Для самого себя. Начало

Шестой день       Я запланировал встать в девять утра, но поднялся только после десяти. Долго лежал, морально настраиваясь на визит к родителям. Настраиваться не хотелось, как и ехать, поэтому я переключил голову на более интересное: что-то мы давно не собирались нашей институтской пятёркой. Только вели телефонные переговоры на уровне «да-а-а, надо бы», «вы звоните, я сразу подгребу», «да вы задрали вас уговаривать!», «ребят, совесть есть?». Про совесть больше всего любила затирать Вероника, и она же вообще не выбиралась из дома: муж, двое спиногрызов. Паша скулил, что мог бы, конечно, собраться, но… И этих «но» у него был целый вагон. Мишка быстро выходил из себя, когда понимал, что Пашки снова не будет, обзывал всех долбоёбами и отключался. Самым лёгким на подъём был Семён, он действительно мог подгрести в любой момент. Хотя, скорее, потому, что был самым свободным. Как раз с ним я встречался хоть с какой-то периодичностью.       После института Семён так и не начал работать по специальности, но всё время чем-то занимался – искал себя, объявив, что на чужого дядю вкалывать не собирается. Последний раз Сёмка, сидя дома, сочинял компьютерные программы. По жизни он к любой работе относился с прохладцей, но здесь и впрямь, видать, что-то умел, потому что, когда мне потребовалось заменить домашний компьютер, дал несколько дельных советов.       Закончив ностальгировать, я встал с кровати, вылизал квартиру до блеска и, наконец, собрался к родителям. Когда вышел из квартиры, не сразу решился посмотреть на окно между лестничными маршами. Пацана не было, и настроение как-то сразу стало лучше.       Мама накрывала к обеду, когда я переступил порог родного дома. Отец даже не выглянул в коридор – всё никак не мог оторваться от очередной спортивной передачи. Но мама знала, что и как ему сказать, чтобы через считанные минуты, так что я едва успел раздеться и помыть руки, мы дружно сели обедать втроём, как раньше.       Сегодня в меню был борщ, голубцы и пирог с вишней. Помимо трёх тарелок с первым, мама, словно на праздник, выставила на стол: нарезанный хлеб, менажницу с сыром и колбасой. Рядом в высоком блюде осели горкой маринованные помидоры. Отец приветственно обнял меня и недовольно покачал головой, глядя на маму, посмевшую отвлечь его от телевизора. За столом он сразу набросился на борщ, наверняка спеша вернуться к своей телепередаче.       – Чтобы ты приехал, – Мама подпёрла рукой голову и посмотрела на меня. – Тебя надо заказывать, как какую-нибудь пиццу.       – Ма, ну каждый ра-а-аз, каждый раз одно и то же.       – В прошлый твой приезд твоя мать говорила про роллы. – Отец умудрялся есть, прислушиваться к звукам телевизора и к нашему разговору.       – Ты-то хоть помолчал бы, – мама махнула на отца рукой.       Не желая участвовать в перепалке, я сосредоточено выбрал кусок хлеба, выложил на него ступеньками три кружка колбасы, подцепил двумя пальцами за шкурку самый верхний помидор. Подержал его во рту и, не жуя, проглотил, поправил колбасу на бутерброде и в четыре укуса расправился с ним. Сходил за сметаной к холодильнику – родители первое всегда ели с майонезом. Я бы и за свежей в магазин сбегал, лишь бы отсрочить неизбежный разговор о моей несчастной доле. Тем временем мама убрала в мойку опустевшую тарелку отца и, подойдя к плите, приподняла крышку сотейника.       – Три голубца хватит?       Я, нагнувшись над своим борщом, едва сдержал смешок: пока она шла к плите, отец уже телепортировался в другую комнату, к телевизору. Зависимость от спортивного канала у него появилась сразу, как я в качестве подарка на юбилей их свадьбы купил огромную плазму и оплатил установку тарелки. И с тех пор, приезжая к родителям в гости, я отца почти не видел.       – Кто в компьютерах сидит, а мой муж в телевизоре. Выкинуть его, что ли, Назар? Вместе с этой вашей тарелкой. – Мама грохнула крышкой сотейника и вернула в шкаф ненужную теперь тарелку для второго.       – Он стоит как крыло от Боинга, ты что!       – А если все провода из телевизора выдрать и в мусоропровод, поможет?       – Поможет, – я не стал спорить. – На пару дней, пока отец не купит новые. Они не сильно дорогие.       – Ладно, – она вздохнула и вернулась за стол. – Зато мы с тобой поговорим. Как раньше. Ты ведь не торопишься?       Хватило одного взгляда на её грустное лицо:       – Ма, я к вам до вечера.       Потом мы пили чай с пирогом. Но увы, обмануть судьбу не удалось: маму не получилось отвлечь, сделав ход конём со школой: кто где сейчас из моих одноклассников, и кого она видела недавно, всё равно разговор пошёл по нашему обычному сценарию, с зазубренными годами репликами.       – Ты всё один, Назар?       – Один, ма.       – Что, совсем никак? Ты не думал...       – Вот скажи, – перебил я её, на самом деле боясь сорваться, – сколько можно об одном и том же? Я что, смертельно болен? Ты в каждый мой приезд начинаешь охать и ахать! Ты же должна понимать... Зачем это всё?       – Ты как был упрямец, так им и остался. – Мама закусила губу и отвернулась.       Минуту спустя, я, как нечёрствый сын, утешал мать и обещал подумать и теперь точно понять, что правильно, а что заблуждение и блажь. Потом, чтобы выполнить своё обещание и пробыть у родителей до вечера и при этом никого не убить, себя в том числе, я усадил всех смотреть «Знакомство с Факерами», благо отец соблаговолил отвлечься от своего спорта.       Напоследок мы ещё раз пили чай с пирогом. И когда я одетым отступал к двери, предвидя своё освобождение, мама остановила меня: огладила по лицу, плечам, взяла за руку.       – Я виновата, сыночек: ошиблась где-то, недодала. Ты не злись, я только раз скажу: человек один жить не может – сердце ожесточается, перестаёт радоваться, забывает, как любить. Я не хочу такого для тебя, как бы там всё у вас… В общем, нельзя быть одному.       Отец к этому времени снова сидел перед своим телевизором и, к счастью, ничего не слышал – их двоих сейчас я бы не выдержал. Я обнял маму на прощанье и сам прикрыл за собой дверь. Мама, наверное, так и осталась стоять на месте, прижав ладонь к губам. Ничего не менялось.       Дойдя до своего этажа и увидав пустой подоконник, я решил, что парень и правда нашёл себе другое место. Может, бомжам надо мигрировать по городу, чтобы их не выловили?       Напевая «Группу крови», я занимался мясом на кухне: хотел приготовить себе ужин сразу на несколько дней. После решил, наконец, разобраться в тумбочке, что стоит около шкафа в прихожей. Надоело вылавливать среди накопившихся в ящике чеков, счетов, визиток магазинов то паспорт, то полис, то ещё что-нибудь нужное.       Через входную дверь до меня донеслось жужжание лифта и лай мопса, явно возвращавшегося с прогулки. Наверное, опять за котом носился и охрип от лая. Я стоял с вынутым из тумбочки ящиком в руках и прикидывал: получится быстрее покончить с уборкой, если вывалить из него всё на пол? Лучше будет расположиться на диване, там и светлее, и сесть можно. За дверью снова захрипел мопс. Он давно должен был добраться до своей двери, чтобы там дождаться хозяйку, как всегда и делал. И раньше, чем успел сообразить, что делаю, я снова засунул ящик в тумбочку и распахнул входную дверь.       На ступеньке, почти у самой моей квартиры, сидел пацан: «Давно не виделись!» Привалился к металлическим стойкам перил, глаза закрыл. И издавал те самые звуки. Допрыгался. И что делать, сдать его скорой? А если пацан скажет бригаде, что знает меня, покажет на мою квартиру, тогда проблем не оберёшься. Лучше закрыть дверь и всё.       Вид у него, конечно, краше в гроб кладут. Он и раньше упитанностью не отличался, но теперь и вовсе казался прозрачным. Ещё и избитый. И коленка через дыру в опять мокрых по низу джинсах теперь не просто проглядывала, а будто удерживала на себе вконец изодранную штанину.       Вздохнув, я подошёл к нему и коснулся плеча:       – Эй, пацан! – Он открыл глаза и снова закрыл.       Я дотронулся до его лба – вроде нормальный, не горячий. Но дыхание...       – Ты чего здесь? – Он пошевелился, словно хотел усесться поудобнее, и отвернулся. – Ты же жил где-то раньше?       Впрочем, и так понятно, что специально пришёл, ко мне. Нашёл мать Терезу!       Я понимал, что в голову лезет всякий вздор, но из последних сил оттягивал неизбежное, будто давно решённое кем-то за меня.       – Эй... – И, пока я сам себе не стал омерзителен, закончил: – Вставай, пошли отсюда.       Он повернул ко мне голову и с усилием разлепил веки:       – Куда... отсюда?       – Туда. Сам встанешь?       Уцепившись рукой за перила, он медленно поднялся. Не дожидаясь, пока он свалится, я схватил его за капюшон и потянул в квартиру. В прихожей пацан сразу отступил к стене, сполз по ней, проехавшись спиной, и, положив голову на колени, затих.       – Ты как? – Он поднял голову и пожал плечами. – В таком состоянии ты загнёшься на улице. – пацан обхватил свои колени и снова улёгся на них щекой. По-моему, он собрался спать прямо здесь.       – Давай я вызову скорую. Ты ведь Алексей?       Он шевельнул головой и уточнил, свистящим шёпотом: Лёшка. На хуй скорую.       – А фамилия как? – Скорую на хуй, видите ли! – Врачи, обычно, фамилию спрашивают.       В ту же секунду Лёшка попытался вскочить, но повалился на бок. Забарахтался, силясь подняться.       – Ладно. Не рвись только, не буду я никуда звонить. Не хватало ещё, чтобы ты совсем отключился.       Опустившись на пол, я привалил Лёшку к стене, вернув ему сидячее положение. Сам сел рядом. Сцепив на шее руки в замок, с силой откинулся назад и ударился затылком о стену. Не прояснилось. А решать что-то надо. С другой стороны, жены нет, живу один, ни перед кем не отчитываюсь, денег хватает. Да и пацана вряд ли кто будет разыскивать – мне ещё проблем с законом не хватало из-за моей жалости!       Кому такие вообще нужны: я повернулся и посмотрел на пацана – он уже спал, свесив вперёд голову, – бродят по улицам, побираются, воруют, нюхают всякое дерьмо, торгуют собой... А у самих носки мокрые.       Когда я принял решение, сразу стало легко и спокойно. Теперь главное всё сделать быстро, чтобы не разнести заразу по всему дому. Я ловко вытряхнул Лёшку из парки – он даже не проснулся, но запах сразу пошёл не из приятных. Однако стоило взяться за пуговицу на его штанах, как Лёшка встрепенулся и схватил меня за руки.       – Что, уже? – проскрипел он и, сфокусировавшись, отпустил мои руки.       – Ты совсем себе мозг отморозил? Я не твой клиент. Тебя мыть надо и в кровать – лечиться.       Чувствуя подкатывающее к горлу омерзение, я отодвинулся от него и сел на пятки. Кого я притащил в дом?!       – В кровать? – Он как-то глупо улыбнулся.       – Ты ещё и шлюхой подрабатываешь?       – Я? – пацан вытаращил глаза. – Ты что! – Его голос влетел до фальцета и тут же соскочил на бас.       Своим возмущением в сорванном голосе он немного успокоил меня. А с другой стороны, есть смысл слушать его, разве он скажет правду?       – Тогда что дёргаешься? Или мыться в одежде собираешься?       Теперь мы поменялись местами: он хватался за пояс джинсов, не давая стянуть их. Но раз я начал, то не собирался останавливаться. После недолгой борьбы Лёшка сдался – начал помогать. Трусов не наблюдалось. Значит, я не ошибся, работает давалкой на улице – ничто не должно тормозить процесс. Но кто на него польстится? Если только слепой без обоняния. Впрочем, когда он оказался так близко и без одежды, я ожидал гораздо большей вони, но кроме сильного запаха пота и ещё чего-то затхлого, но в принципе терпимого, я ничего не почувствовал.       Я схватил Лёшку за плечо и повёл в ванную. Уже там запоздало сообразил, что не налил воды.       – Залезай, вода быстро наберётся, согреешься. – И я крутанул вентили.       Сев в пустую ванну и обняв колени, Лёшка мгновенно покрылся гусиной кожей. Он смотрел на меня без страха, но и расслабленным его назвать было сложно. Я понимал, что мне надо уйти: незнакомый мужик, пусть и с благими намерениями, сначала раздел, потом чуть не насильно затолкал в ванную… Но я должен был удостовериться, что пацан выйдет из ванной чистым, мне надо узнать, есть ли на теле какие-то раны, следы болезни? Если он будет жить в моей квартире и пользоваться наравне со мной туалетом, кухонной посудой, я хочу быть уверен, что не подцеплю проказу какую-нибудь или лишай. Неожиданности мне не нужны.       Делая вид, что не замечаю его настороженного взгляда и попыток забрать из рук губку, я с грехом пополам, обходя причинное место, помыл его. Закончив, кинул в воду мочалку:       – Домывайся сам. Как следует.       Нашёл в шкафу старую простыню – заменит полотенце, её потом и выбросить не жалко. Потому что если он притащил ЗППП…       – Если помылся, то вытирайся и выходи. – Я повесил простыню на крючок. – Я тебе постелю пока.       Лёшка сидел в наполненной ванне и следил за каждым моим движением.       Я опять вернулся в спальню. Комплектом постельного белья, который потом также можно будет выбросить, я не запасся. Вытянул из стопки ненавистные ромашки – подарок родителей на Новый год: будет повод избавиться, если что. Соорудил постель на диване, пообещав себе, что, когда всё закончится, куплю хорошую чистку для обивки и до кучи новую подушку. Если вши.       Лёшка наконец вышел из ванной и остановился в дверях комнаты – вылитый патриций в тоге. Только дохлый какой-то из него аристократ получился, непредставительный: он как-то уж совсем по-быдлянски чесал шею и трогал языком вновь закровившую губу.       – Иди, ложись. Сейчас лекарство тебе какое-нибудь найду.       Но он продолжал стоять, не двигаясь.       – И-и?       – Прям так ложиться? – Он на секунду развёл руки, что сдерживали концы простыни у горла, демонстрируя голый торс.       – Сейчас.       По третьему заходу – к шкафу. Выудил свои старые велосипедки и футболку с пятном на груди. Хотел вывести, да всё никак. Терпеть не могу вещи в пятнах – отдавать такие не жалко. Лёшка, сгорбившись, сидел на диване. Римское одеяние сползло со спины, продемонстрировав чуть не каждое ребро во всей красе. Я почему-то думал, что бомжи худо-бедно, но всё-таки чем-то питаются: выклянчат, своруют, ну, на крайний случай, при какой-нибудь церкви поедят. Или мне попадались одни упитанные бродяги?       – Ты есть хочешь?       Он отрицательно помотал головой.       – Тогда переодевайся, а я принесу лекарство.       – Можно мне воды?       На полке в кухне ничего подходящего я не нашёл. Жаропонижающее дать? Так у него нет температуры. Ему бы лучше противовоспалительное какое.       Одетый в мои шорты, Лёшка спал сидя на полу, головой – на диване. Скомканная футболка валялась рядом. Я поставил рядом стакан с водой. Ну и поза. Но раз заснул, значит, у меня есть время добежать до аптеки. Я взял мокрую простыню с дивана.       Натянув шапку, куртку, нагнулся за рожком для обуви… А он правда спит? Или стоит мне уйти, а он на раз обчистит квартиру. Осторожно ступая, я вернулся в гостиную и, наклонившись над Лёшкой, прислушался. Нет, точно заснул.       В коридоре, преодолевая брезгливость, я собрал драное шмотьё с пола, положил на простыню и завязал узлом. Кроссовки решил не выбрасывать: при ближайшем рассмотрении – я даже включил верхний свет – они действительно оказались почти новыми. Точно своровал! Их хорошо вымыть, продезинфицировать – и пойдут.       Закрыв дверь на тот замок, который нельзя открыть изнутри, я спустился на первый этаж. Но, протянув руку к кнопке домофона, затормозил, вернулся на один пролёт назад, положил узел с его вещами на подоконник – вдруг в карманах что-то осталось? Медленно перебрал, ощупал каждую вещь: карманы, подкладка, капюшон. Вроде ничего, только ключ да мелочёвка – рублей триста разными бумажками. Пока думал, куда деть деньги, зачесалась рука. Я снова примял вещи и завязал в простыню, а выйдя на улицу, зашвырнул их в ближайший контейнер. Запястье опять зачесалось, и я раздражённо поскрёб его ногтями. У меня на все эти дела аллергия, чувствую, началась. Какая, к чёрту, аллергия, отродясь её не было, это вши или, ещё хуже, клопы!       Из аптеки до дома я почти бежал: не терпелось скорее всё купленное на себя вылить и намазать.       Пацан всё так же спал на полу у дивана.       Первым делом я выбросил в мусорку мочалку и хорошенько вымыл ванну. Раздевшись, вымылся два раза с головы до ног и вылил на себя содержимое одного аптечного пузырька, потом другого, надеясь, что все указания, полученные в аптеке, я запомнил правильно. После снова помыл ванну. Без перерыва на отдых отдраил пол, не забыв про коридор. Я весь взмок, пропитался хлоркой, но это мелочи. Если бы я остановился, то тут же выкинул бы пацана из дома. Завтра предстоит заставить его использовать шампунь от вшей и бритву. Без компромиссов.       Немного успокоившись, я пошёл давать Лёшке лекарство. Потряс его за плечо и, не дожидаясь, пока он совсем придёт в себя со сна, подхватил и посадил на диван. Как можно спать в такой позе?       – Выпей. – Я придерживал Лёшку одной рукой за плечи, а другой поднёс ко рту капсулу.       – Нет, – он вяло оттолкнул меня и пробормотал спросонья: – Я не буду ничего пить.       – Это лекарство от простуды. – Я встряхнул Лёшку. – Ты болен, открывай рот.       Он попробовал вывернуться из моих рук и уползти.       – Лёш, ты пить хотел, вот вода. – Я решил, что лучше обмануть его, чем сидеть и полночи уговаривать.       Я прислонил к Лёшкиным губам стакан. Всё ещё сонный и заторможенный, почувствовав воду, Лёшка сделал глоток и подался ближе. Пользуясь тем, что он сидел с закрытыми глазами, я быстро вдавил ему в рот капсулу и, тут же качнув стакан, влил ещё воды. От неожиданности Лёшка дёрнулся и сразу закашлялся. Зато успел проглотить лекарство. Откашлявшись от воды, он в испуге вытаращил глаза.       – Что ты мне дал? Что это? – закричал он. Даже голос нормальный прорезался.       – Проснулся?       – Если ты меня отравил...       – Это лекарство, не истери. Упаковка на диване, можешь прочитать. Нужен ты, травить тебя!       Дрожащими руками он схватил коробочку. Свет горел только в прихожей, поэтому никаких надписей разглядеть было невозможно. Что он хотел увидеть в полумраке? Но само то, что упаковка имелась и он держал её в руках, кажется, его успокоило. Лёшка вытер рукой рот, шею – прилично воды пролилось – и в раздражении запулил упаковку в коридор.       – Это не всё. – Я проследил взглядом, куда она отлетела. – Надо гексоралом пшикнуть. Лекарство такое для горла.       – Я сам. – Он протянул руку за флаконом. – Давай.       – И вот ещё. – Я показал ему средство от вшей. – Идёшь в ванную, обливаешь волосы, ждёшь минут пять, потом смываешь.       – Зачем это? – Гексорал Лёшку не заинтересовал, в отличие от лечебного шампуня: он взболтал бутылочку, открыл её и понюхал.       – Везде волосы обливаешь, понял? От насекомых, профилактика.       – Каких насекомых? – Лёшка хмыкнул. – Ты больной?       – Это ты больной, не я. Вшей.       Лёшка глубоко вздохнул и снова закашлялся.       – Потом – спать, – сказал я, пользуясь вынужденной паузой. – Только нормально ложись, а не на пол – холодно.       Дождавшись, пока он перестанет кашлять и дойдёт до ванной, я ломанулся на кухню, открыл форточку и, словно меня могли поймать с поличным, принялся судорожно шарить во всех ящиках в попытках обнаружить пачку сигарет. Ничего не найдя, я с грохотом задвинул поддон под плитой – даже там ничего. Из-за этого вшивого бомжа не хватало снова начать курить!       Когда Лёшка, надеюсь, прополощенный от насекомых, вернулся на диван, я вымыл ванну ещё раз и лёг наконец в свою кровать. Радовало, что завтра воскресенье и можно рано не вставать. Седьмой день       Я честно пробовал встать в восемь утра, чтобы дать Лёшке лекарство, но так и не смог. Добрался до дивана, где он спал, только к десяти. Прислушался к дыханию: вроде нормальное, без хрипов. Стакан, в котором вчера оставалась вода, стоял пустой. Значит, Лёшка просыпался и пил.       Я толкнул его в плечо.       – Что надо? – Он резко сел.       – Выпей лекарство.       – Лекарство? – Лёшка огляделся вокруг.       – Вот. – Я протянул ему стакан воды и упаковку с капсулами.       Лёшка потёр глаза, покрутил в руках лекарство, не обратив внимания на стакан, и оглушительно зевнул. Провёл рукой по волосам, поднёс пальцы к носу и скривился. Потом воззрился на меня, задумчиво почёсывая ногу. Он всё делал так медленно, будто под наркозом. Напомнив себе, что это не сумасшедший дом, чтобы следить за процессом приёма лекарств, я отправился на кухню. Позавтракать крепким сладким чаем и бутербродом с сыром.       Поев, я снова подошёл к Лёшке – ему тоже не мешало бы подкрепиться. Подкрутив под себя одеяло на манер червяка, он опять спал. Значит, спокойно схожу в магазин за продуктами.       Пока я рассовывал по полкам в шкафах и холодильнике свои покупки, с непривычки устал – я впервые пришёл домой с таким количеством еды. Надкусил яблоко, которое не влезло в переполненный ящик с фруктами – так и ходил с ним, пока занимался продуктами. От растёкшегося во рту сока заурчал живот. Доедая яблоко, я оглядел полки в кухонном шкафу и стал прикидывать, что приготовить. Отчего-то захотелось манной каши. И чем больше я о ней думал, тем больше хотелось, чтобы она уже готовая стояла на столе: посыпанная сахаром, с лёгким дымком пара над тарелкой и с растёкшимся по белой крупяной поверхности кусочком жёлтого масла.       От жадности я наварил каши целую кастрюлю. Прямо через край налил её себе в огромную тарелку, добавил масло, сахар – всё как представлял. Обжигаясь, но не останавливаясь, съел всю тарелку. Заглянул в кастрюлю – Лёшке хватит.       Но он просыпаться и не думал.       – Эй, вставай. – Я потряс его. – Пошли есть.       Он долго ворочался, потом, улёгшись на спину, потянулся, наконец, побарабанив пятками по дивану, сел.       – И что есть поесть? – спросил он хриплым голосом.       – Каша. А ты чего так, без футболки, не подошла?       В магазине, помимо продуктов, я купил ему в отделе дешёвого текстиля домашние брюки и футболку ядовито-зелёного цвета более подходящего размера, чем моя.       – Сейчас выдам другую.       Натянув прямо на велосипедки трикотажные брюки, Лёшка, кряхтя как старый дед, с трудом разобравшись с рукавами и своей головой, надел футболку.       – Это… – он оттянул ворот пальцем и отпустил, – это просто…       – Приятно пахнет, правда? Новые вещи – это новые вещи.       – Да. Новые. – Лёшка пригладил футболку на груди и прикусил губу.       Стуча ложкой по тарелке, он съел всю оставшуюся кашу и на закуску сам пшикнул себе в горло Гексоралом. Глядя на него – отмытого, сытого, в чистой одежде и вроде не так чтобы очень больного, – я почувствовал удовлетворение.       – Можно я тут посижу? – Лёшка поскрёб себе шею носиком Гексорала.       Казалось, это я, отогревшийся изнутри детской манной кашей, безуспешно борясь с дремотой, бессильно сидел на табуретке, расслабленный и спокойный: разморённый сытной едой и тихим воскресным утром. Каким-то волшебным образом я ощущал его сонную апатию как свою собственную.       – Сиди, – разрешил я.       Сделав усилие, я собрал посуду со стола и встал к мойке. Перемыв и выставив тарелки с кастрюлей и ложками в сушку, оставил Лёшку одного.       Чуть не месяц назад я начал читать какой-то скучный детектив. Несколько раз порывался бросить, но было жаль уже потраченного времени, да и интересно, кто всё-таки убил. Через час, разочарованный нелогичным поворотом сюжета, я оставил книгу и побрёл на кухню.       – Ты всё ещё здесь?       – Мешаю? – Лёшка сидел на том же месте.       – Может, тебе лечь лучше?       – Каша была вкусная. – Он улыбнулся и потрогал языком подсохшую ссадину на губе. – Правда вкусная, без комочков.       Я не мог видеть его заискивающего взгляда, мне было тошно находиться рядом. Иллюзия. Словно всё хорошо, будто всё, что происходит, совершенно нормально: в порядке вещей сидеть ему здесь, на моей кухне, в вырвиглазного цвета футболке и есть по утрам манную кашу, спать на моём диване в моей гостиной, будто бы всё это он делал всегда. Я едва сдерживался, чтобы не сказать что-нибудь грубое.       – Иди в кровать. На диван то есть. И не спи на полу – ты не в своём подвале.       Так лучше. Не давать надежды. Усыновление в мои планы не входит. Он вылечится и уйдёт.