Конь бледный

Мейбл теребит край свитера и смотрит в пол. Белый, отдающий болезненной синевой, и как будто испещрённый гранитовой крошкой, но, учитывая тот факт, что это линолеум, выглядит покрытие омерзительно. Мама берёт её за руку и крепко сжимает. - Мейбл, пожалуйста, - тихо просит мама, растерянно заглядывая ей глаза. Мейбл глядит на неё в упор. - Что «пожалуйста»? Женщина поджимает губы. - Ты знаешь. Мейбл поднимается со стула и отходит к окну. Тишину в комнате перебивает только прерывистое сопение отца. Вчера вечером он пришёл в себя, но в состоянии находился, и находится до сих пор, плачевном. Спастический паралич нижних конечностей, повреждение нескольких позвонков и органов дыхания, вызванных компрессионной асфиксией. Для Мейбл, для мамы, для них обеих эти медицинские термины и сложные обороты сводятся к одному простому, лаконичному предложению – он не сможет больше ходить. Вряд ли их страховка покроет длительный дорогостоящий курс физиотерапии. Даже если они влезут в долги – шанс поставить папу на ноги невелик. А когда они влезут в долги – останутся без дома. И Хелен, и Мейбл, они обе знают. И так же знают, кто виноват. - Нет, мам, я не знаю, - отвечает Мейбл, глядя через стекло на хмурое ноябрьское небо. – Меня там не было. - Тогда дай мне поговорить с ним. Девочка неясно пожимает плечами, не оборачиваясь. - Диппер не мог этого сделать. Даже если бы там не было папы. Он бы никогда не поступил так с людьми, - она скользит взглядом по пустынным парковым дорожкам, потемневшим от редких капель дождя. – Диппер бы никогда не пошёл на такое. То, что он смертельно болен, не делает его другим человеком, мама. Я знаю своего брата. Хелен тяжело вздыхает, пальцами сгребая надоевшие волосы к затылку. - Тем более – я обязана увидеть его, Мейбл. Эта мразь… Мы не можем оставить Диппера с ним. Мы должны сдать его властям, а Диппер… Он не понимает, что делает, и не понимает, рядом с чем находится. Просто летит на яркую лампу, как мотылёк. Только он приблизится ближе, как немедленно сгорит, и я… Я не могу так всё оставить. Мейбл снова пожимает плечами. Она устала от этого. Устала сидеть подолгу вечерами в комнате брата и рассматривать его книжки, портя страницы слезами, устала от вопросов одноклассников, трепетного внимания учителей. Устала от мамы с её вечными слезами и вопросами, менторским тоном и «поддержкой», от которой тошно, и которая нужна, но другая. Устала от Диппера, и от того, что его нет рядом. Её променяли на яркую неоновую лампочку по имени Билл Сайфер, с лукавым взглядом электрических проницательных глаз, холодными руками и тонкими губами, искривлёнными вечной улыбкой с нотками издёвки. Вот на что её променяли. На картинку из книжки. Мейбл злится, потому что ей кажется, что Диппер уже не тот Диппер, которого она знала до двадцать восьмого августа этого года. Не тот хмурый, как сегодняшнее небо, парень с извечно вжатой головой в плечи, с книжкой в обнимку, который улыбается ей, когда она шутит. Только она, потому больше с Диппером никто не шутит. Потому что Диппер только её брат-близнец, и ничей больше. И ещё Мейбл Пайнс устала от себя. Ведь она прекрасно знает, что Диппер не только её. Он вообще никогда не был её. У Диппера есть одна удивительная способность – нравиться сильным людям. Отнюдь не потому, что он слаб и по-детски наивен. Нет. Только потому, что он чертовски добрый и светлый, особенно – на фоне творящегося в мире и душах людей мракобесия. Но светлый не как неоновый Билл, а как маленькая живая свеча. Мейбл тоже сильная, Мейбл – звёздочка. Она знает это, и это знают все вокруг. Но о том, что такое Диппер Пайнс, не знал никто, кроме неё. Даже сам Диппер. А теперь об этом знает Билл. И Билл пользуется. Билл вообще гнусный человек. А Диппер ходит с высоко поднятой головой и ярко улыбается. И Мейбл не знает, на что он способен, а на что – нет. - Билл не причинит ему вреда. Дип-Дипу с ним лучше, - Мейбл оборачивается к матери и складывает руки на груди. – Но я тоже думаю, что нам надо поговорить. Всем вместе. Чтобы ситуация прояснилась. - Я хочу сказать заранее, Мейбл…, - Хелен на несколько секунд закрывает веки, сдерживая зевок. – То, что Дипперу с ним лучше, не значит, что мы не должны передать Билла Сайфера властям. Он опасный преступник, он… Она оборачивается к лежащему на кровати мужу и плотно сжимает челюсти. - Он убийца и диссидент. Стоит дать таким волю и… - Я не хочу об этом говорить, - отрезает Мейбл и двигается вон из палаты. – Схожу за кофе. Хелен кивает и уголком губ улыбается, оборачиваясь обратно к койке. * Сегодня в восточном районе Окленда проводилась демонстрация революционного характера. Жители района, одного из так называемых «гетто», обкидывали взрывоопасными смесями здание филиала банка «Fourth Federal». Служащие укрывались в подвальном помещении, пока бунтующие граждане в буквальном смысле крушили и кромсали бетон, выкриками цитируя пропагандистское видео. К счастью, полиция подоспела прежде, чем бунтовщики прорвались внутрь здания. Большая их часть была задержана и теперь находится в помещениях временного заключения, за провокацию и хулиганство. Среди поднятого мятежа так называемого Эмансипатора не оказалось. * Роджер довольно улыбается и клацает по кнопке «остановить». - И вот сейчас, когда всё только начинается, вы хотите свалить? А что я скажу, если меня попросят предъявить «Эмансипатора» собственной персоной? - Что он уехал в отпуск, - огрызается Билл, копаясь в капоте старого пикапа. – Это вообще куда-нибудь доедет? У нас впереди девять часов ухабистой лесной дороги, Роджер. Я просил машину, а не гроб на колёсах. Роджер обиженно хмыкает, но спустя секунду лицо её вновь приобретает вид придурковатый и счастливый. - Ладно, вы заслужили, ребят. Но только ненадолго, курорты курортами, а тебя по всей стране разыскивают, Билл… - Не понимаю, чему ты радуешься, Роджер. Их же всех посадили, - я разглядываю фотографии с места мятежа, выложенные на каком-то сайте. - Но начало-то положено! – восклицает женщина и хлопает в ладоши. Сайфер косится на меня с этой своей ухмылкой, мол, она просто с утра принимает на грудь, всё как обычно, и возвращается к своей драгоценной машине. - Кстати, Диппер, что-то ты не очень хорошо выглядишь, - мгновенно переключается Роджер. – Ты что-нибудь принимаешь? Ну, чтобы подлечиться… - Прости, Роджер, я не очень представляю, какими свойствами должен обладать подорожник, чтобы вылечить неоперабельный рак. И я «не очень хорошо выгляжу» месяца эдак два, - теперь огрызаюсь я, внимательно наблюдая за тем, как Билл старательно что-то закручивает ключом. - Ну, просто тебя, когда мы от бюро ехали, кровью стошнило и… Не знаю, тебе же можно как-то помочь, - мямлит она. Я пожимаю плечами, так как мне предмет разговора совсем не интересен. Интересно мне то, что буквально через девять с половиной часов, если всё будет нормально, я вдохну свой самый любимый воздух, увижусь с прадядями и… Возможно, сделаю первый шаг? В последнем, как и, в общем-то, во всём перечисленном, но больше именно в последнем – я абсолютно не уверен. Но, по известной причине, у меня нечто узлом закручивается в животе, когда Билл в очередной раз ехидно ухмыляется, или приближается ближе, чем положено в приличном обществе. То ли это узел страха, то ли всё же… Предвкушения? Ведь я абсолютно не знаю, каким боком оно мне, это признание, выйдет. Да и не знаю я, в чём собираюсь признаваться. В любви? В любви к Биллу? Больше похоже на глупую шутку, и как бы он меня вообще за слово «любовь» не побил. В нечеловеческой привязанности? В желании сбежать с ним в горы и жить там вечность? Вот только до гор я не добегу, а количество оставшихся мне дней наверняка можно пересчитать по пальцам. Поэтому надо дерзать, чтобы на смертном одре жалеть было не о чем. Людей убивал, революцию устраивал, признался в любви лучшему и единственному другу, филофобу. - Сосенка, ты поведёшь, ты ведь это знаешь? – из размышленческого транса меня выводит перемазавшийся в какой-то чёрной дряни Билл. - Я? - Ну ты, конечно. Кто же ещё. Не бойся, пока мы не перейдём на лесную дорогу, я буду морально поддерживать тебя. Только из багажника, - он подмигивает и вытирает ладони о клетчатые штаны. Я отрицательно мотаю головой и пячусь ближе к Роджер. - Ты не помнишь, как я вожу, что ли? Думаю, нас остановят раньше, чем если бы ты был за рулём… - Не обсуждается, - Сайфер уверенно хлопает меня обеими руками по плечам. - Дерзай, Сосенка. - Дерзай, Диппер. Или нас всех ждёт каталажка, - ободрительно подмигивает Роджер. Слишком часто мне что-то приходится сегодня помышлять о дерзновении. * Поездка продвигалась на удивление гладко, если не считать того, что пикап страшно скрежетал и подскакивал на каждой кочке. Впрочем, не то, чтобы дорога этими кочками изобиловала. Выехали мы в без десяти минут полночь, когда город уже погрузился в ночь. Закоулками пересекли границы города и окольными «тропинками» покатили к Орегону. Фары иногда предательски подрагивали, и каждый раз моё сердце уходило в пятки. Поначалу машину преследовали бесконечные пустынные панорамы полей, наверняка покрытых жухлой жёлтой травой, потом каких-то неприятных ухабистых просек. Сидеть одному в салоне мне казалось жутковатым. Поначалу. Поначалу я и педали боялся перепутать, но вскоре ночной холодный воздух, умудряющийся пробраться через мелкие щели меж стёкол и рам, на пару с азартом вождения захватили разум в круговорот волнительных трепещущих бабочками в голове мыслей. Лёгких, проходных, таких ненавязчивых и добрых, что мне сделалось немного лучше, чем было в последние несколько дней. Немного. В последние несколько дней я вообще много думал. Решал проблемы, которых было навалом, и абсолютно нерешаемых. Например, я не мог спать. Только стоило закрыть глаза, как немедленно в голове вырисовывалась картинка проваливающегося под землю огромного здания, всякие вырезки из газет. Там, где печатались откровения людей, потерявших близких. О ненависти к нам. К Биллу. Меня мучило то, что я не мог в полной мере сопереживать им. Я был словно по ту сторону зеркала. Прижимался ладонями к стеклу, впечатывался в него носом, лбом, впитывал в себя ужас и боль. Но не мог проглотить, оно скользило внутрь и выходило с каплями пота. Или вырывалось с сухими бесслёзными рыданиями, полными осязаемого безумия. Глотал таблетку за таблеткой, чтобы унять надоевшую до смерти боль. О нет, это вовсе не была исступлённая боль искупления. Она не спасала, а только придавала моему ничтожеству острого послевкусия. Моим зеркалом, обратной стороной, был Билл, который с задорной улыбкой из раза в раз говорил: «Это я их всех убил, Сосенка». От того мне становилось и легче, и больнее одновременно. Когда я вскакивал с сухим хрипом с дивана, заходясь кровавым кашлем, и слепо шарил по поверхности в поисках обезболивающих. В эти моменты я был благодарен именно боли, которая вырывала меня из психоделического ужаса, накрывающего во сне с головой. Некоторые люди не просыпаются от страха, и мне не повезло оказаться среди них. Билл приходил в комнату с таблеткой и стаканом воды, садился на диван рядом, пока я, откинув голову на спинку, бездумно смотрел в потолок. А потом говорил, но другое. Он говорил, что мы виноваты, но всё существующее имеет начало и конец. Приблизив или же отсрочив, так или иначе… Так или иначе, это не имеет никакой разницы. Я усмехался и подытоживал, что он ничего не смыслит в людях на самом деле. Билл улыбался. «Я привык шагать расстояниями вселенной». Так он ответил на моё последнее едкое возражение. Это становилось мне отдушиной в беспросветном кошмаре угрызений совести. Как будто на несколько секунд того лёгкого разговора в духе вершителей судеб, я имел право. Будто это право абсолютно на всё. Но я не имел. И как только Сайфер ускользал обратно на кухню, хлопая ладонью по выключателю, я падал обратно. К людям, на землю, в омут смрада собственного тела. Одним словом, с бессонницей справиться я не мог и не могу до сих пор. Второй проблемой стали сильные боли. Как будто что-то в организме щёлкнуло, и рак перешёл в активное наступление. Сколько бы таблеток оксикодона с утра я ни принимал, спустя несколько часов боль возвращалась, и с новой силой. А учитывая тот факт, что, как и мой рак, сам препарат также вызывал рвоту, я не отлипал от унитаза. Проблему с болями я решить также не смог. Практически ни одного полицейского поста мне по дороге не встретилось, поэтому я уже минут десять, как подумывал выпустить Билла из багажника. Но по какой-то причине тянул. Не знаю, возможно, мне понравилось вести машину, может быть, хотелось разобраться с собственными мыслями, или… Просто подержать Билла Сайфера в багажнике, что наиболее вероятно. Так бы мы и доехали, наверное, до Гравити Фолз, если бы я не услышал грохот сзади и не испугался, что что-то от чудесной машины отвалилось. Я надавил на тормоз и выскочил наружу. Нет, ничего не отвалилось, слава всем богам. Просто, кажется, терпению Сайфера пришёл конец. Придав своему лицу как можно более серьёзное выражение, я зазвенел ключами, и, спустя некоторое количество махинаций, багажник был открыт, а злобный как чёрт Билл – вытащен буквально под руки на дорогу. Вдали уже виднелась кромка леса, что означало – мы проехали чуть больше трети пути. - Какого рожна, Сосенка? – гаркнул Сайфер, разминая плечи и прыгая с ноги на ногу. – В этом катафалке воняет протухшими носками, а мы договаривались, что ты выпустишь меня, как только мы выедем в прерии. - Темно было, Билл, я и не разобрал, где эти прерии начались… - А лес ты тоже не разобрал? Вон, посмотри какой он жирный. Как ты мог его-то не разобрать? – Билл, раздражённо фыркнув, указал в сторону чёрного пятна на горизонте. Я развёл руки в стороны, виновато улыбаясь, но прочитать в моей улыбке подтрунивание Сайферу не составило труда. Он вскинул брови, поморщился и выдавил: - Шуточки у вас… Садистские. - Да ладно, - невероятно довольный своей идиотской выходкой двинулся обратно к машине и уселся на пассажирское сидение. – Поехали, уже полтретьего ночи. Билл ещё какое-то время бормотал нечто ядовитое и ходил взад-вперёд по дороге, разминая затёкшее тело, но вскоре всё-таки взгромоздился на водительское место. - У тебя кровь из носа, - будничным тоном объявил он и с силой надавил на педаль газа. Я чуть было не стукнулся головой о приборную панель, Сайфер злорадно ухмыльнулся и вытянул из кармана мятую салфетку. - Тьфу на тебя, - буркнул я, сморкаясь. - Лучше вздремни, нам ещё долго ехать. Я раздражённо хмыкнул и уставился в окно. Мимо уже мелькали толстые чёрные стволы деревьев, толком ничего было не разобрать. Света в машине не имелось, как и печки, чтобы чувствовать себя комфортно. Я поплотнее закутался в пиджак и прикрыл веки. * Из дрёмы меня вытягивает приступ резкой боли в правом подреберье. Я хватаюсь взмокшими руками за дверь, Билл еле успевает остановить машину прежде, чем я вываливаюсь в очередной раз на дорогу, руками сжимая живот и конвульсивно дёргая шеей в порывах рвоты. Но на этот раз рвоты нет, и я как будто чувствую, как что-то огромное просится наружу. Абсолютно не вовремя настигает мысль, как бы она ни была абсурдна, что это может быть моя многострадальная печень. Я рефлекторно вскакиваю, зажимая ладонями рот, ударяюсь спиной о машину, страх и странная разрывающая боль застилают глаза. Изо рта вырывается мощным потоком нечто густое и красное прямо мне на руки. Кажется, это окончательно выбивает меня из колеи, я валюсь на землю с широко распахнутыми глазами, продолжая дёргаться в пыли, пока сознание не покидает меня. * Первая мысль, которая посещает меня в момент пробуждения – я жив. Надо мной ржавый потолок, ноги упираются во что-то твёрдое, а в спину – пружины. К груди липнет рубашка, во рту привкус железа. Когда выбираюсь наружу – обнаруживаю прислонившегося крестцом к капоту и дымящего сигаретой Билла. Тот краем глаза замечает меня, но не поворачивается. Я останавливаюсь чуть поодаль, взглядом ловлю с десяток впечатанных в земляную дорогу бычков. - Я жив. Сайфер глядит на меня исподлобья и тихо усмехается, выпуская изо рта пар вперемешку с дымом. - Замечательно. Между нами, как будто, повисает осязаемая неловкость. Впрочем, вероятно, она существует только в моей голове. Горло дерёт, словно герпес, мокрое кровавое пятно на рубашке примерзает к коже. Я ежусь, еле слышно постукивая зубами. Билл стягивает с одного плеча плащ и манит к себе. Некоторое время я колеблюсь, а потом незамедлительно ныряю под руку, прижимаясь боком к его. Сайфер намного выше, поэтому мне приходится залезть на капот, глупо свесив ноги. Билл обвивает моё плечо, натягивая плащ и ещё плотнее придвигая к себе, а я… Я просто утыкаюсь носом ему в ключицы и часто моргаю, чтобы спровадить непрошенные слёзы. Тот усмехается, скорее всего, потому, что щекотно. - Я, наверное, попаду в ад, Билл, - надорванный голос еле слушается, тихо откашливаюсь. Машина стоит посреди леса, туман поволокой стелется по дороге где-то на уровне его колен. Пейзаж кажется мне невероятно красивым, каким-то картинным и завораживающим, как с открытки. Капот тёплый, и Сайфер тоже. Даже рука его теплеет, касаясь моей кожи. - В аду миленько, Сосенка, - почти безразлично говорит Билл, укладывая на мою макушку подбородок. – Теплее, чем здесь… Я улыбаюсь с закрытыми глазами. - По крайней мере, ты попадёшь туда не один, - голос Билла тонет в белёсом тумане. – Ад весьма относительное понятие, но, думаю, мы и его нагнём. - Пойдёшь со мной? – губы дрожат, я закусываю их, изгибая в вымученной гримасе. Мне безумно хочется плакать, просто безумно. - Это даже не обсуждается, - выдыхает Билл мне в волосы, и проводит рукой по плечу. У меня коченеют ноги, но двигаться не хочется, и вообще никуда не хочется. Ни ехать, ни слезать с этого капота. Мне хочется сидеть так постоянно, и, по-прежнему – плакать. Но времени у нас совсем нет. Слезая на землю я вскользь губами прижимаюсь к ключицам Билла, чтобы это было больше похоже на случайность, и, не поворачиваясь, иду к двери машины, но спиной чувствую пристальный взгляд. - Пора ехать, - бросаю я и забираюсь в пикап. Через несколько минут мы трогаемся.