Конь бледный

- Зачем мне ходить в школу, мам? – раздражённо воскликнул я. – Вот смысл, а? - Затем, что ты не должен терять форму, и обязан учиться. А что ты будешь делать, когда выздоровеешь – пойдёшь работать в чебуречную? - Это даже не смешно! Ну понятно теперь, почему я должен учиться! Мне кажется, если я буду каждый день вставать в семь в школу, то только быстрее умру. Мама поджала губы, но продолжила молча нарезать овощи для рагу. Я устало вздохнул и встал из-за стола. - Когда начнётся химиотерапия, я буду похож на папин дырявый ботинок. Я не то, что не смогу нормально учиться, я и жить особо не смогу. Эти ранние вставания, стресс на занятиях. У моего организма не будет сил на борьбу с раком. И с химиотерапией тоже. - Значит просто будешь раньше ложиться. Попросим лечащего врача назначить тебе курсы лечебной физкультуры и диету, - просто сказала она и стряхнула овощи с доски в кастрюлю. - Но в школу ты будешь ходить. И это не обсуждается. - Да твою налево, мам! - Диппер! Я столько раз просила следить за языком! – она злобно зыркнула на меня. - Собирайся, мы выезжаем через полчаса. - А когда будут результаты ПЭТ? - Будут, когда будут. Со-би-рай-ся. Я только искоса взглянул на неё и плюнул. Ходить в школу, когда у тебя сраный неоперабельный рак. Какая прелесть! Я просто неимоверно счастлив! А когда я буду при смерти, она, интересно, пошлёт меня сдавать ежегодные экзамены? Не хот-догами же торговать по выздоровлении! Сегодня, второго сентября, первый сеанс химиотерапии. И вчера я ходил в школу. Вместе с мамой. Позорнее, наверное, уже некуда, поэтому, когда я буду блевать в школьном толчке, вряд ли кто-то особенно обидно усмехнётся за спиной. Она устроила разборки с учителями прямо на классном часу, а потом ещё долго протирала мозги преподавателям. Вероятно, теперь их сочувствие ко мне возрастёт просто до небес, после таких-то задушевных бесед. Сказали, что придётся провести первую неделю в больнице. С химиотерапией, той самой лечебной физкультурой и сборами желающих поныть о своей печальной судьбе подростков. Я кинул в сумку пару футболок и шортов, какие-то книжки, телефон и зарядку. Не думаю, что в состоянии овоща мне понадобится много вещей. Ежедневная химиотерапия с … С эмболизацией - это сильно. Наверняка, я и языком ворочать не смогу. Проштудировал пару сайтов онкобольных на предмет «как херово мне будет и что нужно взять с собой». Ничего дельного не писали. Только про сменную одежду, чётки и икону с Девой Марией. Пришлось ориентироваться на собственную интуицию. - Иди обедать! – послышалось снизу. Я подхватил рюкзак. И вдруг неожиданно мне захотелось сесть на дорожку. Как же мне было страшно. Просто невыносимо страшно. Я боялся иголок, катетеров всяких. Дряни, которую в тебя вставляют. И дерьма, которое пускают по венам. И врачей я тоже не особо любил. Их холодные, безразлично профессиональные взгляды, слова. Всё это неприятно. Я не любил больницы. И попадал не часто, на самом деле. Я вообще всегда был довольно здоровым. Но больницы я не любил никогда. *** Мама положила мне рагу в тарелку и поставила стакан морса. Есть мне не хотелось от слова «совсем», но я в рот ничего не брал со вчерашнего дня, и на этот раз жалостливая морда вряд ли прокатит. - После химии тебе вряд ли захочется что-то съесть. Но организму необходимы силы, чтобы бороться с болезнью, Диппер, - она умоляюще взглянула на меня. - А силы берутся из еды. - Я знаю. Я же ем. Мама целует меня в макушку и идёт наливать воду. - Я не смогу с тобой остаться, поэтому… - Ну слава богу! – ядовито шепнул я. И, видимо, слишком громко шепнул. - Диппер! Прояви хотя бы немного понимания и уважения! Так вот. Медсёстры тебе помогут, конечно, но, учитывая твою любовь к «самостоятельности», придётся многое делать самому. - В плане? Кусок в горло не лез. К горлу то и дело подкатывала тошнота. То ли от страха, то ли потому что я болен. Неловко как-то выходило с мамой. Она ко мне со всей душой, но иногда её реплики просто…. Просто вымораживают! - Ходить в туалет, переодеваться, есть… - Мне кажется, я не буду чувствовать себя настолько плохо, чтобы пользоваться уткой, - хмыкнул я. - Мейбл приедет в больницу. Папа сегодня работает. - Не надо, я и так проживу. - Не обсуждается. Почему ты опять ничего не съел? – она поставила на стол пару бутылок воды и уставилась на меня. - Вовсе нет, вот, посмотри, ещё как съел! – я пальцем указал на поеденное сверху рагу, но вовремя понял, что таким образом только злю маму ещё сильнее. – Мам, я не могу больше, честно. Кусок в горло не лезет. Она только покачала головой и бросила: - Иди одевайся. Выезжаем. *** Зачем-то мы поехали на машине, хотя до центра пешком – минут двадцать от силы. Вероятно, мама сочла моё состояние достаточно плачевным. Странно, что она не считает его таковым для походов в школу. Доехали и прошли необходимую регистрацию мы быстро. На втором этаже нас встретил улыбчивый мужчина лет эдак сорока-пятидесяти. Мой лечащий врач. Его ярко-красный галстук с дурацкими жёлтыми нарисованными самосвальчиками показался мне каким-то подозрительно дебильным. Уж явно не для врача-онколога. Такие мелочи смущают. Заставляют усомниться в профессиональности, что ли. Он проводил нас в свой кабинет, предложил маме стул, а мне сказал переодеваться в больничную сорочку и ждать его на смотровой кушетке. Они о чём-то поговорили, а потом он вошёл в комнату для осмотра и закрыл дверь. - Ну привет, юный мистер Пайнс. Будем знакомы. Меня зовут Пол Маклафлин, - тот улыбнулся и присел на стул рядом с кушеткой. - Надо сделать кое-какие элементарные анализы, а потом мы отправим тебя на химиотерапию, хорошо? Я только кивнул, стараясь почему-то не смотреть на него. Его галстук притягивал всё моё внимание. Это выглядело бы странно и навязчиво. - Протяни вперёд левую руку и положи её на поручень, - вежливо попросил он. - После самой процедуры химиоэмболизации мы снова возьмём у тебя анализ крови из вены и пальца, чтобы отследить уровень снижения количества клеток крови. Боишься? - Нет. Не боюсь, - тихо ответил я, сжимая и разжимая кулак. - Хорошо. Позитивный настрой важен, - врач снова улыбнулся и ввёл иглу в вену. - Ты очень худой. Это может плохо сказаться на твоём дальнейшем состоянии. - Хуже химиотерапии вряд ли что скажется, - буркнул, чуть прикрывая глаза. Не люблю эти чёртовы иголки. Доктор проигнорировал мой вялый протест и продолжил: - Как часто ты ешь? Скажем, в день. И в каких количествах? - Как все обычные люди, три раза в день. Завтрак-обед-ужин. В нормальном количестве. - Хорошо, - он опять мягко улыбнулся. - Прижми ватку и протяни вторую руку. Четвёртый палец. Я выполнил его просьбу. Кровь у меня обычно хорошо сворачивалась, но, скорее всего из-за рака, на этот раз она окрасила всю ватку, пока мистер Маклафлин брал кровь из пальца. - Ты часто испытываешь стресс, Диппер? – вновь спросил он, не отрываясь от своего занятия. - Я же подросток, все подростки испытывают стресс. - В твоей карте указано, что в некоторый промежуток времени ты посещал психотерапевта и принимал успокоительное. - Я же не психотропные принимал. - Почему тебе прописали успокоительное? – в добром голосе доктора послышалась то самое профессиональное железо, которое я так не люблю. То есть, само по себе оно – определённо классная штука, но вот лицемерие… Эта притворная слащавость и доброта. Зачем? Холодность и сосредоточенность внушают куда большую уверенность в профессионализме врача, нежели улыбочки и сюсюканье, разве нет? Однако, если играешь в добренького – играй до конца, актёр ты или врач. - У меня было подозрение на депрессию. - Диппер, я должен знать о таких вещах, понимаешь? – доктор натянул мне на плечо манжетку аппарата давления. – Твоя мама попросила проследить за тем, будешь ли ты посещать группу психологической поддержки. Это действительно важно. Особенно, если у тебя есть склонность к депрессиям. Я неохотно качнул головой. Манжетка сжалась на руке. *** Химиотерапия прошла более болезненно, чем представлялось. Пусть я и сидел в удобном кресле около окна с видом на милый бульварчик, мне периодически хотелось вырвать катетер и то ли пойти проблеваться, то ли выпрыгнуть в это самое окно. Я чувствовал, как мерзкая отрава распространяется вместе с кровью, как будто бы по всему телу. Буквально чувствовал это. Рядом сидели мама с Мейбл. Они говорили что-то, но мне откровенно не хотелось их слушать. Помимо меня в зале было предостаточно пациентов. Некоторые – уже лысые. Я ведь тоже буду лысым. На форумах пишут – недели через две. Довольно скоро. Это же насколько убийственная дрянь сейчас впрыскивается в моё тело? Они спрашивают, как моё самочувствие, как ощущения. И если бы не хвалёная выдержка, я бы послал их нахер, не задумываясь. Мейбл, слава всем богам, кажется, понимает, чего я от них хочу, и просит маму отойти с ней ненадолго. Я остаюсь один. Голова клонится к спинке кресла. Перед процедурой химиотерапии мне «вживили» инфузионный порт. В верхней части грудной клетки. Чтобы проще было устанавливать катетер. Ещё два часа я просидел в ожидании, когда он заживёт. Теперь у меня в груди кусок грёбаного титана размером с неплохую такую монетку. Мне хреново и хочется плакать. Мама с Мейбл приходят попрощаться, говорят, что часы приёма закончены. Они придут завтра навестить меня. Плакать нельзя, потому что я не маленький, и я мужчина. Но, кажется, только сейчас до меня доходит вся серьёзность ситуации. Я действительно умираю. Вскоре меня снимают с капельницы и ведут в палату. Кроме моей кровати там ещё две, но они не заняты. Медсёстры учтиво уточняют, не нужно ли мне чего. Потом предупреждают, что в семь ужин, и его завезут в палату. И я снова остаюсь один. Я выпиваю полбутылки воды залпом и ставлю её на тумбочку. Постель нормальная, палата вполне себе ничего. Можно счесть даже за гостиничный номер, если заменить больничные модернизированные койки на обычные кровати. Мне нехорошо, в горле стоит неприятный ком, но я так и не поел сегодня, поэтому, фактически, нечем тошнить. Я ложусь на кровать и, не переодевая больничную сорочку, накрываюсь пледом. Голова пульсирует. Стоило бы поужинать, на самом деле... И как бы я ни хотел, чтобы мама с Мейбл ушли, сейчас было бы очень кстати, окажись они рядом. *** Разбудили наутро и сказали обязательно явиться на завтрак. Перед тем как «явиться», меня навестил доктор Маклафлин. Спросил о степени херовости моего самочувствия и уведомил, что сразу после завтрака у меня группа по псих-поддержке, потом сдача анализов и химиотерапия. На завтрак ничего особо отвратительного или же наоборот не давали. Обыкновенная варёная фасоль с кусочком курицы и стакан молока. Впрочем, есть я практически не ел. Невмоготу было. Вернувшись в комнату, я переодел наконец сорочку на более-менее приличные штаны и футболку. Психологическая поддержка для онкобольных-подростков. Может быть в этом что-то и есть. В своё время посещение психолога вроде бы даже окупилось, но группа… Вот что действительно бесполезно, так это групповые занятия. Однако, думаю, вряд ли просиживание штанов возбраняется. Скорее всего это не обременит меня. Разве что возможная… Негативная реакция врача, но тем не менее. Мы собрались в специальном зале. Специальном – это значит предусмотренном для подобных сборищ. Молодая девушка-психолог по имени Мэнни попросила каждого из нас взять по стулу и усесться в кружок. И, видимо, не я один относился к подобного рода практике скептически. Большая часть подростковой группы бубнила себе под нос проклятья в сторону своих родственников. Но тем не менее все мы сидели здесь. И мне оставалось надеяться на то, что только я один такой умный – решил промолчать всё занятие. Только-только первый птенец подал голос, как сзади раздался скрежет ножек стула об пол. Вероятно, кто-то опоздал. Мы синхронно обернулись. На секунду я, кажется, потерял дар речи. - Назовите ваши имя и фамилию, молодой человек! – крикнула Мэнни, поднимаясь со своего стула, и приветственно улыбнулась. - Билл Сайфер, - тот улыбнулся в ответ и доволок стул до круга. - Могу я присоединиться к вашему занятию? - Сегодня у нас практика только для больных, если вы чей-то родственник, то… - О нет, вы не подумайте. Я очень болен. Он, всё так же улыбаясь, кивнул и приземлился на стул, вытягивая ноги. И этот Билл Сайфер был не кем иным, как тем самым странным парнем, встреченным мною в ночном ларьке.