Для самого себя. Начало

Пятьдесят первый день       На объекте, сохраняя вчерашний радостный настрой, я не стал принципиальничать и не вписал в акт пандус, у которого угол наклона был настолько крутым, что вызывал головокружение даже у голубей. Пообещал себе через день заглянуть сюда снова, убедиться, что пандус демонтировали, как обещал начальник строительства, и на том успокоился.       – Лёш, а где еда? Что у нас на ужин? В холодильнике ничего, в микроволновке тоже.       Я на полном серьёзе обшарил на кухне все уголки, где могла бы скрываться тарелка с любым съестным, что сварганил для нас Лёшка. Не хотел до последнего верить в так быстро закончившуюся сказку.       – Не успел. – Лёшка пришёл на мой голос и теперь стоял, прислонясь к стене и переплетя руки на груди.       Это месть за то, что вчера заставил его съесть то, что он приготовил?       – Я не знал, что ты сегодня был занят, – я добавил в голос больше участия и сожаления. Главное – не перебарщивать. – Может, я могу тебе помочь в чём-то?       Я не собирался злиться или читать лекции об ответственности. Мне слишком нравилось моё состояние в последние два дня: я чувствовал себя уверенней, даже какой-то кураж появился. И хорошо читаемый вызов в его глазах, как раньше, меня не трогал. И ещё мне было весело. Наверное, впервые в такой ситуации. Я едва удерживал серьёзное выражение на лице. Сказка закончится, когда я этого захочу.       – Ты? – спросил Лёшка.       – Да, если это будет в моих силах, конечно.       Лёшка поразглядывал меня какое-то время, но, видимо, не найдя ничего подозрительного, первый отвёл глаза.       – Что-то сегодня делал? – не отставал я от него.       – Хорошо-хорошо, будет завтра твой ужин, не нуди только, – Лёшка закатил глаза и ушёл к себе. ***       Я не заметил, как работа словно отодвинулась, перешла на второй план. Меня стало мало интересовать всё, что происходило в нашем управлении: ни мой косяк с документами, ни последствия проведённого Сосновским собрания. Даже договор, который Сосновский вот-вот подпишет, не заставлял шестерёнки в моём мозгу крутиться быстрее, как это обычно бывало. Только жилой комплекс Дворянский, отданный под моё полноправное руководство, занимал по-прежнему.       Но всё же основное, с чем я просыпался, отрабатывал положенные восемь часов и ехал домой, оставалось одно – Лёшка. Я даже засыпал, гадая, что будет завтра. Расшифровывать подростковые, а потому чрезмерно «логичные» ребусы мне было куда интереснее, чем искать недоделки на объекте.       И мы с Лёшкой всё-таки начали читать. Когда я читал, он, не стесняясь, всякий раз толкал меня локтем, если по сюжету происходило что-то смешное или неожиданное. Когда читал он, то мне приходилось его останавливать и просить перечитать последний кусок заново: Лёшка, увлекаясь, так тараторил, что я не успевал за ним. Обманывать его, делая вид, что слушаю, я не хотел.       Сейчас мы приступили ко второму тому Беляева. Я и не знал, что, кроме Доуэля и Ихтиандра, автор столько всего понаписал. Случалось, что к концу чтения Лёшка засыпал. Сначала он приваливался к моему боку спиной, подтягивал колени и, обхватив их руками, замирал. Когда я видел его постепенно распрямляющиеся ноги, то знал, что ещё немного и Лёшка засопит. Я не будил его, я продолжал читать дальше. Как-то я попробовал остановиться, но тут же меня двинули локтем по рёбрам. Больше я не своевольничал.       На ужин мы мужественно съедали Лёшкину стряпню. Иногда было страшно и есть её, и смотреть. Временами только смотреть, поэтому ели, отводя взгляд. Лёшка умудрялся каждый раз сделать одно и то же блюдо по-новому. Например, яичницу он готовил со скорлупой и без, с колбасой или без, раскидывал поверху куски сыра или, когда был в творческом настроении, тёр его на тёрке. Потом порадовал меня омлетом, содержащим все перечисленные ингредиенты сразу – никак у него не получалось разбить яйца по-человечески. Однажды он покидал помидоры на сковороду перед яйцами, и результат нам более чем понравился. В следующий раз, вдохновившись своей смелостью, Лёшка пожарил огурцы и залил разбитыми яйцами. Попробовав, мы, не сговариваясь, выплюнули всё в свои тарелки, и Лёшка, дуясь неизвестно на кого, перетаскал по очереди наши порции в туалет и спустил в канализацию. Случались у нас и полуфабрикаты, выдаваемые моим поваром за полноценную готовку: пельмени, вареники, сосиски с картошкой в мундирах. Как-то Лёшка нарезал полную миску помидоров с огурцами, бахнул сверху упаковку сметаны, выложил на стоящую рядом тарелку четыре бутерброда и, окрестив натюрморт ужином, собственноручно выдвинул мне табурет. Главное – Лёшка начал нести ответственность хоть за что-то.       Музыка по-прежнему встречала меня на пороге, но громкостью уже не сбивала с ног. Я всё выбирал время, чтобы серьёзно поговорить с Лёшкой насчёт вечерней школы. А обсудить было что: я успешно переговорил с завучем ближайшей вечёрки. Не знал, что их не так уж много на целый город. Пора было Лёшке возвращаться в школу.       Из квартиры Лёшка больше не выходил как шпион. Я так и не выяснил причину страхов, но, видя его невозмутимое лицо, когда он уходил вечером на улицу «короче, я пройдусь», решил не заморачиваться. Конечно, иногда он нарушал наши договорённости: приходил позже разрешённого времени, не звонил, когда опаздывал, – да он вообще мне практически не звонил. Пока я был на работе, Лёшка всё-таки таскал мои вещи: я не раз находил явно ношенные футболки, рубашки в дальних углах шкафа. Без мата тоже не обходилось. Но я снизил планку требований – нельзя хотеть слишком многого от бывшего беспризорника. Однако ничего особенно ужасного Лёшка не делал, и я понемногу расслабился. Казалось, что у меня и правда поселился какой-то очень дальний, неизвестный ранее родственник.       Но так только казалось. Я стал ловить на себе его долгие взгляды. Например, когда мы ужинали, он иногда, словно задумавшись, надолго зависал на моём лице, чему-то улыбался, забыв продолжать жевать. Или, слушая, как я читаю, вдруг запрокидывал голову и разглядывал меня. Поначалу я думал, что Лёшка, как маньяк-медик, искал место, куда вогнать иголку, чтобы я дольше помучился. Но со временем я перестал обманываться. А припомнив нашу игру в вопрос-ответ, совсем приуныл. Что делать с этими гляделками, я не знал, ведь Лёшка, по сути, не говорил ничего эдакого и ни в чём провокационном замечен не был. Может быть, я наконец просто был оценён по достоинству, как тот, кто забрал его с улицы?       Мысль показалась логичной, хорошо сформулированной и… глупой. Пятьдесят пятый день       Придя с работы, я вытащил Лёшку с собой в магазин за продуктами. Насупленный, он, сгорбившись, безропотно плёлся рядом и пинал попадающие под ноги ледышки. Почти безропотно. Конечно, я же жестоко выдернул его из танков, не дав закончить катку.       – Ты – в бакалею, в молочный и про гранатовый сок не забудь. Вот список, всё найдёшь сам. А я – в другие отделы. Закончишь – звони. Ну или встретимся здесь, каждый со своей тележкой. Кто больше принесёт, тот...       – А если я не то возьму, Назар? Я же не знаю, что ты всегда покупаешь.       – Лёш, не прокатит. – Он и из магазина хочет свинтить, вот же!..       – Ну, Назар, я же правда не знаю, какой хлеб брать, одних макарон сортов сто. Сам подумай, ну как я... – канючил Лёшка.       – Что возьмёшь, то и будешь есть. Не понравится – в следующий раз купишь другое. Вопросы?       – Назар, ну подумай сам...       Обычно скорый на что-нибудь хитроумное, то словом, то взглядом заставляющий хотеть узнать, что будет дальше, ломать голову над двойным дном, сейчас Лёшка, как заезженная пластинка, не вызывал ничего, кроме раздражения. Надежда, что вместе мы быстро всё закупим, испарилась – после перепалки времени наверняка уйдёт вдвое больше.       – Лёш, хватит. Ты не видишь, что берёшь из холодильника и какой хлеб отрезаешь каждый день? Вот такое же и покупай. Спорим, что колбасу свою любимую, которую я сам вижу только, когда приношу её из магазина, ты сможешь найти с завязанными глазами. И я удивлён, что ты в курсе количества макаронных сортов.       – Я что совсем идиот, по-твоему? – Лёш вспыхнул и зло сжал губы. – И причём тут колбаса, я тебе говорю...       – Лёш, ты повторяешься, мне становится скучно. Тебе – туда, – я махнул рукой в сторону молочного отдела, – удачи.       Закончив со своим перечнем продуктов, я вернулся на место нашего старта: Лёшки не наблюдалось. Времени прошло достаточно, чтобы он успел всё найти по списку. Я проехал с тележкой вдоль всех касс, снова встал на старое место: куда Лёшка мог подеваться? Сбежать втихаря домой доигрывать – вряд ли, специально тянуть время – пройденный этап. Тут что-то другое, позаковыристей. Но что? Я решил оплатить свои покупки, а потом позвонить Лёшке от машины.       После кассы, когда я толкал тележку к выходу, он меня догнал:       – Ты этого добивался, разводил меня на «кто быстрее»? – улыбался Лёшка от уха до уха.       Пропажа нашлась. И, судя по тому, что встретились мы за кассовой зоной, значит, все продукты были оплачены.       – Лёш, откуда у тебя деньги?       – Да ладно тебе, не украл, не мельтеши. Это твои деньги, что ты давал мне на телефон кинуть, на сладкое… Не нужны были, вот и скопились. Так ты специально придумал со списками?       – Нет, Лёш, я потерял тебя. Зачем соревноваться в магазине?       – Какие мы правильные…       Лёшка подпрыгнул, навалился животом на ручку тележки и проехал несколько метров. Потом развернулся и таким же макаром доехал до меня.       – Так тебе не скучно? Кстати, а чего это ты, без меня хотел уйти? Набрать не судьба? Или ты принципиально не хочешь мне звонить?       Лёшка как на санках опять съехал в плохое настроение.       – Лёш, не надо. Я собирался тебе позвонить. Всё купил?       – Два пункта не нашёл. Обойдёмся, значит.       – Без чего мы будем обходиться?       – Сыр какой-то там и ещё… Забыл что. Слишком долго надо было рыться. А ты мою колбасу купил?       – Лёш, этот «какой-то там» сыр я всегда ем на завтрак. И ты прекрасно об этом знаешь. Завтра, когда я уйду на работу, ты снова сходишь в магазин.       – А ты не можешь?       – Могу, но с завтрашнего дня закупка продуктов будет твоей обязанностью. И не смотри на меня так. Ты целый день дома. За мной – работа и деньги, за тобой… Ты можешь тоже делать что-то полезное.       – Попрекаешь куском хлеба? Или жену из меня хочешь сделать?       – Ты сейчас сказал такую ерунду, что я даже реагировать не буду. Кидай продукты в пакеты, хочу уже уйти отсюда. Не люблю магазины.       – Ох… Охренеть как я их обожаю!       Явно не обрадованный известием о своей новой обязанности, Лёшка принялся бросать покупки в пакет с логотипом магазина, как в баскетбольную корзину. Всё правильно: я сказал ему кидать, он и старается. Гранатовый сок с честью выдержал испытание, уцелел.       – Всё. – Лёшка держал пакет в обеих руках перед собой и по очереди поддавал его коленками. – Пошли?       Не дождавшись ответа и ещё раз пнув пакет, он двинулся к выходу.       – Нет, ну как это называется?       У подъезда копошилась в сумке невысокая девушка в короткой серой дублёнке. На плече на длинном ремне болтался плоский деревянный ящик, который так и норовил съехать в снег. Пытаясь не дать ему упасть, девушка вскидывала плечо вверх. Тяжёлую ношу от встречи с землёй отделяли сантиметры и секунды.       – Помочь?       – Снова не работает код, безобразие! Откроете? Не могу найти ключ.       Она бросила рыться в сумке, засунула покрасневшую руку в карман дублёнки и, вернув на место брезентовый ремень от ящика, повернулась к нам. И тут же радостно вскрикнула, видно, нащупав ключи в кармане.       – Представляете, домофон ломается в который раз, а ведь дом-то новый. Я совершенно с вами согласен – безобразие! – вступил Лёшка горячо, выхватив связку ключей из моих рук, и через мгновение уже тянул на себя запикавшую подъездную дверь. – Проходите. Это хорошо, что вы нас встретили. Вы с работы так поздно? У вас тяжёлая работа? Мы вот в магазин ходили. Холодно сегодня. Но вчера был вообще дубак. Вы любите зиму? Я не очень. Хорошо, что дверь сама притягивается, а то помните, как раньше было? Доводчик сломался и кранты. Зато сейчас в подъезде тепло. Когда тепло – хорошо, правда? А вы замёрзли... Не стойте, заходите.       Девушка стояла, открыв рот, и, как я понял, силилась переварить услышанное. Я и сам был в недоумении – такого количества слов подряд я от Лёшки не слышал ни разу.       – Лёш, не части́. А вы проходите, девушка, смелей-смелей.       Но она всё равно не двигалась и смотрела на Лёшку.       – Вы его не бойтесь, – подбодрил я её, – он безобидный.       Девушка, неловко попятившись, и двигаясь боком, перешагнула через порог. Лёшка первый двинулся за ней, принуждая идти быстрее. Я замыкал процессию.       – Да ладно вам, не расстраивайтесь так, починят домофон. – Лёшка не успокаивался. – Не переживайте, всё хорошо. Правда-правда! Я вот, например, знаете, как рад, что живу в этом доме? Честно-пречестно рад! Сломанный домофон – это что, пустяк. Главное, чтобы вокруг люди были хорошие, понимающие. Правда, Назар? Вот Назар как раз такой. И вы, наверняка тоже, по глазам вижу.       Лёшка, не замолкая, молол какую-то ерунду. Может, ему просто понравилась девушка? Я решил немного сгладить впечатление от Лёшкиного поведения, переключив внимание на себя:       – Вы на каком этаже живёте?       – Я... Я на пятом.       Девушка, не спуская с Лёшки глаз, всё так же боком, неловко переползала со ступеньки на ступеньку вверх по лестнице. Наконец наша нестройная компания добралась до лифта.       – Извините, я вас не видел ни разу. Не так давно въехал и мало кого знаю здесь.       Честно говоря, её ошалелый вид и тормознутость начали напрягать. Не сильно Лёшка и начудил, чтобы так на него реагировать. Какая-то она странная, всё-таки.       – А вы вообще кто? Вы-ы ему... вы с ним кто? – Она грохнула своим ящиком об пол и прислонила его к стене.       Вот и тот самый вопрос, которого боялся, который не хотел слышать от соседей, да кого угодно, кто будет видеть нас с Лёшкой вместе. И кто мы с ним? Друзья, квартиранты, может, Лёшка мой субподрядчик? Я сам себе не знаю, что ответить, кто он мне. Хотя, если послушать наши с ним разговоры, то я ему отец получаюсь. Но избави меня боже от такого сыночка! Но легенда на то и легенда, чтобы её придерживаться.       – Я переехал полгода назад. Живу на втором этаже. Он, – я кивнул в сторону сладко улыбающегося Лёшки, – мой племянник. Что застыл? – повернулся я к Лёшке. – У меня сейчас руки оторвутся.       – И давно? – Девушка то сжимала ладонь с зажатым в ней ремнём от ящика, то разжимала.       – Что давно? Давно он мне племянник?       Но, впрочем, к чему-то подобному я, в принципе, уже готовился, только в другой жизни и с другим человеком: странные вопросы, намёки, ошарашенные взгляды.       – Это я о своё-ём, – протянула девушка. – И как вам с племянником? Возраст переходный, характер...       – По-всякому бывает. Лёш, – хотелось развернуть его за плечо и подтолкнуть к лестнице, – ты на лифте собрался ехать?       – А на сколько родители отпустили его к вам? – Девушка выпустила ремень и шагнула ко мне. – Сами же знаете, школа, другие обязательства, и вообще…       Её назойливость и бесцеремонность всё больше раздражали. Я не понимал, куда движется наш разговор.       – Вы такие вопросы задаёте, – нервно хохотнул я. – Вы воспитатель?       Девушка сжала губы и, чуть наклонив голову вперёд, переступила с ноги на ногу. Казалось, что она сейчас боднёт меня невидимыми рогами, как бык на корриде.       – До свидания, – я перехватил пакет поудобнее, – мы пешком.       Девушка нажала кнопку лифта и подтащила ящик ближе к дверям.       – Надеюсь очень скоро увидеться, – проговорила она нам в спину, напирая на «очень».       – А то, конечно! – крикнул ей Лёшка и помахал свободной рукой. – Мы всегда здесь, никуда не переедем. Ещё сто раз встретимся. Особенно, когда всё хорошо, то почему бы и нет?       – Странная какая-то. Ты как? – спросил я, когда мы дошли до нашего этажа.       – Художники – они все такие шизанутые! – Лёшка засмеялся и покрутил пальцем у виска.       – С чего ты решил, что она художница?       – Ты её ящик видел? Это мольберт.       – Точно, – я хлопнул себя по лбу, – не догадался. А ты знаток мольбертов?       – Видел, как рисуют на таких.       Я достал ключ от входной двери и вставил в замок.       – Она тебе понравилась? Ты просто сейчас был настолько странный, что...       – Ленка? Ленка мне понравилась?! – оглушительно заржал за спиной Лёшка.       – Её Лена зовут? – я от удивления передумал открывать дверь.       – Ты живёшь здесь сколько?.. И никого не знаешь. А я со многими познакомился.       – Ты крут, ага, я понял. Только не понял, что тут смешного?       – Да, я парень крутой, как бутерброд с бастурмой! – пропел Лёшка, попытавшись параллельно пустить волну телом.       – Умник, я понимаю, что ты совершеннолетний, но у вас разница в возрасте… не слишком?       – Не слишком что? А что ты имеешь против возраста? – Лёшка оттеснил меня от двери, открыл её и зашёл в квартиру. – Она ж мне в матери не годится, и норм. Ты вот тоже…       – Что я? – Я стоял в дверях и смотрел, как Лёшка стаскивает ботинки, по очереди упираясь мысками в задники.       – А что ты? – Лёшка безмятежно повернулся ко мне, шагнул ближе и забрал мой пакет. – Ты – это ты, она – это она, а я… Я ваще чего хочу, то и делаю, имею право, ясно?       Чего ж тут неясного. Если вспомнить мою первую любовь, то её возраст – последнее, что меня тогда интересовало. Всё-таки как быстро у Лёшки меняется настроение, удивляюсь я этим подросткам: то они готовы испепелить тебя взглядом, то через пять минут улыбаются в никуда. Что любовь с людьми делает.       – Лёш, ты сумки...       – Щас всё сделаю.       Так до конца и не раздевшись, Лёшка исчез на кухне. Чудо чудное! Я решил не мучиться вопросами, а наслаждаться временным затишьем. А то, что оно временное, я не сомневался ни секунды.       – Завтра – в магазин. Помнишь? – сказал я, раздеваясь.       – Угу, – ответил он с кухни.       – Список напишу, деньги на столе оставлю.       – Валяй.       Надо ему чаще встречаться с этой самой Леной. Только непонятно, почему на меня и мои слова у него нет такой реакции.       Я так и не узнал, чем пахнут те цветки в тёмно-коричневой бутылке. Всё ещё сиренью или уже одним спиртом? Не может быть, чтобы спиртом – цветы были как живые. Жаль, что не открыл бутылку тогда. Не хотел разочароваться?       Боязнь совершить ошибку, а потом сожаление, что не узнал, не сделал, не сказал, не попробовал... Иногда я думал, что смог бы достичь большего, если бы не боялся разочарования, если бы смог проще относиться к поражениям и не чувствовать себя неудачником. Иногда я, словно на спор сам с собой, вдруг наглел, шёл напролом, взвинчивая самооценку до небес, прыгая дальше, чем было возможно. Будто хотел отомстить самому себе за недавнее малодушие и трусость. И чем сильнее я испытал страх до, тем в большую авантюру хотел ввязаться сразу после. В институте я так стребовал с руководителя диплома, потом с замдекана разрешить выйти на защиту повторно, чтобы получить отлично, упирая на предвзятость комиссии. И прокатило. Позже уволился из первой конторы, не завершив проект, впрочем, чисто номинальный проект. С нынешним шефом я бывало заигрывался и переходил границы дозволенного, словно он мне должен подчиняться, а не наоборот. Взял вот Лёшку… Какое такое недовольство собой я перекрывал Лёшкой? Что мне вообще от него надо, личных отношений, как я сказал ему в самом начале? И какие личные отношения у нас, интересно, могут быть?       Большой опыт общения по работе мне очень пригодился: вступая во взаимодействие с кем-то, я мог почти сразу увидеть, если что-то было не так. Однажды я специально позвал Лёшку по имени, когда он сидел в своих танках. Негромко позвал, но так, чтобы можно было расслышать. Лёшка отозвался, как будто бы его звали так постоянно, отвлекая от, возможно, этой же самой игры: он заторможенно повернулся, вопрошающе вскинул голову и снова отвернулся к монитору. Получается, имя – настоящее. Уже легче. Но всё равно что-то не складывалось. Что он делает у меня, пережидает? Прячется? И до кучи – я, запутавшийся в себе, своих мыслях, резонах, в своей ответственности... перед кем? Обязательствах перед собой, им? Или перед кем-то неведомым, кто ведёт счёт моих побед и промахов, а потом складывает или вычитает? А что в этих вычислениях остаётся мне?       Часы показывали половину второго ночи. Лёшка давно спал, даже дыхания не было слышно, тишина. За окном, завывая, промчалась скорая.       Я подошёл к компьютеру, нагнулся, на ощупь выдернул из системника самый толстый провод. Значит, говоришь, танки? Второй конец, не торопясь, вывернув болтики, я вытащил из монитора. Это заняло какое-то время, но сегодня – это последнее, что волновало меня. С проводом в руках я подошёл к окну, открыл створку и размахнувшись, выкинул его в ночь. С громким стуком захлопнул форточку и тут же оглянулся – Лёшка не пошевелился. Утром будет сюрприз.       Смогу! Не завтра, но точно смогу. Первый ход сделан, теперь всё в моих руках.