Конь бледный

Даже представить не могу, каким образом я оказался лежащим под дождём на скамеечке в Воркаут-парке в три часа ночи. О нет, я вполне представляю, в свете приключившегося, как я здесь оказался, но до сих пор почему-то эта мысль кажется мне чрезмерно дикой. И надежда, которая крыльями бабочки трепещет где-то в правом желудочке сердца. Дикость. Но обо всём по порядку. *** Доктор Маклафлин осмотрел меня и послал за гепатологом и гематологом. Они тоже внимательно осмотрели меня, даже отодрали судорожно сжимавшую моё плечо маму и попросили подождать у кабинета. Потом Маклафлин улыбнулся мне, и вместе с двумя другими врачами вышел из кабинета. Я прилёг на кушетку и уставился в потолок для пущей драматичности. Мысли витали где-то на периферии, оставляя в поле зрения одну единственную – правильно ли я поступаю? Мне хочется закурить, и я усмехаюсь этому желанию. А ещё хочется прямо сейчас взять и уйти куда-нибудь в никуда, от родителей. Может быть забрать с собой Мейбл и Билла. Ну, скорее Билл взял бы меня с собой. И Мейбл, если она согласится. Я снова тихо усмехаюсь. Врачи возвращаются и просят меня подняться. - Боюсь, тебе придётся остаться здесь, - сожалеющим тоном провозглашает Маклафлин. - На сколько? – без особого интереса спрашиваю, нарочито медленно шагая и шаркая кедами. - На… Неопределённый срок, пока что. Мы хотим сделать некоторые анализы, и, скорее всего, изменить состав веществ, входящих в курс химиоэмболизации. Но мы постараемся отпустить тебя как можно скорее. И, будь уверен, это необходимо, чтобы улучшить твоё самочувствие. - А, ну понятно. Хотите улучшить моё состояние, доктор, да? Маклафлин, вероятно, заметил толстый слой иронии и сарказма на моих словах, поэтому отвечать не стал, просто хлопнул меня по плечу. - Мы переведём тебя в одиночную палату со всем необходимым оборудованием и, клянусь тебе, ты выйдешь отсюда полным сил для того, чтобы жить. Я взглянул на него исподтишка и неожиданно для самого себя не смог подавить смех, вырвавшийся с хриплым кашлем из горла. Глухой и грустный смех. - Простите, доктор Маклафлин, но…, - я откашлялся, - не стоит давать таких обещаний. Вы не сможете сдержать слово. Я обогнул его, забирая рюкзак у мамы, и пошёл впереди всех. Постарался стереть с лица идиотскую обречённую улыбку. *** - Мы возьмём восемь пробирок крови на анализ химического состава, на гормоны, на содержание… Голос старшей медсестры был каким-то отвратительно убаюкивающим, поэтому я снова с медитативными целями перевёл взгляд к потолку, позволяя взять столько крови, сколько можно, нужно, и ещё немного за просто так. Меня положили в отделение интенсивной терапии, где то и дело сновали по коридорам, гремя капельницами с морфином, лысые пугающие призраки собственного прошлого – онкобольные. Я почему-то мысленно всё ещё не причислял себя к ним, но в голове беспрерывно мелькал образ собственного лица, когда с утра пораньше я проснусь и обнаружу толстый слой мёртвых каштановых волос на подушке, набитой синтепоном. Моя палата больше не была похожа на неплохой номер в четырёхзвёздочном отеле. Она походила на комнатку для особенно умирающих. Поэтому вместо того, чтобы лежать на кровати, я предпочитал сидеть на стуле для посетителей, пусть это и было несколько обременительно и неудобно. Я пребывал в клиническом отделении уже третий день, и буквально в каждый из них из меня выкачивали под литр крови. По ощущениям. Химиотерапию пока приостановили, видимо, действительно меняли состав вводимых препаратов. Мне иногда казалось, что это шанс одуматься, сбежать, который даёт мне само время. Если бы не ужасные боли в области живота, также как и жёлтые глаза. И жёлтый язык. И жёлтые пятна на коже. Всё, чёрт возьми, такое жёлтое… - Берите, берите, - сонно пробормотал я. - Как вы чувствуете себя? – как будто между делом поинтересовалась медсестра, аккуратно вводя иглу. - Я бы прописал себе морфина. Тому парню с нейробластомой почему-то повезло больше, чем мне… Сестра тихо хмыкнула, скривив губы в какой-то снисходительной улыбке. - Сколько вам лет? - Семнадцать. - Выглядите старше. - Наверное, потому что я уже прожил свою жизнь. А вы очень даже ничего, - я повернулся к ней и состроил такую же снисходительно-слащавую морду, - может быть, я попрошу сестру купить вам букет дешёвых роз, а вы за это меня невинности лишите? Не умирать же девственником, ей-богу. И ещё попросите Маклафлина морфин прописать, как особо больному. Женщина, вероятно, была неприятно удивлена моими словами, поэтому отвернулась и продолжила своё дело, больше не пытаясь завести со мной разговор. - Да не парьтесь, я всё равно теперь импотент, - как будто бы беззаботно бросил я и вернулся к изучению потолка. Но медсестра не произнесла больше ни слова. Когда она ушла, а может и немного раньше, я улыбнулся своей по-подростковому идиотской выходке и переместился на стул, захватив с собой Харпер Ли. *** Мейбл выглядит виноватой. Она стеснённо трётся в проходе. Она ещё ни разу не приходила навестить меня за эти три дня. Я улыбаюсь ей как могу весело и жестом приглашаю войти. - Привет, - сестра неловко потирает макушку и садится на кровать, когда я остаюсь на стуле, - ты… как? Я пожимаю плечами и снова улыбаюсь. Если это можно назвать улыбкой. - Нормально. А ты как? Мейбл старается не смотреть на меня. Чувствует себя виноватой, наверное. - Прости, я… Когда я говорила то, что… Мне не понять, я знаю. Мне не понять, как тебе тяжело, но ты поступаешь взросло и очень круто. Я горжусь тем, что ты мой брат. - Не парься по этому поводу, я уже и забыл. И, к тому же, я на самом деле, наверное, с тобой согласен. Я пересаживаюсь на кровать к ней и поджимаю ноги под себя. - Сколько ты весишь сейчас? – меняет тему. Ловко. Но я совсем не собираюсь давить на неё. Я безумно счастлив, что Мейбл наконец пришла. Вероятно, потому, что я чувствовал себя все эти проклятые три дня… - Где-то около сорока, ну, может, сорока двух. - Ты ешь вообще? - Ем, только совсем немного. …невероятно одиноким. А ещё я боялся, что Мейбл не придёт. И кое-кто ещё. - Ну… Хотя бы ешь, - сестра неуверенно улыбается мне в ответ, а потом обнимает за плечи и притягивает к себе, - когда ты уже вернёшься домой? Без тебя там просто невыносимо. - Маклафлин клянётся, что… скоро. Они должны сделать какие-то дурацкие анализы, и ещё изменить состав химиотерапии, и ещё кучу всего, чего я и на слух не разберу… - Если они тебя мне не отдадут через неделю, я им руки их врачебные повыдёргиваю, - шепчет мне на ухо Мейбл, - мой маленький братишка! Я незлобно пихаю её в бок, но Мейбл не отпускает. - Ты тоже похудела, - как бы между делом говорю я, нащупывая лесенку рёбер под очередным свитером, - и у тебя нет уважительной причины на это. - Мой брат три дня назад уехал в больницу и до сих пор не вернулся оттуда. У меня есть причина. - Он сделает всё возможное, чтобы ты обратно поправилась… Мейбл давит слабенький смешок и неохотно отстраняется. - Мне предыдущая палата больше нравилась. - И мне, - я киваю. Некоторое время мы сидим молча, пока мне в голову вдруг не взбредает идея вернуться к одной ужасно важной теме. Ужасно важной. - Мейбл… А что бы ты сделала, если бы я исчез? Сестра смотрит на меня несколько секунд, обдумывая ли вопрос, или витая где-то в облаках, но довольно быстро собирается с мыслями. - Я бы отпустила тебя. Сейчас бы отпустила, - тихо говорит она, переводя взгляд на многострадальный потолок, - и я до сих пор думаю, что тебе нужно лететь отсюда что есть силы. Знаешь, вверх, туда, где ледяной чистый воздух. Я бы так сделала, по крайней мере. Потому что… Ты ничего не должен, Дип-Дип. Не сейчас. Я смотрю на неё с толикой сомнения. - Я бы хотел, чтобы ты полетела со мной, - и я бы правда хотел этого, - но это слишком эгоистично. - Я бы тоже хотела, бро, но… Ты прав. В комнате снова воцаряется густая тишина. - А ты хочешь исчезнуть? - Не знаю… Хочу, но мне не хватит духу, так что… - А если бы хватило, куда бы ты исчез? - Вероятно, я бы не стал никому рассказывать. *** Мейбл с мамой ушли под самый конец часов приёма, а меня немедленно отправили на очередную томографию с биопсией «непонятно зачем». Я имел возможность общаться с другими пациентами крыла, но лучше было бы молча сидеть у себя в палате и читать книжки, потому что все до одного они верили в бога и его помощь. Может быть, это внушили им родственники, но разговаривать с кем-то настолько слепым и фанатичным мне было невмоготу. И вроде бы наши беседы можно было разнообразить игрой в шахматы, или в карты, но они быстро сливались и уходили – молиться, добривать свою лысину, да всё что угодно делать. Подростков в отделении оказалось очень мало. А те, что были – уже находились на грани двух миров. Я с тоской вспоминал вечер в Воркаутском парке, а нервы щекотало надоедливое «Билл меня бросил. Он не приходит и не придёт». Я пытался бороться с подобным, но помимо того мне приходилось так же бороться с тошнотой, болью в животе, голове, в лёгких, и с навязчивым желанием украсть капельницу с обезболивающим у соседа Рика, который ещё до моего прибытия находился несколько дней в бессознательном состоянии. Поэтому мысли о том, что Сайфер отсутствовал с того момента, как выкрал моё пальто, были несуразными и неуместными в данной ситуации. Но часть моего мозга, отвечавшая за логичность и уместность, поддерживала другую – эмоционально-зависимую. *** Так вот я и жил. До сегодняшней ночи. Пока ночную тишину, доселе разбавляемую только писком аппаратуры, поглотившую отделение реанимации, не разрезал мерный стук каблуков. *** Я не мог заснуть, как бы не старался. Не помогали ни бараны, ни скучные вырезки из медицинских статей про выживаемость при раке, которыми была перенасыщена приёмная отделения. Катетер под ключицей беспрерывно хотелось выдернуть, потому что кожа вокруг порта чесалась. И было больно. Впрочем, мне наконец прописали обезболивающее. Пусть и не морфин, но оно таки делало своё дело. Не так безупречно, как хотелось бы, но тем не менее не «ничего». Когда дверь палаты с лёгким шипением отворилась, я перевёл взгляд с изученного до дыр потолка на вошедшего. Сердце пропустило удар, когда неожиданный посетитель вышел на белёсый пятачок света, исходившего из окна. Неожиданный, но определённо долгожданный. Я тихо выдохнул, расслабляя шею и опуская голову на подушку. - Привет, Сосенка, - полушёпотом поздоровался Билл, присаживаясь на стул для посетителей. - Привет, - ответил я, чувствуя, как совершенно противоречащие друг другу спокойствие и нервное возбуждение разливаются внутри, - давно не виделись. - Надо было уладить некоторые проблемы. Билл окинул меня внимательным взглядом, и остановил руку, когда я потянулся к лампе. - Не стоит. - Стоит, - раздался щелчок. - Как пожелаешь, - в голосе мелькнуло раздражение. Попривыкнув к яркому свету, я разжал веки и уставился на Билла с некоторым неприятным изумлением. - Что с твоим лицом? – всё так же шёпотом поинтересовался я, не двигаясь в кровати. - Работники ресторана. Я сморщился, виновато потупив глаза, но Билл предупредил безусловно последовавшие бы извинения кошачьей улыбкой, пусть и немного разбитой. Помимо губ, под правым глазом красовался синяк, и ссадина – на скуле. Светлые глаза смотрели на мою реакцию с усмешкой, и спустя минуту молчания, Билл спросил: - Есть куда более уместный вопрос. Почему ты здесь? - Наверное, потому, что я умираю, Билл. Сайфер качнул головой и наклонился ко мне. - И ты этого боишься? Верно? - А ты бы не боялся на моём месте? – голос дрогнул. - Я боюсь, Сосенка. - Это другое… - Нет, это то же самое, - ровным холодным голосом оборвал меня Сайфер. - Правда? То же самое? То есть, ты корчишься от боли ежесекундно, не можешь ни нормально передвигаться, ни нормально есть, ни спать, ни…, - я запнулся на полуслове, когда заметил, что переступил грань громкого шёпота, - я не дееспособен. А ещё я заперт здесь, в этой палате, в этом мерзком издыхающем теле, и мне никуда не деться, ведь я перед кем-то там ответственен! Перед кем-то кроме себя. Перед всеми. А я не в счёт! Как будто это они завтра умрут, блять! Последние слова я полупрошипел полупрокричал, выдыхая. Билл смотрел на меня, как мне казалось, завороженно, улыбаясь своей таинственной улыбкой, не моргая, сложив руки вместе и так очаровательно внимательно вслушиваясь в слова. И почему-то я подумал, что должен продолжить, если есть такая возможность. Если есть наконец возможность кому-то сказать, пожаловаться, кому-то, кто выслушает и не снисходительно кивнёт, а… - Ты ощущаешь гниение, так? В носу свербит зловоние мясного мешка, в который заключена эта маленькая, но прекрасная вселенная, - Сайфер легко дотрагивается пальцем до центра лба, - невероятная, необъятная, бездонная. Нечто, казалось бы, столь безвременное, бесконечное… Какое кощунство, думаешь ты, так? Зависеть от него, от этого мерзкого куска тканей. Такого непреодолимо смертного. Он ведёт линию, еле касаясь кожи, ото лба к носу, по скуле, щеке, по… губам. Я замираю, не отрывая взгляда от лица Билла, который продолжает ненавязчиво иметь мой мозг этими невероятно нужными сейчас словами. - Капля, секунда отведённого природой времени, и ей конец. Ты хотел бы увековечить своё сознание в слоях вселенной, времени… Но, Диппер, кое в чём ты просчитался. Палец замирает на подбородке и легко приподнимает его. - Как и всё в этом мире, время имеет начало… Ты имеешь начало. И я имею начало. И мы оба имеем конец. И времени когда-нибудь придёт конец. Нет ничего совершенного, - Сайфер понижает тон голоса до низкого и хриплого, проникновенно заглядывая в мои глаза, - можешь не верить мне, моя маленькая Вселенная, но я знаю это, как никто другой не знает. - И что ты предлагаешь? - Дышать мгновением. Сайфер убирает руку и ухмыляется. Я слышу какой-то посторонний выдох и краем сознания понимаю, что выдох этот был мой. И мне кажется, что нечто пробило мои лёгкие насквозь. Вероятно, дуновение холодного свежего воздуха. О котором они все говорят. - Как? Мы смотрим друг на друга. Очертания фигур приглушены темнотой, спрятавшейся в углах комнаты. И Билл даже как-то любовно обводит меня взглядом. Упоённо. - Тебе стоит пересмотреть свою оценочную систему. И наконец сделать выбор, к которому лежит нечто, что люди называют душой. Я слабо улыбаюсь и откидываюсь на подушку. - Хорошо сидим, - тихо подытоживаю, пусть и абсолютно не в тему. Сайфер так же тихо смеётся. - Да, атмосферное местечко. В меру мрачно, и эти... эпичные вырезки из медицинских журналов, - он щурит глаза, - ой как вселяют надежду. Я улыбаюсь идентичности наших мыслей. - Спасибо, Билл. Я рад, что ты пришёл. *** На следующее утро приходит отец. Он молчалив и сдержан, как обычно, но есть в его сегодняшнем образе что-то неуловимо уязвлённое. Он смотрит на меня с такой невообразимой тоской и сожалением, что мне становится тошно. - Метастазы поразили слизистую лёгких, - вместо приветствия оповещает меня он, поджимая губы, стараясь удержать какой-то неизвестный порыв. Я киваю ему. - И тебе доброго утра, пап. - Я…, - он подходит и садится рядом со мной на кровать и складывает руки на коленях, - я хочу забрать тебя домой. - Хочешь забрать домой? – задумчиво переспрашиваю, опять разглядывая потолок. – Не вижу в этом смысла. Скорее… Маме будет проще, если я останусь здесь. Отец сверлит меня долгим тяжёлым взглядом, а потом резко притягивает к себе, целуя в макушку. - Мне очень жаль, сын, - шепчет он, - я бы всё отдал… Ты и так прекрасно знаешь, что бы я отдал. Прости меня, мне так жаль… Я утыкаюсь ему в шею, прикрываю веки. - Никто не виноват. Так что... Если вы позволите, я хочу ещё немного пожить. Он отстраняется, смаргивая скупые слёзы. Я дивлюсь тому, как он преобразился за то время, что просидел у себя в кабинете. Как осунулось лицо, как впали глаза. Такие же, как и мои, каштановые волосы. И такое незнакомое измождённое лицо. Я улыбаюсь ему краешком губ. - Да. Конечно. *** И, вероятно, меня не так поняли. Через полчаса в палату заявляется Маклафлин и оповещает, что они готовы приступить к процедуре химиотерапии. Возле кресла меня уже ждёт мама, слезливо улыбающаяся. «Мы не сдадимся». «Будем продолжать борьбу». «Всегда есть шанс». И наконец до меня доходит это последнее предупреждение. В голове не остаётся ни капли сомнения. Красная жидкость сквозь жёлтую трубку проникает в мою кровеносную систему. Пора сделать выбор. И наконец вздохнуть. *** Именно таким образом я оказался под дождём на скамейке в Воркаут-парке. С карманами, набитыми оксикодоном и фентанилом, в промокшем пальто, и без веры, но с дурацкой надеждой, что я наконец сделал правильный выбор. Уже три часа ночи. Меня сильно тошнит, и я закидываю ещё несколько обезболивающих в рот, через силу глотая. Состояние вынуждает голову опуститься на холодные мокрые доски. Я подтягиваю под себя ноги и зажмуриваю глаза. И иногда согреваю руки слабым дыханием. Лёгкие наркотики дурманят, и мне кажется, что я лежу на облаке сахарной ваты, от которой меня тянет блевать. Периодически я открываю глаза и оглядываюсь по сторонам. А потом снова смыкаю веки и погружаюсь в окрашенный розовым страшный злой мир, который на самом деле хочет от меня избавиться. - «Сосенка, я не думал, что ты воспримешь меня так буквально», - прерывает мой незапланированный наркотический трип. Я снова приоткрываю глаза и вижу перед собой штаны горчичного (не жёлтого!) цвета в чёрную клетку. Потом сильным движением чья-то рука поднимает меня за плечо, удерживая в положении «сидя». А вторая рука щёлкает пальцами перед глазами. Фокусирую взгляд. - Билл? - Нет, Иисус Христос, - язвительно шутит голос сверху, - чего ты такого наелся, чтобы… - Оксикодона. Билл приподнимает моё лицо к своему за подбородок. - Знаешь, если очень резко вдохнуть, можно и захлебнуться, - вглядывается в мои зрачки и отстраняется. Я смотрю на него мутным взглядом, а потом встаю, еле удерживаясь на ногах. Он глядит на меня оценивающе, как будто испытывает или ждёт реакции. Впрочем, меня это устраивает. Сейчас уж точно. Делаю шаг, становлюсь практически вплотную, взглядом упираюсь в кадык, закрытый шарфом. А потом подаюсь вперёд, оседая на Билла, как дождь оседает на мои плечи, без рук. Без лишних движений, просто утопая в его странном старом плаще. Сердце замирает в груди. Мне страшно. Что, если я не понял, вообще ничего. Что если Билл, сейчас такой металлически твёрдый, не протянет руки, не положит мне их поперёк лопаток, не прижмёт к себе. Не устроит подбородок на макушке. Что будет тогда? Но Билл обнимает. Аккуратно собирает в горсть, закутывает меня в свои руки. И сердце снова бьётся.

Шалостям конец.