский плащ, просто чтобы белого цвета в его облике стало меньше. — Ясно всё с тобой. Кстати, ты ломился не в тот ящик, там тарелки. Есть отвертка? Взлом шкафчика занимает куда больше времени, чем планировалось. Заканчивая наконец ковыряться в замке отверткой и ножом, мужчина чувствует себя несоразмерно уставшим. Он злобно смотрит на упрямую дверцу, надеясь найти за ней хотя бы одну банку с персиками. Их находится даже несколько, и Дауд решает, что вечер удался. Ассасины некоторое время сидят молча, каждый уткнувшись в свою банку. Павел тихо настукивает вилкой мелодию какой-то песенки. Мужчина замечает, что бинты на его руках поднялись выше, доходя теперь до самых локтей, и пятен от масла на них изрядно прибавилось. — Может тебе сюда переехать? Ну, поближе к Доку. Парень иронично изгибает брови. По его лицу сложно судить о степени его трезвости. — Тогда я вообще на улицу выходить перестану. А свежий воздух благоприятно влияет на мою нервную систему. Да и, к тому же, я комфортнее чувствую себя вдали от общества. Дауд хочет ответить, что это просто пока не все ассасины осознали, что получили ещё одного человека для проверки его филантропии на прочность. Но не успевает, потому что Павел говорит об этом сам. — Как вы вообще живете с ними? Тивиец, всё же, определённо пьян. Это слышно в его тоне; видно в том, как у него дрожат руки; в помутневших глазах, ставших ещё более белесыми, чем обычно; в том, с каким вызовом эти глаза смотрят сейчас на ассасина. Мало кто из его подчиненных может позволить себе такой взгляд, чтобы, как минимум, не получить за это по лицу. Бить тивийца по какой-то причине не хочется. — Да вот, как-то живу. Они сидят в тишине ещё некоторое время. Дауду хочется поговорить с кем-нибудь. Но из всех людей, способных понять его сейчас, в его распоряжении есть только один, по-видимому, ещё более пьяный, чем сам Дауд. Павел что-то царапает на столе кончиком рукояти вилки. Наконец он тихо смеётся и, склонив голову на бок, говорит: — Забавно. — И, поймав на себе вопросительный взгляд, поясняет: — Да, мне сейчас в голову пришла одна... теория. Серконец понимающе кивает и, немного подумав, решает, что ему интересно. — Расскажи мне. — Мужчина смотрит на небо за окном, пытаясь понять, который час, и думает, что лучше не рисковать. — Но не здесь, поднимемся ко мне. Стоя у подножия лестницы, ассасин снова задумывается. Использовать Перенос в одиночку получилось у него весьма неплохо, но вот с тивийцем на буксире всё может выйти не так гладко. Пощёлкав языком, Дауд решает рискнуть. Он протягивает парню руку, удивительным образом помня, к чему это привело в прошлый раз. Губы Павла трогает благодарная улыбка. Он подходит совсем близко, позволяя обнять себя за талию, после чего вздрагивает и, довольно щурясь, произносит: — У вас руки холодные. Мужчина хмыкает. Ему самому это удовольствия никогда не приносило. А вот руки тивийца, не скрытые ныне под плотными перчатками, оказываются чертовски горячими. А ещё — неожиданно сильными для такого худого человека. С каждым прыжком парень сжимает его плечо всё сильнее и сильнее, будто намеревается сломать. «За что мне это всё», — слышит Дауд тихий шёпот и, не сдерживаясь, смеётся ему в макушку. Когда они, наконец, добираются до его кабинета, мужчина почти не чувствует руки. Ему кажется удивительным тот факт, что они ни в кого не врезались, не свалились в лестничный пролёт и не застряли где-нибудь в стене. Отпуская его, Павел выглядит удивительно спокойно, и Дауд решает, что такой подъем по лестнице был вполне рациональным. — Итак, что за теория? — Ну, начнём с того, что... Они беседуют ещё несколько часов. Вторая бутылка незаметно подходит к концу, на столе появляется куча исписанной бумаги, небо за окном начинает светлеть. Дауд слушает тивийца с непривычной заинтересованностью, жадно внимая каждому слову. Речь, достойная любой диссертации этих умников из Академии, льётся из его рта удивительно легко, будто они рассуждают не об эфемерной электрической материи, а о сортах яблок. — Зачем вам столько книг? — А? — Перо в руке Дауда зависает над недописанным химическим уравнением. — Да, почему бы и нет? Не всё же мне людей резать, саморазвитием тоже надо заниматься. С удивительной лёгкостью, будто совсем не пив, Павел поднимается на ноги и подходит к стеллажам. — Кое-что покупаю сам. Но чаще всего получаю в качестве оплаты от академиков. Меня вообще радует, как легко они расстаются со столь бесценными экземплярами. Некоторые из них баснословно дорогие даже по меркам баснословно дорогих вещей. Парень презрительно хмыкает. При каждом его движении в многочисленных карманах брюк начинают звенеть инструменты, заклепки и Чужой его знает, что ещё. Этот звук кажется мужчине чертовски завораживающим. Он внимательно следит за тем, с какой грацией парень переставляет ноги. Тивиец сейчас мало похож на себя обычного. Он выглядит увереннее, говорит увереннее, и даже в движениях больше не скользит былая скованность. Дауд думает, что ему нравятся эти метаморфозы. — А можно будет взять потом что-нибудь? Павел поворачивается к нему совсем по-кошачьи: одним телом и совершенно не сдвигаясь с места. Серконец пожимает плечами. — Да, конечно. Хоть будет с кем это всё обсудить. Губы парня растягиваются в широкой улыбке, и мужчина спешит закурить, чтобы спрятаться от его пронзительного взгляда. Тивиец садится обратно, но куда ближе, чем раньше, и несильно сжимает Даудово запястье. — Прошу прощения, что отвлёк вас, — он кивает на лист с химическими уравнениями. Тепло его пальцев разливается по руке мужчины, и он едва сдерживается от того, чтобы не взять Павла и за вторую руку. Дауд трясёт головой. — Да, секунду, я вспомню. — Неожиданно серконцу приходится прикладывать для этого дополнительные усилия, и внимательный взгляд исподлобья ничуть этому не способствует. Нехотя мужчина сбрасывает его руку и тянется к пепельнице. — В общем, смысл в том, что... Просыпаясь, Дауд чувствует себя отвратительно. Голова полна крошащимся стеклом, а во всем теле чувствуется странная тяжесть. Через пару минут обнаруживается и источник этой тяжести: на нем, развалившись самым бесцеремонным образом, лежит Павел. Мужчина мученически стонет и тычет его под рёбра. Парень сильнее обнимает его за шею и бурчит: — Мне ко второй. Почему-то это кажется вполне существенной причиной. Серконец кладёт ладонь обратно ему на поясницу и снова засыпает. Следующее пробуждение на порядок приятнее первого. Голова уже почти не гудит, но тяжесть чужого тела всё ещё чувствуется. Дауд несколько минут разглядывает белобрысую макушку, пытаясь вспомнить события прошлой ночи. Он давно не находился в столь компрометирующей ситуации. — Подъем. — Тивиец возмущённо мявчет. — Павел! Инженер трется носом о его грудь и поднимает голову. Мужчина видит, как в его глазах яркими картинами сменяются сонливость, непонимание и, наконец, страх. Парень резко шарахается от него на другую сторону дивана. Дауд чувствует, как мир перед глазами шатается. Мужчина садится, придерживая голову. — Не так резко. — Простите. Судя по голосу, мальчишка смущён. Ещё бы. Не каждый день просыпаешься в объятиях своего начальника. Ассасин осторожно касается его руки, заставляя сидеть на месте, и переводит взгляд на небольшую кастрюлю. Внутри обнаруживаются плавающие в рассоле маринованные огурцы. Серконец пытается вспомнить, откуда она здесь взялась. — Мы спускались вниз? Парень кивает. — За моим плащом. После пары огурцов мужчина чувствует себя совсем бодрым. Он пытается вспомнить, что происходило ночью. Разбросанные по столу бумаги недвусмысленно намекают, что имел место разговор о науке. Да, сначала была теория электричества, потом химия, потом... что-то ещё. Дауд уверен, что уже не поймёт этого, даже если вспомнит. — Сэр, я прошу прощения за своё поведение. Ассасин замирает, в очередной раз занеся руку над кастрюлей. Ровно до этого момента он был точно уверен, что они не делали ничего такого. — За что? — медленно тянет он. Павел ведет плечами и слизывает с пальцев капли рассола. Сейчас он сильно не похож на себя вчерашнего: снова прежний замкнутый мальчишка, не знающий куда деть руки и глаза. Дауд продолжает внимательно смотреть на него, всё-таки дотягиваясь до очередного огурца. — Вам, вероятно, неудобно было спать сегодня... — мямлит он. — Мы же не... не делали ничего такого? Парень медленно качает головой. Слишком медленно для человека, который ничего не скрывает. — Ну, я очень надеюсь, что это так. Серконцу хотелось бы, чтобы эта фраза звучала дружелюбнее. Павел тянется к собственному горлу, но, заметив сердитый взгляд, вместо этого сжимает плечо. Дауд решает не развивать эту тему. Они обсуждали науку — этого ему для сегодняшнего утра достаточно. — Я пойду, у меня работа и... Парень подхватывает плащ и, не договорив, мгновенно ретируется. Ассасин закуривает и собирает разбросанные бумаги: позже он ещё раз всё перечитает и, может, поищет пару книг на тему. А ещё он никогда больше не вспомнит об этой ночи.