Для самого себя. Начало

Тридцать восьмой день       С тех пор, как начались наши чтения, каждый день после работы на кухне меня ждали бутерброды, а на диване с книгой – Лёшка. В первый раз я подумал, что это остатки его завтрака-обеда, но потом сообразил – для меня специально оставлено. Значит, Лёшка втянулся. Или ему в детстве вообще книг не читали?       Сегодня я решил выторговать себе свободный день – голос с непривычки садился. Наверное, у тех, кто аудиокниги начитывает, глотки лужёные.       – Лёш, сегодня будет твоя очередь.       – С чего это? Тебе надо, ты и читай.       – Лёш, давай день ты читаешь, день – я. У меня горло болит.       Но звонок в дверь не дал нам продолжить бодаться. Я шёл открывать, гадая, кто это мог быть. Что я переехал, были в курсе все: Семён, Павел с Димой, и Вероника, кажется, тоже. Но, кроме родителей, мой новый адрес никто не знал. Родители же, насколько мне было известно, приезжать не собирались. А если мама решала приехать стихийно, то обычно звонила на подъезде к дому.       – Не открывай! – Лёшка вдруг вылетел за мной в коридор.       – Почему? – От неожиданности я вздрогнул и отступил от входной двери.       – Не открывай, – шипел он, приглушая голос. – Это – за мной. Пожалуйста, Назар, пожалуйста, скажи, что меня нет. Пожалуйста, ну пожалуйста... – он тараторил и тараторил своё «пожалуйста», пытаясь оттащить меня от двери.       – Лёш, с тобой всё нормально? Кто может в мою квартиру прийти за тобой?       – За мной, я знаю! Он хочет забрать меня. Бля, обещал же!       – Да кто он-то? Кого ты боишься?       По правде сказать, Лёшка не выглядел особенно испуганным, скорее встревоженным. В дверь снова позвонили.       – Давай как будто нас нет дома, а? – не успокаивался он. – Он постоит и уйдёт.       – Нет дома? Лёш, твой шёпот на лестнице слышно.       – Ё-о-о… Я спрячусь. Скажи, что меня нет у тебя. Пожалуйста. Скажи, что я ушёл!       Он в два прыжка оказался в кухне и захлопнул за собой дверь. Всё-таки приятно, когда Лёшка так заискивающе смотрит, вежливо просит, без извечных его ухмылочек и недовольных гримас. Если бы я знал, что этого можно добиться, всего лишь нажав на кнопку звонка.       За дверью меня ждал ещё один сюрприз: Вадим Дмитриевич Сосновский, собственной персоной.       – Добрый вечер, Назар Сергеевич, прошу прощения за визит. Мне нужны акты проверок за прошлый год. В сетевой пусто, шефа нет на месте. Людмила предложила поискать на вашем компьютере, но я посчитал это не совсем удобным. На мобильный вам дозвониться не получилось. Я улетаю сегодня и хочу уже вечером поработать с документами. На флэшку можете скинуть или выслать на мою почту? Идеально, если у меня будет распечатка.       Людмила, секретарь Дим Димыча, не отличалась щепетильностью, если дело касалось её должностных обязанностей и особенно личных просьб начальства. И на моём компьютере она в принципе могла найти что нужно, тем более что вход я не запаролил. И я был признателен Сосновскому, что тот не стал пользоваться своим положением. А то, что документов нет на сервере, мой косяк. И так как ошибок на работе я практически не допускал, то сегодняшний визит начальства был серьёзным проколом. Отчитывать меня Сосновский не собирался, но и восторга на его лице от того, что ему пришлось тащиться домой к сотруднику, тоже не наблюдалось. И хотя ситуация в целом не была критичной, но ощущения – не из приятных.       – Спасибо, Вадим Дмитриевич, что не стали включать мой компьютер. Я действительно забыл скинуть акты в сетевую.       – Здрас-с-сьти, – раздалось у меня за спиной.       Я и думать забыл, что в доме есть ещё кто-то, настолько меня сбил с толку приход Сосновского. Судя по Лёшкиной нарочито расслабленной позе, по тому, как он смотрел, по насмешливому приветствию, старый добрый Лёша – самоуверенный и безмятежный – снова с нами. Услышал, что пришли не по его душу, и осмелел. А жаль, испуганный и вежливый – приятное разнообразие.       – А это кто? – спросил он и вальяжно прислонился к стене.       Если бы Лёшка задал вопрос вполголоса, я бы ещё понял, но так – это уже называлось хамством. Причём хамил он не кому-нибудь, а моему начальнику. Такого вызывающе-наглого выражения лица я у него ещё не видел и чего ожидать, не знал, а начинать при посторонних обычные наши препирательства не хотелось – не до того.       – Лёш, посиди в комнате, пожалуйста.       – Я – не маленький, нечего меня загонять в комнату.       – Лёш, ты ставишь меня в неудобное положение, пожалуйста.       – А почему ты меня не представишь? Или я недостаточно взрослый для этого?       Лучше было сделать, как он хочет, чтобы всё окончательно не вышло из-под контроля. Главное – отдать Сосновскому документы. Тоненькая чёрная папочка с актами валялась сейчас около компьютера: хотел сверить кое-какие даты с другими отчётами – удобнее это делать, когда хоть что-то на бумажном носителе.       – Алексей, это – Вадим Дмитриевич, мой начальник. Вадим Дмитриевич, это мой племянник – Алексей. Алексей временно живёт у меня, пока у его отца... Пока отец не сможет забрать его. Вадим Дмитриевич, я сейчас принесу документы.       Но сдвинуться с места я не мог: Лёшку нельзя было оставлять один на один с Сосновским. Я не так много общался с новым замом – он не работал с нами над проектами, только иногда заходил посмотреть, как движется, видимо, интересный лично ему объект. Кстати, никто у нас толком не знал, кто Сосновский по образованию: менеджер или имеет корочку строительного вуза. По моему новому жилому комплексу он лишь передал мне документы, в общих чертах обрисовав концепцию. А вот на рыбной ферме мне довелось увидеть, как он работает в команде: вежлив, доброжелателен и профессионален. То, что Сосновский запредельно авторитарен и амбициозен, шло, казалось бы, незаметным прицепом. Впрочем, беспокоился я за Лёшку – не Сосновский, а он закатить истерику мог в два счёта и испортить мои отношения с начальством.       – Алексей, значит? – отмер Сосновский, молчавший до этого момента.       Он приблизился к Лёшке и взял его за подбородок:       – Хамим?       Лёшка вырвался и, отступив, вскинул голову. Теперь я точно не мог уйти – ноги приросли к полу.       – Вижу, ваш отец мало занимается вашим воспитанием. Или не знает как? Я мог бы дать несколько советов. А если, молодой человек, до вас слова не доходят, то ремень отлично способствует. Назар Сергеевич, – Сосновский повернулся ко мне, – наслышан о ваших принципах, и потому странно видеть, что вы терпите такое поведение. Хотите, я этого шкета заберу на выходные, на перековку, так сказать: со своими ребятами еду на дачу в следующую пятницу. Там хорошее место. Знаешь, где трасса горнолыжная раньше была? Так вот Вулкан опять открыли, подъёмники пустили. Сыновья заработали, вот вывожу, как обещал: оценки отличные во второй четверти – постарались...       Сосновский снова повернулся к Лёшке и похлопал его по щеке ладонью. От этой картины у меня в груди ежом застрял воздух. Он трогал Лёшку, словно имел на это право!       – Документы, Вадим Дмитриевич, они у меня как раз распечатаны, сейчас.       Пять шагов до стола, секунда, чтобы взять папку, те же пять шагов назад, и я снова в коридоре. Лёшка стоял, прижавшись к стене: на белом лице огромные глаза, зелёные… Он, словно в поставленном на повтор видеокадре, бесконечно проводил рукой по щеке, той, которую совсем недавно вроде как по-отечески потрепали. Видать, Сосновский был совсем непрошибаемым, иначе прямо сейчас вспыхнул бы и разлетелся искрами без следа под Лёшкиным ненавидящим взглядом.       – ...почему нет? Если это единственное, что работает? Физическое наказание только на пользу, уверен. Теперь они как шёлковые: и учатся, и матери помогают без напоминаний. – Сосновский встал, чтобы видеть нас обоих. – Восемнадцать стукнет, надеюсь, тогда хоть что-то понимать начнут, поумнеют. Они почти одного возраста, Дениска помладше. Вдруг и племянника твоего получится научить уму-разуму. Природа опять же способствует. Ты стоял когда-нибудь на доске, или только всем нервы делаешь, шкет? Назар, – Сосновский повернулся ко мне, – что скажешь?       – Спасибо, Вадим Дмитриевич, мы обойдёмся собственными силами, – ответил я, как мог вежливо. – У Алексея сейчас сложный период – адаптация к новому месту жительства. Надо дать ему время. Я уверен, что всё наладится.       Я еле сдержался, чтобы не указать Сосновскому на дверь. Что со стороны выглядело бы, по меньшей мере, грубо. И странно. Из-за чего, собственно, выгонять? Ну, рассказал Сосновский о своих взглядах на воспитание детей, ну, похлопал в стандартном жесте по щеке…       Унизительно и мерзко! Я не мог простить и его хозяйский тон, и покровительственный жест, но в то же время не мог не отметить его твёрдости и решительности. Он был очень убедителен, железобетонно уверен в себе – точно знал, что говорил. Я почувствовал жгучую зависть. Мне до такого далеко. С самого первого дня, как Лёшка начал здесь жить, я был смят, растерян, всё время сомневался в правильности своих слов, поступков. Лёшка наверняка это чувствовал и пользовался во всю. Может, ему действительно нужна твёрдая рука?       – Смотри, я помог бы тебе. – Он свернул папку в трубочку. – Завтра скинь информацию в общий доступ, надо быть более ответственным. А не успеваешь решать рабочие вопросы на работе, тайм-менеджмент тебе в помощь.       Щёлкнул замок закрывшейся за Сосновским двери. Отчего-то стало стыдно перед самим собой, перед Лёшкой. Но раздражение всё-таки перевесило: если бы он первый не начал, то ничего этого не случилось бы. Если бы вообще Лёшки не было… Всё из-за него! Из-за него теперь снова ломать голову, раскладывая себя на составляющие: кто я, что… А может, всё гораздо проще? Может, не был я никогда тем, кто уверен, и кто решает: жил по инерции, а думал, что выбираю свой путь, что-то строю, чего-то стою… Хотелось побыть одному.       Заморожено переставляя ноги, я дошёл до кухни, встал у окна и начал считать припаркованные машины. На двенадцатой услышал шаги за спиной.       – Лёш, зачем ты всё это устроил: «Кто это? Что ему надо?» Выставить меня перед начальником... – Считать я перестал, глазами перебегал от одной машины к другой.       – Племянник, значит, да? А как же сводный брат? Наладится, говоришь? – бурчал он.       – Зачем ты всё это устроил?       Лёшка вздохнул и вдруг тяжело привалился к моей спине. Стало горячо: он дышал мне в спину, уткнувшись лбом между лопаток.       – Затем.       – Ты унизил меня, ты хоть понимаешь это? – Захотелось передёрнуть плечами, чтобы стряхнуть его с себя, чтобы не дышал.       – Как и ты тогда, помнишь? Когда как с отбросом.       Ему не могло быть так же тяжело тогда, как мне сейчас. Он как обычно преувеличивает.       Мы так и стояли. Я снова и снова пересчитывал припаркованные автомобили, а Лешка согревал мою спину дыханием.       – А ты правда смог бы ударить меня? Ну, когда схватил за шиворот. Или как этот твой сказал... Стал бы так воспитывать? – Он завозился, словно почесал лоб об меня и снова замер.       – Я, как выяснилось, Лёш, совсем не разбираюсь в воспитании детей, но одно знаю точно: бить не стал бы ни при каких обстоятельствах. Тогда… Я бы всё равно удержался, не ударил бы. – Сейчас я был уверен в этом, как никогда.       – Почему? – Он обхватил меня руками, прижался и шумно задышал. – Почему, не стал?       У Лёшки дрожал не только голос, его самого била дрожь. Внезапно я расслабился, впервые за всё время, что мы жили вместе: я опять стал нужен Лёшке, нужен даже больше, чем раньше – голодному и избитому. Я снова был на своём месте. И сразу стало хорошо. Хорошо просто стоять и молчать, наслаждаясь этой остановкой во времени, когда Лёшка не видит во мне врага или надоевшего взрослого. Но детям, кажется, надо отвечать на вопросы.       – Не стал бы, потому что это унизительно для того, кого бьют.       – Тебя били? – спросил Лёшка тёплым выдохом.       Что ему ответить? Били, но не сильно? Или что хватало и того немногого, чтобы почувствовать себя ничтожным?       – Значит, били. – Лёшка опять потёрся об мою спину лбом. – Хочешь, я сварю тебе кофе?       – Ты умеешь?       – Нет. Скажешь, как надо? Тридцать девятый день       Поужинав и почитав Лёшке, я занял компьютер. Оставив меня работать, Лёшка сбежал на кухню. Несмотря на то, что мы только что полчаса просидели с ним бок о бок под Беляева, казалось, что он избегал меня после вчерашнего: был непривычно тих и задумчив.       Через час, свернув окна документов, я открыл поисковик и вбил: «Приёмный ребёнок особенности и воспитание». Последние дни я пытался найти другое объяснение Лёшкиным перепадам настроения и нелогичному поведению. И сегодня на одном из психологических сайтов – у меня уже вошло в привычку на работе хоть что-то да почитать про воспитание, – зацепился взглядом за фразу, что дети-сироты требуют к себе особого подхода. Тогда я ещё подумал, что Лёшка вполне мог быть из детдома и именно поэтому с ним так сложно.       Сказать, что я был удивлён, прочитав первую статью про сирот, – ничего не сказать: я испытал потрясение. Так вот почему Лёшка ведёт себя так агрессивно на пустом месте, провоцирует, наглеет. Он всё время ждёт, что я выгоню его, если он что-то сделает не так. И потому лезет на рожон, чтобы уже наверняка узнать: прощу я его или верну на улицу. Так возвращают в детский дом ребёнка, не угодившего приёмным родителям.       Когда от перегруза информацией заболела голова, я закрыл все вкладки, почистил историю браузера и выключил комп. Значит, не надо обращать внимания на Лёшкино поведение – это только проверка. От меня же требуется терпение и понимание, несмотря ни на что. Приняв решение, я со спокойной душой пошёл мыться.       Освободив Лёшке ванную, я уже было навострил лыжи спать, но, вспомнив, что оставил флешку в компе, пошёл за ней. Однако рядом с клавиатурой я не нашёл юэсбишного хвоста с вставленной флешкой – опять соскользнул на пол. Пришлось лезть под стол. Поднимаясь на ноги, я неуклюже попытался схватиться за спинку кресла, но лишь сдёрнул лежащее сверху покрывало. Под ним на кресле я увидел свои штаны и футболку, те самые, что сегодня не смог найти, когда пришёл с работы – решил, что забыл, как вчера кинул их в стиралку. Значит, Лёшка приготовил мне домашнюю одежду, выходит, ждал меня?       Собрав свою одежду, я поправил постельное бельё на Лёшкином диване: обычно он так небрежно застилал себе спальное место вечером, словно уже спал. Я убрал подушки с изголовья и начал натягивать простыню. Наткнувшись пальцами на что-то твёрдое, я вытащил книгу с жёлтым мальчиком-лучиком на чёрной обложке: тот шёл по ночному городу в джинсах и водолазке, босой и сердитый. Судя по мятым заляпанным страницам, Лёшка перевалил через середину.       В своей комнате, освещаемой лишь настольной лампой, уже лёжа в кровати, я закинул руки за голову и улыбнулся. Впервые за последнее время я чувствовал себя победителем. Сороковой день       Семён позвонил сам. Я так и не собрался: с тех пор, как Лёшка стал жить со мной, я перестал чего-то хотеть лично для себя – сил не было. Я как раз сидел в кабинете шефа и пытался объяснить, почему на сервере отсутствуют прошлогодние отчёты. Дим Димыч не возмущался, только спросил, но и это я уже счёл за выговор. Выудив звонящий телефон из кармана, я скинул вызов и лицо Сёмки заодно. Глядя на опустевший экран, сразу расхотелось вести рабочие разговоры, тем более такие. Но ничего не попишешь.       – Назар, – Дим Димыч вернул меня в действительность, – что не так с теми отчётами? Вадим Дмитриевич сказал, ты дома с ними работал.       – Я сравнивал количество моих выездов на объекты и проверок, что делали комиссии ещё до того, как я пришёл к вам в управление. Понял, что погоды я, увы, не делаю.       – Зачем тебе эти сравнения?       – Эта моя деятельность, говоря казённым языком, нерентабельна. Я изначально не очень понимал, зачем мне дублировать чью-то работу.       – На что ты рассчитывал, когда решил сказать об этом? Работал бы себе дальше, тем более твоя зарплата вполне к этому располагает.       Мне хотелось достать телефон, нажать на знакомый номер, дождаться белобрысого улыбающегося Сёмку на экране и условиться о встрече. А вечером сидеть в ресторане под перголой с искусственными лианами и говорить, говорить. И коньяк. И шашлык, обжигающий перцем и жаром недавних углей. И неважно, что коньяк с шашлыком – это по-плебейски, неважно, что завтра желудок вряд ли скажет спасибо после жирного жареного мяса. Мне надо забыться, оторваться от всего, что душит: долг, порядок, конкретные планы, что не даёт и что заставляет, что считается правильным. Я физически чувствовал потребность видеть Сёмку, ржать над его шутками, перебивая, пересказывать что-то своё, вспоминать нашу учёбу и время, когда деревья были большими, сахар слаще и воля шире. Я нечеловечески устал от Лёшки. Мне нужен был отдых.       – Дмитрий Дмитриевич, мне нравится чувствовать себя свободным. Нравится, что я не сижу постоянно в управлении. Люблю находить на объектах то, что не сразу заметишь, но это по сути, игра, не приносящая реальной пользы, поэтому мне лучше сосредоточиться на своих прямых обязанностях, особенно после начала работы над Дворянским.       – Как только вернётся Сосновский, мы ещё раз обсудим этот вопрос. Но я тебя услышал.       После разговора с Дим Димычем я закрылся в своём кабинете на ключ и сразу набрал Сёмкин номер.       – Сёмка, ты куда?.. Да, давай. Давай сегодня. В том же самом? Тяга такая, что челюсть сводит. Да ладно тебе!.. Когда?.. А зачем?.. Сём, у меня батарея сейчас сдохнет. Всё, понял, буду в шесть.       Я смотрел на дрогнувший в последних корчах мобильник – забыл взять из дома зарядник. Автомобильную зарядку уже как месяц дверью прихлопнул, а новую так и не купил.       Мы общались с Семёном уже час, пили и ели. Мне было хорошо. Всё было хорошо. Приглушённый свет, мягкие диванчики в зале для курящих, потому что Сёмка теперь в общественных местах образцово-красиво курил трубку, эстет! Небритость, которая через неделю-другую со всем правом уже могла называться бородкой, костюм, галстук, чёрное длинное пальто, небрежно брошенное на спинку стоящего неподалёку стула, тускло поблёскивающая печатка на пальце, тёмные глаза и трубка в руках – шарм просто клубился в воздухе.       Сфокусировавшись на очередном бокале с коньяком, я сделал глоток. И бокал, и глоток были лишними. Веки потяжелели, сладкий настойчивый дым табака от Семёновой трубки забивал все запахи, всё. Впрочем, как и сам Семён. Неизвестно откуда заскреблась под сердцем тревога. Недавнее спокойствие таяло, и магия обстановки не спасала.       – Не пойму, Сём, табак фруктовый, что ли? Сладкий? Что за дерьмо ты куришь!       – Темнота, – Сёмка поморщился. – Как был дремучим, так и остался. Это отличный сорт.       И меня, недалёкого и раздражённого, принялись посвящать в философию трубочного табака, особую культуру раскуривания трубки, ознакомили с ценами, оказавшимся на удивление вполне приемлемыми. Разойдясь, Семён перешёл на знойных доминиканок, бёдра которых были предназначены исключительно для скручивания элитных марок сигар. Тревога и недовольство, убаюканные голосом, неторопливым рассказом, прерываемым долгими затяжками, снова начали растворяться.       Мне нравился Семён и избавиться от этого чувства до конца, наверное, никогда не получится. Я соскучился по нему, по истинно его интонациям, размеренной речи, по тому, как мгновенно из вполне себе Семёна Аркадьевича он превращался в весёлого тощего Сёмку. Которой всё так же искал чего-то: менял женщин, привычки, прикиды. Как-то он приехал на нашу встречу в кожаной бандане, косухе и армейских берцах. Сегодня – сводящая зубы классика, даже трубка идеально вписалась. Семёну было жизненно необходимо быть в курсе всего, всё попробовать на зуб, на взгляд. Поэтому с ним было интересно, и любые проблемы сразу теряли в весе. С Семёном можно было забыть самого себя. Вот и я забыл того себя, почти получилось. Теперь Сёмка мне только друг. Понял он тогда или нет, уже не важно. Но портить такую дружбу и тогда, и сейчас было бы неправильно.       Сёмка обычно звонил мне первый; наши встречи – это было больше, чем традиция, необходимость. Дань памяти минувшему времени, когда не давили заботы, когда не надо было строить своё скучное и важное будущее. Мы не думали о далёком завтра, выйдя из школы, и творили всё, что приходило тогда в головы, – жили сегодняшним днём. Покорно тащили в институте свои хвосты, за три дня готовились к экзамену или мастерски – Станиславский бы позавидовал – выклянчивали у преподов зачёты... Какое оно ещё будет это будущее? Мы были счастливы сейчас!       Не знаю, как Семёну, но мне нужны были наши встречи, чтобы двигаться дальше по жизни без надрыва и скулежа. Инъекция счастья. Именно её я чувствовал, слушая сейчас Сёмку. Жаль только, что теперь не выйдет забить на работу так же легко, как раньше мы могли пропустить первую пару, леча утром похмелье.       – Поедем ко мне? У меня есть твой любимый коньяк. – Сёмка попыхтел трубкой, закрывая пальцем туманящийся табак.       – Мне хватит. – Я прислушался к своему гудящему от дыма, спиртного и ресторанного шума организму.       – Так посидим. Я тут запись откопал, помнишь, когда нас всей группой вывезли на практику? Пашка снимал. Всего-то минут тридцать. Кривоватенько, всё дрожит, но так проняло… Помнишь, Зоркий? Великий дух распиздяйства! Я как включил, так сначала подыхал от смеха, но потом прибило аж до слёз, поехали. Маруська взбрыкнула и укатила к родителям – идеально!       – Маруська? А ведь ты с ней на рекорд шёл. Сколько вам не хватило до юбилея?       – Это новая Маруська.       – Опять? Сём, откуда ты их берёшь, с одинаковыми именами, специально подбираешь?       – Они все Маруськи. Все. Даже обидно, представляешь? А у тебя как с «маруськами»? Лан, не напрягайся. Если у меня Света появится или Таня, значит, женюсь! – Сёмку несло. – Поехали, Зоркий, я тебе свой ремонт покажу. Столько «зелени» ушло – не поверишь! Ладно, не буду про бабки, не зыркай, это я так тебя заманиваю.       – Сём, я не планировал к тебе ехать.       – Ты когда-нибудь сдохнешь от своей правильности. Я на вступительных, когда тебя увидел, сначала думал, ты выпендриваешься или от страха такой важный. Но оказалось, что такой и есть. А сейчас так вообще сухарь-сухарём! Ты ведь до сих пор один, бублик? Не отвечай, и так ясно: кто в своём уме тебя выдержит. Зоркий, поехали, когда ты был у меня в последний раз? Я не пойму, ты хочешь, чтобы я тебя уговаривал?       – Считай, уговорил, поехали. Завтра всё равно суббота, и машину так и так здесь придётся бросить.       – Кстати, о субботе. Нагрянем завтра к Димке на дачу? Ты же знаешь, его надо неожиданно, с рывка брать, на месте. Планирую раскрутить затворника на полноценный уикэнд. Помнишь, он как-то звал нас к себе? Ты, ясное дело, не смог, а я был. Дом, кругом всякая разная природа...       – Какая природа зимой, ты о чём? Неужели ты добровольно будешь где-то мёрзнуть?       – Ты не знаешь, от чего отказываешься: Димка сани настоящие обещал, с лошадью. Решайся! И раз уж ты такой ссыкун, можешь вообще не выходить на улицу. Комнат там полно, отопление лучше, чем в городе – Ташкент. Сиди, читай свои фолианты. Иногда только выползай к нам, профэсо́рэ.       – Сани, комнаты, отопление... Никак Димон наследство получил.       – Чёрт его знает, я не вдавался. – Сёмка взял со стола сразу несколько зубочисток, поковырял в трубке и выбил её, легонько постучав по краю стола. – Я как ты становлюсь: перестал интересоваться у друзей их счастливыми переменами в зарплате.       Когда мы в первый раз встретились впятером после окончания института, то весь вечер и полночи только и делали, что ржали и вспоминали. Сумасшедший первый курс, чуть более спокойный второй, историю с почти случившимся отчислением Семёна, безумную и по скорости, и по содержанию преддипломную практику – мы все, кроме Вероники, писали диплом у одного преподавателя. Вспомнили как в полубреду от температуры защищался Димка, что именно из-за путаницы с фамилией Вероника и прибилась к нам, прибежав после первого семестра бить морду Сёмке за «свои» незачёты.       А в следующую нашу встречу было уже не так весело. У Павла случились какие-то неприятности на работе, и мы только и делали, что слушали его стенания и поношения «шефа-ублюдка». Разошлись пришибленные и усталые. В третий раз я сразу пресёк попытки начать плакаться на судьбу:       – Мы с вами и так редко видимся, чтобы тратить время на нытьё про работу. Если можно помочь, я готов: по телефону, при личной аудиенции, но превращать наши встречи в дерьмо не дам.       С тех самых пор мы говорим о чём угодно, только не о работе и проблемах с деньгами. Мы на самом деле отдыхаем, обнуляя наши перегруженные мозги.       – ...он мне весь дом показал: как что перестраивал, как мебель подбирал, целую экскурсию устроил...       Сёмка взахлёб рассказывал о Димкиной даче. Я и слушал, и не слушал – медитировал. В ресторане прибавлялось посетителей, гудели голоса, звякали приборы, из динамиков под потолком лился джаз. Кажется, чуть громче, чем когда мы пришли сюда. Справа от нас надиралась компания: мужики переговаривались басом и ржали, как охрипшие от курева кони. Которым капля никотина не навредила. Слева за бокалом мартини сидели две девушки, распространяя вокруг запах ментоловых сигарет и на контрасте с мужиками ведя вызывающе интеллектуальную беседу.       – ...хотел похвастаться. Может, и мне что-нибудь этакое забацать? – Семён махнул рукой официанту. – Собираемся, Зоркий? Пока доедем... Короче, заразил он меня своими срубами, рабатками... Ты вот видел когда-нибудь, чтобы сосновый лес начинался сразу за забором? Кстати, а что это за рабатки такие? Димка знает столько умных слов.       – Клумба. У нас читали курс ландшафтного дизайна.       – Я тя умоляю! Рабатка – шрабатка. Рванём завтра на лошадке кататься, Зоркий? Баньку раскочегарим. У него там чего только нет! Димка меня даже в подвал заставил спуститься, говорит, что там жить можно, стены там, говорит... Зоркий! Куда?       Я уже вскочил: перчатки, сумка, куртка на вешалке.       – Срочно надо ехать, из головы вылетело. Ещё и телефон сел. Сём, я позвоню, давай. Расплатись, я отдам.       По самым скромным подсчётам до моего дома на метро около часа – до двенадцати не успею всё равно. Но сначала надо позвонить Лёшке. Я огляделся: слева от входной двери на стене древний телефонный аппарат с диском. Гудок шёл. Я смотрел на полустёршиеся цифры и не мог сообразить, какие цифры надо набирать. Я забыл про Лёшку, совершенно забыл! Он наверняка ждал меня, чтобы читать. Я обычно приходил домой, когда ещё шести не было. А сейчас уже… Твою мать!       – Лёш, ты как? – спросил я, когда наконец набрал номер своего домашнего телефона.       – А что? – Он ответил слишком быстро, чтобы это было хорошим знаком.       – Лёш, я буду не скоро. Задержался тут.       – Я уже понял.       – Телефон сел, не смог раньше позвонить.       – Я уже понял.       – Лёш, я забыл... – Закончить «про тебя», «что ты ждёшь» я не мог. А он ждал?       – Я уже понял.       Да что ж он такой понятливый-то сегодня! Один раз ведь можно, наверное, соврать. Когда очень надо.       – Ты подождёшь меня?       – А чего мне ещё делать.       – Только не засни, дождись.       Лёшка не ответил, трубка звонко щёлкнула мне в ухо отбоем. Как теперь с ним разговаривать? Как вообще теперь всё будет? Наверняка станет хуже. Хотя куда уж хуже. Я не знал, куда деваться от гнетущего чувства вины. Взять к себе пацана, до которого никому нет дела, и самому забыть его, словно ненужную вещь. Хотелось вернуться в зал к Сёмке, растечься по недавнему диванчику и не двигаться, не думать, не решать, не отвечать ни за что.       – Лёш, ты спишь? – спросил я сразу с порога и, не ожидая ответа, прошёл в комнату.       Свет горел только в коридоре. Лёшка, накрывшись одеялом, лежал на диване.       – Сплю.       – Лёш, – я сел прямо в куртке рядом с ним, – извини, сам не понял, как это получилось.       – Нормально. Я сплю.       – Ты звонил? Лёш, телефон сел, но дело не в нём, конечно. – Соврать не получилось, даже вовремя остановиться не смог.       – Я сплю.       – Было бы лучше, если бы я наврал тебе про аварию, сломанный телефон?       – Ты глухой? Я сплю.       – Ответь, пожалуйста.       – Капец как лучше! – придушено возмутился Лёшка из-под одеяла.       – Мне сложно привыкнуть, что меня кто-то может ждать. – По голосу я определил его голову под одеялом и погладил.       – Больно надо тебя ждать. Кто я тебе, никто, – гундел невидимый Лёшка. – Чего привыкать, ври и всё.       Он завозился под одеялом, но так и не высунулся наружу.       – Я виноват. – Я уже просто держал руку у него на голове. – Надо было предупредить, что буду поздно. Сам не знаю, как так получилось.       – И кто она?       – Она?       Лёшка сел, завернувшись в одеяло на манер пухового платка.       – Девушка. Или ты с парнем встречался?       – Лёш. – Я едва не рассмеялся: даже в такой ситуации он выбивал из меня информацию. – Я встречался со своим институтским другом.       – Вы были у него дома?       – Лёш, прекрати этот балаган. С чего мне отчитываться перед тобой? – Смеяться сразу расхотелось.       Коньяк давал о себе знать: хотелось пойти в свою комнату и лечь. Тем более обстановка уже не казалась такой напряжённой, как сначала.       – Почему ты не отвечаешь?       – Мы сидели в ресторане на другом конце города. Я уехал сразу, как... – и всё равно сложно сказать такое вслух, – ...как только вспомнил про тебя.       – А потом вы к нему собирались?       – Всё, Лёш, ложись спать.       – Конечно, сам говорил, что не врёт, а сам!..       – Я и не соврал тебе, я...       – Пошёл ты со своей правдой! – вдруг взбесился Лёшка. – Ах, я такой забывчивый, но такой весь чистый и честный, – покривлялся он. С накинутым на голову одеялом он был похож на девчонку с шоколадки. – А когда я вопрос задаю, ты берёшь и забиваешь. И где сейчас твоя правда?!       – Лёш, не забывайся. В себя приди.       Опершись о диван, я тяжело поднялся на ноги.       Уже в своей комнате, вставив зарядник в телефон, я ждал, когда загорится экран. Надо было позвонить.       – Сём, у меня… Ладно тебе. Послушать тебя, так я… Да, скажу именно так: я вспомнил об одном срочном деле. Да, слишком срочном... Знаю, что скотина… Один раз я уже прошляпил, второй – никак нельзя. Нет, не смогу завтра к Димке. Да, именно оно... Судьба – это понятие растяжимое. Да, хорошо. Сразу. Буду должен.       Интересно, а это самое «дело» заснуло или всё так же сидит бешеным кульком?