Aide Sanze Zaide

      Он уже давно не был там, казалось, вечность. Еще будучи ребёнком слыхивал он о великом граде, что покоился на равнинах. Там проживает вольный народ, именуемый ляхами. Побед за ними было немерено, слава дрожала от моря до моря. Слышал, а затем и воочию видел чудных гусар с крыльями за плечами. Они будто ангелы, спустившиеся на землю, карали мечом неверных, словно волна сметали всё на своём пути. Это Гилберт знал уже по своему опыту, из-за чего искренне их недолюбливал. — Возьмешь кого-нибудь из солдат? Это был голос Керта, что пробудил от нахлынувших воспоминаний. — По-твоему я сам не справлюсь? — ехидная улыбка скользнула тенью на устах. — Нет, не в том дело. Мы просто не хотим отпускать тебя одного. Ведь за тобою нужен глаз да глаз. — В няньки мне записываетесь? А у меня сначала не нужно спросить?! Хочу ли, нуждаюсь ли я в вашем надзоре? И… — он запнулся. Понимание, что перегибает палку овладело им. — Не горячись, столько накопилось в тебе, того гляди нарыв лопнет и весь гной гуртом хлынет из тебя. А достанется всем, кто под руку попадётся, вот и неспокойно нам. Так и убьёшь кого ненароком, не заметив. — Было бы забавно… — Перестань! Сквозь маленькие оконца в конюшню проникали янтарные лучи солнца. Запахи конского пота и навоза перемешались с духом соломы и спирали грудь. Фырканье лошадей усмиряло пыл. — Пусть кого-нибудь другого поищет, у старого пана много людей, но вот шельма, чуть что, тебя бегать заставляет. Будто ты его вещь, крутит тобой, как соизволит его душенька. — Не забывайся Керт, ведь я теперь действительно его вещь… — сорвалось с уст головы рейтаров хриплым рыком. Выведя лошадь во двор, и поправив седло, голова рейтаров одарил друга слабой улыбкой, но в глазах его читалось безразличие к себе и повиновение. — Это ненадолго, вот увидишь. Будь хоть одна трещина, и мы сквозь неё просочимся, будто вода. Был бы здесь Густав… — хотел было договорить Керт, но умолк, чувствуя, что это имя вспоминать не стоит. — Мне пора, — отрезал молодой человек, не желая бередить гноящуюся рану. Все эти речи, вселяющие надежды, не одаривали Гилберта духом, а наоборот, мучили, не давали покоя. — Хотя бы попрощайся с товарищами, станет легче, — упрямился мужчина. — Не накручивай себя верёвками. Идём! — он взял молодого человека под руку, и хотел уже было, проводить, как вдруг почувствовал силу сопротивления. — Керт! Хватит! — вырвавшись, голова рейтаров вскочил в седло и, пришпорив коня, оставил своего приятеля в тумане пыли и мыслей. Упоминание одного его имени наворачивало слёзы на глаза. От этого было так стыдно, невыносимо. Перед очами часто появлялся его образ. Высокий мужчина, силы у которого не занимать, удалой душою, завсегдатай компании их шайки наёмников. Одно его слово и Гилберт мог отменить задуманное или же, наоборот, принять ту сторону, которая ранее казалась ему немыслимой. Они так сильно привязались друг к другу за это время, что среди товарищей даже рождались подтрунивающие присказки: «И едят и спят вместе, так и детей скоро нянчить будут», «Подушкой одно седло служит, попона одеялом! Байльшмидт, на свадьбу позовёте?», — и такой смех подымался на постое, что земля дрожала. — Гилберт Байльшмидт! — оклик вырвал из пучины дум и воспоминаний. Глава приостановил коня скорее машинально, чем по собственной воле, ибо солдатская выправка делала своё дело. Голос принадлежал молодому пану, что уже успел на своём бахмате догнать и поравняться с пруссаком. Лицо его было запыхавшимся, золотые волосы разметались из-под шапки обшитой рысьим мехом на плечи. По виду его заметно было, что убежал из дому он втихомолку, лесами и полями, причём старался объезжать людные места. Широченные бархатные шаровары, ниспадающие подобно юбке, были порваны. Сафьяновые сапоги испачканы в каше из грязи. «Похоже, пробирался через болото и сделал нехилый крюк», — заключил голова рейтаров после осмотра. — Ваш отец рассердится, если узнает, что вы убежали, — высказал своё мнение Гилберт, взирая на грязь, что вместе с мылом капала с бахмата на землю, оставляя забавный след. — Куда… — воздуха Феликсу не хватало, но, глубже вздохнув, он продолжил — Куда мой отец отправил вас? — Тут более уместен вопрос: в каком направлении вы навострились? — улыбка сама собой озарила измождённое слезами лицо, и они стали совершенно незаметны или же могло показаться, что навернулись сами собой от смеха, который глава всеми силами пытался подавить в себе. — И вы туда же?! — возмущение в голосе поляка было полно обиды из-за увиденного напротив лица молодого человека, уголки губ которого всё более и более разъезжались в разные стороны. — А вы? — Гилберт уже начинал действительно сдерживаться от взрыва хохота, дабы не показать свою неучтивость перед сыном старого пана. — Я туда, куда и вы! — резко отрезал молодой пан, да так, что у главы улыбка перекосилась. — У меня нет желания брать на себя ответственность за вас, пан Феликс. Тем более ослушаться приказа вашего батюшки я не имею права. — Мой отец не вечен и придёт время, когда вы будете принадлежать мне вместе со своим отрядом, помяните моё слово, я Вам припомню всё! По струнке ходить будете! Выполняйте мою волю, солдат, иначе… — юноша замолк, вероятно, обдумывая продолжение фразы. В нём кипело уязвлённое самолюбие, мешающее трезво соображать и складывать мысли на языке в слова. — Иначе что? Нет, мой милый, я не пойду на подобное сумасбродство. Ведь вам, что с гуся вода, а мне, как крайнему, ответ держать. Вы ещё молоды, чтобы мне указывать. Сказав это, он лёгкой рысью направил своего коня дальше, не удосужившись даже взглянуть на раскрасневшееся ещё более от гнева и негодования девичье личико Феликса. Но поляку не занимать было природного упрямства, он и не подумал отставать от главы, бросить всё, не достигнув желаемого. Гилберт же решил не замечать мальчишку, авось отстанет, побоится заблудиться. Но бахмат молодого пана преследовал его по пятам и дышал в спину, не замедляя хода. — Зачем вам ехать за мной? Неужели переживаете обо мне? — съязвил голова рейтаров, позволив своему спутнику поравняться с собой вновь. А внутри съедали противоречивые чувства; покрытое коркой лютости сердце не давало покоя, задавая всё больше вопросов и поднимая со дна души забытые желания. — Мой отец приказал вам ехать в столицу, ведь так? Я тоже хочу, я там ещё ни разу не был! Неужели так сложно это понять?! — мальчишка надул свои розовые губки в подобии бантика, из-за чего стал похож на девицу ещё больше, чем обычно. Гилберт сглотнул накопившуюся слюну во рту, в голове быстро соображая, как отделаться от этого назойливого репейника. Вроде ещё не так далеко уехали от земель старого пана, юнец должен найти дорогу, ведь не маленький. Сколько уже он здесь охотится, наверно, все тропы наизусть выучил. Осталось только припугнуть его, чтоб пятки сверкали. Приняв решение, молодой человек остановил своего коня. Феликс последовал его примеру, но слегка опешил, ведь ещё день, неужели, не отъехав подальше от владений отца, они так скоро устроят привал? Чего ненароком, его здесь кто и увидеть может, а потом как в пословице: Хорошая молва лежит, а плохая бежит — так и добежит до батюшки. Но подобные мысли отошли на второй план, ибо юноша заметил на себе вновь этот пугающий, неуравновешенный взгляд калиновых глаз, что будто самой кровью налились. Правая рука полковника потянулась к поясу, этого хватило, чтобы до молодого пана дошли отрывки понимания происходящего. — Хотите сразиться со мной на саблях?! — прорычал Феликс, со звоном вытаскивая своё холодное оружие из ножен. — Только, чур, если я одолею, вам придётся слушаться меня, повиноваться моей воле, а не своему взбалмошному характеру! — добавил он, уже было, хотевши, набросится с криком на не слушающегося его рейтара. Но вместо сабли на него через мгновение уставилось бездушное дуло пистолета. Удивлению мальчишки не было предела, он так и оцепенел, с полуоткрытым ртом в безмолвном крике. — Мне не интересны ваши условия, молодой пан, я стараюсь жить лишь по воле вашего батюшки! А это значит, вы либо поворачиваете домой, либо я не отвечаю за последствия, как вам такой расклад? — его вытянутая рука, державшая пистолет, не дрогнувши ни разу, так и застыла, направленная на юношу. — Вы не посмеете, вы должны защищать меня, а не угрожать мне… — шептали побледневшие губы. — Что вы скажете моему отцу, когда он узнает? Он не пощадит вас больше, это будет последняя капля его терпения! Знайте своё место, Байльшмидт! — в словах юнца пробуждалась дерзость и чувство правоты за собой. Что не могло не раздражать главу. — Ваш отец вряд ли додумается, что это моих рук дело, да и потом, зачем мне вас убивать? Я просто прострелю вашему бахмату брюхо, не более того. — Ярек?! А он тут при чём? Он всего лишь лошадь! Вы много на себя берёте! — голос Феликса становился всё более надменным, проступали нотки хозяйского тона. Из-за чего самолюбие Гилберта было уязвлено. Он подъехал к мальчишке вплотную, так и не опуская пистолета и направляя тому дуло в лоб. Но понимание, что это худая затея, было слишком велико, да и чванливое девичье личико молодого пана, глядевшее на него супротив, не вселяло уверенности, а скорее злило, хотелось уже не стрелять, а рукоятью огнестрела заехать тому промеж глаз. Но всё же здравый смысл восторжествовал. Глава лишь сделал вид, что целится, тем самым фокусируя всё внимание юнца на своей руке, а сам со всей мощи ударил ногой мальчишке в грудь, да с такой силой, что тот выпал из седла. Звон брякающейся о землю сабли и грохот свалившегося тела, заглушили злорадный смех Гилберта. Бахмат молодого пана испуганно заржал. А голова рейтаров, не теряя времени, спрятал за пояс пистолет, схватил под уздцы чужого скакуна и, привязав поводья к луке своего седла, затянул потуже узел. — Auf Wiedersehen! — крикнул со смехом на устах глава и, пришпорив своего коня, помчался что есть мочи с восторженным одухотворением, оставив юнца ошарашенного и корчащегося на четвереньках от боли.