Для самого себя. Начало

Восьмой день       Всё-таки из привычек улицу так просто не вытравить. Глядя на то, как сегодня спал Лёшка, я даже не пытался угадать, в каких условиях ему раньше приходилось проводить ночь: скомканное одеяло было у него второй подушкой, а из простыни он сделал кокон. И он не лежал, а скорее сидел, настолько высокой была конструкция под головой. Одно хорошо, что не на полу спал. Я не мог избавиться от ощущения, что приютил цыганёнка, по прихоти судьбы оказавшегося светловолосым и светлоглазым. Не став его будить, положил рядом спрей для горла и капсулы. Проснётся – сам сообразит, что надо сделать.       Практически целый день на работе я занимался годовым отчётом – сколько ни откладывай, а делать всё равно придётся. Графики, таблицы и рождённый в страданиях вывод на полстранички двенадцатым кеглем в ворде: изволь представить Дим Димычу, чем я занимался весь год. В красочный отчёт вошли реконструкция мостового перехода и реконструкция велотрека, с которыми я порядком намучился, расширение хлебокомбината, ТЦ Жемчужный, несколько многоквартирных домов...       Нарисовав в экселе круговую диаграмму и перейдя к столбчатой – разноцветие в документах было слабостью Дим Димыча, я вдруг понял, что думал о другом: надо дать пацану ещё пару дней на поправку, потом купить одежду, выдать какую-то сумму на первое время и попросить удалиться. Когда я переносил диаграммы в ворд, решимость поступить именно так несколько угасла. С какими глазами и главное – какими словами я скажу ему, чтобы он убирался из квартиры? Да всего моего словарного запаса не хватит. Лёшка ведь надеется, что нашёл пристанище. Выйдя в коридор размяться, я снова передумал: не помешает для начала узнать, кто занимается в городе беспризорниками, куда, кроме детского дома, их отправляют. Могу ли я помочь устроить Лёшку в приличное место?       Сочинив красивую концовку для отчёта, я решил, что самый лучший выход – купить пацану тёплую одежду, нормальную обувь и напрячь детские службы заняться его судьбой. Похвалив себя за продуктивный мозговой штурм и отчёт, который я всё-таки одолел, с чувством выполненного долга пошёл к Дим Димычу.       Вернувшись домой, сразу, пока решимость не испарилась, я зашёл в гостиную и предложил Лёшке:       – Поговорим?       Он сел на диван, опёрся ладонями по обе стороны от бёдер и, уставившись в пол, обречённо спросил:       – Мне выметаться?       Я разглядывал макушку, слишком контрастирующую с ярко-зелёной футболкой. О чём я думал, когда выбрал такой ядовитый цвет? Вряд ли о том, что самому придётся смотреть на неё – сплошной праздник для глаз, двадцать четыре на семь.       – Меня Назар зовут, кстати, – сказал я совершенно не то, что собирался. Но, видимо, произнести вслух все тщательно подобранные слова – это не то же самое, что прокручивать их полдня в голове.       – Что? – Лёшка поднял голову.       – Ты так и не спросил моё имя. Ты здесь какой уже день?       – А-а-а, – надув щёки, он резко выдохнул и спиной повалился назад. – Смысл? Сегодня я здесь, а завтра?.. Нахрена мне твоё имя? Ну давай, Назар, говори че хотел, не тяни.       То, что мальчик попался неглупый, я как-то не учёл. Я взял стул и сел напротив – разговор предстоял нелёгкий.       – Выметаться не надо.       А вот в своём уме я начал сомневаться.       – Правда? – он приподнял голову и уставился на меня.       Я и сам с трудом верил в то, что сказал. Значит, я решил его взять? Как берут с улицы котёнка или щенка. Только непонятно, зачем он мне и что я буду с ним делать? Но обратно уже не отмотаешь.       – Ну, значит, правда, раз говорю.       У Лёшки задрожали губы в несмелой улыбке:       – И я могу жить у тебя?       – Нам надо договориться. Установить правила и границы. Решить, что делать со школой. Ты же не думаешь, что обойдёшься без аттестата? Но, главное, мы с тобой, в сущности, не знакомы, а жить вместе чужим людям непросто. Особенно если принять во внимание твой и мой возраст...       – А чем тебя не устраивает мой возраст? – Лёшка уже не улыбался и смотрел подозрительно. Он вообще как-то быстро помрачнел и напрягся.       – Почему не устраивает?       – Ну, ты сказал, что мой возраст тебе не нравится, потому что он какой-то особенный.       – Я так сказал? Ну, что не нравится? – я тупо переспросил, честно пытаясь понять, о чём речь. – Я всего лишь констатировал факт, что мы – не сверстники, а это может послужить причиной конфликтов. Ты с этим не согласен?       – Намекаешь, если у меня «возраст», то я – идиот и ничего не понимаю. Значит, ты умнее, потому что старше?       Чем больше он говорил, тем меньше я понимал. Может, пацан всё-таки недоразвитый? Тяжёлая наследственность, травма головы, отставание в развитии – да мало ли что?       – Давай ещё раз. Это факт: я старше, ты моложе. Людям бывает сложно понять друг друга, когда…       – «Факт»… – Лёшка махнул рукой. – Ты вообще не разбираешься в таких вещах!..       Не-е-ет, он не недоразвитый, он упёртый до невозможности! Лёшка говорил что-то напыщенное и от того ещё более смешное и несуразное, я тупо смотрел на его движущиеся губы и думал лишь одно: это шутка, что ли? Я сказал, что он может остаться у меня, и вместо благодарности он сидит и читает мне лекцию, объясняя, как я неправ? Смысла препираться я не видел, значит, надо тупо заткнуть рот наглецу.       – Лёш, помолчи и послушай.       – Просто… – Он сглотнул и посмотрел в сторону. – У меня тоже должно быть право голоса.       – Какое право голоса? Ты можешь помолчать какое-то время?       – Могу. Просто ты сразу встрял со своими условиями, будто я маленький и моё мнение никому тут не упало. – Лёшка выдохнул.       Только я подумал, что всё закончилось, как услышал:       – Нет, правда, почему взрослые думают… – И он снова принялся разглагольствовать о несправедливости жизни.       Каким же надо быть наглым, чтобы так себя вести? Но, может, он привык к такому на улице, когда сам за себя, когда надо доказывать и брать горлом? Может, он просто не знает, как правильно себя вести?       – Достаточно, я понял. Попробую доходчивей. – Я набрал воздух в лёгкие и, придвинувшись вместе со стулом ближе, наклонился чуть вперёд: – Ты сейчас очень внимательно, не перебивая, слушаешь. Все свои вопросы задашь позже. Ясно?       – Но ты же сам спросил у меня: согласен я или нет? – Лёшка сдаваться не собирался.       – Тебе. Ещё. Раз. Повторить?       Мне начало надоедать наше бессмысленное препирательство. Если мы продолжим в том же духе, то это может плохо кончиться. Потому что руки у меня уже чесались, чего отродясь за мной не водилось. Но всё когда-то бывает впервые.       – Ладно. – Он сжал губы и отвёл глаза.       – Так вот, пока никаких разногласий между нами не было. Конфликты и обиды, уточню: твои – на меня, будут обязательно. И поэтому я хочу с тобой обговорить некоторые правила, по которым мы будем существовать вместе. Во-первых, ты должен...       – Почему сразу я должен, почему не начать...       – Лёш, рот закрой.       Мои мозги не выдерживали такого напряжения. Он действительно не понимает, что терпение у меня не безграничное? Я откинулся на стуле, чтобы быть хоть немного дальше от пацана и не наломать дров.       – Так я же нормально, не хамлю, только спросил. И вообще...       На меня нашло какое-то помутнение, и я прижал свою ладонь к его рту. Но тут же убрал руку – вдруг кто-то так делал, пока Лёшка жил на улице, и он сейчас начнёт кричать и отбиваться? Не знаю, кто из нас испугался из-за происшедшего больше, но я, от греха подальше, отошёл и сел в кресло около стола. Лёшка так и замер с открытым ртом. Зато наконец замолчал – уже хорошо.       – Если я услышу от тебя ещё хоть одно слово без моего разрешения... – Чем закончить, я не придумал и замолчав, уставился в погашенный экран компьютера.       Лёшка наконец отмер и, клацнув зубами, закрыл рот.       – Я тут главный, не ты. Это раз. Два. Я тут главный. И три: я тут главный. И поэтому я буду решать, что, как и когда будет происходить в моём доме. Не устраивает – никто не держит. Разборок, чьи права нарушили, не будет. Повторюсь: тебя никто не держит. Но это не значит, что я не могу пойти на уступки. Мы – особенно ты, как я понял, – должны научиться существовать под одной крышей, избегая проблем как в быту, так и в личных взаимоотношениях.       А я рано обрадовался. С деловым видом Лёшка, будто примерный ученик – правда, синяк немного портил впечатление, – поднял руку вверх. Ну хоть так...       – Что ты хотел спросить?       – Какие личные взаимоотношения ты имеешь в виду?       Я решил не реагировать на манипуляции и продолжил гнуть свою линию:       – Повторяй за мной: ты молчишь. Ты молчишь, пока я говорю. А теперь повтори, что я сказал.       – Ты – молчишь, – начал он, растянув губы в довольной улыбке. – Ты...       Я встал и ушёл на кухню. «Ещё можно передумать, я ещё могу выгнать его», – твердил я сам себе, то ли уговаривая потерпеть, то ли убеждая, что терпеть не обязан. Оглядевшись вокруг, бессознательно ища места сигаретных нычек, я вспомнил, что позавчера уже имел возможность убедиться, что ничего из курева не осталось. Чтобы охладить голову, я прижался лбом к оконному стеклу и закрыл глаза.       Меня всегда слишком воспитывали. Ну не то чтобы били по субботам, как «буревестника революции», но бывало. Особенно преуспели в езде по мозгам: правильно – неправильно, нужно – не нужно. И вроде не помню, чтобы как-то специально сажали напротив и начитывали, но именно «езда» запомнилась. Не папа – мама. Может, только так умела воспитывать? Или слишком боялась за меня? Но в детстве это не утешало – еле сдерживался, чтобы не нахамить, зато, уйдя в свою комнату, мог оторваться, молотя кулаками по диванным подушкам. Однако даже так у мамы получилось воспитать меня человеком.       А сейчас я выношу мозг какими-то правилами чужому пацану, чтобы что? Чтобы он проникся моей благотворительностью и стал культурнее? Ему, судя по всему, ни то, ни другое не грозит. Значит, это нужно мне? Я открыл глаза. Вот круг и замкнулся. И что тогда делать, пустить всё на самотёк? Нет, бардака в собственном доме я не потерплю!       Наверное, для общения с такими, кто с улицы, нужно где-то специально учиться или, как минимум, своих детей иметь. А что я могу? Быть родителем мне не светит, и потом, он мне не сын. Пойти на курсы воспитателей? Делать больше нечего! И как тогда жить с таким неугомонным? А если он воровать начнёт или вообще сюда дружков приведёт...       – Назар, я правда-правда буду молчать, честно. Разреши мне остаться, – покаянно прошептал Лёшка, материализовавшись у меня за спиной.       Я упёрся в подоконник, словно механический робот, у которого кончился завод – он, несчастный, дожужжав последний поворот ключа, замер, уткнувшись в стену: «Ничего не выйдет». Почувствовав ладонь на своём плече, я обернулся: Лёшка с серьёзным лицом «закрывал» свой рот на молнию. Развернувшись, я сел на пол. Лёшка тоже опустился рядом, но потом, отталкиваясь ногами и вытирая собой пол, на заднице отполз к другой стене, опять продемонстрировал, как «застёгивает» губы. Но говорить желания не было, посидеть бы в тишине. Значит, я для себя стараюсь. И получу я по всем приметам весёлую жизнь – себя не вспомнишь. Даже сейчас: я ведь так и не поел, как пришёл с работы.       Лёшка театрально кашлянул несколько раз.       – Личными отношениями, Лёш, – я сделав усилие, заставил себя говорить, – обычно считаются общие разговоры, общие интересы, живущих вместе. И ещё у них общее желание не создавать друг другу проблем и поддерживать, если что-то случится. Когда люди живут под одной крышей – это естественно. Я ответил на вопрос?       Лёшка кивнул, снова хотел показушно кашлянуть, но сбился и начал дохать по-настоящему. Простуда всё-таки никуда не делась. Я машинально бросил взгляд на его ноги – ни тапок, ни носков. Откуда он бы мог их здесь взять, интересно…       – Ты не мёрзнешь босиком?       Он быстро-быстро замотал головой из стороны в сторону, наверное, подумав, что я его так проверяю.       – Лёш, я серьёзно, не холодно?       Я даже удостоился приклеенной улыбки, но рот он так и не открыл.       – Значит, будешь молчать? – Я изобразил подобие улыбки в ответ. – Точно?       От его быстрых кивков чёлка совсем съехала на глаза.       – Я кратко.       Лёшка подтянул к себе колени, обнял их руками, опустил сверху подбородок – приготовился слушать.       – Для всех – ты мой сводный брат по отцу, временно живёшь у меня – чтобы ненужных вопросов не возникало. Ты моложе меня раза в два, так что прокатит. Вряд ли кто в доме спросит, но на всякий случай. Дальше, ты не у себя дома... ну или где там, а значит, должен вести себя соответственно. Пока болеешь, на улицу так и так не выходишь, потом – пожалуйста, но я всегда должен знать, где ты находишься и когда вернёшься. Получишь мой старый телефон, симку. Не вздумай его отключать. Есть вопросы? А, да. Комендантский час – с девяти вечера.       Тут Лёшка опять принялся кашлять: долго и шумно, делая перерывы, чтобы набрать воздуха. Как только я открывал рот, чтобы продолжить, он поднимал указательный палец вверх и снова кашлял. Я с пониманием отнёсся к его акции протеста. Конечно, жил он себе свободно, жил, а тут пришли рамки устанавливать, правила…       – Ты должен быть дома не позднее девяти вечера. Если не успеваешь вернуться к этому времени, звонишь мне заранее. Вопросы? Вопросы потом.       Глядя на Лёшкино насупленное лицо, я задумался: не переборщил ли с серьёзностью? Но ласково разговаривать с их братом изначально нельзя – на шею сядут.       – Когда поправишься, мы купим тебе нормальную одежду. Мои вещи не бери. Никогда. Всё твоё тряпьё я выбросил, не в обиде? – Лёшка медленно покачал головой. – Никаких документов или чего ценного там не было, только ключ. От чего он, где взял? Не похоже, что от подвала. – Лёшка вяло пожал плечами. – Ладно, это потом. На подоконнике в кухне твой ключ, возьмёшь. Дальше. Жить будешь в гостиной, но это не твоя личная комната. Никакого шума, мебель не двигать, по шкафам не лазить. У тебя будут свои вешалки и полка. Повторю – мои вещи не трогать. Прятать я ничего не собираюсь, золота-бриллиантов в доме не держу, деньги – на карте. Но здесь много чего есть по мелочи, что можно гипотетически загнать. Так вот, не вздумай воровать! А вот здесь мы подходим к самому главному: если я поймаю тебя на воровстве, увижу пьяным или, хуже того, под наркотой, если ты приведёшь кого-то в квартиру, то тут же окажешься на улице, без всяких душещипательных бесед и суперпоследних предупреждений.       Лёшка так вцепился в свои ноги, что ещё немного и синяки ему обеспечены. А как он хотел? Я пустил в дом неизвестно кого – бомжа! и буду носиться с ним, как с писаной торбой?!       – Что ещё. Я не курю, если ты куришь, придётся бросить. Никаких посторонних запахов. В моём доме обходись без мата. Учитывая, что ты жил на улице, то готовься идти к врачу, к платному, – упредил я его возможные протесты, – паспорт не потребуется. Сдашь анализы, пробы на наркотики. Пройдёшь осмотр у венеролога. Но сначала… Я собирался купить шампунь, специальный, от лобковых вшей. Потом подумал, что проще всё сбрить, нежели вывести. Ты всё равно правды не скажешь: есть вши у тебя или нет, так что бери станок: вперёд и с песней.       Он распрямился, руки сами собой съехали с коленей и глаза… Я никогда не видел, чтобы так быстро и широко раскрывали глаза.       – Мн-е-е надо сделать что-о?.. – У него натурально, как в кино, отвисла челюсть.       – Лёш, а ты для бомжа не слишком обидчивый? Я не хочу в собственной квартире заразиться какой-нибудь дрянью. Короче, выздоравливаешь – и к врачу. А в поликлинике я буду ходить с тобой по всем кабинетам, хочу знать, что тебе будут говорить и что ты будешь отвечать. Это не обсуждается.       Лёшка вскочил и через мгновение, грохнув дверью, исчез в туалете, следом защёлкнулся замок. Было слышно, как, чем-то шарахнув по стене, надеюсь не головой, Лёшка бахнул крышкой унитаза и затих. Я на автомате начал считать вполголоса. На шестидесяти трёх щёлкнул замок, но дверь по-прежнему была закрыта. На семидесяти восьми он вышел. Дрожащими пальцами откинул волосы с лица – бледный, с тёмной полоской на губе от зажившей ссадины, с полыхающими от ненависти глазами – и процедил:       – Ты меня... – он откашлялся: – Ты совсем меня не знаешь. Так почему унижаешь?       – Я бы назвал это констатацией факта: ты – с улицы и по умолчанию здоров быть не можешь. И других проблем, думаю, у тебя тоже немеряно.       – Всё равно это не даёт тебе права так обращаться со мной.       А парень красиво держит удар – я бы цокнул языком, но оно точно было не к месту. Захотелось встать: задница затекла так долго сидеть на полу, но поменять дислокацию я не решился – ситуация слишком взрывоопасна.       – И после этого, – он оттянул от горла мятый и влажный ворот футболки, – у нас с тобой могут быть личные отношения? – Было видно, что сдерживаться ему всё тяжелее.       – Какие личные отношения? Лёш, ты меня вообще слушал? И выступление твоё, демонстрация зачем? Транспарант не забыл в туалете, флаги? Ты из-за чего взбесился? Правил, врача? Или того, что я попросил тебя помолчать и дать мне высказаться? Если ты попросишь о том же, я это сделаю.       – При чём тут!.. Ты мне – никто! Ты не смеешь указывать, что делать и во сколько приходить. Ты собрался водить меня на верёвочке по врачам? Может, ты извращенец какой и тебе нравятся игры такие?! – Лёшка не выдержал и сорвался на крик.       Что сейчас ни скажи или ни сделай – не поможет. У пацана крышу сорвало окончательно, мелет всякий вздор. Ему просто надо проораться. Видимо, сейчас разговора у нас не получится.       – Ты мерзкий, напыщенный козёл! – Лёшка не знал, куда деть трясущиеся руки, у него дёргался подбородок. – Правила он будет устанавливать! Сам свои яйца брей! Ты мне противен! Ты...Ты... Я не вор и не торчок какой-то там! Я...       Он убежал в комнату: долго кашлял там и чем-то грохотал. Вещи собирал, которых у него нет? Если бы его так не колотило, было бы даже забавно за всем этим наблюдать. Кому расскажи! Пацан, которого я по доброте душевной или дурости сердечной – не разобрал ещё – приютил, одел, накормил и спать уложил – прям Баба-Яга какая-то получаюсь, – мало того, что требует равных прав, так ещё и манифестации устраивает – аттракцион невиданной наглости! Такой самооценке можно только позавидовать. Уже самому интересно, чем это всё закончится. Я подошёл к входной двери и, скрестив руки на груди, приготовился ждать театрального исхода.       – Ты же всё выкинул! – взбешённый, Лёшка вылетел в коридор и затормозил передо мной. – Насрать! Дай пройти, я так уйду. И да, – он вдруг шаркнул ногой в подобии шутовского поклона, – надеюсь, что такое дерьмо, как я, не успел вас ничем заразить?       – Ты так и пойдёшь?       – Уйди от двери.       Интересно, он действительно собрался в таком виде идти на улицу: почти пижамные тонюсенькие брюки и футболка? Ладно, досмотрим представление до конца. Я отошёл от двери.       Лёшка возился с замком, пыхтел, чертыхался. У него ничего не выходило.       – Блядский замок! – он пнул дверь ногой.       Наконец замок щёлкнул как положено, а не вхолостую, и Лёшка распахнул дверь.       – Так без обуви и пойдёшь? – уточнил я.       Всё-таки смолчать не получилось – ну не отпускать же его босиком? Как ни странно, но он послушался: нацепил мои пантолеты и, судя по звуку от резиновых подошв, резво унёсся вверх по лестнице. Что ему там делать, с последнего этажа сигать? Нет, он слишком взбешён, чтобы убить себя. И выход на чердак в нашем доме в другом подъезде.       Я напряг слух – прыжки остановились. Запал кончился или сил не хватило упрыгать дальше. А вообще парень не дурак, на улицу не побежал. Если его увидит кто-то из жильцов, то в голову не придёт выгнать на улицу или начать стращать полицией. Одет он в чистое, словно на минуту к мусоропроводу вышел. Значит, посидит в тепле, пока дурить не надоест.       Последняя мысль меня успокоила, и закрыв входную дверь – не ждать же его, – я пошёл спать. Почему-то болели все мышцы, словно я булыжники ворочал весь вечер. Скользнув взглядом по тумбочке с книгами, я, прямо в одежде, не раздеваясь, упал на кровать.