Aide Sanze Zaide

      Здесь только и могло произойти обуздание мыслей. Пришлось пойти на это, чтобы не разгневать отца, не упасть в глазах матери и тем более не изменить самому себе. Погреб, достойное место, дабы обдумать всё то, что произошло. Было холодно и одиноко, но одновременно Феликс был собой доволен. Перед этим он поведал отцу обо всём, что было между ним и Байльшмидтом, куда исчез Ярек, а также отчего вся его одежда была в грязи и рвана. Куда и зачем намеревался он ускользнуть, свои мечты и чаяния. Отец всё понял, но в качестве острастки молодецких наивных желаний посадил мальчишку в подпол. Сидя на ледяных ступенях лестницы, юнец слушал голоса, что сверху ниспадали, подобно лучам солнца, но не мог разобрать, понять, постичь их смысл. В единой речи слились оклики матери и гневный бас отца. А дело было так: — Не вечно же ты будешь прятать его под юбкой своей. Настанет время повзрослеть, и ему придётся отвечать за свои слова и дела самостоятельно. Я же просто хочу ему показать, что за любой проступок нужно держать ответ, не более того. — Но разве можно своего ребёнка в погреб посадить? Вели того рейтара лучше изловить — это его рук дело! Ему сидеть впотьмах, не сыну твоему! Уже повинен он в одном том, что посягнул глумиться над своими благодетелями. Это удар в спину, если можно так сказать! Тяжёлой поступью блуждал по комнатам старый пан. Он знал, солдат исполнил его волю и слово не нарушил. Всё исполнил верно и даже с хитрецой. Вот сам бы он, из-за преклонных лет своих и не додумался до столь простого плана. Мальчишку скинуть с лошади и напугать, коня его забрать и ускакать. Это его даже веселило, как провёл и вывернул, а дело не испортил. Юноша в глупость не попал, ведь для столицы он ещё был слишком мал. Его там ждёт одно разочарование: обманут, облапошат, вот и всё. Но мать твердила о своём — рейтара нужно наказать, его спесивость обуздать. Ведь Феликс его будущий хозяин, разве можно так? Когда это простой наёмник задирал свой нос перед шляхтой? Немыслимо. Пусть знает своё место! — Хорошо. Уговорила, ты права. Но всё-таки, что прикажешь мне с ним делать? — Напомни, что было года два тому назад и пригрози всё это повторить. А после накажи, плетей ему и его сброду! — Это крайность, — молвил старый пан, потирая устало переносицу. — Тогда придумай сам. Пойми, ведь если каждый раз его прощать, то он привыкнет, и зубы свои волчьи скалить с каждым годом будет всё сильнее. Я не сторонница насилия, но всё же, его высокомерие и наглость меня страшно тревожат! Закрывая на его выходки глаза, мы растим сыну неприятности в грядущие лета! — Ладно, дай мне срок, — вздохнул отец, сознавая, что мысль жены его верна, у пруссака в самом деле буйная голова.       Феликс пробыл в погребе всю ночь. За это время он пришёл в себя, вся суетность ушла да приутихли мысли. На Гилберта уже почти не злился он, а то и вовсе подзабыл, что между ними было, так как стужа выдавила из него практически все силы. Тело сводили судороги, голод одолевал, но в груди больше не теснилась злоба, однако, лишь на время. Пройдёт спокойная пора да и повод найдётся, чтоб Байльшмидт и Лукашевич косыми взглядами одаривали друг друга снова. Юноша это понимал и не переоценивал силу уединения и затворничества. Теперь же он сидел в столовой с матерью. Опустошив тарелку с ветчиной, мальчишка уже уплетал содержимое второй. Мать сидела подле него, создавая своим присутствием уют, и казалось, нет прекраснее мгновения. Но странное молчание, нависшее над ними, выдавало недавно произошедшее недоразумение. — О чём вы говорили с отцом? — боязливо спросил юноша. — Он строг к тебе, как и ко всем вокруг, но справедлив, прости его за это, — начала издалека женщина. — Меня тревожила лишь его снисходительность к рейтарам. Особенно к их голове, но я ума не приложу, почему он так мягок с ним?  — Неужели из-за такого пустяка вы поругались? — прежняя радость ушла, не оставив и следа. Юноша, прекратив жевать, сдавленно задышал. — С чего бы вдруг нам ругаться? — удивилась мать. — Мы просто пытались разрешить вопрос, что уже давно назрел в нашей семье и не надавал покоя, то будто нарыв на здоровом теле. — Прости, — мальчишка вновь почувствовал себя виноватым. — Зачем ты просишь прощения? Ты же ни при чём, мой мальчик. Отец понял это и мы договорились с ним устроить для тебя праздник, не хуже столичного! — с гордостью заметила мать, указывая этим, что её слово в их семье имеет далеко не последнее значение. — Созовём со всей округи родных да близких и закатим пир! Ох, давно наш дом не принимал гостей с размахом. Пригласим музыкантов! — восторженно добавила мать, прижимая руки к груди, видимо, вспоминая молодость. — А в конце отец пообещал сделать тебе подарок, чтобы сгладить случившееся… — Не ожидал такого… поворота, — замялся юноша, слегка сконфуженный неожиданной вестью и вниманием отца. Но в глубине души он был не против и даже рад. Ему так хотелось чего-то отстранённого, лишь бы забыть обиду и чёрного рейтара, что мучил своим образом во снах, являясь будто призрак.       А тот и в самом деле, точно привидение, продрогший и угрюмый весь, спешил домой, к старому пану. От чего по естеству его растекалась вязкая пустота. Солнце ясно палило, а небо было чисто и мороз окреп. Так хорошо всё было вокруг, играл юношеский задор зимы. Снег скрипел под копытами лошадей, блестя бисером и радуя глаз. А молодой человек ехал как в забытие, хоть и его душа также стремилась к созерцанию, но не давали покоя думы, полные вопросов. Что будет, когда он вернётся к старому пану? Чего ожидать от татар — грозных детей востока? Верны ли о них слухи, бередящие столицу? И наконец, мужчина, так похожий на Густава… Всё это громоздилось в голове и мешало отвлечься, забыться в ласках природы. А та так манила каким-то детским неведением и жизнью одного мгновения. Гилберт уже в который раз поблагодарил в мыслях незнакомца за шапку и шубу. Все подарки пригодились, как будто дарящий их знал заранее, что мороз усилится. «Хотя, он же оттуда, где ночь с зарей борется. А там все дружат с духами, по семь чертей на одном плече имеют, поэтому и знают всё наперёд. Да и его дружки не лучше! Они и вовсе воют на луну! Хорошая парочка, достойная друг друга!». На этом его мысли не прервались, дорога была дальняя и многое ещё он обдумывал, вспоминая минувшее. Слова мужчины не оставляли, то будто звон в ушах, донимали душу, поднимая со дна памяти недавний разговор: “ — Я увидел в нём искру. Искру, что подарит мне цель в жизни. И тогда я пошёл вслед за ним, наплевав на то, что о нём твердили люди вокруг. Этот человек стал для меня огромным новым миром, я так счастлив… — Ты его переоцениваешь, он обычный удалой вояка и торгаш, каких полно вокруг. Возможно, искуснее и ловчее других ему удаётся сносить чужие головы с плеч, да скакать на коне, но это героем его не делает. — Неужели ты никогда не замечал в своём хозяине то, что было бы тебе по нутру. То, что тебе в нём нравится. Какие-то черты, что характерны лишь для него и не для кого другого? — Мой хозяин ещё мальчишка, которому нос вытирать нужно! Таскаться и нянчиться с ним мне не досуг! Я не хочу всю свою жизнь потратить на службе у того, к кому питаю только ненависть и раздражение! — Ты чего-то не договариваешь мне. Если действительно его так ненавидишь, то сбежал бы давно или же, поднял бы на него руку. Что тебя держит? — Ха! Я пытался бежать, но всё тщетно! У этого мальчишки есть отец и конец верёвки, что меня держит, у него. — Ты хотел сбежать?! — Да, мы хотели. Всё произошло во времена войны со шведами, года два тому назад. Я с товарищами порешил воспользоваться суматохой и хаосом, что творились вокруг и дать дёру. Но нас поймали, обвинили в предательстве и главных заговорщиков… упразднили, если можно так сказать. Среди них был и мой лучший друг… Так что не смей мне говорить о прощении и согласии! Повисло молчание, которое давило на обоих бременем. Гилберт, обиженно уставившись в землю, тяжело дышал, играя желваками и сглатывая накопившуюся слюну. Глаза его блестели лютым пламенем. — Возможно, вы сами дали повод с собой так обращаться, но твой хозяин очень добр, он сохранил тебе жизнь. В его душе есть милосердие. — Не знаю я, откуда берётся в тебе столько наивности. Может это степная черта и она заразительна? Но это не милосердие! Это глумление и мишура, не более того! Густава на моих глазах… и всё это не просто так, а чтобы я и мои товарищи знали — кто мы, где находимся и кому принадлежим!.. У меня остался лишь один камень преткновения, и я осуществлю желаемое, во что бы то ни стало! Его голос хрипел, тяжёлое дыхание сотрясало воздух, очи застелила пелена слёз, но Байльшмидт держался, стискивая зубы до скрипа, что есть мочи. Через мгновение черты его лица стали мягче в попытке успокоится и найти равновесие. Мужчина же стоял рядом и внимал, что тот расскажет дальше, но пруссак молчал, пытаясь усмирить порывы жажды мести. — Я тоже многого лишился и потерял, но всё же… — начал было успокаивать светловолосый человек. — Замолчи! — прошипели уста головы рейтаров. — Я хочу помочь… Не дать тебе совершить задуманное! Если ты это сделаешь, назад пути уже не будет, себя потеряешь! — Не переживай обо мне, у нас разные дороги, и я свою выбрал. Моих помыслов уже не переменить. Злость точила меня всё это время, будто воды искушения скалы совести. Поэтому я не могу ничего обещать, — сказал задумчиво Гилберт, а в очах его тлели искры. — Благодарю тебя за подарки и прощай… — почти шёпотом проронил молодой полковник, решив закончить это поднимание мути со дна своей души, запрыгивая в седло. — Как звать-то тебя? — поинтересовался мужчина, придерживая его коня под уздцы. — Гилберт, а тебя? — буркнул угрюмо Байльшмидт, чувствуя, что сердиться на этого человека, что так похож на Густава, он не в силах. — Иваном. — Будь здоров, Иван. — До встречи! И не держи зла…». Так и расстались они. Уже столица обратилась за его спиной в синюю рябь и ночь стелилась по верхушкам сосен, а молодой человек всё перебирал в мыслях этот разговор с незнакомцем. Грезился ему мягкий голос и взгляд аметистовых глаз, слова, в которые всем сердцем так хотелось верить, и попытаться простить старого пана и его семью. Или же нет?